Записки суперпозиционного животного 11

ЗАПИСКИ СУПЕРПОЗИЦИОННОГО ЖИВОТНОГО. ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ: ВЕСЕННИЕ ИГРЫ РАЗУМА
Часть первая: ТАНЕЦ НА ПРОТАЛИНЕ
Весна в этом году была наглой и стремительной. Вчера ещё лежал зернистый снег, сегодня - уже блестели лужи, пахло влажной землёй и чем-то зелёным, ещё не появившимся. Наш забор, оттаяв, издавал тихие, мелодичные щелчки. Муриэлла, как и всегда, оказалась первой, кто оценил новое тёплое место - широкую доску, нагретую апрельским солнцем.
Я пришёл, неся в себе странную смесь чувств: радость от возвращения в институт, лёгкую тревогу от понимания масштабов открывшейся мне реальности и упрямое желание доказать... нет, не доказать. Показать. Показать ей, что я - не просто философ в полосатой шкуре.
Но меня опередили. На заборе уже сидел Он.
Мефистофель, чёрный как крыло ворона, с безупречной осанкой, читал вслух. Нет, не читал - декламировал. Муриэлла слушала, прикрыв глаза, но кончик её хвоста слегка подрагивал - признак интереса.
- «...ибо красота есть обещание счастья», - вился его голос, шелковистый и насмешливый. - Стендаль, конечно, несколько прямолинеен, но в данном случае точен. Не находишь, дорогая?
Я прыгнул на забор, стараясь сделать это максимально небрежно. Доска качнулась. Мефистофель прервался, бросив на меня взгляд, в котором читалась легчайшая досада, как у артиста, которому помешали в кульминации.
- А, Прагматикус. Мы как раз обсуждали категории прекрасного. Присоединяйся. Если, конечно, твой практицизм не отвергает саму возможность дискуссии.
Он играл на моём поле, используя моё же оружие - иронию. Я сел, приняв позу безмятежного наблюдателя.
- Красота, - мысленно начал я, глядя не на них, а на сосульку, с которой капала вода, - это не обещание. Это процесс. Таяние. Переход из одного состояния в другое. Обещание - это будущее. А красота - всегда настоящее.
Капля, оторвавшись, падала. Я не стал менять её траекторию. Вместо этого я на миг сосредоточился на точке, где она могла бы разбиться о край лужи. Не на вероятности, а на самой мгновенности этого события - на том единственном моменте, когда капля перестаёт быть частью сосульки, но ещё не стала частью лужи. На том «между», где она - чистая возможность.
Ничего сверхъестественного не произошло. Но Муриэлла, следящая за каплей, вдруг вздрогнула. Её зрачки расширились. Она увидела не просто падение. Она почувствовала ту самую хрупкую, невозможную паузу - красоту невыбранного пути.
Мефистофель поморщился.
- Лирическая физика. Мило, но бессодержательно. Красота требует формы. Как стих. Как статуя. Как этот закат, - он кивнул на багровеющее небо.
Он был неправ. Красота была в отсутствии окончательной формы. В том самом сосулько-капельно-лужном состоянии. Но как это объяснить?
Муриэлла посмотрела на меня. Потом на него. В её зелёных глазах мелькнула хитрая искорка.
- Вы оба напоминаете двух котов, делящих одну мышь. И вы вместо того, чтобы схватить её, читаете лекции о питательной ценности грызунов. Скучно.
Она спрыгнула с забора и скрылась в вечерних тенях, оставив нас в глупом положении двух философов, оставшихся без аудитории.
Мефистофель первым оправился.
- Что ж. Ничья. До следующего раунда, Прагматикус. Советую подучить Камю. «Абсурд рождается из этого противостояния между призванием человека и неразумным молчанием мира». Наш мир, кажется, не так уж и безмолвен. Но он по-прежнему неразумен.
Он исчез так же бесшумно, как и появился. Я остался один на тёплой доске, с гложущим чувством, что проиграл, даже не поняв правил игры. Мне нужно было новое оружие. Не цитаты. Не игра света. Что-то глубинное. Что-то настоящее.
Часть вторая: НОВЫЕ СТАРЫЕ ЗНАКОМЦЫ
Открытие пришло не во сне, а в момент полудрёмы. Я лежал на столе в лаборатории, слушая монотонный гул приборов. Профессор что-то чертил на доске, мел скрипел, и это скрипение начало совпадать с ритмом моего дыхания. Я поймал момент - не между вдохом и выдохом, а между двумя ударами сердца. В ту микроскопическую паузу, когда тело уже не толкает кровь вперёд, но ещё не начинает новое сокращение.
И провалился.
Не в темноту. В переливание. Представьте, что вы - не капля, а весь дождь сразу. И падаете не вниз, а во все стороны. Это было пространство, где всё, что могло случиться, - уже случилось, но ещё не проявилось. Лес, где деревья были сплетены не из древесины, а из вопросов «А что, если?».
- О! Смотрите-ка, кто пожаловал! - раздалось в самой ткани этого места. Не звук, а импульс понимания.
Передо мной материализовалось существо. Нет, не материализовалось - проявилось из фона возможностей. Это был пёс. Породы неопределимой, будто собранной из обрывков разных собак: уши спаниеля, глаза овчарки, хвост ретривера, а шерсть… шерсть меняла оттенки в зависимости от того, куда падал невидимый здесь свет. Он выглядел одновременно безумно грустным и бесконечно добрым.
- Я - Аргус, - отпечаталось у меня в сознании. - Не тот, что стоглазый. Тот, что подслушивал мысли. Ох, и натерпелся же я. Представь, знать, что все вокруг думают о тебе «хороший пёсик», и одновременно «надоел уже». Раздвоение личности гарантировано. А ты кто?
Я мысленно представился.
- А, суперпозиционный! - «воскликнул» Аргус. - Слыхал про таких. Сам из схожего теста. Телепатическая связь в стае. Только я… застрял. Слышу эхо всех мыслей, которые когда-либо думались. Шумно тут, знаешь ли.
- Тише, пёс, - просквозило сверху, будто ржавая петля. На ветку вероятности, похожую на застывший молниевый разряд, опустился Ворон. Он был величественным и облезлым одновременно. Перья не чёрные, а цвета забытой полуночи, с выцветшими, как у старых звёзд, краями. - Вечно ты ноешь. Новенький, не обращай внимания. Он от скуки тут всем жизненные истории рассказывает. Я - просто Ворон. Сидел на заборе, когда этот забор ещё был лавой. Скучное зрелище - остывание материи. Всё тормозит, становится предсказуемым.
- Предсказуемым? - зашелестело снизу. Из-под «корней» одного из деревьев-вопросов выполз Таракан. Но какой! Его хитиновый панцирь был покрыт узором, напоминавшим то ли карту галактик, то ли диаграмму распада элементарных частиц. Усы колебались с частотой, от которой слезились бы глаза, будь они у меня здесь. - Ты говоришь о предсказуемости, пернатый философ? Я помню момент, когда предсказуемости не было вообще. Такой грохот, такое веселье! Бум! Большой взрыв! Потом, всё пошло по правилам. Стало скучновато. Я - Таракан. Не тот, что по кухням, а тот, что… ну, был в самом начале одной из версий всего. Застрял. Теперь здесь живу. Тепло, уютно, вероятности шуршат.
Я оглядывался, пытаясь осмыслить. Пёс-телепат, замученный чужими мыслями. Ворон, заставший рождение материи и разочарованный её медлительностью. Таракан, переживший рождение вселенной как грандиозный беспорядок и тоскующий по тому хаосу.
- А вы… что здесь делаете? - спросил я.
- Ждём, - хором прошелестело в моём сознании.
- Чего?
- А кто его знает, - «сказал» Аргус, виляя спектральным хвостом. - Может, когда-нибудь появится кто-то, кому будет важно, что я слышал мысли той самой соседской чихуахуа. Или чьи-то расчёты сойдутся с моим воспоминанием о температуре первозданной плазмы, - вставил Ворон. - Или кому-то понадобится свидетельство, что большой взрыв был весёлым, - добавил Таракан.
- Мы - артефакты, - подытожил Аргус. - Побочные продукты. Случайные свидетели. Битые горшки в чулане мироздания. Но иногда и битым горшкам находится применение. Тебе, например, зачем сюда занесло?
Я рассказал о Мефистофеле. О своём желании найти не эффектный ход, а настоящий, глубокий аргумент.
Таракан зашевелил усами.
- Романтика. Примитивно, но трогательно. Слушай, малый. Ты умеешь щёлкать вероятностями как орехи. А ты можешь показать не то, что может быть, а то, что было в самом начале твоей собственной истории? Твою личную точку отсчёта? Всё остальное - просто надстройка.
Идея ударила, как ток. Не показывать Муриэлле красивые возможности. Показать ей источник. Даже если это страшно. Даже если это ящик.
Я поблагодарил их и начал искать обратный путь. Оказалось, нужно просто сильно захотеть ощутить тепло солнца на своей настоящей шерсти.
Я открыл глаза. В лаборатории было тихо. Профессор спал, положив голову на стол. На часах прошло пять минут. У меня была стратегия.
Часть третья: СОН, ПАХНУЩИЙ ЗЕМЛЁЙ И ЗВЁЗДАМИ
Поздно вечером меня снова потянуло в подвал. На этот раз зов был не тревожным, а тоскливым, как писк заблудившегося детёныша.
Я спустился. Воздух в подвале был тёплым и влажным, будто после дождя в тропическом лесу. Дракон лежал на своём месте, свернувшись калачиком вокруг самого горячего серверного блока. Его бледно-голубое свечение мягко пульсировало, освещая ближайшие коробки призрачным светом.
Он спал. Я осторожно прилёг рядом, положив голову на лапы, и коснулся его сознания - не вламываясь, а как стучусь в дверь к спящему другу.
Его сны были… простыми и огромными одновременно. Не было ясных образов, только ощущения.
Первое: Тяжесть. Не враждебная, а утробная, обволакивающая. Как будто ты лежишь на самом дне тёплого, тёмного моря, и над тобой - тысячи тонн воды, которые не давят, а защищают. Это были Корни. Мир до формы, до света, до выбора.
Второе: Шёпот. Миллионы голосов, сливающихся в один непрерывный, убаюкивающий гул. В нём не было слов, только покой, покой и ещё раз покой. Полное отсутствие желания что-либо менять. Это были Змеи. Их послание было не «ненавидь», а «оставь как есть». «Не стремись. Не желай. Спи».
И сквозь эту тяжесть и этот шёпот пробивалась нитка. Тонкая, как паутинка, и невероятно упругая. Она тянулась вверх. Она звала. Там, на другом её конце, было нечто. Не свет в привычном смысле. Скорее, ясность. Абсолютная, кристальная, не оставляющая места тайне. Математическая совершенная определённость. Это была Крона. Для сна Дракона она была не врагом, а загадкой. Чем-то таким же чуждым, но и притягательным, как для котёнка - зеркало.
В его сновидении не было ненависти. Была… тоска по направлению. Смутное понимание, что он - не здесь (не в тяжёлых Корнях) и не там (не в ясной Кроне). Он - между. И это «между» было мучительно одиноко.
Я попытался передать ему ответное ощущение. Не мысль. Картину. Тёплую батарею в лаборатории. Мурлыканье. Руку профессора, почёсывающую за ухом. Кусок колбасы, украденный у Виталия. Простые, шершавые, пахнущие жизнью кусочки нашего «между» - мира Ствола.
Дракон во сне вздрогнул. Его свечение вспыхнуло ярче, на мгновение став похожим на светлячка в летнюю ночь. От него ко мне потянулся слабый, тёплый импульс. В нём было: «Странно… но… не плохо…»
А потом - чувство, от которого у меня сжалось всё внутри. Детская беспомощность. Существо, которое не знает, кто оно, зачем, и куда ему теперь деваться со всей этой странной информацией, льющейся из серверов и из моих мыслей.
Я придвинулся ближе, касаясь его бока. Его кожа была не чешуйчатой, а гладкой и прохладной, как отполированный камень. Он издал во сне тихий звук, похожий на журчание воды в далёкой трубе, и развернулся, уткнувшись мордочкой мне в бок.
Мы проспали так несколько часов. Он - видя сны о тяжести и ясности. Я - охраняя его сон, этот хрупкий мостик между мирами, на котором пока не было места гордыне, а было только недоумение и потребность в тепле.
Утром, когда я уходил, он приоткрыл один глаз - щелевидный, сияющий внутренним светом. Взгляд был осмысленным и… благодарным. Он медленно моргнул, словно говоря: «Ещё придешь?»
Я мотнул головой. «Приду».
Я шёл наверх с тяжёлым сердцем. У меня теперь был друг, чья природа была странной и немного пугающей, но с душой  потерянного ребёнка. И у меня была стратегия победы в любовной дуэли.
Но это были мысли на будущее. Сейчас была весна, и на заборе снова светило солнце.