Письмо ребёнку в будущее

Монопьеса



На тёмной сцене приглушённый свет — мягкий, тёплый. В центре — стол, простой деревянный стул. На нём женщина в чёрном платье, босиком, чуть растрёпанная, усталая, с конвертом в руках. На столике — чашка с остывшим чаем, портрет в рамке. Пространство наполнено тишиной. 

{Женщина смотрит на конверт. Держит его, чего-то боится. Слегка улыбается неестественной улыбкой, прислушиваясь к несуществующему звуку}




Ну здравствуй, мама. 

{Пауза}

Знаешь, я всё думала — с чего начать разговор. Не потому, что нечего сказать, а потому, что каждое слово как шаг к двери в пустоту.

{Опускает голову, вздыхает}

Ты помнишь, как мы смеялись над тем, что ты пишешь мне письма? Ты говорила: «Писать — значит разговаривать даже тогда, когда нечего сказать. Даже тогда, когда собеседник не рядом».
Наверное, ты права. Наверное, поэтому я хочу прочитать письмо. Твоё последнее письмо.


{В локации декаданса повисло мгновение. Пальцы медленно идут по конверту. Тишина}


Я скучаю. Нет, не просто скучаю — это слово слишком плоское, слишком ровное. Оно простое и скучное.
У меня в груди скопилось несколько зим. Они шумят, как чайник, который никогда не вскипит. Мне не хватает твоих рук. Твоей заботы. Пытаюсь сохранить твой запах. Какой он? Не уверена, что помню его точно. Помнишь, ты целовала мне голову перед сном? Я всё ещё слушаю в темноте ритм твоего дыхания.


{Женщина медленно закрывает глаза, коснулась осторожно кончиками пальцев правого уха, прислушиваясь. Небольшая пауза. Затем открывает глаза}


Просыпаюсь и жду твоего «Завтрак готов». По утрам я иду на кухню почти автоматически. Кто-то всегда опаздывал на завтрак — я, обычно. Я заглядываю в холодильник и ищу твою банку с вареньем. Или банку с маринованными огурцами, быть может, с кабачковой икрой, да с чем угодно. Ищу. Каждый раз — пусто. Нет твоего голоса из кухни. Нет, и завтрака, и банок этих нет. Нет и тебя. Ничего нет. 


{Женщина положила письмо, взяла рамку, провела рукой по портрету. На лице выражение одновременно боли и благодарности}


Я слышу тебя по ночам. Твой голос — он приходит как кто-то, кто знает все ответы. Я вижу тебя по ночам. Ты – некто, кто спасёт от всех бед. Как что-то, что всегда греет. Даже в самый знойный февраль. 

Я иногда думаю, что ты всё ещё можешь вернуться, с какой-нибудь новой версией себя, возможно, даже неодушевлённой. И такое возвращение — счастье, фальшивое и одновременно радостное. Испытать бы хоть одно мгновение, — наивно мечтаю я. Но дверь навсегда остаётся закрытой. Молчание навсегда останется тишиной. Боль всегда будет болью. 
Я понимаю — ты ушла. Год. Не слишком много, если смотреть издалека, но слишком много, если смотреть на пустую чашку напротив. Черт возьми! 


{Швырнув рамку на стол, – резко закрыла лицо руками. Сцена стала на некоторое время чернотой. Тишина и темнота в паузе}


Письмо. Ты писала мне письма — «письмо ребёнку в будущее». Ты писала о простых вещах: как приготовить сырники, как шить, как любить дождь. Писала и о сложном: не бояться просить помощи, не стесняться ее принимать, быть собой. Я прятала письма, не читала, потому что боялась открыть дверь в пустоту. Боялась, что если прочту, то ты станешь последней страницей, а не домом. Моим домом. Нашим. Тёплым и уютным воспоминанием. 

{Пауза}

Сегодня — годовщина. Я думала, что смогу прийти на кладбище, положить цветы, сказать что-то правильное. Но я подвела саму себя. Впрочем, как всегда. 

{Пауза}

Я взяла одно письмо. Последнее твоё письмо. Взяла и решила: прочту его там, где тебе удобнее слушать. Где мне не так сложно его прочитать. Дома. За чашкой чая. Твои строчки — шёпот, вдохновение, сила. 
Ты писала: «Если я не буду рядом, знай — я буду в каждом чае, который ты пьёшь, в каждой улыбке, что ты видишь в зеркале, в касании ветра, в первом снеге декабря, везде». 


{Берёт письмо. Открывает. Смотрит в него, не отрывая глаз. Молчит. 
В этот момент сцена замирает. Даже свет, что еле видневшись, будто содрогнулся — моргнул}


Ты пишешь: «Не оставляй себя в рутине боли, не позволяй горю съесть радость. Впусти воздух в лёгкие. Живи». 

{Пауза. Слышно шмыганье носом}

Ты сказала мне это перед тем, как навсегда твои глаза закрылись. 
А я — я не знала, как это сделать. Я боялась, что каждое маленькое счастье — предательство твоей смерти. Мне думалось, что взрослая женщина осталась страхами в ребёнке. Что я не выросла внутри. Мои страхи казались мне детскими и такими страшными, будто они навсегда. 


{Встаёт, делает круг вокруг стула, слегка расправив плечи. Открытое лицо. Ясный взгляд. Поправляет волосы}


Я вдруг подумала или, наконец, меня осенило: твои письма, подобно маяку. Они — компас. Ты оставила мне карту — не к кладбищу, не к боли, а к дому, новой радости. Я должна не забыть заходить на ту кухню, где ты когда-то звала меня на чай. Пусть хоть иногда там будет запах сырничков, даже если их приготовит кто-то другой. Но я также должна жить дальше. Найти дорогу к счастью. 

Мне было страшно. Страшно видеть, что тебя можно помнить по-разному. Страшно понять, что память — не галерея из картин воспоминаний, а сад, который нужно поливать. И если я буду только стоять у ограды, то сад завянет от моей боли. Но если я войду — возможно, появятся новые цветы. Ты же хотела, чтобы я была счастлива, не правда ли? Ты ведь написала: «Счастье не меряется степенью утраты». 

{Пауза}

Я не знаю, как сказать «прощай». И не уверена, что хочу. Может, достаточно сказать «до завтра» — потому что я буду приходить к тебе, не только на кладбище, но и в себе. Смело, без страха. Я научусь делать сырнички, и они будут с джемом или без — неважно. Научусь и слушать твой голос, когда буду наливать чай. Не бояться этого. Я позволю себе радость, иногда смеяться громко, а не от крошечного кусочка памяти.


{Свет медленно гаснет. Отдалённый звук кипящего чайника на плите. На столе остаётся открытое письмо}.