Осторожно! Косяк!

О, незабвенный Косяк! Вот чей образ надо обязательно увековечить! Среди друзей моей школьной поры и молодости этот персонаж выделяется особо. За основу моего рассказа о нем я взял первый его день рождения, отпразднованный нами во взрослой, внешкольной жизни. Пожалуй, он наилучшим образом отражает всю атмосферу непредсказуемости, переплетения забавного и рискованного, сопутствующих всей его судьбе. Но прежде я сделаю несколько набросков его портрета, чтоб стало понятно, что это вообще за человек.

Уже эпизод моего знакомства с ним был отмечен курьезом. Сразу извинюсь за чрезвычайный сумбур и непоследовательность повествования. Ведь даже случайное упоминание о Косяке сразу прорывает плотину временной отстраненности от него, и воспоминания неудержимо сыплются как яйца из лукошка. Наша первая встреча произошла первого сентября, в пятом классе. В нашей школе все было не как у людей. Она была спортивной. В смысле – общеобразовательная, но в которой учились дети-спортсмены. А сама школьная программа ничем особенным не отличалась, кроме того, что под конец нашего обучения у нас и физкультуры-то не было. Это может показаться странным, но на деле - вполне логично. Если учебное заведение предназначено для спортсменов, у которых две тренировки в день в их спортивных секциях, то навешивать им еще и физкультуру - явный перебор. Мы, наш класс, были пловцами. И мы были переростками. Прям явно выше других детей вне школы и других спортсменов в ней. Справедливо даже будет сказать в отношении некоторых ее выпускников, что все их образование – это спорт с легким уклоном в школу. Был у нас один мастер спорта международного класса, которому объективно было не до учебы, пока он летал над пирамидой своих друзей-акробатов на различных соревнованиях высокого уровня. Он был мал и легок, просто – спортивный снаряд, удобный для подбрасывания. Забавно было его наблюдать в выпускных классах в соседстве с волейболистом более чем двухметрового роста!

О! Вот и началась чехарда воспоминаний! Неожиданно всплывший эпизод с Косяком! Короче, временно перенесемся в десятый класс! Только что упомянутый мною волейболист, пришедший к нам лишь первого сентября в тот год, с удовольствием выбрал себе пустовавшее местечко на «галерке» за одной партой с симпатичной девушкой, мастером спорта по плаванию. Так он безбедно прожил в этом уютном уголке дня три, пока не появился «хозяин» этого места – Косяк. Шурик, так звали Косяка (от фамилии Косяков), пропустил эти дни, проводя время за сбором грибов, урожая на даче, где он немножко, совсем чуть-чуть, выпивал по-соседски с мужиками с близлежащих дач, сочтя, что ничего существенного он в школе не пропустит, а «бархатный сезон» упускать нельзя. Не подумайте, что он был каким-нибудь оторвой из неблагополучной семьи, отнюдь нет! Наоборот, он был необычайно одаренным мастером спорта по плаванию. Например, на соревнованиях, уже оставив соперников позади и разрезая гладь бассейна мощными рывками брасса, он еще и помахивал рукой зрителям на трибунах! На каких-то особых сборах для таких молодых дарований он пересекался с ребятами, чьи имена потом упоминались в репортажах с олимпиад и мировых чемпионатов. Просто человек умел совмещать разные, казалось бы, взаимоисключающие, занятия. Итак, приходит Шурик в школу. Зашел мимоходом, ненадолго. В болоньевой куртке, резиновых сапогах, в кармане почему-то - скрученная в трубочку газетка. Шествовал вальяжно, с улыбкой приветствуя одноклассников снятием кепарика (тогда их еще не называли бейсболками). Видно было, что Саня в приподнятом настроении, и не только по причине хорошей погоды. Может, махнул чего-то из маминых запасов (она, фармацевт, была большой мастерицей по этой части) или пивка. Ну, и идет он, значит, по проходу между партами, раскланивается, широко улыбается. Пока не натыкается на неприятную картину. На его месте сидит какой-то незнакомый парень, исподлобья глядящий на потенциального претендента на очень полюбившееся ему место. Шурик, разводя руки в удивлении, деликатно и несколько растерянно уточняет: «Э, это я тут сижу!» Дима, волейболист, что-то невнятное произнес себе под нос. Но поскольку Косяк не уходил и явно настаивал на своих правах, Дима начал вставать. При том, что и Косяк-то - за метр восемьдесят, Димино распрямление в полный рост произвело на Шурика нужное впечатление. Он отступился и какое-то непродолжительное в тот день время скоротал за свободной партой на авансцене класса. Но, видно, в последующие дни каким-то образом историческая справедливость была восстановлена, и Саша занял свое место на галерке, через проход от меня. Дима потом сидел один за первой партой, боком. Ему было тесновато в тисках школьной мебели. Это был пример эффектно-эксцентричного появления Косяка в сентябре в десятом классе. Кстати, «десятый класс» - это не совсем верно, а если быть точным, не верно совсем. На самом деле, в десятом классе мы… не учились вообще. А вот так! Мы всем классом после девятого пришли сразу в одиннадцатый. И дело не в нашей коллективной одаренности, а в школьной реформе. Так случилось, что в год нашего перехода в выпускной класс, который при естественном развитии событий должен был быть десятым, в школах была введена одиннадцатилетка. Так что мы были первые, кто закончил одиннадцать классов за десять лет и пропустил десятый класс как таковой.

Но продолжу про наше знакомство, про первое появление Шурика. Первое сентября, пятый класс. Мы, костяк класса, уже третий год как совместно замутняющие воду в не самом престижном бассейне города, снова пришли в школу. Стоим мы, построенные в соответствии со школьной иерархией на торжественной линейке, по-простому организованной на футбольном поле, свыкаемся с неизбежностью возвращения в рутинную колею учебного года, вертим головами в поисках чего-нибудь более интересного, чем завуч с речью. Ну, видим - новенький. Так, новенький как новенький. У нас в школе была «така тякучка» одноклассников, такая «ротация кадров», что традиционного в обычных школах взаимного напряжения между новичком и его новым классом не было. Обновление состава было для нас делом привычным, понятным. Постоянно шел естественный отток тех, кто ушел из спорта. Происходили вливания новых учеников из других спортивных секций: то гребцов подбросят, то велосипедистов, то гимнастов, то вообще тех, кто в своей, «нормальной», школе доучиться по каким-то причинам не мог. Находящийся рядом цирк тоже разбавлял контингент учащихся: на период гастролей дети циркачей учились у нас. Конечно, «учились» это громко сказано. Так, скорее, «ходили в школу». Помню, один цыркачонок научил нас делать какие-то особенные бомбочки, чем сразу заслужил всеобщие благодарность и уважение. Кстати, Косяк тоже потом стал спецом по изделиям с селитрой. Он сразу показал себя как человек творческий, с фантазией подходящий к любому проекту: свои ракеты он снабжал стабилизаторами и красочными надписями, что придавало их стартам особенно впечатляющий и яркий вид. Позже он перешел на модели из алюминиевых баллончиков из-под лаков для волос. Вот это был технологический рывок! Как-то запускали мы такую ракету на нашем футбольном поле. Все устроили как надо, дали старт. Сначала она выпустила жесткую струю синего дыма, оставаясь на месте, а потом, набрав стартовую силу, устремилась по поверхности поля в даль. Но! Даль для нее быстро закончилась. На ее пути возникла будка, в которой занималась своими делами тетка, считавшая проезжающие трамваи. Во всяком случае, мы так думали. Будка небольшая, размером с дачный туалет. Для нашего рассказа это важно. Испытуемая ракета по произвольно выбранной траектории на пике скорости врезалась в эту будочку и… взорвалась. Полагаю, что эффект для сидящей внутри женщины был примерно такой же, как если б кувалдой ударили по кастрюле, надетой на голову… По счастью, выбежавшая с криками трамвайщица лишь прооралась, а не пошла ругаться в школу, видимо, боялась оставить несосчитанными трамваи, тормозящие у нее под окошком, иначе нового визита в кабинет к директору нам было бы не миновать. Но вернемся к исходной точке: «линейка», новичок.

Конечно, вы догадались, что новичком и был Косяк. Хотя сам Косяк не вызвал у нас тогда большого интереса. Удивило, скорее, то обстоятельство, что он пришел в сопровождении старшего брата: высокого, тоже кудряво-белокурого как и сам Косяк, на голову выше нас, плечистого, вообще по-мужски развитого парня. Ну, ладно, приходят родители, а чего брат-то приперся? Ему самому-то в школу не надо что ли? Ведь и он был в школьной форме. Хотя пиджак у него был хоть и школьный, но «взрослый», для старшеклассников, а не курточка как у нас, пятиклашек. Он больше походил на десятиклассника. В общем интрига тянулась до тех пор, пока этот «брат» не последовал вместе с нашей колонной в класс и не уселся с новичком за парту. Выходило, что это… наш одноклассник. Какой-то акселерат или второгодник-третьегодник. На деле оказалось, что никакой это не брат, а, действительно, еще один наш новый однокашник, наш ровесник, будущий «Киса», тоже занимающийся плаванием с будущим «Косяком» только в другом бассейне, более богатого спортивного общества. То есть теперь к нам попал переросток переростков. Вскользь упомяну, что и Киса вместе с Косяком вошел в круг моего самого близкого общения в школе. С ним мы делили парту и вообще дружили. Да и «Кисой» он стал с моей подачи. Если очень кратко, то он как-то обиделся, узнав, что я, рассказывая о нем дома называю его по фамилии, мол, он-то всегда говоря обо мне, называет по имени. Вот я, будучи мальчиком читающим, и предложил называть его «Кисой», по аналогии с одним из героев «Двенадцати стульев», Кисой Воробьяниновым. Он согласился и прозвище прикипело к нему на всю жизнь. Его фишкой в годы учебы было то, что он частенько прогуливал школу и отмазывался при этом «записками от родителей» или «справкой из спортивного диспансера», которые ему мастерски готовил… я, а в последнем случае – с имитацией оттиска печати! Не все мои таланты получили развитие. Может, оно и к лучшему…
Да, наш класс… Не могу сказать, что он был дружным. Видимо, сам принцип его формирования давал предпосылки к разделению на группы. Изначально пришедшие из одной секции, мои одноклассники чаще всего этой компанией и держались. Это уж в выпускных классах все порядком смешалось. Вспоминая школьные годы, особо отмечаешь простоту и незатейливость костюмов многих из нас, этаких оригинальных решений, «выдумок», на которые, как известно, «хитра голь». «Рядились простенько»… Я, уже будучи подростком, в особенно суровые зимы ходил в школу просто в ватнике и валенках, другой Шурик – в пальто, перешитом из папиной форменной шинели, и в папиной же папахе. Кто-то чуть не отморозил себе ноги в «прощайках» - суконных ботиках на молнии, которым я предпочел валенки. Элементарные теперь кроссовки были не у всех. А в природе уже появились и зимние кроссовки! И тут Шурик заявился как раз в зимних кроссовках! Вот это круть! Правда, потом оказалось, что это скреативил его брат: он просто отрезал крепления у раздобытых где-то импортных лыжных ботинок и получились прекрасные зимние кроссовки! В общем, смекалка была отличительной чертой в его роду.
Так, познакомил, наконец, с героем рассказа.

Хотел сказать: «Теперь по порядку». Но, чувствую, вряд ли получится. Шурик это калейдоскоп ярких, невероятных, невозможных сцен, событий, происшествий, приключений. Были еще и периоды его иногороднего и зарубежного бытия. Можно, конечно, не поверить его собственным рассказам, сказать, что, насочинять можно всякого. Да, он и пытался насочинять, но только не чтоб приукрасить, а прикрыть немного от глаз окружающих истинные обстоятельства своей непутевой, по мнению его матери, жизни. Но выходило неудачно. Это было слишком разумно и скучно, не похоже на него. Он и сам потом забывал про сочиненную, подходящую для обнародования версию, и неизбежно выбалтывал подлинную, фантастическую по своему характеру, но, на самом деле, правдивую историю. Ну, к примеру, кусочек его заграничной эпопеи. «Полуфинал». Продрягавшись в Австрии семь лет на нелегальном положении, он должен был возвратиться на Родину, чтоб потом по новой приехать в Вену уже с точным пониманием своих задач и планов. Но до этого ему надо было сначала оттуда уехать. А так как он жил там без документов, то начал он свой путь в Россию, домой, через Венгрию под потолком железнодорожного вагона в обнимку с вентиляционной трубой… И это только один из «солнечных зайчиков», отразившихся от обстоятельств его яркой, бурной жизни, и попавший нам в глаза. А сколько их было еще, оставшихся вне поля зрения! Провести такое продолжительное время заграницей на птичьих правах ему помогли, наверное, легкость в отношении к жизни, способность запросто сходиться с людьми и восприимчивость к языкам. Он вполне овладел венским акцентом и был категорически признаваем в России немецкоязычными интуристами как австриец. Этому я сам был свидетелем не раз. Как-то жду его на оговоренном месте встречи с безнадежным смирением. Пунктуальность - не его сильная черта. Вдруг вижу: бегут трусцой Шурик и какой-то колоритный мужик. Причем мужик был явно западноевропейской наружности: ярко седой с большими «баварскими», седыми же, усами. Бегут и на бегу о чем-то «трут». Оказалось, что это Косяк подобрал где-то отбившегося от группы немца, они сцепились языками и теперь Шурик не вел, а «бежал» его к гудящему на речном вокзале пароходу. А еще раз, при мне же, он сам, услышав «родную» венскую речь в группке молодежи, шедшей по экскурсионному маршруту для интуристов, как ни в чем ни бывало заговорил с ними. Полагаю, этим он несколько дезориентировал их. Скорее всего, они так и не поняли, почему парень из Вены живет в российской провинции. А если здесь живет и его мать, как он пытался им втолковать, то почему мать парня из Вены живет в российской провинции? Для них вообще это было, наверное, сродни тому, если бы мы, путешествуя по Новой Гвинее, встретили белокожего аборигена, говорящего по-русски, да еще и с вологодским оканьем. Отличительные черты характера Косяка – чрезвычайные общительность и разговорчивость. Это приводило его то к знакомствам с бродягами в не самых подходящих для рядового обывателя местах, то с очаровательными женщинами и девушками на улицах городов, где ему случилось побывать, международных и пригородных поездах и в других местах, где есть место романтике, а также множеству других интересных встреч. Если с дамами все происходило в различной степени оригинально и продолжительно, то с сомнительными личностями без прописки – по-косяковски непредсказуемо. План, график и распорядок - термины не из его обихода. Поэтому он частенько оказывался в неподходящее время в странном месте. Так, в Москве он почему-то заночевал в парке Горького и натолкнулся на каких-то людей неопределенных занятий, с которыми и скоротал ночь. Здесь, в родном городе, занесла его нелегкая под мост, где, как оказалось, не только он один собрался заночевать. Этих мужиков, искавших возможность подработать, он по утру отправил в Рыбинск, «на дамбу». Какую «дамбу»? Он и сам не знал. Так ляпнул, к слову пришлось. А уж разговорчивость! За время его заграничных отлучек я немного отвыкал от этого его качества. Зато потом, когда он возвращался… Мне требовалось несколько дней, чтоб к нему привыкнуть вновь. Казалось, что это не человек, а ходячее радио! Как-то я спросил его: «Сань, что будет, если под угрозой какой-нибудь страшной кары тебе запретить разговаривать?» «В тот же вечер я умру,» - ответил он, смеясь, словами популярной тогда песни. Да, Косяк…

Так вот, переходя собственно к «д.р.», надо понимать, какими мы собрались к нему на день рожденья. Мы ведь уже студенты! Кто-то физвозник, кто-то медик, кто-то историк. С каким гонором и пафосом первокурсников мы встретились на турбазе, не будучи теперь ограниченными никакими рамками детскости. Шурик, правда, был «никем», но он вообще – неформат, и никто не пытался к нему применить мерки, уместные для других. Он сразу, как «отплыл» после школы к экзотическим, запретным «берегам» Суздаля, где вольным художником подвизался его брат с компанией, так уже и не возвращался в лоно стандартизированной жизни советской еще молодежи. Чтоб он не болтался без толку в родном городе, мать отправила его к брательнику в Суздаль. Она по наивности думала, что Саша там будет учиться у брата уму-разуму. Это несколько напоминало историю из «Сказок дядюшки Римуса», когда братец кролик просил сделать с ним все, что угодно, «только не бросать в ракитовый куст», где, как известно, прятался его домик. Так и Косяк, смиренно покорился суровой воле матери и убыл в приблатненную провинцию, где на иностранном туризме грели руки профессионалы самого разного толка: от иконописцев до фарцовщиков. Естественно, в первый же вечер, когда праздновался Сашин приезд, после всего выпитого его вынесли из ресторана почти бездыханным. И это при том, что, несмотря на его спортивную поджарость, Косяк уже тогда мог дать фору по выпивке очень многим! Не говоря уж обо мне! С ужасом вспоминаю, как мы с ним продегустировали какую-то настойку собственного приготовления его мамы… Сквозь бред опьянения пробились Косяковские слова: «Тебе надо было стопорнуться после третьей!» Сам же он был как огурец!

Что ни штрих к его биографии, то история, а то и не одна…
Продолжаю. Как я уже упомянул, празднование проходило на базе отдыха, за городом. Разгар зимы, февраль. Путь на базу нам, «безлошадным», предстоял на электричке. Не помню, по какой причине, но я должен был приехать отдельно. Не привыкший к очень экономичному и спешному порядку движения пригородных поездов, я, естественно, прошляпил свою станцию. Я никак не мог представить, что посадка-высадка из пригородных электричек столь молниеносна. Мне представлялось нечто неспешно–очевидное: с объявлением станции и стоянкой, достаточной, чтоб все, кто туго соображает, поняли, что, вот уже - им выходить. Но все было не так. Не веря глазам своим, я увидел, как двери закрылись, а я остался. В стремительно набирающем ход поезде. Почти как Костя Иночкин, но наоборот. Я, похоже, вообще слишком многого хочу от общественного транспорта. До этого я как-то «не успел» сойти с метеора в Костроме и уехал в Волгореченск. Тогда я тоже не верил глазам, когда позади остались знакомые костромские берега… Промерзший вагон был совершенно безучастен к моей беде, и мне пришлось в немой истерике доехать до следующей станции. Видно, она была не слишком далеко, так как путь обратно, к станции, не «дальней», но «необходи-и-и-мой», как пелось в популярной советской песне, я преодолел не к завтрашнему дню, а так, опоздав лишь на столько, чтоб меня хватились и начали поиски. Заблаговременно приняв позицию «на старт» в тамбуре, я устремился назад. Так, по шпалам, по снегу, подсвеченному луной, я и совершил это вынужденное экстремальное путешествие сквозь зимний лес. Помню, иду уже от железнодорожного полотна, по которому отпахал несколько километров, в сторону предполагаемого местоположения туристической базы, а на встречу мне, контрастно выделяясь на фоне белых полей, идет группа зовущих меня и машущих руками фигур. Это были Косяк с нашими друзьями и его мать.

В общем, меня нашли.
По факту, турбазой был пионерский лагерь, на зиму перепрофилирующийся в базу отдыха. Теплые корпуса, школьно-больничная планировка. Незатейливо, но доступно. Да мы и не были избалованы какими-то изысками сервиса. Много ли нам надо было? Просто место для встречи вне квартиры. Плюс предполагалась культурная программа в виде дискотеки, а на следующий день – бани. Ну, чего еще желать в девяносто первом году?

Худо-бедно обустроив праздничный стол в предоставленной нам комнате, мы начали поздравляться. «Ну, выпили». Конечно, пофорсили друг перед другом новыми словами, событиями из студенческой жизни и т.п. Не помню уж, что и как. А потом нас понесло на дискотеку… Какого лешего?! Чего мы там ловили?!


Что ж, все шло по традиционному сценарию… Сначала танцы. «Большей частью танцы»… Нет, все было не настолько плохо как в первой части «Полицейской академии» для неудачно зашедших в «Голубую устрицу» кадетов... Ну, подрыгались минут двадцать, присмотрелись мы, присмотрелись к нам… Это ведь турбаза, то есть за пределами города, в сельской местности. Поблизости чаще всего есть какой-нибудь населенный пункт. И там живут «деревенские»… Ну, кто помнит то время, знает, что этот термин значит: это крепкие сельские парни, укрепившие свою мускулатуру в работе на тракторах и приусадебных участках и испытывающие незатейливую классовую ненависть к нам, «городским». Так вот, после непродолжительной хореографической прелюдии вечер перешел в следующую фазу, то есть «перестал быть томным»… Сначала деревенские поразмялись на своих. Взялись мутузить какого-то чувака, который норовил упасть на меня, сидевшего скромно на подоконнике у него за спиной. Я деликатно поддерживал его рукой, что, боюсь, только продлило его страдания. А потом… «погнали наши городских». Сначала деревенские бойцы волной смыли моих друзей в угол зала, где началась собственно драка. Везунчик Косяк сразу рухнул как мачта. Зальчик темный, видимость никакая, только проблески дискотечных фонарей. Запомнилось только, как Серега Мовергоз, один из «наших», рубится длинными руками пловца, отбиваясь от окруживших его местных и возвышаясь над ними, как мне рисует моя память, чуть ли не на две головы! Может, это подсознание услужливо подправляет факты, но этот момент всплывает в памяти именно таким: крушит Серега врагов как витязь половцев. Я же счел, что не годится сидеть, когда «наших бьют» и без особого энтузиазма вышел на «сцену» с репликой типа: «Эй, вы чо?!» Помню живую радость наших противников от появившейся новой возможности на кого-нибудь навалиться. Деревенские, находившиеся во время избиения «наших» ко мне спиной, разом обернулись и с большой готовностью побежали на меня. Разумеется, я как почти все молодые люди того времени, позанимался чуть-чуть единоборствами, но, во-первых, не настолько хорошо, чтоб как в «Красном драконе» валить каратистов пачками, а, во-вторых, драка в деревенском клубе имеет свои правила, вернее, не имеет их как таковых. Так что для меня все закончилось довольно быстро: не обольщаясь на счет итога драки, в отчаянной попытке хоть как-то навредить врагу я не стал мудрить, а просто выставил ногу вперед копьем, на которое и наткнулся первый, кто бросился на меня. А дальше… Дальше чьи-то сильные руки рванули меня назад, на пол, и я мельком увидел каблук берца, утыкающийся мне в переносицу…

Кусок событий между ударом в нос и следующим моментом, который я помню, совершенно выпал из памяти. А в него вместилось то, как я отбился-таки от сваливших меня, то, как пробился к выходу, то, как я оказался с Мовергозом на лестничной площадке первого этажа, где перед нами ревели в дверях местные, жаждущие крови. А крови уже было не мало. Нашей крови: моей и Мовергоза. Нос у него разбит, как и у меня. Из него обильно течет кровь, как и у меня…  Я вижу себя стоящим рядом с ним под лестницей. Он что-то угрожающе-вызывающее выкрикивает нашим противникам. А на меня нашло какое-то странное настроение. Смех-не смех, а какой-то неуместно юморной настрой. Вместо подобающих обстоятельствам выкриков обидчикам я говорю Сереге: «А мы с тобой отлично выглядим!» Бессмысленно неуместная фраза! Но она родилась в моей голове и была произнесена вслух! Знаете, я не претендую на формат «Красного колеса» и не собираюсь плагиатить Солженицына, хотя вряд ли найдется много книгочеев, которые держат в голове тот его художественный прием, когда он описывает некое изображение, порой, условные образы, появляющиеся на воображаемом «экране». Это просто подсказка читателю, предложение нарисовать происходящее именно так, как хочется автору. Я и сам вижу, что постоянно оперирую киношными понятиями: «кадр», «эпизод», «картина», «сцена»… Что ж, кино так кино. Следующий эпизод надо воспринимать именно как фрагмент кинополотна: «Лестница, возле нее стоят в позах готовности к драке двое парней с разбитыми лицами. Напротив - горячащаяся толпа озлобленных врагов. Вдруг на площадку второго этажа выбегает женщина весьма зрелого возраста. Крупная, с растрепанными волосами. Хватается руками за перила лестничной клетки, смотрит вниз и кричит четким громким командирским голосом: «Ребята-а-а! Ухо-о-оди-и-им!»» Это стало сигналом к завершению сражения. Столько вычурно кинематографического в этой сцене! Но при этом, отнюдь, не постановочного! Не помню, у кого читал… Ой, кажется, помню – у Юрия Лотмана. Про ушедшую культуру просвещенного дворянства, когда патетика, на первый взгляд, чрезмерно напыщенного жеста, описанного в художественном произведении той эпохи, для его носителя является подлинной, врожденной, усвоенной из примеров еще более давних литературных образцов. Так и нарисованная мною сцена напоминала героику поступков красноармейцев из какого-нибудь старого советского фильма, отступивших перед превосходящими силами противника. Просто мы все усвоили это поведение, «жест». Пользовались ими и когда играли в «войнушку», и, похоже, в жизни тоже.

Дальше помню умывание перед зеркалом в общем туалете. Мы с Мовергозом отмываем кровь с подбородков. А он с высоты своих познаний медика-первокурсника, злясь, возражает какому-то доброхоту из отдыхающих и вылезшему нас вразумлять: «Ничего и не сломан нос! Нечего там ломать! Там хрящ, а не кость!» Во! И это засело в памяти! Ну, хрящ или не хрящ, а носы у нас раздулись, а глазки разъехались.
Уехать нам, пострадавшим, с вечера было невозможно. Электрички не ходят. Вокруг как волки рыскают деревенские. Сервис такси тогда еще не приобрел сколь-нибудь внятных очертаний. Да и само слово «такси» было из другой, не нашей, жизни. А программа, как я уже сказал, у нас была по тем временам «богатая». На следующий день предполагалась баня. Так что волей-неволей, а и мы со своими разбитыми носами остались. «Второй день» как и на свадьбах тоже задался по-своему. Сначала, помнится, был завтрак в большой столовой, куда мы под взглядами отдыхающих гордо заявились в качестве героев вчерашнего вечера. Все происходящее еще несколько осложнялось тем, что среди них были и знакомые мамы Косяка. Путевки на базу были приобретены «по блату», который предполагает знакомство и вхожесть в определенное сообщество. Кое-как отзавтракав, мы к оговоренному времени двинулись в баню.

Косяк с другими парнями пошел в парилку. Ему все – как с гуся вода. А мы с Серегой по понятным причинам – не паримся, сидим за столом в предбаннике с Косяковской мамой – Людмилой Евгеньевной, вчерашним «командиром», нашим «Чапаем». Она вообще фигура примечательная, неординарная, колоритная. Любила вплести в канву быта что-нибудь назидательное. Как-то раз у него на даче Шурик показал мне записку, в которой она перечисляла, что ему надлежит сделать в этот день. И там в числе пятнадцати пунктов типа прибивания штапика и полива огурцов было еще и такое: «И вообще подумай, что ты сделал в своей жизни…». 
Понятно, атмосфера за столом – «кислятина». Что особенно обсуждать в свете вчерашних событий?! «Веселее» стало позже. Сидим мы, уткнувши носы в тарелки, и вдруг приходит какая-то тетка. Ну, «здраствуй, Люда!» и т.п. А «Люда» и говорит: «Мы тут Сашин день рожденья отмечаем. Вот Сашины друзья,» - и показывает на нас с Мовергозом. И тут тоже все следует представить буквально: тетка переводит взгляд с «Люды» на нас. Мы синхронно поднимаем лица от тарелок и поворачиваем их в ее сторону… Надо собрать свою фантазию в кулак и вообразить ту игру эмоций, которые прошлись по лицу гостьи как бы под его поверхностью, проявившись лишь во взгляде и легких подергиваниях мимических мышц. Видимо, невероятным усилием воли она удержала приветственную улыбку на лице и поздоровалась с нами. А растеряться было от чего: внезапно к ней были обращены два одинаковых неприветливых лица в «очках» синяков с разъехавшимися глазами и распухшими носами… Представляю, что она подумала… «Вот Сашины друзья»… В общем, долго она не задержалась.

Апогеем «д.р.» было возвращение Сереги домой. В смысле, надо было «возвратить» Серегу родителям и постараться смягчить впечатление, которое произвел бы на них вид сына.  Поэтому меня отрядили его сопровождать. Во-первых, выглядели мы примерно одинаково, и надо было показать им, что не только их чадо пострадало. А, во-вторых, а, скорее, все-таки, во-первых, самое главное, ослабить основной удар: Мовергозу недавно сделали операцию… по исправлению носовой перегородки… То есть факт такого драматического телесного повреждения удваивался крахом дорогостоящей затеи с выправлением его благородного фамильного носа. Мой-то нос, к несчастью, страдал от дураков с самого детского сада. Возможно оттуда – его легкая кривизна. Один придурок, вопреки моим наставлениям, отпустил ветку дерева, которую мы, дети, зачем-то старательно тянули вниз. Разумеется, она ударила мне в нос. В общем за мой нос было не так обидно. Тут я невольно оказался в главной роли второго плана, войдя в свет лампы в тускло освещенной прихожей, чтоб предстать «во всей красе». Не знаю, но мне кажется, что в своей родительской любви родители Сереги были до обидного слепы…

Ну, вот и все. Собственно день рождения Косяка описан. Сам он, как таковой, почти не важен. Он лишь веретено, на которое навиваются нити воспоминаний о Сане. Все они не укладываются в будничное течение дней. Столько невероятного среди очевидного. Только соберешься свернуть повествование – и вновь брызнет новое красочное воспоминание, достойное экранизации в каком-нибудь «Ералаше»!

Даже его дачу без ремарок нельзя упомянуть. Сколько нелепиц происходило и там! Как-то мы, два дурака: я и Саша, хотели достать со дна колодца ведро, которое, как мы думали, кто-то туда уронил. Санин сосед, узнав о нашей затее, с интересом следил за развитием событий. Правда, они так и не развились, так как оказалось, что ведро там забетонировано! Для каких-то особых целей. Причем самим же этим сочувствующим соседом… А! Самый показательный случай: обустройство Сашей дорожек на его шести сотках. У студентов, особенно тщательно готовящихся к сдаче экзаменов, есть ритуал - орать в форточку в ночь перед экзаменом: «Халява приди!» Как-то к Саше, хоть он отродясь не сдавал никаких сессий, пришла халява в виде возможности бесплатно получить бетонный раствор. Саша хапнул его четыре кубометра… Грузовик с раствором пришел, вылил его на дачной улочке между заборами и уехал, а Шурик остался с четырьмя кубометрами бетона! Не знаю почему, но меня этот проект не коснулся. Косяк не позвонил, хотя, как правило, он привлекал меня ко всяким благотворительным шабашкам на его даче. Может, дело было в будни, с утра, а раствор не мог ждать до выходных. А Косяк вооружился тачкой и лопатой и распределил в одиночку весь этот бетон на своем крошечном участке в виде «дорожек» и «площадки» под беседку. Чудесным образом судьба сложилась так что лет через тридцать пять я случайно помогал коллеге отвезти что-то на его дачу. А доехав до финальной точки маршрута, я понял, что приехал почти на дачу… к Косяку. Ну, не прямо на нее, а на соседнюю. Но через заборчик я мог убедиться, что дорожки и площадка на месте. А по-другому и не могло быть - они ведь из бетона! Их можно только взорвать! «Площадка» возвышается над землей на тридцать сантиметров! Квадрат бетона, три на три! Да из-под этой беседки ракеты можно запускать! Да, Саня мог!

Эх, Шурик, Шурик…
Это «Эх, Шурик, Шурик…» - часто, почти ежедневно, повторяемая мною фраза. То какое-нибудь событие по цепочке ассоциаций приведет к воспоминанию о нем, то натолкнешься на какой-нибудь из его оригинальных подарков… Подарки! Все у него с налетом эксцентричности и экзотики: с приключениями он привозил мне из Австрии в подарок немецкую каску, пивные кружки, «засувениренные» в погребках, кожаные штаны, мини радиоприемник, с которым я «по-стариковски» прогуливался по набережной под ретро шлягер «Аргентна! Аргентина!»; передавал с оказией через какой-то полуподпольный мотоклуб в Москве сэконд хэнд в виде рубах с люриксом, «концертных, пи…датых», как он выразился… Много всего! Про каску расскажу чуть подробнее. Шурик попросил у своих корешей в Вене подыскать подарочек для своего друга в России, «поволжского немца», как он меня охарактеризовал. Наверное, чтоб вызвать у них больший энтузиазм. Они принесли ему… автомат… Старались ребята! Хотели, похоже, в полной мере утолить тоску страждущего «немца» по никогда не видимой им исторической родине. Но на такую аферу как провоз «шмайсера» через две границы даже Косяк не решился. Поэтому у меня лишь каска. А с ней тоже все прошло не просто. Пограничники хотели было отнести ее к нацистским атрибутам, но Косяк, изобретательно отстоял ее как аксессуар байкера. Но это все материальные опорные точки, чтоб вспомнить Саню добрым словом, а сколько поводов нематериального, эмоционально-событийного свойства! Например, как-то Саня притащил в школу плейер! Да, это сейчас «плейер» звучит как для нас тогда «граммофон». А тогда «плейер» был уникальной, офигенной штукой! Слова «гаджет» тогда не было. Я на правах ближайшего соседа был пожалован милостью его прослушивания. Прямо на уроке. Как-то так случилось, что волосы у меня тогда были достаточно длинными, чтоб прикрыть уши с воткнутыми в них наушниками. И вот, сижу я, слушаю запретный «Pink Floyd». Понятно, что у Саши на кассете в плейере был не Бетховен. Честно говоря, конечно, хрен с ним совсем, с «Pink Floyd»! Я не был ни меломаном, ни фанатом. Но сам факт! Идет «русский», а я слушаю плейер с иностранной музыкой! Этот фрагмент моей школьной биографии весьма примечателен! Я неожиданно для себя стал первооткрывателем уникального стиля в музыке. В нем потом играла группа «Баба Яга». Да, этот гениальный микс русских народных песен и англоязычного рока открыл именно я. Но, увы… Я не музыкален и такой подарок судьбы пустил по ветру… А дело было так. Слушаю я себе «Pink Floyd» и чувствую, что музыка становится все увлекательней, интереснее. В нее исключительно органично вплетаются русские народные напевы, которые чередуются с инструментальными соло. Прям заслушаешься. Говорю об этом Саньку, мол, смотри, как здорово придумано: включение русских народных песен в англоязычные композиции. Шурик удивился, потому что ничего такого в записи, что была на кассете, он не помнил. Взял наушник послушать, а потом… засмеялся. Оказалось, это какие-то удивительные причуды электротехники! У нас рядом со школой был кроме цирка и пирожковой еще и радиоцентр с вышкой. И вот, по какой-то неведомой причине плейер стал ловить радиосигнал. А транслировались в тот момент в лучших традициях советского радиоэфира – русские народные песни. Но мало того, что он стал ловить сигналы с радио параллельно с воспроизведением записи на кассете, он еще начал все это очень удачно миксовать! Так удачно, что я был уверен, что слушаю именно оригинальные композиции, совместившие рок и фолк! Вот так!

Конечно, наша несанкционированная активность на уроке не осталась незамеченной учительницей. И она подошла к нам. Казалось бы, подошла и подошла. Но! Я-то в плейере! Проводков и наушников было не видно, что, как оказалось, было хуже, чем если б она их обнаружила. Тогда бы хоть имелось очевидное объяснение моему последующему странному поведению, а так я просто отличился, в глазах учителя, невероятно развязной выходкой. Каждый, кто слушал что-то в наушниках, тем более, если это не было привычкой, понимает, что, когда у тебя что-то поет прямо в ушах, окружающий мир с его звуками воспринимается по-другому: так, где-то в далеке, почти понарошку. И говорить мы незаметно для себя начинаем громче. Для себя-то незаметно, а, вот, для окружающих – очень заметно… В общем, подошла к нам училка, не помню, как ее звали, и что-то втирает мне тихим голосом. Не то мне, не то нам с Шуриком. А смотрит, вроде, на меня. Поскольку я-то ее не слышу, я тихонечко-тихонечко спрашиваю Сашу: «Она мне что-то говорит?..» Ну, вы понимаете, да? Это для меня «тихонечко»… А со стороны это выглядело так: учитель делает замечание мне, слишком шумно себя ведущему из-за всех этих музыкальных восторгов-открытий-недоразумений, а я, один из лучших учеников класса, между прочим, запросто спрашиваю соседа по парте, не ко мне ли она обращается, не мне ли что-то говорит?! Каково, а?! Думаю, что именно абсолютная невозможность такого поведения избавили меня от каких-либо разбирательств. Все это сошло с рук как нечто абсурдное, вообще не имевшее места.

А иногда мы объединялись с Косяком для совместного несения общественно-политической нагрузки. Одной из ее форм была политинформация. Конечно, политинформации в эпоху перестройки были уже не те! Рискну предположить, что в периоды более жесткого контроля за умонастроениями граждан СССР наши сообщения дорого бы нам обошлись! А во времена наших выпускных классов… Понятно, что никто к этой политинформации уже не готовился. Но и тупо оправдываться, почему не готов – тоже был не вариант. И вот мы нашли способ оживить наши сообщения... Нас с Косяком больше увлекали «новости из-за рубежа». Какими яркими и неожиданными событиями была расцвечена жизнь граждан иностранных государств! Как весело им жилось в те годы! Ну, если верить нашим сообщениям, конечно!.. А еще мы были членами редколлегии! Я, Косяк и Киса. В каком качестве для редколлегии был полезен Киса, не могу сказать. Видимо, с его подачи я просто оттачивал свое мастерство художника, когда рисовал ему справки от врачей. А Косяк и я рисовали. Как-то к Новому году мы должны были нарисовать поздравительный плакат. Да! Не скачать из интернета, не купить, а нарисовать! Распределили обязанности: я рисую лошадь, Косяк пишет текст поздравления. Я нарисовал шедевральную лошадь! Она… улыбалась! У-лы-ба-лась! Кто может нарисовать лошадь? А лошадь с улыбкой на морде?! Не овал с губами, а именно анатомически безупречную, но улыбающуюся лошадь?! Это был пик моего художественного мастерства. В школе я передал ватман с изображением лошади Косяку. А он должен был дома вставить красивое поздравление. И эта зараза, Саша, забыл мою лошадь в троллейбусе!!! Со всей свойственной ему беспечностью он просто забыл мое полотно в транспорте! Нет, он, разумеется, вместо этого нарисовал своего коня с буквами. Они с братом поднаторели в изготовлении всевозможных футболок с надписями, так что сляпать стандартного коня с поздравительным текстом для них было не проблема. Но моя лошадь! Безвозвратная утрата для мировой культуры!

Признаю, весь мой рассказик – сбивчивый сумбур из галдежа образов, сцен, событий, приключений, забавных эпизодов, перебивающих друг друга в моей памяти, в которых Косяк был участником!  Да и сам-то Шурик был такой. Эх, Шурик, Шурик…

Да, Шурик погиб…

Долго не верилось. Мы узнали об этом здесь, в России, случайно, даже вопреки тому, что нас никто специально и не извещал. Так, через десятые руки узналось, сопоставилось, выяснилось. Я стал звонить в Австрию его брату. «А, и до Вас дошло…» Но, как ни нелепо это звучит, из разговора с ним я до конца не понял, умер ли Шурик, жив ли… Я боялся произнести страшный прямой вопрос, спугнуть надежду на ошибку. А он по прошествии некоторого времени с момента этих трагических событий уже шагнул дальше, был погружен в другие заботы. Думал, видимо, что раз я звоню – и так знаю. Но, в итоге, его гибель оказалась, к сожалению, правдой… Официальная версия – взрыв бытового газа в подвале кафе в Вене, принадлежавшем его недавно обретенной жене, но… Как-то вяло шло расследование, как-то странно предшествовала этому Санина подавленность, о которой вспоминали потом его тамошние знакомые и которая слишком несвойственна ему. Говорили что-то про страховку… А, вообще, по моему глубокому убеждению, Санек сорвался в эту пропасть, когда женился на этой австрийской шлюшке восточно-европейского происхождения на десять лет старше его… Я не пытаюсь ее опорочить, просто история их знакомства такова, что я достаточно деликатен. Да, вот так… Это был, как он считал, единственный путь его натурализации там. Его брат прошел по этому пути. По нему решил пойти и он. Нет, с его данными он был окружен вниманием молодых и красивых австриек с роскошными зубами и ногами. С прекрасной родословной и деньгами. Но… Санино происхождение, несмотря на его арийскую внешность и безупречный венский акцент, исключало такой мезальянс. Была история с некой Рут, одной из его заграничных пассий, фото которой в кружевном боди я видел. Но все мимо кассы! Ее бабке боялись говорить, что Шурик русский… Все что угодно, но не брак… Что, если бы он остался в России… Конечно, никакого «если бы» не может быть. Здесь ему с его раскрепощенной, неорганизованной натурой, чуждой дисциплине, привыкшей к нелепой, интернационально-нелегальной среде обитания в западной Европе, было уже не место. В подтверждение своих слов могу привести пример, когда свойственные Саше раскрепощенность и непринужденность вышли ему боком. Слишком вольная беседа на паспортном контроле в аэропорту по прибытии на Родину кончилась очень болезненной для Сашиных ляжек «профилактической беседой» в каком-то уединенном уголке аэропорта и потерей части денег. А место, найденное там… оказалось местом на кладбище в Вене, в секторе семейных захоронений. Но все равно он с нами. Он даже снится мне иногда… До сих пор! И мои чувства, которые я испытываю во сне очень близки к реакциям Ватсона в импортном «Шерлоке», когда Холмс неожиданно «воскресает». Даже странные поминки-не поминки по нему, устроенные нами здесь, вышли какие-то… веселые. Невозможно было грустить, вспоминая Саню. Так или иначе, из памяти вырывались лишь смешные, невероятные случаи с его участием. У него вообще не было шансов быть грустным человеком, ведь даже фамилии двух родословных, переплетенных в нем не без юмора: Косяковы и Задорины! Как-то раз в городской общественной бане, куда мы пришли старой компанией, один из дверных проемов оказался слишком низок для него. «Надо табличку повесить «Осторожно! Косяк!» - Пошутил Саня…

Последние его слова при нашем, как оказалось, последнем прощании перед его отъездом в Вену, которые я отчетливо помню, были «мОторовы пилы!». Это он рассказывал, как они с приятелями превратили свое неудачное путешествие по обломку «соцлагеря», название которого стерлось из памяти, в забавное развлечение. Во время поездки они потерялись, заехали не туда. Где-то по пути наткнулись на магазин инструмента, в котором в числе прочего продавались бензопилы. А их название на местном языке – «моторовы пилы». Ну, забавное для нашего слуха словосочетание и зацепилось за их длинные языки. И вот, плутая, они стали развлекаться тем, что, проезжая один населенный пункт за другим, расспрашивали встречных о том, где они могли бы приобрести эти «моторовы пилы»: «Я! Я! Моторовы пилы! Я! Я!»

Косяк помнится мне таким, каким заявился на выпускной в школе: естественно, с опозданием, естественно, нарушая установленный распорядок торжества, и, естественно, в эксцентричном образе. Это было так. Торжественная часть этого знаменательного события проходила без излишеств, традиционно, по-советски – даже не в актовом зале, а в большом, широком светлом коридоре школы. Звучали напутственные слова, ответные слова благодарности. Президиум разместился за вынесенными из классов партами. Но вдруг!.. Шум и смех публики. Между рядов стульев по проходу шел Косяк. В пиджаке… ало-малинового цвета, неся в руках даже не охапку, а сноп цветов. Скорее всего под эту затею он с мамой выкосил цветы на своей даче, а, может, и не только на своей. В общем, широко шагая и еще более широко улыбаясь, Шурик двигался к притихшим в ожидании столам президиума. «Это вам!» - сказал Саня и вывалил всю необъятную кучу цветов всевозможных цветов (не могу отказаться от этой нелепой игры слов) на стол, нимало не заботясь о том, как там будут распоряжаться этим декором для праздника изобилия. Оказалось, что пиджак, как и все, в исполнении Косяка, был с изюминкой. Он был… без подкладки. Потроха костюма, его изнанка, были оставлены на потом. Подозреваю, что это «потом» так и не настало. В лучших традициях театральных придумок: зачем тратиться на дорогие костюмы? Внешнего разового эффекта достаточно. А малиновый пиджак… Кто жил на рубеже 80-90-х помнит, что верхом, «писком» эпатажной моды «новых русских» местного разлива были «малиновые пиджаки». О! Это был «тренд»! Всем трендам тренд! Они не продавались запросто. Впрочем, как и золотые кресты и браслеты неимоверных размеров у бандитов, широченные штаны гопников, кепки-аэродромы отдельных уличных банд, «варенки» и т.п. Все это шилось, варилось и создавалось прочими кустарными и полукустарными способами! Иметь малиновый пиджак означало соответствовать эталону моды преуспевающих дельцов той мутной эпохи. Зачастую, кроме пиджака и поддельного креста у такого «предпринимателя» ничего и не было! Санина маман, сшившая пиджак, успела придать образу Санька только внешний блеск. Она же и стояла «на шухере» у дверей пустовавшего класса, где мы тесной компашкой пили одну из ее целебных настоек. «Мальчики переодеваются,» - отгоняла она интересующихся. Дима-волейболист и тогда отличился, молниеносно выхватив стопку у поперхнувшейся алкоголем одноклассницы своей гигантской рукой, как хамелеон языком: «Дай сюда!».

Эх, Шурик, скучно без тебя! А, вообще, если возможно такое, о чем я хочу поведать напоследок, то…
С нами произошел эпизод, который необъясним с точки зрения правдоподобия, но возможен, если просто принять, что все в мире – поток энергии. Сто лет назад, мы, актив нашей компании должны были обсудить приготовления к очередному пикнику у Сани на даче. Для этого, естественно, надо было созвониться. И, вот, сижу я, уже трудоустроенный, на работе и решаю, что пора, надо звякнуть кому-то из двоих: Шурику или Юрику. Беру трубку телефона, дискового, настольного, и слышу в ней… разговор Шурика и Юрика… И я просто присоединяюсь к нему. Как?! Не знаю. Я не набирал ничей номер, просто снял трубку, чтоб поговорить с ними. Как знать, может, еще и поговорим…