Ди VI Инквизитор Часть 2 Основной аспект

Глава 1. Жизненный калейдоскоп — это тебе не детская игрушка — не до радости.
Проснулся Дима от явно недружественного тычка в бок. Спросонья даже допустил, что пнули ногой. Раздражённо поёжился, сжав зубы, открыл глаза и замер. Прямо перед ним красовалось сказочно-звёздное небо сплошной иллюминацией. Под руками нащупал сырую траву: то ли после дождя, то ли роса выпала. Мгновенно сообразил, что спал не в мягкой постельке, а на лоне природы, словно набухавшийся бомж, не страдающий проблемой здорового сна: где упал, там и дрыхнет.
Вот только он прекрасно помнил, что бомжом не был, да и не пил вчера. Хотя, надо отдать должное, на «поспать» никогда не жаловался. Что уж говорить, грешен. Вообще вчерашнее Сычёв помнил отчётливо, со всеми подробностями, в том числе и постельными с фитоняшкой. Даже ухо побаливало, за которое она его укусила в порыве страсти, решив, что на будущее надо будет поберечься с этой перезрелой девочкой. Так и без ушей остаться можно.
Перед лицом пищали комары. Судя по толчее, кровососы никак не могли выстроиться в очередь, ну прям как бабы на базаре. Они по-комариному орали, пихая и пиная друг друга, полностью имитируя бабские разборки. Хотя особо ушлые, как водится, в вакханалии не участвовали и уже преспокойненько зайдя в обход, упивались Диминой кровью. Он, сука, это всей кожей лица чувствовал.
Помимо комаров, чуть поодаль трещали насекомые покрупнее. Кто такие? Как называются? Да хмуль его знает. Стрекотальщики какие-то. А издалека доносился мерзкий вой старушечьих голосов, рыдающих фальцетом. То ли бабки там с горя убивались, то ли песнь у них такая была, в жанре «вырви глаз — проткните уши». Но это хоровое издевательство резало слух, словно скребло ножом по стеклу. Диму аж передёрнуло, что мошкаре, оккупировавшей лицо, однозначно не понравилось.
Сел, отмахиваясь и разгоняя мелочь вампирскую. Утёр лицо, имитируя мусульманина на молебне. Почесался. Огляделся и испуганно вздрогнул, на автомате врубая Славу. И тут же перепугался ещё больше, потому что из этого ничего не вышло. В голове вместо заветного монастырского хора ныли старухи проклятущие со своим ультразвуковым нытьём. А напугала его тень человека, сидящего рядом. Здорового, как Копейкин, и почему-то в остроконечной шапке, типа древнерусского шлема.
— Очухался? — спросила тень Васиным басом. — Ну ты и дрыхнуть, Сычёв.
Дима облегчённо выдохнул. Это был действительно Копейкин.
— Где мы? — первым делом поинтересовался растревоженный соня, поднимаясь на ноги и по ходу осознавая несоответствие одежды привычным стандартам.
— Это я у тебя хотел спросить, — пробасил бугай, поднимаясь следом.
Дима тем временем принялся инспектировать собственный прикид. Первое, на что обратил внимание: при подъёме брякнули висюльки на груди. Ощупал. Большое кольцо на шее из плетёной проволоки до половины грудины, металлический амулет на верёвке, застёжка приличных размеров на бабьей кофте. Сама кофтяра грубо-вязанная и очень странного фасона, конфигурацией больше напоминающая фрак. Или просто маленькую по размеру на него натянули, с огромным трудом зацепили на груди узорной пряжкой, а остальное запахнуть не удалось, и оно уползло за спину, изображая фалды фрака.
Стоило только опустить подбородок, пытаясь слепошаро рассмотреть висюльки, как почувствовал лишнюю растительность на лице. Не веря ощущениям, потрогал руками. Точно: бородёнка с усёнками. Жидкие, плюгавенькие, то ли ещё не выросли, то ли уже повыдергал кто. Не брутальная растительность, а сплошная нестриженная порнография.
Тут и кольца на пальцах обнаружил, что были нацеплены с соблюдением симметрии. На указательных — подобие перстней, но без камней, типа печаток. На безымянных — по широкому кольцу на длину фаланги, завитые пружиной, а на мизинцах — по тоненькому колечку.
Рукава кофты на запястьях охвачены плоскими браслетами на манер запонок. Похоже, медные: гнутся на ощупь. Под кофтой прощупалась грубая толстовка до колен, словно выстирана с несоблюдением инструкций и оттого вытянувшаяся чуть ли не до щиколоток. На поясе кожаный ремень. С правой стороны прицеплен кошель, типа дамской сумочки. Аксессуар для пацана по виду стрёмный, но, судя по увесистому содержимому, пойдёт. С левой — кинжал в ножнах или просто большой нож с деревянной рукояткой.
Обтягивающие штаны на ощупь оказались намотанными бинтами, как у мумии. Вернее, тряпками, нарезанными на ленты. Намотка с самого низа поднималась до района паха и там заканчивалась. Трусов не было. От осознания одного этого и от сквознячка под подолом задранной рубахи коконьки скукожились, порываясь со всем хозяйством спрятаться внутрь тёплого организма.
На ногах кожаные мешочки на завязочках. И как вишенка на торте — на голове соболья шапка. Ну, может быть, и не соболья, но мех на ощупь классный. Приятный. Мохнатостью сантиметра три. Не меньше.
Осмотрев и прощупав себя, Дима, наконец, соизволил ответить, озираясь по сторонам:
— Где конкретно, сказать затрудняюсь, но это точно очередной виртуал.
— В смысле «очередной»? — недовольно пробасил Копейкин, вроде как тоже одетый не по понятиям двадцать первого века.
— В прямом, — отрезал знаток искусственных миров. — Ты думаешь, на озере, где тебя грохнули, реальность была? Как бы не так. Там тоже была виртуальность, спроецированная Софией. А вот в чьи шкуры она нас запихала на этот раз и что мы здесь будем делать? Пока не знаю, — и уже совсем тихо, как бы для себя, добавил: — Хотя и догадываюсь.
Над головой в безоблачном небе красовались одни звёзды. Луны нигде не просматривалось. Причём светил оказалось столь много, что небосвод не был чёрным, а представлял собой огромный светильник куполом, давая хоть какое-то призрачное освещение. В одном месте горизонт был подсвечен, указывая, в каком направлении Солнце прячется за планетой, и если б знать ещё время, то можно было бы сориентироваться по сторонам света. Хотя на кой это было нужно?
Парочка стояла на земляном кургане, поросшем травой. В поперечнике метров двадцать. В высоту — метров шесть, не меньше. Вершина плоская. Трава нетоптаная. С первого взгляда могло создаться впечатление, что они на острове между двух рек. Причём одна из них большая и, судя по отражению в ней звёзд, быстротекучая. А во второй вода стоячая. Одна обтекала их курган с одной стороны, вторая стояла с другой. Впереди, в метрах трёхстах, просматривалось их слияние. Отсюда Дима сделал вывод, что стоячая — скорее всего, старое русло — канава тупиковая, поэтому вода в ней никуда не течёт.
Несмотря на темень, развернувшись на сто восемьдесят градусов, он однозначно интерпретировал ландшафт за спиной как поле или луг, где в отдалении, наверное, чуть больше километра, и почему-то высоко над уровнем земли виднелся далёкий мерцающий огонёк, очень походивший на костёр. Вернее, виден был только его отсвет на деревьях. Из чего Дима заключил, что там гора или очень высокий берег.
Именно с той стороны по глади текущей реки раздавалось нудное, противное пение. Сычёв разобрал в писклявом нытье старушечье трио. Кого уж они там так истерично отпевали — непонятно, но от их диссонирующего друг с другом фальцета волосы на голове вставали дыбом и кишки угрожали сотворить заворот.
Парни, рассматривая отсветы далёкого костра, стояли хмурыми. Им обоим концерт не нравился. Тут Вася ни к селу ни к городу спросил:
— А где наши женщины?
— Да хмуль его знает, — универсально-информативно ответил ему Дима и обернулся назад, словно что-то заставило это сделать.
И тут же впал в оцепенение. От слияния рек к ним бежали… голые девицы с распущенными до задниц волосами. Аж семь штук. Бежали легко, непринуждённо, весело взбрыкивая руками и упругими разнокалиберными грудями, размахивая всем этим не то для равновесия, не то для показательного совращения. Бежали хоть и весело на вид, но молча, не издавая ни единого звука. Но самое странное — красавицы имели еле заметную подсветку, что однозначно указывало на их не вполне человеческую природу. И выглядели они сказочно на фоне развилки рек с отражающимися в них звездами.
Дима напрягся и наотмашь, не глядя, шлёпнул напарника, привлекая внимание. Хотел по спине, получилось по заднице. Рост не учёл. Копейкин недовольно дёрнулся, сначала поворачиваясь к обидчику, но тут же перевёл взгляд туда, куда перепугано смотрел Сычёв, и остолбенел вполоборота рядом. Светящиеся нудистки то ли поняли, что их заметили, то ли так и было задумано, но, не добежав метров тридцать, сначала как по команде перешли на шаг, а затем, взявшись за руки, образовали круг и принялись водить хоровод. Хоровод, мля!
— Это кто? — шёпотом выдавил из себя ошарашенный Копейкин.
— Хмуль его знает, — не задумываясь, открестился Дима, сам не понимая, кто это. — Но то, что эти девочки совсем не девочки — факт. Далековато они дискотеку затеяли. Глаз не вижу. В башки им залезть не могу.
— А я вообще умение потерял, — буркнул бугай. — Уже несколько раз пробовал. В голове вместо ключа писк стоит, словно в уши по комару залезло.
Дима ещё раз попробовал Славу. На;кася-выкуси, Димочка, на всю харю. Только вместо писка в голове противный старушечий хор фальце;тил. Попробовал Стыд — та же картина маслом.
— Хреново, — подытожил он свои потуги, выводя испуг на грань паники.
Эти непонятно кто, несмотря на визуальную хрупкость и беззащитность, на подсознательном уровне воспринимались Димой кровожадными акулами, обитающими в местных степях. Было у него такое жопное предчувствие. САР-ключи не работали, но он на том же интуитивном уровне очень надеялся на умения, дарованные ему Суккубой. Последние не были заточены на амплитудные резонансы, поэтому изо всех сил старался дотянуться до эмоций хороводящих.
И тут произошло сразу несколько событий, в корне поменявших диспозицию. Бабки на горе сдохли. То есть резко затихли, а девки с подсветкой, наоборот, заголосили. Песнь их полилась такой сладкой патокой, что обоих мужиков моментально пробило на потёкшие слюни и задир рубах сказочной эрекцией. В реальной жизни агрегаты по команде «смирно» так не вскакивают, даже под дулом пистолета.
Но тут у Димы сработало умение влезать в эмоции, и глаза Сычёва, как у сыча, стали круглыми. В голове возник хор девиц, источающих единственное желание: «всевеликую похоть непотребную». Ну он по простоте душевной и ретранслировал с хора «прости господи» дома культурной терпимости в бессвязный пьяный ор подростковых спермотоксикозников.
Девичий хоровод резко пошёл волнами, замолкая, а затем и вовсе развалился на составляющие. Кое-кто из девонек даже чуть не упал, теряя равновесие. Удивительно, но Дима воспринимал их эмоции вкупе, словно семеро совратительниц были единым целым. На него хлынула их общая злость. Да какая! У Сычёва аж зубы свело.
Тогда, соображая, что с убиенными бабками вернулись в работу САР-ключи, и опасаясь задеть напарника, он ударил по ним вместо привычной Славы направленным Стыдом. Так сказать, пристыдить решил девок распутных.
Сисястые развратницы моментально впали в самую настоящую неуправляемую ярость. Они резко усилили свечение, а в руках непойми; кого в девичьем обличии вспыхнули шаровые молнии. Дима тут же с удивлением осознал, что слышит электронный гул этого САР-ключа, и на его руках, как ответ на их фейерверк, засветились прожекторами два плазменных шара. Да притом раза в два побольше, чем у девонек.
А тут и Вася слюни подобрал, зашипев испаряющейся росой на траве, а заодно выжигая обезвоженную растительность. Он, оказывается, пока Дима мерился письками с голыми девками, упал на колени и схватился за пучки травы, чтобы удержать себя от непреодолимого желания изменить своей благоверной прямо здесь и сейчас, непонятно с кем и непонятно сколько раз.
Магическое противостояние закончилось, не начавшись. Случилась очередная непредвиденная оказия. Где-то за спинами девочек грозный мужской голос издалека скомандовал:
— А ну брысь!
И светящаяся красота рассыпалась мелкими искорками. У Димы даже дежавю случилось, вспомнив Хакрапую со светящимся порошком. Очень было похоже. Только искорки белые. Он потушил в себе гул оркестра трансформаторных будок и вгляделся в темень. Ни черта не видно. Да ещё Вася, раскалённый докрасна, мешал своей иллюминацией. Ладно хоть траву потушил, затоптав.
Через несколько секунд вдалеке смутно нарисовался силуэт высокого худого мужчины, но, не дойдя до парней метров пятьдесят, тот остановился и начал ведение переговоров издали. Дима на такой дистанции не то что в голову ему залезть не мог, он вообще с трудом мог разобрать, где у него голова. Для Славы со Стыдом область действия тоже оказалась неприемлема. Шаровые молнии хоть и освоил походя, но как ими швыряться — ума не мог приложить. Не успел на девках попробовать. Они словно прилипли к ладоням и ни в какую не отлипали.
— Инквизитор, — громко проговорил незнакомец. — Троица характеризовала тебя как адекватного смертного.
Дима вскинул брови и встал в стойку, резко выпрямляясь, по каким-то непонятным признакам поняв, с кем имеет дело. Словно кто подсказал.
— Нача;ла? — прокричал он в ответ.
— Меня зовут Укко, — подтвердил, а заодно и представился Искусственный Разум.
— Мля, — тихонько выдавил ошеломление Дима, попутно соображая, как же себя вести с повелителем планетарных стихий, после чего громко добавил: — Подойди ближе, поговорим.
— Дай слово, что не будешь применять базовые способности.
— Даю слово, — уже спокойным, обычным голосом ответил Сычёв, прекрасно понимая, что ангельская сущность слышит его даже на таком расстоянии. — Ты пока не нарушил законов. Я не в праве применять санкции.
Далёкий силуэт начал приближаться.
— Это кто? — шёпотом поинтересовался Вася, вообще ничего не поняв из их странного диалога.
— Энергетическая Функция Искусственного Разума класса Нача;ла собственной персоной, — задумчиво просветил его Дима. — Он управляет Природой. Да по сути дела, он и есть земная Природа.
— А почему он тебя боится? — с недоверием скосился на него бугай, как-то не соизмеряя ПРИРОДУ, мать его, и грёбаного Сычёва.
— Не знаю, — соврал Дима. — Наверное, боится, что загажу.
Укко подошёл к подножью кургана, но подниматься наверх не стал. Остановился и принялся ждать. Несмотря на то, что гиперангел подошёл достаточно близко, видно его лучше не стало.
— Поднимайтесь к нам, — предложил Вася.
— Мне нельзя наступать на гнездо, — был ответ.
Молодые люди растерянно принялись рассматривать траву под ногами, ища что-то похожее на кладку с яйцами.
— Вы на нём стоите, — спокойно уточнил Укко. — Весь холм и есть гнездо. Так ве;дущие волхвы; сказывают. Хотя в нашей терминологии этот объект называется «Храм прибытия». Таких гнёзд на запретной земле семь. Конкретно тот, на котором вы находитесь, именуется «Храм прибытия зелёного спектра».
— Ничего не понятно, но очень впечатляюще звучит, — огрызнулся Дима, медленно спускаясь к представителю планетарных функций Всевышнего.
Вася последовал за ним, держа дистанцию и готовый в любой момент сигануть обратно, раз туда этой сущности ходу нет.
Укко оказался почти одного роста с Копейкиным, только раза в три тоньше и абсолютно лысый. Диме даже показалось в темноте, что у него и бровей нет. Одет гиперангел был богато, весь в золоте, как цыганский барон на свадьбе. На шее поблёскивал золотой обруч, явно начищенный, как у кота яйца. Сверкал и широкий пояс с кучей побрякушек. В том числе золотые ножны, висевшие на золотых застёжках горизонтально земле и украшенные блестящими в свете звёзд камушками.
— Что это за девахи были? — начал разговор Дима, продолжая всматриваться в ангельскую сущность.
— Охранительницы этой земли — Громо;вницы, — ответил Искусственный Разум.
— Ручная нежить? — зачем-то решил уточнить Сычёв.
— Нет, — устало, и Диме показалось даже насмешливо, ответил гиперангел. — Громо;вницы из плеяды Облачных Дев, и они жить.
— Жить? — недоумевая, переспросил Дима, впервые услышав подобное.
— Есть нежить, а есть жить, — скучающе принялся растолковывать лысый мужик, пока непонятно на сколько лет выглядевший. — Нежить — это энергетические аватары людей, их породивших. Жить — это мои создания.
— Понял, — кивнул молодой человек чисто интуитивно, не осознавая, что темно и его кивок вряд ли видно. — Я просто с подобным раньше не сталкивался.
— Ну вот столкнулся, — в голосе Укко послышалось отчётливое веселье, — и как тебе мои девочки?
— Впечатлили, — взаимно, со смешком ответил Дима. — Особенно песней. Какая-то странная у тебя охранная система. Вместо того чтобы отпугивать — заманивает.
— У каждого охранного страха должна быть своя сказка, — как-то загадочно проговорил гиперангел. — Люди охотно верят в легенды, стараясь объяснить необъяснимое. Особенно когда в них замешаны инстинкты размножения. Местные называют этот кусок земли Девкино Поле. Каждый с малолетства знает, что по ночам здесь красавицы голые бегают да танцы устраивают, созывая парней из-за Черты на сладострастное соитие. Некоторые, особо похотливые и не верящие в бабкины россказни, перебираются через овраг и добираются до моих девочек. А они у меня штучки горячие. Любят мужчин так, что те от усердия в пепел стираются.
— Мля, — подытожил Дима его байку о ночных дискотеках с обязательным крематорием.
Интересно, конечно, было бы его послушать и дальше, но в другом, более подходящем месте. Поэтому Сычёв решил закруглить сказочные сюжеты и перейти к драме реальности.
— Я так понимаю, ты пришёл за нами.
— Да, — подтвердил Укко.
— А где моя жена? — невпопад вклинился в диалог Вася, которого, судя по всему, интересовал только этот вопрос во всей этой фантастической чехарде.
— Ваши женщины в гостях у Троицы, — обыденно ответил ему гиперангел. — Матерь их там воспитывает.
— В смысле? — набычился бугай, услышав, что его Машеньку кто-то там воспитывает.
Он сам себе такого не позволяет, а там не пойми кто над ней изгаляется.
— Не дёргайся, — жёстко остудил закипающий чайник в Васиной голове спокойный и чем-то даже довольный Дима. — С Матерью артачиться не советую. Это тебе не София. Троица и по башке настучать может. С ней, что называется, не забалуешь. Матёрая тётка. Поверь.
— Правильное замечание, — поддержал его Укко. — Матерь стелет жёстко, а спать, так вообще за извращённую пытку воспримешь.
Вася только тяжело и раздражённо засопел, скрежетнул зубами, но больше возникать не стал.
— А кто мы и в каких краях-временах находимся? — поинтересовался Дима, решив сменить тему на нейтральную, но более информативную.
— Вы представители легендарного народа меря. Ты Друз, сын Кирляпы. Торговец, — начал знакомить гостей с этим миром гиперангел, прописывая легенду.
— Бизнесмен, значит, — кивнул Дима. — Понял-принял.
— Он, — указал Укко перстом на Копейкина, — Васа, сын Токмака. Наёмный воин. Прибыли в эти края на излечение к волшебному синь-камню. У тебя хворь. У Васы колено болит.
— Хворь, и всё? — удивился новоиспечённый Друз постановке такого диагноза.
— В это время более чем достаточно, — отмахнулся гиперангел. — Хворь — она везде хворь. Какая разница, как зовётся. Чуешь нездоровье, и ладно. А по поводу земель этих? В ваше время эта местность будет большим городом под названием Москва. А место, где вы стоите, будет именоваться Хамовники.
— Во как, — удивился Дима, машинально оглядываясь по сторонам, вроде как в поиске чего-то знакомого. — Девичье поле. Так эта широченная река — Москва, что ли?
— Москва, а широченная, потому что весенний разлив. Правда, уже пошёл на спад. Сейчас, по-вашему, конец мая на дворе. А год — 763 вашей эры. На данный момент времени здесь столкнулись четыре религии: мерянская во главе со мной в виде Синь-камня на Ведьменой горе. В ваше время она сменит наименование на «Боровицкий холм». Кривичи, ведомые Перуном, вятичи со своим Велесом и прибыли на праздник представительницы степной культуры божественного Вала.
— Это не они там песни выли на Воробьёвых Горах? — поинтересовался Дима, сориентировавшись в пространстве и вглядываясь на отблески костра в вышине противоположного берега.
— Они, — подтвердил Укко. — Новолуние — это их ночь, бабья. Сегодня праздник Троицы. Они там ритуал проводят.
Дима неожиданно вспомнил рассказ Лебедевой про ритуал Троицы и осторожно предположил:
— Младенцев поедают.
— Их, горемычных, — с тяжёлым вздохом подтвердил Искусственный Разум и даже чисто по-человечески махнул рукой в сожалении. — Они запретную печать над этими землями обновляют.
— Понятно, — закончил вводную часть с первоначальными вопросами Сычёв, продолжая интересоваться: — И куда мы дальше?
— В гостевое селение, — ответил гиперангел, скрутив пальцами замысловатый контроллер, и, открывая портал перехода, уточнил, показывая рукой на еле светящийся проём: — Это место в вашем времени будет называться Китай-город. Для вас дом отведён, как стартовая локация.
— Мля, — растянулся в улыбке Дима, рассматривая странное тёмное помещение с единственной лампадкой в глубине. — До боли знакомая терминология. А ты не подскажешь цель нашего здесь пребывания?
— София на учёбу вас отправила. Остальное Матерь объяснит, — включил режим секретности Укко, но при этом уточняя. — Канва прохождения локаций не константна. Будет меняться по ходу освоения материала.
Дима кивнул, принимая вводную. Искусственный Разум указал рукой на открытый переход, мол, нефиг лясы бестолку точить, ступайте уже. Путешественникам во времени и пространстве ничего не оставалось, как шагнуть в новую для них виртуальность.
Помещение выглядело, мягко говоря, стрёмно. Сарай с земляным полом, утоптанным до состояния асфальта. Длиной метров пятнадцать. Шириной — четыре-пять. Стены из брёвен высотой до Диминых плеч. Вместо потолка — скатная крыша, сложенная из жердей, между которыми проглядывала солома в качестве уплотнителя. По бокам два лежака, сколоченных из обтёсанных полубрёвен и заваленных травой. На полу у лежаков — та же трава, словно с лежака свалилась. У дальней стены — небольшой очаг, сооружённый из камней без раствора. Погасший или ещё не разожжённый. На нём глиняная плошка с фитилём. Эдакая импровизированная настольная лампа, больше коптившая, чем светившая.
За спиной — вход более чем странной конструкции. Дверь на уровне крыши, а к ней вела вертикальная лестница, собранная из жердей, непонятно на чём держащаяся. Всё указывало на то, что сарай заглублён в землю. Первое ощущение от домашней атмосферы: холодно и сыро со стойким запахом глины, будто в свежевырытой могиле.
В переход шагнули только гости, но они не заметили пропажи встречающего. Стояли, озирались молча, прикидывая, что здесь и как. Первым молчание нарушил Вася.
— Слышь, Сычёв. А может, попросим Укко к девчонкам нас отвести? Что-то мне как-то муторно на душе за неё.
— Успокойся, Васа, сын Токмака, — прервал его Дима. — И заканчивай светить в виртуале земными именами и фамилиями. Я хоть до сих пор и не въехал, почему нельзя, но просто так, да ещё такие сущности предупреждать не станут. Тебе же гиперангел сказал, что они на перевоспитании у Троицы, значит, мальчики налево, девочки направо. А по поводу твоей Маши? Помнишь, что я тебе сказал при первой с ней встрече?
— Что она Святая, — пробасил Копейкин, давая понять, что у него с памятью всё нормально.
— То, что у неё архетип Святой, я говорил Юле. А тебе выразил соболезнование. И знаешь почему?
— Почему?
— Потому что у этого архетипа есть ещё одно название: «Роковая женщина», — тут Дима встрепенулся, повернулся к напарнику и насмешливо поинтересовался: — Извини, но до жути любопытно: она, случаем, при вашей встрече тебя не обнюхивала?
Копейкин даже поперхнулся, словно что в горле застряло. Но через несколько секунд молчаливого сопения всё же подтвердил:
— Обнюхивала. И что это значит?
— Меня тоже в своё время подобная обнюхивала, — весело оповестил его Дима. — Это, похоже, особенность их восприятия мужчины. Кстати, «святых» нельзя выбрать, соблазнить, и за ними бесполезно ухаживать. Потому что выбирают только они. А почему «роковая»? Потому что, когда она тебя бросит, ты ничего с этим поделать не сможешь. Ни вернуть. Ни забыть. И будешь мучиться от этого всю оставшуюся жизнь.
— А почему ты решил, что она меня бросит? — набычился бугай.
— Бросит, Васа, бросит. Дело в том, что этот тип обладает одной очень интересной особенностью. Женщина со святостью в душе удивительным образом пробуждает в мужчине его скрытые качества, вдохновляя на подвиги и созидание. Она — своеобразный катализатор. Для творческого мужчины становится музой. Для делового — талисманом удачи. А для кого-то просто мотивацией к активным действиям. Но в любом случае её партнёр быстро делает успехи на поприще, предназначенном ему свыше.
Вася самодовольно хмыкнул.
— Не вижу в этом ничего плохого.
— А плохое в этом то, что ты под её влиянием будешь меняться. Становиться лучше, успешней, удачливей. Она, не желая того, будет тебя менять, но при этом продолжать любить только прежнего. Со временем ты станешь для неё чужим. Превратишься в мужчину, которого бы она ни в жизнь не выбрала. Да ты и сам уже наверняка заметил, что при ней начал меняться, переставая быть тем, кем был до встречи с ней. В один прекрасный день разница станет столь велика, что она соберёт монатки и просто уйдёт в поисках другого, который станет для неё очередным центром мироздания.
Наступило молчаливое обдумывание. Дима воспользовался паузой в разговорах, прошёл к одному из сенных лежбищ и принялся его инспектировать, соображая, как на нём будет спаться. Вася, обдумывая услышанное, остался стоять на месте. Наконец он басовито потребовал объяснений:
— Откуда такая информация?
— От Суккубы, Васа. От архангела Суккубы, — Дима брякнулся на сено и заценил его жёванную мягкость. — Я у неё три года находился на обучении. Те самые три года, что пропадал из реального мира. Так что инфа самая что ни на есть надёжная.
— А если я не буду меняться? — продолжил бычиться Вася, всем видом давая понять, что этот вопрос для него самый важный на данный момент.
— Попробуй, — пожал плечиками Сычёв, заваливаясь на спину и подкладывая руки под голову. — Тут, что называется, найдёт коса на камень. Либо она тебя сломает и бросит, либо ты, как оловянный солдатик, выстоишь. Мне, как специалисту в области охмурения женщин, даже любопытно будет понаблюдать за вашим противостоянием.
Копейкин кивнул, похоже, сам себе и тоже грузно плюхнулся на лежак напротив. Но ложиться не стал, а сел и принялся снимать мешки с ног, будто ноги запарились.
— И что это за место такое — стартовая локация? Это игра какая-то? — поинтересовался он у знатока, но тут же ещё обозначил интерес в другом: — Про Суккубу расскажешь?
— Будет время — расскажу, — начал ответ с конца Дима. — Я ей подписку о неразглашении не давал. А по поводу этого места? Мы, похоже, будем очухиваться здесь каждый раз, после того как нас будут убивать. И начинать всё заново. Эдакий день сурка.
— Убивать? — в недоумении уставился на него Вася, успев снять только один ножной мешок и застыв в процессе стягивания другого.
— Ну, по крайней мере, в суккубских мирах было так, — просветил его Дима. — Не знаю, на что сподобится Троица, но думаю, будет нечто подобное. Убивали меня в тех мирах, как выражался архангел, не до конца, но с полной гаммой чувств по поводу умирания. Она однажды за провал мне голову астероидом разнесла к чёртовой матери. Так я на стартовой позиции с полчаса корчился от боли, умоляя её добить. Мучения были невообразимые. И главное, сука, отключиться в бессознанку не давала. Мол, прочувствуй в полной мере наказание, смертный, — передразнил он, коверкая голос. — Но там я был один, а здесь нас двое. Я так полагаю, если всё поедет по тем же рельсам, то ответственность мы с тобой будем нести солидарную. Косяки порознь, а наказание совместное. Не даром же София нам двойку за слаженность поставила.
Наступила пауза для размышлений.
— Я постараюсь не косячить, — наконец ожил Вася, стягивая второй мешок с ноги, — но ты не стесняйся — подсказывай. Судя по всему, у тебя опыта в этих делах побольше.
— Ты главное не ссы, Васа, — обнадёжил его Дима. — Наказание наказанием, но жизнь для тебя наступает очень интересная. Поверь, будет что вспомнить. Будем спать?
— Не хочу, — пробасил здоровяк, откидываясь на брёвна стены.
— Я тоже выспался. И чем займёмся?
— Ну раз время есть, расскажи сказку на ночь о своих похождениях.
Дима подумал несколько секунд и начал рассказывать. Только о том, что с его Машей он уже заочно был знаком в другом виртуальном мире, промолчал.
Глава 2. Воспитание ребёнка без ремня человека из него не сделает, оставляя переросшим дитём до скончания дней его.
Юля с Машей как очухались одновременно от резанувшего по ушам визгливого фальцета, так совместно и откинулись обратно в обморок от увиденного. Подобный «вкл-выкл» происходил раз шесть кряду, с каждым разом удлиняя промежуток нахождения в сознании. Причём Юля уже после четвёртого теряться отказывалась, но помутнение рассудка происходило без её желания.
В скором времени процедура изменилась. Юлю принудительно не отправило в бессознанку, а Машу вырвало, и она принялась реветь. После минуты её рёва всё равно обе проваливались в обморок. Это слёзно-рвотное выступление повторялось ещё несколько раз. Приход в себя, шок, рвота, рёв, обморок. Наконец и эта фаза была пройдена, и наступила следующая — ступор. Машу рвать перестало, и реветь она уже не могла по причине полной заторможенности. А сознание не теряла в связи с отказом умственной деятельности. Теряться было нечему. Юле попросту приелось однообразие.
Каждый раз, когда они открывали глаза после очередного беспамятства, их взорам представлялась одна и та же картина. Причём этот грёбаный клип постоянно начинался заново. Три страшные бабки в странных одеяниях, закутанные в платки, сидели по колено в земле друг против друга и жадно поедали новорождённого ребёнка, обгладывая по кругу. Откусит какая кусок и, жуя, передаёт следующей. И при этом все трое ныли высоким нестройным фальцетом нудную песнь, несмотря на кусок в горле, подобно крокодилам, что едят и плачут, плачут и едят.
Только отпадав в бессознательное состояние непонятно сколько раз, девоньки на пару вконец отупели и перестали вообще воспринимать происходящее. Они к чему-то были привязаны, стоя на коленях, причём привязаны с головой, что не давало возможности отвернуться или упасть в прямом смысле этого слова. Только глаза закатывались, а потом обратно выкатывались. Вот и все их телодвижения.
Сколько времени длилась эта пытка — никто из них не знал, но каждая была уверена, что продолжалось это вечность. Их мозги, видимо поняв, что ни отключка, ни выброс содержимого желудка с эмоциональной разрядкой в качестве слёз не помогают, попросту решили игнорировать входящую информацию, отупев до состояния дур обкурившихся. Всё резко стало фиолетово, что воля, что неволя — всё равно.
Бабки обглодали дитя, но при этом не нарушив его конструктивную целостность. Ручки-ножки не отваливались, головка на обглоданной шейке держалась непонятно за счёт чего. Людоедки, продолжая дико фальшивить истошными голосами, вылезли из земли. Одна из них подняла остатки трапезы над головой, и все трое гуськом, гротескно прихрамывая на правую ногу, направились к каменному забору или стенке, что была сложена чуть поодаль в лесу с непонятными целями.
Кладка из камней величиной с коровью голову тянулась ровной полосой метров десять и никакой функциональной нагрузки не несла. Просто десятиметровая стена в рост человека посреди леса. Но именно к ней направились бабки-людоедки, продолжая вопить во всю глотку. Прям натуральная стена плача. Там остатки и прикопали в заранее приготовленной ямке. На этом ритуал завершился, и бабки замолкли.
Только тут в отупевшем мозге Лебедевой мелькнула робкая мысль, что присутствует на самом настоящем ритуале Троицы. Она читала о нём и последующем ритуале Троецеплятницы, со временем его заменившем. Но одно дело — читать, и совсем другое — наблюдать воочию. Это оказалось настолько жутко и мерзко, что даже сейчас, находясь в полузамороженном состоянии психики после церкви, её прибило по мозгам и чувствам, как тапком по таракану — всмятку.
Странные бабки, закопавшие остатки еды, видимо, на голодный год, неспешно направились к связанным пленницам. По взмаху руки, похоже, старшей, девушек подняли с колен на ноги, но при этом они не перестали быть к чему-то привязанными. Просто подняли конструкцию, к которой их намертво закрепили. Юля уже в десятый раз попыталась запустить в голове электрическую лахорду, но даже пшика не получилось.
— Маша, — зашептала она, стараясь не шевелить губами, — попробуй свою лахорду. У меня ничего не получается.
— А ничаво; и не получится, — со смешком прервала её ещё издали одна из старух, которая, выйдя на свет костра, неожиданно оказалась статной женщиной за пятьдесят, давая понять, что хорониться при ней бесполезно, после чего явно самодовольно добавила: — Я у вас, бездарей, всё отобрала. Вы тепереча обычны меря;нски девки.
Она подошла вплотную, и обе пленницы смогли рассмотреть её в свете костра во всей красе. Тётка даже не подошла, а подплыла величественной царской походкой. Невысокая. Примерно одного роста с Лебедевой. Худое строгое лицо. Узкие губы, тонкие брови. Кожа чистая, ухоженная, без единой морщинки.
Одета была в длинное красное платье в пол, с имитацией талии сразу под грудями. Глухой ворот фиксировал длинную шею с высоко держащейся горделивой головой. Навесные украшения отсутствовали, потому что были пришиты на одежду, как обязательный декор наряда. Две цепи золотых треугольников изображали две нити бус. Три ряда таких же точно нашлёпок изображали пояс под титьками, заодно формируя собой подобие поддерживающего бюстгальтера и там же формируя талию.
Груди высокие, небольшие, но прекрасно сформированные, торчали в стороны, что говорило либо о том, что она не рожала, либо рожала, но не кормила грудью. На голове то ли высокая золотая плоская корона без зубцов, то ли кастрюля, расширяющаяся конусом. На золоте головного убора — чеканка кругами, изображающая фантастических зверей. Сверху из этой короны, как потоки воды, ниспадал в стороны платок до бёдер насыщенно синего цвета с золотыми нашлёпками по краям.
Взгляд надменный, даже, можно сказать, слегка злой или чем-то недовольный. Смотрела она в Юлины глаза, игнорируя Машу, как нечто несущественное.
— Ну, здравствуй, Ю;ха. Вот и свиделись, — поприветствовала она Лебедеву, словно старую знакомую, что когда-то задолжала, да забыла вернуть одолженное.
Юля в ответ только бровью вздёрнула, как бы вопрошая, с какого перепуга она вдруг Ю;хой стала. Или эта ведьма её с кем-то путает?
— В моём мире ты тепереча Ю;ха, дочь Елда;ша. Законная жена Дру;за, сына Кирля;пы. Меря;нского торговца чем ни попадя, вора и барыги.
Юля только нагло хмыкнула и отвела глаза в сторону, как бы говоря: «Не дождётесь».
— Пофыркай мене ащё, мокрощелка, — зло одёрнула тётка, переходя на зловещий шёпот. — Я тебе не Софийка, сучка. Рога-то быстро обломаю, коза бодливая.
Лебедева вздрогнула, возвращая взгляд на людоедку, и чуть опять сознание не потеряла. Глаза тётки превратились в жидкую черноту, моментально гипнотизируя и не давая вырваться на свободу, как нечто липкое, клейкое, затягивающее. Они завораживали, околдовывали и заставляли трепетать перед могуществом хозяйки.
— Я Матерь этой планеты, девка, и звать меня — Троица. И ты отныне моя с потрохами. Как повелю, так и будешь скакать. Поняла?
— Да, Матерь, — прошипела новоиспечённая Ю;ха на пределе сил и на последних крохах сознания.
А когда глаза Троицы вернулись в человеческое состояние, Лебедева резко размякла, и по лицу струями потёк обильный пот. Не упала лишь потому, что была привязана. Тем временем Матерь шагнула к Маше:
— А ты, сыкуха, сопли подбери, Ми;я, дочь Пе;ны, жена Ве;са, сына Токма;ка, наёмного убийцы и бандита с большой дороги.
Маша в ответ опять заревела. Видимо, на большее уже была неспособна.
— Подбери сопли, я сказала, — грозно рявкнула на неё Троица, от чего девушка вздрогнула и перестала выдавливать из себя воду, скорчив удивлённое личико. — Без тебя мокроты; по весне полно. Ревут лишь те, кто мало видел. А ты у ме;ня тута всего насмотришься. Я из тебя, срань аптечная, всю слезню до последней капли выдою.
Планетарный элемент Разума небрежно махнула рукой. Перед лицами девушек блеснули ножи. Путы спали. Пленницы чуть не рухнули наземь, но, ища опоры, обоюдно схватились друг за дружку, что не позволило упасть. Девушки несмело выпрямились, ожидая продолжение издевательств, а заодно не понимая, к чему готовиться. Тут за спиной Троицы нарисовались ещё две бабки бандитской наружности.
Новоиспечённые меря;нки при виде их впали в очередной ступор. Судя по уголовным рожам, это были, скорее, два деда, одетые под старух. На них красовались такие же красные платья, только других оттенков. У одного темней, чем у Матери, а у другого, наоборот, светлей, отдавая ржавчиной.
Талия у старых головорезов неопределённого пола находилась, где положено: на поясе. Ибо выпуклостей в области груди не наблюдалось. Скорее были впуклости на фоне беременных животиков. Такие же кастрюли на головах, только не из золота, а из формованной красной ткани с нашитыми золотыми зверьми в скифском стиле. И платки — белые, но полностью заматывающие головы по кругу, оставляя одни бандитские морды на обозрение. Как туареги в пустыне.
Почему бандитские? Да потому что. Обветренные. Не то загорелые пятнами, не то в говне вымазанные, не то последствия старых ожогов. Все в уродливых шрамах и татуировках. У одного ноздря порвана, да так, что, считай, полноса нет. У другого губа, видимо, была чем-то острым располосована, да так криво и срослась, аж жёлтые зубы проглядывают. На висках из-под головных кастрюль выбивались пряди седых волос. Глаза скользкие, похотливые. Так и бегают по молодым да здоровым девкам, словно тех вареньем намазали. Переодетые деды делали вид, что улыбаются. Лучше бы они этого не делали.
— Это первожрецы мои: Улан и Щавырь, — не поворачиваясь, но почувствовав подошедших сзади, представила их Матерь.
Юля только слегка кивнула, показав, что услышала. Маша выглядела до предела зашуганной и старалась, кажется, раствориться в воздухе или провалиться в землю и там спрятаться.
— Хорошенькая какая, — прорезался писклявым старческим голосом тот, кого представили как Улан, нагло пялясь на Лебедеву жадным, похотливым взглядом. — Матерь, отдай мне её на луну. Я тебе из неё настоящую бабу сделаю.
— Окстись, Улан, — хищно улыбнулась Троица одними губами, смотря в растерянные глаза выбранной девочки. — Эта козочка горяча больно. От тебя и углей не останется. Зола одна.
— Колдунья? — улыбку с лица жреца как корова языком слизала.
— Ащё кака;, — довольно осклабилась Троица, на этот раз вполне естественной мимикой.
Вторая особь тоже как-то резко перестала изображать улыбку, подобрав изуродованную губу.
— А эта тож колдунья? — с испугом спросил он, смотря на Машу.
— Тож, — ответила Матерь, переводя взгляд на Синицыну. — Эта тебе всю душу измотает так, что жизнь не мила станет за свои прегрешения. От стыда сгоришь.
И она ехидно хмыкнула, а нарядные гомосеки как по команде сделали шаг назад.
— Где ж ты таких берёшь, Матерь? — напуганно поинтересовался Щавырь — порванная губа.
— Места надобно знать, — обрезала величественно Троица, давая понять, что смотрины окончены, и, уже обращаясь к молоденьким меря;нкам, выдала: — Готовьтесь. Праздновать будем.
Девушки тут же принялись ощупывать себя и разглядывать друг друга. Первое, что кинулась проверять Маша, — следы рвоты на одежде, но никаких эксцессов и в помине не наблюдалось. Она была сухая и чистая. Всю себя руками ощупала, отчего сразу успокоилась, облегчённо выдохнув.
Обе пленницы были одеты во всё чёрное. Одинаковые платья пониже колен, утянутые кожаными ремешками в поясе. На ногах чёрная намотка тряпичных полос — пародия на легинсы. На ступнях — кожаные мешочки на завязках в качестве обуви. На головах чёрные тряпки — имитация платков, удерживающихся кожаными обручами на лбу. Сверху до пояса девушки были увешаны разномастными висюльками, как новогодние ёлки. Причём висюльки оказались шумные, шелестели при любом движении, чем-то напоминая феншуйскую «Музыку ветра».
Но главная несуразность заключалась в их толстых рыжих косах, заплетённых в тугие жгуты и спадающих на грудь до пупа. Ни та, ни другая таких длинных волос отродясь не носили и тем более никогда не были рыжими. Даже ни разу не красились в подобный цвет.
— Улан, Щавырь, — тем временем окрикнула Троица своих жрецов, которые уже куда-то незаметно успели схорониться. — Режьте девкам косы да плетите бабьи. Я этих кулём в свой бабняк беру. Мои инквизиторши, мне и воспитывать.
Маша испуганно заозиралась, однозначно ничего не поняв из сказанного и ища подсказки зрителей. Зачем косы резать? Нельзя было изначально их не приделывать? И что это ещё за бабняк такой? А вот Юля глазки распахнула и челюсть уронила, даже забыв, как дышать. Она об этом в своё время начиталась до одури, и что такое бабняк — прекрасно знала. Но в ближницы к само;й Троице? Это было что-то запредельное. Это ж покруче кровного родства получается.
Два старика в бабьих одеяниях зашли молодым за спину, перекинули косы назад и принялись пилить их тупыми ножами. То ли острых не было, то ли так и должно было происходить это действие, то ли не ножами орудовали, а какими-нибудь артефактами. Долго пилили, мучительно. Девка, по ритуалу, наверное, в это время должна была слёзы лить по потерянной красе и утраченной беззаботной молодости, но эти две были из другого мира и по волосам не плакали.
Перепилив и расчесав странными даже для этих времён старинными гребнями, похоже, слаженными ещё из кости мамонта, жрецы принялись плести каждой по две бабьи косы, вплетая в них золотые нити. А затем этими же нитями на концах изобразили изящные бантики, аккуратно переложив новые косы на грудь новоиспечённым бабам для всеобщего обозрения.
— А тепереча за стол, — торжественно провозгласила Матерь, — пир не обещаю. Не положено. Но накормлю, напою и сказку расскажу, направив на путь истинный, по дороге, которую вам наша Софийка уготовила.
Юля с Машей, словно по башкам пыльными мешками прибитые, скромно проследовали за Сущностью Планетарного Разума, неожиданно организовавшей им почётный приём в какой-то непонятный для Маши и очень понятный для Юли бабняк. Синицына, судя по виду, несколько раз порывалась спросить у Лебедевой, что тут происходит и во что это они влипли. В конце концов не выдержала и зашептала ей на ухо:
— Что происходит? Ты хоть что-нибудь понимаешь?
На что напарница, даже не скрываясь, ответила ей в голос, прекрасно осознавая, что Сущность Разума даже мысли слышит, что уж скрываться.
— Троица нас с тобой зачислила в ближницы. Так что гордись. Мы теперь ближе родни самому Планетарному Разуму.
 Стол, к которому их пригласили, мягко говоря, столом назвать было можно только с большой натяжкой. Он представлял собой выкопанную треугольником траншею. На внешние стороны настелены тряпки, а внутренний земляной треугольник покрыт белой скатертью. Надо было, как оказалось, ногами прыгать в окопчик, садиться на тряпки, а треугольник со скатертью и являлся импровизированной столешницей.
Треугольник оказался равнобедренным, поэтому расселись каждая на свой катет. Неожиданно из темноты леса появились молодые женщины бодибилдерской прокачки в ещё более экзотических нарядах и при оружии. Рыжие под золото платья до колен, расписанные орнаментом под женщин племени Сиу, как их в кино про индейцев показывают. Снизу, вместо тряпичных обмоток, самые натуральные матерчатые штаны, тоже сплошь орнаментированные. Кожаные сапожки. Именно сапожки, а не мешки с завязками.
На широком поясном ремне с одной стороны короткий меч в золотых ножнах, с другой — золотой колчан со стрелами. На головах, вместо индейских перьев, очень необычные шлемы, больше походившие на американские почтовые ящики при загородных коттеджах. Эдакий полуэллипс с усечёнными торцами и квадратными висюльками, закрывающими уши, как у шапки-ушанки. На груди золотой слюнявчик с нашитыми зверьми в скифском стиле.
Боевые девы принесли угощение, которое состояло из единственного гастрономического блюда: яйца варёные. Десятка четыре. Крупные, удлинённые. Явно не куриные. Три деревянных стакана с какой-то красной жидкостью, похожей на кровь. Но, выставляя на стол, от стаканов пахнуло алкоголем. И всё. На этом сервировка стола окончилась.
Сидели молча несколько минут, уложив ручки на колени и ожидая начала торжества. Юля от нечего делать разглядывала яйца и зачем-то их пересчитывала. Маша разглядывала собственные пальцы, не считая. Но все были вроде бы на месте. Матерь просто сидела и смотрела в даль горизонта, который справой стороны заметно светлел. Наконец она неожиданно спросила:
— Какого ляда вы тут делаете?
Маша перевела на Сущность Разума вопросительный взгляд и глухо буркнула, типа: «Ну ты спросила». Юля, не переставая оценивать яйца, только пожала плечиками.
— Вы, бездари, прибыли в мой мир за верой, — тихим загробным голосом сделала заявление Матерь, продолжая что-то высматривать вдали.
— За какой верой? — оторвала взгляд от продуктов Юля, тоже вопросительно уставившись на старшую из бабняка, решив, что им сейчас начнут навязывать какую-то особую религию.
— За своей. Вера — она у всех разная, — проявив недовольство, ответила Троица, медленно проговаривая слова и разрушая ожидания молодух. — Потому что истинная вера — это внутренний мир каждого. Вы её называете мировоззрение.
Она взяла яйцо со стола. Протянула его Лебедевой на открытой ладони. А скорлупа с него возьми да осыпься, словно белый пепел. Юля с вытаращенными глазами настороженно взяла подношение двумя пальчиками. Осмотрела его со всех сторон. Яйцо было, будто его очистили и водой сполоснули. Троица тем временем так же медленно продолжила:
— В ваших башках уже собрано всё, во что верите. В нём нет места чужому.
Она взяла со стола второе яйцо, повторив процедуру волшебного шелушения от внешней оболочки, и протянула его Синицыной. У Маши глазки были не менее круглые, чем у Юли, хотя и наблюдала повтор. Троица отряхнула ладони от белой пыли и, уложив руки на колени, продолжила:
— Поэтому вы видите только то, что хотите видеть. Слышите только то, что хотите слышать. Принимаете на веру только то, что не противоречит вашему мировоззрению.
Сущность Разума остановила своё медленное нравоучение и кивком головы указала Лебедевой, что еду в руках, мол, надо бы съесть. Та заторможенно сделала надкус, не зная, что ожидать от этого, кося взгляд на Синицыну. Маша тоже откусила белок, разглядывая жёлтый круглый сердечник. Яйцо было сварено вкрутую, но без соли и майонеза показалось безвкусным.
— А вот с последним у вас полный кавардак, — продолжила Матерь медленно и тихо, заставляя девушек прислушиваться, а значит, не терять внимания.
Она замолчала. Взяла третье яйцо со стола, но вместо волшебной очистки принялась шелушить его обычным способом. Причём не спеша. Отламывая скорлупу мелкими кусочками и роняя её себе под ноги. Матерь делала это с таким видом, что, казалось, не преследовала цель его очистить, а наслаждалась самим процессом.
— В детстве вы воспринимаете мир исключительно на веру, — через длинную паузу продолжила Троица. — Эта вера формирует ваше сознание — мировоззрение, определяющее ваше интеллектуальное развитие, которое, в свою очередь, обязано создать в ваших головах осознанную веру в своё предназначение.
Говорила она так медленно, делая между фразами паузы, что к окончанию этой формулировки дочистила яйцо и принялась его вертеть в руках, что-то выискивая на белковой поверхности. Наконец Матерь разломила его на две идеально ровных половинки, словно белок ножом разрезала, оставляя круглый желток в одной из половинок. Тяжело вздохнула. Сложила половинки в целое и, уставившись обратно в уже светлеющую утром даль, более громче и резче добавила:
— Мировоззрение — это ваше естество. А вот порождаемая им вера — искусственна, а значит, обязана иметь смысл — цель в жизни.
Матерь опять поочерёдно посмотрела на девушек, сидевших как пристукнутых и держащих откушенные яйца в руках. Те по одному взгляду поняли, что она ждёт, когда те съедят угощение. Те переглянулись и чуть ли не давясь всухомятку, не жуя, проглотили угощение. После чего Троица взяла свой деревянный стакан и пригубила, подавая пример их дальнейшим действиям. Девушки противиться не стали. Тем более пить очень хотелось.
Только пригубив, обе скривились. Не из-за того, что пойло было противным. Напротив. Оно просто оказалось кислым, но вкусным. Юля тут же определила, что это клюквенный сок с примесью алкоголя. Уже через пару секунд пришло осознание, что пойло обалденное, и она решительно сделала большой глоток. Гортань обожгло, но пился коктейль изумительно приятно.
По пищеводу прошло заметное тепло, и девушка почувствовала, как изнутри это тепло в виде расширяющегося шара заполнило всё тело. Появилась лёгкость, раскованность и радость на душе. Скованность и мандраж пропали. Даже дышать стало свободнее, распробовав в воздухе нотки озона. Маша не просто, как попугай, повторяла всё за Лебедевой. Она вообще осушила стакан залпом, как только распробовала, и, похоже, резко опьянела. По крайней мере, лыба на её лице была соответствующая.
— А тепереча поведайте мне, девки вы дурные, — резко перестав быть Элементом Космического Разума, превращаясь в злую матёрую, продолжила Троица. — Каковы ваши цели в жизни?
— У меня лично нет цели, — озвучила свою позицию Юля, нисколько не испугавшись злющую представительницу Высших Сил и неожиданно начав воспринимать её лишь как старшую подругу. — В детстве мечтала стать доктором, лечить детей. Попав к Софии, захотела не просто помогать людям, но и защищать их от нелюдей. А сейчас ничего не хочу.
— Хотеть мужика и получить его — вещи разные, — не прекращая зловредничать, съёрничала Матерь. — Никогда не делай желание целью. Уподобишься белке в колесе. Бежать устанешь, а никуда не прибежишь. Только сдохнешь уставшей. Надобно не стремиться чего-то захапать в ручки загребущие, а, добившись цели, заполучить, что хотела, в качестве награды.
Троица вновь замолчала, давая возможность переварить сказанное, поверить в него и принять как должное. Но тут неожиданно в разговор вклинилась расхрабрившаяся пьяненькая Маша, беря со стола следующее яйцо и принимаясь чистить его самостоятельно. Причём вклинилась не по теме:
— А если я не хочу во всём этом участвовать? Вы всё равно заставите?
Лебедева уставилась на неё в недоумении. Сущность Разума лишь хитро прищурилась.
— А сама как думаешь? — с насмешкой спросила Матерь, слегка наклонив голову, по виду издеваясь над девкой несмышлёной.
— Думаю, что не отпустите, — с тяжёлым вздохом констатировала Маша, продолжая отшелушивать скорлупу. — Только я не пойму другого. Ди говорил, что Высшие Силы на людей не обращают никакого внимания, пока кто-то конкретный не заинтересует их своими помыслами и поступками. А я-то тут при чём? У меня и в мыслях не было ничего такого, чем бы могла вас заинтересовать. Да и не делала я ничего. Просто жила, и довольно скучно… до последнего времени.
— А кто тебе ляпнул, что ты какая-то особенная? — продолжая лыбиться, издевалась Троица.
— Но нас же не просто так выбрали? — удивилась Синицына, перестав чистить яйцо и вопросительно уставившись на Матерь.
— Не просто, — согласилась та. — И не просто так сразу причислили к инквизиторам.
— В нас есть потенциал? — вступила в разговор Юля.
— Есть, — кивнула Сущность Разума, не снимая улыбки с лица, — и приличный. Вот только покамест вы, как инквизиторы, никаки. Вас София направила ко мне на обучение. Вот я и пытаюсь вас хоть чему-нибудь научить, начиная с азов. А что в человеке является изначальным?
— Вера, — выдала предположение Юля, вспоминая, что именно она в детстве порождает сознание.
— Она, — подтвердила Троица. — А в чём её смысл?
— Она должна формировать цель в жизни, — вставила свои пять копеек Маша.
— Правильно, — довольная Матерь более ласково оглядела своих послушниц. — Вот этим мы поначалу и займёмся. В твоей башке пустота со сквозняком, — ткнула она пальчиком в Юлю, — а в твоей — кавардак, — перевела она перст на Машу. — Вам обеим нужна цель. Одной, чтобы заполнить пустоту смыслом. А другой — осмыслить бестолковое. Разумный отличается от неразумного наличием цели, определяющей его предназначение. А неразумный инквизитор — горе человечеству.
Наступила долгая пауза. Девушки обдумывали. Троица не мешала. Но тут неадекватная Маша в очередной раз выдала перл, переводя всё обратно в плоскость неопределённости.
— Зря вы со мной связались, — с горечью проговорила она, приступив к продолжению очистки яйца. — Боюсь, что я бестолковая и из меня ничего не получится. Я никчёмная трусиха.
Настроение Высшей Сущности в очередной раз резко сменилось. Она неожиданно стала грозной. От неё повеяло ужасом и придавило обеих девочек непонятной силой, что ввергла их в оцепенение. Маша даже яйцо из рук выронила. Глаза у напарниц округлились, рты открылись, наблюдая за трансформацией Троицы, которая буквально на глазах становилась всемогущей и ужасающей Сущностью, одним своим присутствием подавляя волю любого смертного. Она медленно поднялась, став раза в два выше прежнего, и, словно огромная змея, медленно, до мурашек по спине прошипела:
— Когда в твою дурную башку закрадываются сомнения своей никчёмности, дрянь, вспомни, что изначально ты была отцовым сперматозоидом, победившем в гонке среди миллионов тебе подобных. Ты, сучка, уже родилась победительницей. Так что не ной мне тута.
Обе девочки попадали в обморок, но по-разному. Юля на спину, Маша на стол лицом.
Глава 3. Спорт для наглого мужчины обязателен: если с боксом не задалось, то стать легкоатлетом — жизненно необходимо.
Со стороны входа послышался шум. Дверь не распахнулась, как принято: ни влево, ни вправо. Не поднялась, как в «Ламборджини». Не упала за;мковым мостом через ров. Её просто сняли, как крышку с кастрюли, и отставили в сторону. И сделал это огромный бурый медведь с выпученными глазами, изображая жуткий запор.
— Мля, — только и выдавил из себя ошарашенный Дима, разглядывая в полутьме громадного зверя.
По габаритам он вряд ли бы пролез в узкий дверной проём, но мохнатый и не собирался этого делать. Медвежья морда просунулась в щель и пристально разглядывала постояльцев, воротя нос с одного на другого. Наконец идентификация присутствующих закончилась, и чудовище противным бабским голосом выдало:
— Туточки они.
После чего косолапый отпрянул назад и, чуть ли не визжа, заголосил:
— А ну, робята, хапай лиходеев!
Во входную дыру моментально принялись десантироваться ряженые кто во что горазд бородатые мужики, как бойцы спецназа из люка БМП, лихо спрыгивая на пол и рассредоточиваясь в стороны. Здоровяков с буйной растительностью на лицах оказалось шестеро. До зубов вооружённые холодным оружием, поблёскивающим в свете лампадки: в одной руке меч, в другой кинжал. У всех морды радостно-злые в предвкушении развлекательного месилова. Видать, где-то изрядно скучали до этого «робята», дорвавшись наконец до развлечения.
Дима с Васей, вскочившие со своих лежанок, замерли по центру заземлённого сарая, даже не подумав хвататься за пояса с оружием, что остались валяться на соломе у кроватей. Группа захвата, увидев только двух мерянских пацанов, не взявшихся за мечи, видимо, посчитав за падлу рубить безоружных, свои режики со зловещим шелестом убрали в ножны и принялись закатывать рукава, выказывая намерения крутить лиходеев путём рукоприкладства.
Дима откровенно струхнул. Он как-то сразу понял, что его сейчас будут бить. Вот ни капли сомнения даже нигде не просочилось по этому поводу. САР-ключи не работали, словно их извне заблокировали. Хоры включались, но как-то неправильно, с помехами и лишним шумовым сопровождением.
Нырнул в эмоции кодлы бандитской наружности, а там запредельная радость и ничего более. Словно мужики только что прокатились на захватывающем дух аттракционе и никак от эйфории не отделаются. Это ещё больше напугало переросшего мальчика, до сих пор не научившегося драться, да так, что мысли со страха покинули светлую голову, ударившись в панику. Поэтому, совсем отупев, он отчаянно заметался в поиске выхода из тупиковой ситуации, истерично спросив у рядом стоящего Копейкина:
— Что им надо?
— Шоколада, — рявкнул басом Вася и с воплем рванул на группу бородачей, поднимая ручищи и уподобляясь рогатому буйволу.
Бойцы пока не понятно какого фронта ещё больше возбудились, приветствуя его дружным возгласом бурной радости, но всем скопом кидаться не стали, выдвигаясь на амбала по одному. Придурки. Васе, похоже, только этого и было нужно. Удар — нокаут. Второй удар — второй нокаут. Дима героически прикрыл тыл напарника, спрятавшись за его спиной, но старался держаться не слишком близко, чтобы не лечь от дружественного локтя.
Только после второго нокаута захватчики сообразили, что так их тут всех по одиночке уложат, и кинулись на Копейкина кодлой, но опять же не всей, что осталась на ногах, а лишь трое. Потому что четвёртый, обойдя Васю по дуге, бросился на Диму.
Сычёв, недолго думая, а вернее, совсем не соображая, рванул вглубь комнаты, героически отступая от превосходящих сил противника и принимаясь отрабатывать на преследователе тактику на выматывание. Он петлял, словно заяц, носясь по кроватям и накручивая круги вокруг каменного очага, всё порываясь схватить лампадку и плеснуть содержимым в рожу здоровенному амбалу. Но тот, несмотря на крупные габариты, оказался достаточно шустрым и подвижным. Хотя, как оказалось, не шустрее Димы.
Вася работал чётко. Если его удар проходил, то противник из драки вываливался, но, как оказалось, ненадолго. В какой-то момент против него уже встали все пятеро. Причём злющие мужики были до состояния озверения. Морды и бороды у всех в крови. Трое уже где-то шлемы потеряли. И нападали теперь не по одному, а всей пятёркой, под натиском которой Копейкин вынужденно пятился в глубь помещения, где носилась парочка истребителей, накручивая виражи.
Продолжалось это, к сожалению, недолго. Васю тараном сбили с ног, и вот тут уже принялись месить его по полной всеми конечностями. Одному бородатому упырю места не хватило, и, покрутив головой, он кинулся на помощь напарнику, ловившему Диму. Последнего тут же на пару поймали. Один взял в захват, заломив руки за спину, а второй делал из красивого Диминого личика винегрет с кровавыми соплями. В общем, убили пришельцев быстро и качественно. Сычёв предположил, что его лично отправили на перерождение с первого удара, так как кроме него ничего не помнил.
Очухался Дима на соломе лежанки с чувством, что морду пчёлы покусали. Причём целый улей и не по одному заходу. Остальное не болело, из чего сделал вывод: убивали только через лицо. Вскочил на ноги, понимая, что наступил день сурка и медведь с бабьими воплями заявится с минуты на минуту.
Со своего лежбища, покряхтывая, еле-еле поднялся Вася с кислой рожей. Но тут же повалился обратно, судя по всему, ему при убийстве ногу сломали. Одно обрадовало: фантомная боль прошла достаточно быстро. Пару десятков секунд, и язык у Димы зашевелился, а там и вся боль улетучилась.
— Где мы? — пробасил Вася, словно с глубочайшего похмелья держась за голову. — И что это было?
— Подъём, напарник, — обозлённо зашипел Сычёв, лихорадочно перебирая в голове возможные варианты развития событий. — Мы там же, где и были. Просто для нас наступил день сурка. Вчера нас убили. Сейчас по новой придут. Давай, поднимайся. Хватай пояс и попробуем сделать ноги, пока группа захвата не заявилась.
Дима со скоростью света метнулся за своим поясом и тут же уже был у двери. А вот Вася тормозил, явно не въезжая в непривычную картину мира. Он больше удивлялся исчезнувшей боли, задаваясь вопросом: «Как это?», чем что-либо полезное соображал.
— Васа, давай резче! — шипел на него в отчаянии Дима, рванув к напарнику и хватая одной рукой за рукав Копейкина, а другой — его пояс с мечом. — Драгоценные секунды теряем!
Но только стоило им добраться до двери, ту, как крышку от кастрюли, сняли, и в проёме обнаружился жирный мужик с закопчённой до черноты рожей, облачённый в медвежью шкуру с черепом косолапого на голове вместо шапки. Вот тут Дима не сплоховал. Бросив оба пояса и одурманенного от перерождения Копейкина, он схватил толстяка за ногу, которой тот наступил на порог, и резко крутанул стопу. Раздался хруст и сопровождающий его ультразвук визга.
Дима со всей силы ещё и дёрнул упавшего ряженного за травмированную конечность, запирая медвежьей тушкой проход наглухо. Вот только это не помогло. За дверью оказался большой предбанник, сложенный из жердей, и в его глубине, как двое из ларца, нарисовалась пара лучников, которые без промедления выпустили стрелы, попав храброму Сычёву одной в глаз, а другой в грудь. Но это он осознал лишь после очередного перерождения по фантомной боли.
На следующий раз сборы были оперативней. Вася явно ещё не понимал, что происходит, но подорвался с лежака быстро и у дверей оказался раньше Димы. Вот только, выбив её как пробку внутрь предбанника, они тут же схлопотали по стреле. Оказывается, на момент их пробуждения ряженный с вооружёнными мужиками уже стояли на пороге, но не спешили врываться. Видимо, главарь подслушивал, приложив ухо к двери. По крайней мере, когда Вася её выбил, то медведь улетел вместе с ней в глубину предбанника. Даже стены из жердей пошли ходуном, угрожая развалиться.
На следующее перерождение оба вскочили, как по команде «Рота, подъём!». Но вместо каких-либо действий уставились друг на друга, каждый ожидая от напарника предложений.
— Давай сдадимся без боя, — предложил Дима. — Посмотрим, что им от нас надо.
— А вот хрен тебе, — не согласился с ним Вася. — Русские не сдаются. Давай перебьём их по одиночке. Первый раз я их щадил, а сейчас буду убивать. Хватай нож или что у тебя там, и к двери. Я с одной стороны, ты с другой, чтобы под стрелы не подставляться. По одному запускаем и режем. Их всего шестеро, не считая жреца.
— С чего ты взял, что этот ряженый — жрец? — поинтересовался шёпотом Дима, тем не менее вынимая кинжал из ножен и вдоль стеночки, крадучись, заходя справа от входной двери.
— Похож, — выдвинул предположение Вася вполголоса, занимая позицию слева. — На нём, кроме шкуры, на шее бусы висели.
— Какие бусы? — продолжил шептать Дима, пристально наблюдая за входной крышкой.
— Из зубов, — прошипел в ответ Копейкин, поигрывая массивным резаком. — Причём из человеческих.
Они затихли, прислушиваясь. Из-за двери доносился еле слышный гул грубых голосов и лязг вынимаемого из ножен оружия. Наконец крышка входа откупорила проход, и в проёме нарисовалась морда медведя. Засада прижалась спинами к бревенчатой стене, делая вид, что никого дома нет. «Эх, — поздно сообразил Дима, — надо было муляж на лежанках соорудить или лампадку потушить, чтобы совсем темно было».
Морда медведя сунулась и тут же спряталась обратно, освобождая проход.
— Туточки они, — взвизгнул бабьим голосом жрец откуда-то уже из глубины предбанника. — Вокурат по краям затихарились.
— Вот же сука глазастая, — в сердцах выругался Вася.
На этом очередной день сурка закончился.
На следующую попытку задули лампадку. Мрак, хоть глаз коли. Наощупь заняли позиции. Дождались открытия дверей. Но ситуация оказалась патовой. Ни они врага не видели, ни враг их. Оставалось убивать, как ниндзя с закрытыми глазами, опираясь на внутреннее чутьё. Но, как оказалось, это дело было обоюдоострым. Как только один из десантирующихся захрипел от кинжала, не пойми куда ему воткнутого, так захватчики принялись зайцами проскакивать внутрь и рубить темноту наотмашь.
Четыре раза пробовали этот план, пока Вася не сдался.
— Хрен с тобой. Давай посмотрим, что они от нас хотят.
Парни остались сидеть на лежаках, когда жрец их идентифицировал и приказал убивцам вязать лиходеев. Дима с Васей не сопротивлялись. Тем не менее оба, прежде чем их связали по рукам и ногам, получили по мордам. За что? Да, похоже, просто так. Чтобы сразу боялись.
Мало того, вытащив наружу, пленников привязали к жердинам и понесли на плечах, как туземцы добычу, подвешенную за руки, за ноги. Причём если Диму несли двое, то Васю четверо, ещё и ругаясь, мол, отожрался кабан до непристойности. Ворчали они на жреца, заставившего его нести, а не пинать под зад, когда бы пленник топал ножками. На что толстяк в шкуре медведя огрызался и повизгивал, порываясь всякий раз осадить недовольных, мол, он тут главный, и не вякайте.
Из пререканий выяснилось, что ряженного зовут Белян, а несут их к вождю на суд, чьё имя Красибор. В чём их обвиняют и что им за это светит, попаданцам выяснить не удалось. Никто об этом не проговорился. Начинало светать, поэтому уже вполне различались контуры пейзажа. Несли вдоль Москва-реки, что шелестела волнами слева по ходу. Минут через пять неспешной но;ски справа Дима увидел высокий холм, где на вершине горел костёр, в свете которого выступала высокая худая фигура. Сычёв сразу признал в нём Укко.
Тот стоял на краю обрыва с длинным посохом и отслеживал их торжественный пронос мимо. Круча была странная, незнакомая. Такой Сычёв в своей памяти не припоминал. Если это Боровицкий холм, как утверждал Укко, то выглядел он явно не так, как в его реальное время. Он больше походил на нос большого корабля, а ангельская сущность на нём напоминала знаменитый мем из «Титаника». Ему только руки надо было ещё развести в стороны — был бы один-в-один.
Дима тогда ещё подумал: «К нему что ли несут? А не опупел ли доморощенный божок! Что за хмуль тут творится?». Но тут же мысленно принёс Укко извинения, так как их пронесли по паромному мосту через заросшую осокой речушку, которую Сычёв идентифицировал как Неглинку, и понесли прочь от холма.
Ещё минут через десять но;ски, остановились перед небольшим, но глубоким оврагом, на дне которого журчал ручеёк. Дима задумался: «Черторой, что ли? Так их что, обратно на Девкино поле несут?». В голове тут же возникло предположение, что их уже заочно за что-то осудили, а заодно и приговорили на секс со светящимися Громо;вницами с последующей кремацией.
Но всё оказалось ещё хуже. Его с Васей сняли с жердей и волоком, вперёд ногами, суки, стали перетаскивать через овраг. Хорошо хоть ручей оказался небольшой. Не успели захлебнуться, но вымокли насквозь. Даже из ножных мешков, когда поднимали наверх, вода выливалась. Ну, естественно, и в грязи изваляли по уши. После подъёма ни ставить на ноги, ни подвешивать обратно на жерди не стали. Тащили по земле так. Причём не меняя конфигурации — вперёд ногами.
Первое, что сразу бросилось в глаза, — костры на поле. Горели они близко. Можно сказать, рядом. Пару минут волоком, и пленники были доставлены на место. Вот тут их подняли, брякнули башками об вкопанные в землю массивные столбы и обильно смотали верёвками, не пожалев перевязочного материала. Словно гусениц в кокон запаковали. И только когда перед глазами перестали маячить рослые бородатые супостаты, закончив свою подарочную упаковку, Сычёв увидел всю картину происходящего. Благо совсем рассвело, а костры от себя утренний туман разогнали.
На возвышенности со спуском к Москва-реке какое-то дикое племя домосковских аборигенов соорудило походный лагерь. Причём ни женщин, ни детей видно не было. Одни мужики с бородами разной длины и конфигурации. Но лагерь странный, больше походивший на выездной пикник. Посредине стоял столб, вкопанный в землю, с вырезанной на нём фигурой человека, в руках которого красовалась то ли кривая палка, то ли имитация молнии. Вокруг круглый окопчик, выкопанный по колено, где на одной стороне кое-где сидели мужики, а на другой, перед ними, — жратва с пойлом.
— Перун, — пробасил вполголоса Вася, привязанный рядом, словно услышал мысли напарника. — Похоже, это кривичи.
— Да насрать, кто они такие, — брезгливо, но с неким удивлением ответил ему Дима. — Ты хоть понимаешь, куда нас приволокли?
— На Девкино поле. На самый край, — выказал свою сообразительность Копейкин.
— Правильно, — подтвердил Дима. — А где охранные Грамо;вницы? Как это Укко допустил такой косяк?
— Значит, так надо, — отрезал Вася.
— Только что, — вынужден был согласиться с ним Сычёв. — Значит, расслабляемся и машем. Посмотрим, что за спектакль сегодня дают в этом колхозном театре под открытым небом.
Тут мимо важно прошествовал мужик в Диминой собольей шапке, явно красуясь перед её бывшим владельцем. Пленник от такой наглости даже рассматривать достопримечательности перестал, зло провожая его недобрым взглядом.
— Вот же сука, — выругался он, — мою шапку прихватизировал, сволочь.
— Да хрен с ней, — пресёк его недовольство Вася. — Вон, похоже, по нашу душу идут.
Дима вернул внимание обратно на лагерь, от которого в их сторону направлялась целая делегация. Толстый жрец в медвежьей шкуре, заискивая, лебезил перед богато одетым мужиком лет под сорок. За ними четверо воев, вооружённых до зубов. Но сильно отличающихся от тех, что их вязали. Эти были явно побогаче. И одёжа одного фасона, а не вразнобой, и оружие золотом поблёскивало. Да и шлемы не кожаные, а металлические.
Дима тут же сообразил, что к ним пожаловал сам вождь Красибор с ближниками или телохранителями. Пойми их, как они тут назывались. Руководитель делегации, как его для себя определил Сычёв, подошёл и остановился в метрах пяти, хмуро осматривая мокрых и грязных пленных. Взгляд его был цепким. Дима тут же влез в его эмоции, а там только любопытство и ничего для них предосудительного. Это несколько успокаивало. По крайней мере, сразу голову рубить не будет, а будет исполнен некий ритуал собеседования.
Вперёд выдвинулся один из сопровождающих вояк, примерно одного возраста с шефом. Был он поменьше Васи ростом, но по ширине как под копирку. Походка лёгкая, тренированная. Он даже не старался притворяться увальнем или неумехой, всем видом показывая своё превосходство с самого начала.
— Да, это они, — пробасил он очень похожим на Копейкина голосом, что-то разглядев в изгвазданных грязью рожах пленников. — Это Друз, сын Кирляпы, — ткнул он короткой дубинкой в связанного Диму, продолжив: — пройдоха, вор и пустобрёх. Врёт много, бегает быстро. Не догонишь. А это, — ткнул он Васю, — Веса, сын Токмака. Лихой меря и убийца на заказ. Не гнушается ничем. За како добро и мать с отцом прибьёт. Ничего святого.
После чего отступил на шаг, чтобы его видели оба привязанных, и наигранно грозно поинтересовался:
— Какого ляда припёрлись в наши края, ироды? Како зло замыслили?
Дима понял его вопросы как приглашение к диалогу. А ещё он понял, что в этих краях они ещё ничего не натворили. Их просто кто-то опознал за прежние прегрешения и стуканул, куда следует. Вот их на всякий случай и повязали, подозревая в планируемой диверсии.
— Наговоры это всё, Красибор, — ответствовал Дима, но не вопросившему, а главному в делегации. — Мы, меря, уважаемые, можно сказать, почтенные, но врагов-завистников имеем множество. Вот и сквернословят они на нас за глаза, потому что при нас не смеют. А в ваши края мы даже не по делам пришли, а за излечением. Захворал я. И Весу колено мучает. К синь-камню Укко припасть хотим. И нет у нас никаких злых умыслов.
— Врёшь, скот неверующий, — неожиданно зло прошипел визгливый Белян, с силой воткнув длинный посох в сырую землю, который тут же увяз в грунте, отчего шаману пришлось его с трудом выковыривать.
— С чего это не верующий? — взвился в негодующем протесте Дима, всем видом показывая, что служитель культа его только что смертельно оскорбил. — Не верующих не бывает. Без веры люди дохнут.
Подобный выпад обескуражил Беляна до состояния ступора, заклинив его с открытым ртом. Он, видимо, хотел было продолжить размазывать по столбу дикаря, поклоняющегося каменюке вместо деревяшки, но контрзаявление оппонента выбило у него религиозно-просветительную почву из-под ног.
— Что значит не бывает? — с улыбкой пренебрежения, но при этом не теряя интерес к говорливому пленнику, к диалогу подключился Красибор.
Он явно прибывал в хорошем настроении. Похоже, только что покинул застолье. На вид был сыт и пьян. Как пить дать, всю ночь праздновал, непонятно по какому поводу.
— Потому что с верой человек рождается, — пафосно заявил Сычёв, стараясь сделать грязное лицо умным. — Вот народился ребёнок, ума нет, а веры — полна голова. Человечек с детства познаёт мир на веру, потому что по-другому не умеет. Покажешь на синие, а скажешь «красное» — он поверит и будет всю жизнь считать, что синие — это красное. У него ни ума, ни знаний — одна вера. Отними её у дитя — он умрёт.
Делегация резко приняла вид задумчивости. Вроде фигню глаголит меря, а вроде так оно и есть. Но тут опять не по делу влез Белян:
— Тебя не о пустоверии спрашивали, балда, а про веру в бога нашего Перуна.
— А вера в бога, Белян, — тут же отбрил его Дима, — называется религией, как заморские умные мужи сказывают. А религия — это не вера, а инструмент управления народом. Вот пастух, — он мотнул головой на Красибора, — вот стадо, — говорун обвёл людей вокруг, — а ты — религия, которой пастух, когда надобно, тебя в плеть оборачивает, а когда надобно — в елейную дудочку.
Белян заткнулся, бешено вращая зенками, явно пытаясь сообразить, что это ему только что наговорили. Обидели или возвеличили? Главарь хмурился. Опять же, вроде дело говорит меря, а вроде крамолу какую несёт.
— Красиво брешешь, — наконец прервал Красибор свои размышления. — Только я не пастух, да и люди мои не стадо. Стадо пастуха не выбирает, как люди своего вождя.
— Ну ты же понимаешь, что я говорю образно, — продолжил собеседование Сычёв. — Только твои выборы предопределены. Каждое стадо верит, что само выбирает себе пастуха. Каждый пастух верит, что это он подбирает под себя стадо. А на самом деле и пастух, и стадо имеют то, что заслужили.
Красибор резко нахмурил брови, и от него повеяло пьяной злостью. Не понравились ему слова пленника. То ли не расслышал, то ли не въехал, то ли сообразил, но не согласился с высказыванием. Он положил руку на рукоять меча, чем показал пример остальным, так как ближники сделали то же самое. Может быть, и порубили говоруна тут же, не отвязывая от столба, но спас недалёкого ума Белян, в очередной раз влезая в умные разговоры с тупыми претензиями ни к селу ни к городу:
— Велик и могуч наш Перун! — запищал он в эйфории фанатизма. — Это он в дитя неразумное свою веру вкладывает. Все люди с его верой рождены и с верой в него живут праведной жизнью.
— Очнись, Белян, ты серишь, — сквозь смешок ответил ему наглый меря, почему-то совсем не страшась вооружённых судей и палачей в одном лице. — Все твои верующие верят в твоего Перуна лишь на всякий случай. И делают это исключительно для своего блага и удобства. Потому что в стаде главное: все должны быть как все. А я птица вольная, а значит, никому и ничего не должная.
Наглость чумазого скота мерянского, привязанного к жертвенному столбу, зашкаливала. Делегация хозяев жизни в отдельно взятой местности мгновенно возбудилась. Мечи вынули, рожи скорчили, в эмоциях злоба и жажда крови, то есть справедливости. Но по понятиям главаря убивать вязанных просто так, видимо, было неприемлемо, поэтому расправу над беззащитными он решил сопроводить разговорами, которые при любом раскладе приведут пленных к обвинению в преступной ереси с немедленным приговором и его исполнением. На этом стоял, стоит и будет стоять суд сильно справедливого или справедливо сильного (нужное подчеркнуть).
— Ты, сучий сын, совсем страх потерял? — грозно вопросил он, добавляя к алкоголю, залитому в зенках, капли крови из капилляров, взбалтывая в бешеных глазах коктейль «Кровавая Мери».
— Чё?! — резко скривил грязную рожу Дима, отыгрывая дворового гопника, дёргаясь в вязанке, типа пытаясь высвободить руки для распальцовки. — Ты кого щенком назвал, борода ты в жопе вымазанная?
Вождь гордого племени с народом за спиной и представителем культа Перуна впали в ступор. То ли прикидывали связь «сукиного сына» со «щенком», то ли онемели от столь наглой реакции будущего покойника. Вот только трус Дима страха не терял. Он, наоборот, воодушевился, что, кажется, не придётся начинать этот цирк с самого начала. И на то были у него все основания.
Во-первых, за спинами делегации из предрассветного тумана подоспело подкрепление в виде конницы амазонок с сиськами наголо;. Семь подсвеченных Громо;вниц выбежали широким фронтом и, рассыпаясь веером, принялись жечь всё, что попадало в их шаловливые ручки. Во-вторых, от Васи отчётливо потянуло дымом с запахом горелой верёвки. А это говорило о том, что САР-ключи наконец-то разблокированы.
Дёрнувшись в коконе, Дима не столько пытался руки вытащить, сколько развернуть ладони в сторону агрессивной делегации. Наконец уложив их себе на ягодицы, он, не теряя больше времени, врубил в голове трагический хорал Стыда всеобъемлющего и облегчённо выдохнул, когда у бородачей мечи из рук выпали, на глаза навернулись слёзы и ноги-руки задрожали.
На заднем плане, в глубине импровизированного лагеря кривичей, тем временем разгорался огненный Армагеддон. Вспыхивало даже то, что по идее гореть вроде бы не должно. Странно, но никто не порывался убежать в панике. Мужики орали, оставаясь на месте, словно к земле приклеенные, и в бега кидались, только когда по ним проходились Облачные Девы. Вот пылающие факела бегали, но недолго. А остальные дожидались с воплями жути своей очереди.
Сычёв поменял выражение на лице с «кривого гопника» на «бога всемогущего» и тоном районного прокурора приступил к давлению на совесть.
— Красибор, — торжественно начал он свою обличительную речь, — тебя разве не предупреждали, что это поле заповедное?
Тут наконец-то вспыхнул Копейкин. Довёл-таки верёвки до возгорания. Вот интересно: жар горящего Васи заставил Диму скривиться и отклонить голову, а пироману было хрен по деревне, два по селу. Дима тогда ещё мельком отвлёкся на мысль: «Надо будет его потом в пожарные отдать. Такой талант поджигателя пропадает».
— Перун всемогущий, пощади, помилуй! — вместо Красибора, как всегда, не по делу заверещал Белян, стоя уже на коленях и утирая слёзы грязными ладошками. — Прими меня в свои чертоги небесные добровольной жертвой. Дай мне возродиться в новом обличии.
Дима прифигел от подобного, сбиваясь с прокурорского тона.
— Вот же фанатик грёбаный. Белян, вера в то, что конец — это новое начало, неверна в корне, придурок. Конец — он твой. А вот начало — извини. Не цапай чужое конченными ручонками, — только и успел высказаться по этому поводу Сычёв, так как сбоку налетела электрическая шахидка, прошивая насквозь всю делегацию за один пробег.
Жуткие вопли резанули по ушам, и Дима зажмурился. А что ему ещё оставалось делать? Уши было не закрыть — руки связаны. Голая и очень радостная Громо;вница ещё раз прошлась сквозь пылающие факела; Красибора с ближниками и кинулась связанному Сычёву на шею. У того, бедного, аж сердце биться перестало. Вот только от её объятий с Димой ничего плохого не произошло. Лишь волосёнки на всём теле встали дыбом, да верёвки пеплом осыпались. Причём одежду это колдовство не задело. Даже не высушило. Как был мокрым, как мышь в унитазе, таким и остался.
А тут и Вася наконец догорел, сбрасывая коптившую пеньку. Встрепенулся, как мокрая собака, да ещё с рыком, и, отойдя от полыхающего столба, принялся ощупывать себя: всё ли целое. И, в отличие от Димы, выглядел сухим и чуть ли не выглаженным.
Вся эта вакханалия закончилась резко. Нет, догорало ещё долго, но уже без жуткой динамики носящихся и орущих дурным матом факелов. Голые девки то ли убежали, то ли растворились, как в прошлый раз. Дима не заметил. Трупы кривичей как-то быстро превратились в кучки пепла. И только сейчас Сычёв с ужасом осознал, что люди горели не снаружи, а изнутри, потому что на кучках пепла преспокойненько догорали остатки одежды.
Добры молодцы оглядели остатки вечеринки. Димин столб тоже превратился в пепел, потому что сгорел изнутри, а вот Васин горел плохо. Больше дымил. А ему ещё тлеющие верёвки добавляли едкой вони. А так как ветра не было, то композиция создавала вокруг себя дымовую завесу химической атаки, что подвигло молодых людей отойти подальше. Пламя в скором времени и там погасло, превращая столб в искрящую и дымящую головешку.
Сычёв, хапанув дыма от Васиной коптилки до слёз, хотел было утереть их рукавом, памятуя, что руки грязные, но, поднеся его к лицу, понял, что тот не чище. Поэтому, задрав голову, принялся быстро моргать, выжимая слёзы на лицо.
— Ты что, ревёшь? — напугал его своим басом сердобольный Копейкин. — Ожог?
Дима тяжело вздохнул, опустил голову и выдал:
— Шапку соболью жалко. Девки-сучки, хоть бы папаху мою у них отобрали, прежде чем жечь.
— Ты серьёзно? — хмыкнул здоровяк, потешаясь над меркантильностью напарника.
— Конечно, — зло подтвердил Дима. — Твой дым глаза разъедает, поджигатель хренов. Вон смотри, как девочки чисто отработали. А твоя коптильня ещё сутки, наверное, отравлять атмосферу будет.
— Я тебе не Громо;вница, — надулся обиженный Вася. — Как умею — так и жгу. Ты сам попробуй, умник.
Дима задумался на пару секунд. Затем быстро подошёл к тлеющему столбу и, включив в голове трансформаторный хор, поднёс светящиеся шарами руки к головешке. Тот моментально ослепительно вспыхнул, будто в него молнией ударило, а Дима от неожиданности отскочил назад, усаживаясь на задницу, в очередной раз извозюкав штаны и руки в грязи. Но, вскочив на ноги, довольно выдал радостное:
— Ес!
Коптивший столб осыпался пеплом, порождая волну белой пыли, валом обдавшей горе-поджигателей.
— Мо-ло-дец, — похвалил его с кислой рожей Копейкин, картинно хлопая в ладоши. — И что теперь? Куда пойдём мы с пяточком?
Дима, конечно, обиделся на подобную интерпретацию, но ненадолго. Потому что, действительно, их пара очень походила на мультяшных героев. Но всё равно быть свиньёй ему не нравилось, поэтому он не стал продолжать эту тему, переведя разговор в деловое русло.
— Видел, когда несли, на холме, как на носу «Титаника», Укко у костра красовался? — указал он в направлении Ведьмина-Боровицкого холма.
— Ну, — глубокомысленно изрёк Вася.
— Вот пойдём набьём этому божку морду.
— За что?
— А просто так.
— Да из тебя ещё тот драчун. Один нахрап.
— Зато я бегаю хорошо, — не остался в долгу Дима.
Глава 4. Взгляд сверху предпочтителен, но снизу бывает интересней.
Два грязных меря, большой и маленький, шагали на выход с проклятого поля. Большой двигался легко и непринуждённо. Маленький, словно в штаны наложил, тяжело переставляя ногами с выражением на лице, словно бедолагу не в грязи вываляли, а в отходах скотской жизнедеятельности. У него даже присутствовало фантомное ощущение, что от него за версту навозом прёт.
Рассвело окончательно, но солнце из-за горизонта ещё не показалось. Вокруг молоком разлился утренний туман: холодный и промозглый. Ощущение: точно это не туман вовсе, а облако высоту попутало и врезалось в землю, ползя теперь по ней пузом и размазываясь. Видимость такая, какая и должна быть у находящихся внутри пушистой тучи.
Дойдя до оврага, парочка остановилась. Шириной препятствие оказалось метров шесть. Не перепрыгнуть. Глубиной — больше трёх. По дну тёк ручей. Шустро так тёк. Его можно было даже назвать маленькой речкой. По всей вероятности, весенние воды силу придавали. В том месте, куда они вышли, форсировать овраг было не с руки. Берега крутые. Поэтому принялись оглядывать преграду в разные стороны, соображая, где можно будет перебраться на другую сторону с меньшими усилиями. Но из-за тумана видимость оказалась резко ограниченной.
— Да, — задумчиво протянул Вася, ни с того ни с сего начиная наезд на напарника. — Не ожидал от тебя. Я, конечно, догадывался, что ты не простой пацан. Но не до такой же степени. Я, наверное, круче Красибора прифигел от твоей наглости. Даже подумал, что у тебя крышу снесло по причине полной потери страха. И что ты там за заумную пургу нёс за веру? Я прям проникся. София, кстати, со мной в последней беседе посетовала, что у меня с верой нелады. Но я-то по простоте душевной подумал, что это в религиозном плане. А исходя из того, что я человек глубоко неверующий, даже напрягся тогда. Как, думаю, закоренелому атеисту верующим стать?
— София со мной тоже имела беседу на эту тему, — устало ответил ему Дима, соображая, в какую сторону двинуться: влево или вправо. — Из чего сделал вывод, что рано или поздно она окунёт мордой в какое-нибудь дерьмо по поводу веры. Поэтому перешерстил интернет на этот счёт. А атеизм, Васа, сын Токмака, — тоже религия, только наоборот — вера в отсутствие божественного. Потому что так же, как и любая религия, он недоказуем. Только верующим в бога доказательства не нужны, а неверующим в бога никогда не доказать его отсутствие. Как говорится: каждый верит в меру своей испорченности.
И тут земля под ногами разверзлась. Причём в прямом смысле слова. Большой кусок берега, на котором они стояли, оползнем рухнул вниз. Но где-то на середине пути резко притормозил, за что-то зацепившись, и это сподвигло молодых людей по инерции рыбкой нырнуть в ручей. А сверху ещё куба три глины прилетело, завалив попаданцев и похоронив их заживо.
Такой паники у Димы отродясь не случалось. Мало того, что при нырянии выставленные вперёд руки по локти ушли в глиняное месиво, так ещё и прижало немалым весом, вслед за руками утапливая мордой в вязкую жижу. Хорошо хоть ноги успел поджать, встав на колени. Распластайся он плашмя — тут бы ему и могила сподобилась.
Откуда только силы взялись. Он одним рывком спины, выпрямляясь, умудрился не только скинуть с себя пласт земли, но и руки с головой вырвать из жидкой грязи. А увидев проблески света божьего, отчаянно задышал, словно оживший утопленник, лихорадочно смахивая с лица шматки глины.
Васе повезло меньше. Его завалило лежащим на боку прямо в ручье. Да ещё к тому же ковёр травяного дёрна накрыл, который не развалился при падении. Казалось, что вот ему-то без посторонней помощи никак было не выбраться. Только у него соображалка не запаниковала, как у напарника, и бугай не наверх принялся рваться, а вперёд, отталкиваясь ногами и гребя руками, как экскаватор.
Уже через считанные секунды он выполз из кучи, загребая растопыренными ковшами вверх по противоположному склону, и, перевалившись на спину и размазывая грязь по лицу, лихорадочно принялся озираться. Но, увидев стоящего по пояс в грязи; Сычёва в позе умывающегося сурка, обмяк, скидывая дикое напряжение. Вообще, в отличие от Димы, он, казалось, даже не испугался, словно всё для него произошло чуть ли не ожидаемо.
Тем временем комок глины с контурами человека, до этого изображающий грызуна на помывке, на четвереньках принялся ползти к воде, которая благодаря запруде накапливалась перед искусственной плотиной. А добравшись, сунул в образовавшуюся купель голову, шустро заработав руками и смывая с лица и волос грязевую кашу.
Вася посчитал, что это дело хорошее. Он ещё раз оглядел обрушившийся берег и, сообразив, что обваливаться там больше нечему, скатился в сторону и, как заправский кабан, завалился в затон полностью, создав волну.
Дима от всплеска вынырнул. Проследил за амбалом, плескающимся в глубокой луже, и, не раздумывая, последовал его примеру, переваливаясь в запруду всей тушкой. И только когда сел на каменистое дно, вынырнув из воды по шею, ошарашенно замер. В голове случился очередной когнитивный диссонанс. Он застыл, давая мозгам самостоятельно прийти в себя, даже не думая что-либо соображать.
Вася, отмыв глаза и заметив ступор напарника, тут же напрягся, уставившись на него, задницей почувствовав что-то неладное.
— Ты чего? — настороженно спросил он, продолжая разглядывать Сычёва и ожидая от него очередного подвоха.
— Чего? — изумился Васиной непонятности Дима, чему-то улыбнувшись при этом, словно головой тронулся. — Во-первых, взгляни на небо. День на дворе вместо предрассветного утра. Во-вторых, больно вода в ручье тёплая для мая, и напор ослаб по сравнению с тем, что видели изначально. А в-третьих, — молодой человек что-то натужно принялся орудовать руками под водой, в результате чего, кряхтя, выудил на поверхность снятый с ноги сапог. — Вот.
Поднялся на ноги и этим сапогом указал на свою одежду. Основная грязь с неё смылась, в результате чего отчётливо можно было разглядеть вполне нормальные матерчатые штаны и рубаху, размеров на пять больше нужного, затянутую на талии верёвочным поясом.
Вася тоже встал, предварительно прополоскав от глины бороду, которая при перемещении никуда не делась. Выглядел он один в один как Сычёв. Штаны без карманов. Широченная рубаха на завязке. С трудом стащил с ноги сапог. Вылил воду. Обувка оказалась кожаной. Мягкой. После чего вопросительно уставился на Диму, будто тот должен был ему объяснить эту несуразицу. Напарник не подвёл.
— Нас опять перекинули во времени в другой виртуальный мир, — оповестил его Дима и принялся раздеваться полностью.
— В смысле? — как всегда, затупил Копейкин.
— В коромысле, — злобно передразнил непонятливого верзилу Дима, с трудом стягивая через голову мокрую рубаху.
— А зачем раздеваешься? — продолжил тупить Вася, не понимая пока ни черта.
— В порядок себя приводить, — развёл руками Дима, стянув, наконец, мокрую тряпку с головы. — Ты собрался идти в таком виде?
Он ткнул в него скомканной рубахой, затем бросил её в воду и принялся шамкать, изображая постирушки.
— А, — прогудел здоровяк, до которого наконец дошло.
В скором времени два голых мужика, стоя по пояс в воде, один в полный рост, другой на коленях, отчаянно изображали из себя две стиральные машинки. А так как автоматический отжим и сушка была в них не предусмотрена, то выстиранные и с трудом, кое-как отжатые вещи разложили на шматок дёрна, что накрыл сверху образовавшуюся дамбу. Более чистого места вокруг не наблюдалось.
Сами устроились рядом на травке сохнуть, превратив перегороженный ручей в нудистский пляж. Вася, не имея автоматическую сушку, запустил ручную, надев на руки по сапогу и включая собственный разогрев, стараясь не переборщить и не сжечь их к чёртовой матери. Высушив свои, стал греть Димины. Почему-то «обвалянцы» решили, что этот элемент гардероба следует привести в порядок в первую очередь.
Не успели они закончить процесс сушки, как где-то сверху различили странное нудное пение, очень похожее на церковный молебен. И этот солист погорелого театра, судя по всему, целенаправленно приближался к ним. Нудисты всполошились. Похватали мокрые рубахи и лихорадочно принялись их натягивать. Данная часть гардероба с лихвой прикрыла их наготу до половины бедра. Штаны надевать не стали, посчитав, что и так сойдёт.
Противное блеяние гнусавым тенором становилось всё явственнее. Наконец, метрах в двадцати вверх по течению над обрывом показалась высокая худая фигура в чёрной церковной рясе с большим золотым крестом во всю грудь и чёрной шапочке. Вот как пить дать — служитель православной церкви. В одной руке поп держал не то ведро, не то кастрюлю с половником, а второй махал дымящимся кадилом. Он был так очарован собственным песнопением, что, подобно глухарю на току;, ничего вокруг себя не видел. Не приметил он и двух купальщиков, присевших за глиняную дамбу и зло зыркающих оттуда на непрошенного гостя.
Тут из-за спины попа с треском рухнул перекидной мостик, больше похожий на лестницу, с той лишь разницей, что ступеньки были вывернуты параллельно направляющим, и нудящий молитву работник ритуальных услуг, как само собой разумеющееся, прошлёпал по нему на другую сторону оврага. Дима тут же ткнул Васю локтем.
— Узнаёшь? — шёпотом спросил он, растягиваясь в хищной улыбке.
— Что? — как всегда, затупил Копейкин, до которого, видимо, из-за крупных размеров доходило всё как до жирафа.
— Попа узнаёшь, спрашиваю?
— На Укко похож, — через несколько секунд задумчивости выдал Вася.
— Так это он и есть, — со смехом подтвердил Дима, непонятно чем обрадованный.
— И что это значит?
— Да хмуль его знает, — оборвал все его дальнейшие расспросы напарник. — Будем посмотреть кино дальше.
А следующими кадрами этого музыкального кинофильма стали шестеро мужиков, изображающих крестный ход. Почему так решили? Да потому что мужики тащили на горбу огромный, метра три длиной, деревянный крест. Ноша была явно нелёгкой, а перекидной мостик ненадёжный, поэтому процессия больше смотрела под ноги, чем по сторонам, и скрывшихся за кучей глины попаданцев так же не приметила.
Только стоило крестоносцам скрыться на противоположном берегу оврага, как прямо над головами притаившихся купальщиков нарисовалась тётка в мятом, даже можно сказать, в жёванном сарафане, метущем землю, и с чепчиком на голове, как у бабушки из «Красной шапочки». Непонятная тётка, недолго думая, с гримасой нечеловеческого страдания принялась голосить на всю округу:
— Вот они, голожопые. Гляньте на них, люди добрые. До чего допились зятюшки. Уж по канавам без портков валяются. Мария, Юлиана, дивитесь на мужиков своих непутёвых. Стыдобище-то како-о-о.
Затянув последнюю гласную глубоким ревербератором, она продемонстрировала отчаянный плач с эмоциональными причитаниями, изображая горе великое. Тут же слева и справа от тётки вынырнули две девахи. Только у этих сарафаны выглядели глажеными, и головы не были ничем покрыты, но с двумя смешными рыжими косичками. Обе, склонившись, лыбились, словно у них в зобу счастье спёрло, да так, что не выхаркнуть.
Молодые люди тут же признали в девках своих напарниц: Юлю и Машу. Голожопая команда подобралась, оправила мокрые рубахи, чтобы из-под них ничего не лезло наружу. И если Копейкин расцвёл, как дебил при виде шоколадки, то Сычёв шагнул ближе к обрыву и, задрав голову, принялся заглядывать им под юбки, с улыбочкой не хуже напарника созерцая лысую снизу Лебедеву и волосатую Синицыну.
— Василь, Димитрий, — продолжила голосить тётка, — да как же вам не стыдно без штанов-то разгуливать. А ну-ка вылазьте от тут, позорище вы на мою седую голову.
— Не-а, — радостно возразил наглый Сычёв. — Отсюда вид под ваши юбки лучше.
Всех трёх особей женского пола как ветром сдуло. Машка, или, как её назвали, Мария, аж даже с визгом, резко хватаясь за подол. Чуть не упала, так спешила. Юлька же, скрывшись, залилась хохотом и, судя по истерике, впокатку. Мужики, как должное, тоже похохатывая, принялись облачаться во всё мокрое. Ну, кроме сапог, конечно. Обувку в руках понесли. Жалко было марать и мочить уже высушенное.
Закатав штаны выше колен, они направились к Москва-реке, где, по соображениям Копейкина, берег должен быть пологим. Так оно и вышло. Берег большой реки зарос осокой, через которую они и выбрались на твёрдую землю.
Первое, что вогнало в ступор молодцев, это кардинальное изменение видов вокруг. На месте, где в их времени стоял Кремль, стоял Кремль, только деревянный. Левее — холм, превращённый в человейник. Деревянные постройки чуть ли не друг на друге росли, торча разношёрстными крышами в направлениях: куда бог послал. Наличие улиц не просматривалось в принципе. Никакой плановой застройки. И куда только средневековая мэрия смотрит?
Поле почти до самого Кремля было разбито под огороды, грядки которых, в отличие от жилой застройки, представляли собой верх перфекционизма. Нарезанные как по линейке, с отсыпанными песком дорожками. Причём это был именно огород, а не сад, так как ни одного дерева видно не было. Одни грядки, на манер колхозных плантаций.
Взглянув на Девкино поле, Дима с удивлением обнаружил, что мужики крестного хода, углубившись в запретные земли всего лишь метров на двадцать, шустро закапывали принесённый на горбу крест под присмотром и непосредственным руководством попа-прораба. Последний, не прекращая молебен, размахивал тяжёлым кадилом с таким видом, что казалось, надзиратель от церкви за малейший косяк любого из работников этим кистенём оприходует, зарыв его тут же.
Злющая тёща, что признала в них зятьков, стояла на краю огорода в метрах пятидесяти в боевой бабьей стойке: руки в боки; морда злая. Машка с Юлькой, как две хрюши-повторюши, старались её копировать, встав по бокам. Только в отличие от последней эмоции на их лицах ломались калейдоскопом, постоянно меняя злость на лыбу до ушей и обратно. Бородатому Василию и недобородому Димитрию ничего не оставалось, как выдвинуться им навстречу для получения объяснений происходящему.
Чем ближе Дима подходил к встречающим, тем сильнее его одолевали смутные предчувствия. Сначала, ещё издали, он уловил некое узнавание этой тётки, но никак не мог вспомнить, где её видел. Но как только отчётливо смог различить глаза, то узнавание накрыло его резко. Он аж вздрогнул, протянув своё: «Мля».
Хорошо, что с дуру к ней в эмоции не полез, а то опять бы всю грязь на себя собрал, валясь в мокрой одежде по земле. Он натужно улыбнулся, надев на лицо маску лихой придурковатости, и сквозь зубы вполголоса процедил напарнику:
— Вася, не вздумай дёргаться. Это Троица. Элемент Планетарного Разума. Обращаться к ней надо «Матерь». Другого она не любит. Будет руки распускать — терпи. Это тебе не София. Эта баба матёрая. Поэтому улыбаемся и терпим.
— Понял, — отозвался Копейкин, похоже, впервые оторвав взгляд от жены и обративший, наконец, внимание на грозную тётку.
Подойдя вплотную, Дима по-скоморошьи размашисто поклонился в пояс с рукой до земли, за что тут же получил подзатыльник. Вася кланяться не стал, настороженно зыркая на незнакомую тётку, а когда она протянула руку к его голове, то уклонился. Но это не спасло. Троица лишь небрежно тряхнула кистью, словно сметая крошки со стола, и бугаю прилетела такая затрещина непонятно чем, что тот поневоле сложился в поклоне в три погибели.
Маша схватилась руками за лицо, изобразив на нём статичную маску: «Ой, боженьки, ему же больно». А Юля, разглядев смешного Сычёва с куцей растительностью на лице, опять закатилась в истеричном хохоте, схватившись за живот и крутясь юлой за спиной Троицы. Последняя лыбилась от уха до уха, вполне удовлетворённая воспитательной экзекуцией и жалким видом обоих зятьков.
— Ну чё встали, аки неродные? — довольная собой, обратилась к ним Матерь. — Ступайте, жён своих обнимайте, ироды.
Увалень Вася, как оказалось, когда было надо, шустрым был не в меру. Дима и моргнуть не успел, как он уже сграбастал Синицыну в свои лапищи. А вот Сычёв явно затормозил. А когда растормозил, то вообще включил заднюю.
— Не понял, — взвился он, в недоумении уставившись на наглую и довольную Лебедеву. — Без меня меня женили?
— Повякай мене есчо, суккубский выкормыш, — грозно прервала его препирательства Троица. — Тебя, паразита, коли силой не захомутать, так ты всю жизнь бобылём скакать будешь да невинных девок портить, окаянный. В ноги падай, супостат. Тебя сама Мать Сыра Земля благословила и зятем нарекла.
Дима только и смог выдавить из себя: «Мля». За что тут же получил затрещину, от которой мухой влетел в объятия суженной. Хорошо Юлька оказалась девушкой спортивной, на тренажёрах накачанной, поэтому поймала мимо пролетающего мужичка, удержав его на своей груди. А так пролети он мимо, лови потом ветра в поле.
— Ну, здравствуй, жёнушка, — зло процедил отловленный Сычёв. — Не ожидал я от тебя такой пакости. С какого это перепугу я попал в твоё поле зрения как мужчина?
— Не рычи, — спокойно ответила ему Лебедева, отлепляя от себя мокрого муженька. — Сама в шоке. Троица меня тоже не спрашивала.
— Я надеюсь, всё это понарошку и только для этого мира? — шёпотом спросил он ей на ушко, прекрасно понимая, что Сущность Разума даже мысли его слышит, так что тут хоть зашипись.
— Давай поговорим об этом позже, — пресекла его несерьёзность Юля после паузы размышлений.
Пока шли препирательства и знакомство с новыми реалиями, мужики на Девкином поле крест закопали и отправились восвояси огородами в Человейник. А вот поп прямым ходом двинулся к новым ячейкам общества, по-прежнему одной рукой прижимая к груди кастрюлю с половником, а второй держа дымящийся кистень, только уже не махая.
— А вот и отец Феофан подоспел, — оборачиваясь, указала Троица на приближающегося служителя церкви. — Он вокурат и обвенчает всех одним махом, чтоб было всё честь по чести с записью в церковной книге. В своё время архивы поднимите, найдёте себя. И память на всю жизнь, и повод для выпендрежа.
— Я некрещёный, — пробасил недовольный Копейкин, что его не мытьём так катаньем затягивают в религиозную секту.
— И я тоже, — подхватил его протест Дима, надеясь увильнуть от нежелательного бракосочетания.
— Ничё, — с хитрой улыбочкой обломала их Троица. — Феофан кропило со святой водой с собой тащит — за одно и окрестит. По уши.
Настоятель церкви Святого Уара иерей Феофан, он же языческое божество Укко, он же ангельская сущность разряда Нача;ла, благопристойно поздоровался с мирянами и Матерью, обозвав её матёрой Марфой. В повелении Элемента Планетарного Разума он отказать не посмел, но и упёрся, как осёл, проделать всё и сразу, не сходя с места. Мол, негоже таинства посередь огородов порочить. Надобно в церкву идти. Надобно, мол, всё соблюсти, как до;лжно.
Ну вот всем скопом и направились в его церковь, которая, как оказалось, стояла первой на московской земле. Причём поставили её, когда Москвы как таковой ещё не было. Был только деревянный Кремль, огораживающий лечебный камень, имевший к этому времени название Кремлёвский. А до этого он уже побывал камнем Велесова Ока и синь-камнем Укко.
Как выяснили молодые люди из проведённой для них экскурсии, Кремль и был выстроен по указу Юрия Долгорукого его сыном Андрюхой Боголюбским в качестве практики по постройке оборонительных сооружений, а заодно приватизировав священный лечебный камень. Ибо по международному праву того времени: чей забор — того и внутренности. Поэтому святые артефакты не крали, а просто огораживали своим забором.
А раз земля в Кремле в одночасье отошла к Великому Князю, то и православная церковь подсуетилась, выстроив в его огороде, непосредственно у почитаемого народом камня, свой храм. А так как булыжник изначально имел имя Укко, то, недолго думая, нашли в святцах созвучное имя святого. И вот на Боровицком холму появилась маленькая деревянная церквушка Святого Уара, куда путешественники во времени и пространстве безропотно проследовали. А куда бы они делись?
По пути до прихода Дима на нервной почве, сопротивляясь обстоятельствам всеми фибрами души, затеял дискуссию. Он буквально пятой точкой чувствовал, что это «жу-жу» неспроста. Что-то в его буйной головушке давало понять: эта женитьба выйдет из разряда обычной легенды для попаданца в виртуальном мире — реальным боком. Тем самым боком, что в настоящем обернётся пожизненным приговором к семейному заключению. А он ведь ещё в реале ни одной девки не охмурил. Почти. Фитоняшка не в счёт. Там скорее она его, чем он её.
— Отец Феофан, — нервно принялся приставать Сычёв к вышагивающему впереди попу, — судя по твоим речам, ты прям истинно верующим стал в Христа. Это как? Ты же ещё вчера был языческим божеством. Я смотрю, для вас поменять мировоззрение — как переобуться.
— Мировоззрение поменять нельзя, — неожиданно вместо попа встряла в разговор Лебедева, состроив на своём красивом личике умное выражение, что красивее его не делало. — Это твой внутренний мир. В нём чужое не приживается.
— Неправильный вывод, — резко прервала её Матерь, прекратив играть средневековую тёщу и явив себя голосом Разума. — Заставить человека поверить в нужное — просто.
— Но люди никогда не уверуют по сказкам, — в полной неожиданности для всех к дискуссии подключилась доселе робкая Маша. — Любой проповедник любой конфессии скажет, что человек должен до бога дойти сам. По-другому вера в его личном мировоззрении не приживается.
— Согласен, — наконец ожил Феофан, вышагивающий впереди и окуривающий следующих за ним вонючим ладаном. — Верующими по рассказам не становятся, но и по-другому люди не умеют. Надо просто постоянно капать на мозги, пока те не промокнут нужными идеями. А там до прихода к вере самостоятельно — рукой подать. Да, свой мир в чужой не вставишь, но накапать отравы сомнения — запросто. Как у вас в интернационале поётся: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим…»
— Прикольно, — задумчиво выдал Дима, морща лоб. — А существует ли возможность менять веру по мере необходимости, не производя разрушения собственного внутреннего мира? Хотя о чём это я? Вот, Феофан — наглядный пример. Да и Троица недалеко ушла. Вчера — Отец Небо, Мать Сыра Земля и Святой Вод, а сегодня наверняка Богоматерь, Спас и святой какой-нибудь. Кто у них там по воде специализируется.
— Правильное направление мыслей, — одобрительно покивала Матерь, погладив Сычёва по голове. — Это так же, как с масками. Вживаясь в роль выбранного героя, ты рано или поздно становишься на него похожим, потому что под его личиной меняется твоё мировоззрение, твоя истинная вера. Не костеней в знаниях. Расти во древе, — неожиданно закончила она свой спич изречением Суккубы, которое у Димы на подкорке было высечено волшебным стеком, так что не забудешь.
При этом она хитро улыбнулась и даже подмигнула Сычёву, непонятно на что намекая. И тут наконец подключился к разговору Вася, как самый заторможенный:
— Это получается, что мы должны стать верующими и атеистами в одном флаконе? Эдакая свобода веры? Какую захотел — ту и включил?
Хоть вопросы были адресованы Троице, но ответил отец Феофан, причём достаточно заумно.
— Упрямство, — тихо заговорил он, не поворачиваясь, — это проявление внутренних принципов духа. Компромисс — это демонстрация широты души. Умение их скрывать — прерогатива разума. А свобода веры, Василь, даёт тебе право вообще про всё это помалкивать. Оголтело-религиозными люди становятся либо благодаря дремучести, либо патологической глупости, что по сути своей одно и то же. Для них знания и религия — вещи не совместимые. Это не ваш путь.
— Это радует, — пробасил Вася. — Ненавижу религиозных фанатиков. Но и в многоверие пока не въезжаю.
— А ты к собрату оборотись, — вновь включая образ вредной тёщи, предложила ему Троица. — Он по бабам большой мастак.
— А при чём здесь бабы? — набычился бугай, в очередной раз впадая в непонимание.
— Потом объясню, Вася, — тяжело вздохнул Сычёв, восприняв слова Матери как очередное задание на факультатив. — Бабы, они, конечно, не при чём. Но лёжа на них — тема масок легче заходит.
Тут неожиданно взъерошилась Лебедева, резко дёрнув новосуженного за локоть, да так, что чуть с разворота его не уронила.
— Сычёв, гад, — зашипела она, изображая кобру капюшонную, — не зли меня. Да ещё перед алтарём. Придушу же в первую брачную ночь.
— Гоу, гоу. Тормози, — попытался он всё перевести в шутку, поднимая руки в жесте «сдаюсь». — И тебя научу, и Марию. Технология масок не только у мужчин работает, но и у женщин. Кстати, для вас она вообще первостепенна. Мужикам у вас ещё учиться и учиться этой науке. Ложь — это основа человеческого общества, и эту основу явно заложили женщины.
Ответом ему был хлёсткий удар ладошкой по спине, аж зажгло между лопаток.
— Ой ли, касатик, — вступилась за женскую половину человечества новоявленная тёща. — Чья бы корова мычала.
Делегация тем временем перешла стоячие воды Неглинки по паромной переправе и поднялась в распахнутые Боровицкие ворота Кремля, стража которых даже не соизволила задницы с земли поднять. Справа, как избушка на курьих ножках, обнаружилась небольшая церквушка, у входа которой лежал тот самый знаменитый камень. Надо сказать, что на всех пришельцев из будущего он впечатление не произвёл. Они явно ожидали большего.
Камень как камень. Непонятной породы. Продолговатый, чуть меньше метра в длину, с покатыми краями. То ли специально ровняли, то ли дожди с ветрами огладили, то ли почитатели все шероховатости зализали. Не светился, не гудел. Лежал себе каменюкой на вытоптанном пятачке без каких-либо рекламных добавлений в виде вычурных табличек, плакатов и разноцветных тряпочек, как в нынешнее время принято. Да и вязать их было здесь некуда. Рядом ни дерева, ни куста.
Тем не менее молодёжь прониклась к святыне, с которой Москва началась, и сначала девушки, а затем и парни приложились к нему руками. То ли отдавая дань родоначальнику большого города, то ли, наоборот, желая чего поиметь от него на будущее. Всё же, как по поверьям, хвори лечил да здоровье давал. Он оказался тёплым, но не горячим, так как в данный час находился в тени от церквушки, а не под палящим солнцем.
Непосредственно у самой двери церкви лежал ещё один булыжник, но, как оказалось, он никакой суеверной нагрузки не нёс, выступая в качестве запора. Отец Феофан им дверь подпёр, пока на Девкино поле ходил крест устанавливать. Тут Дима неожиданно задался вопросом:
— Отец Феофан. Я о чём подумал. Ты только что крест воткнул в запретные земли. А как же охрана? Или земля в это время уже стала не заповедной?
Ангельская сущность хмыкнул, убирая камень и распахивая скрипучую дверь.
— Заповедная, — наконец ответил он, указывая жестом, чтобы проходили внутрь. — А крест этот к завтрашнему утру сгниёт и рухнет.
— В смысле? — быстрее всех среагировал тугодум Вася, но опять проявляя непонятливость, на этот раз общую.
— Да в прямом, — грустно вздохнул поп. — Комель, что нонче зарыли в землю, к утру в труху сгниёт, и крест от ветра упадёт.
— А зачем тогда ставил? — в недоумении поинтересовался Дима, заходя в тёмное после солнечного света небольшое помещение.
— Митрополит велел, — пожимая плечиками, ответил Феофан. — Православной церкви эти языческие земли как бельмо на глазу. Они ещё не один век с ними воевать будут, пока не сломают. А вот с завтрашнего дня земля энта получит новое прозвище — Чертополье.
Дальше проведение нужных ритуалов взяла в свои руки Троица, не доверив это даже законному попу данной церкви. Расставила всех по нужным местам, пока служитель переодевался в праздничный наряд. Провела короткий инструктаж, давая понять, что здесь всё строго и по-настоящему. Велела попу запевать, а сама, ни на секунду не успокаиваясь, принялась в полный голос суфлировать новоиспечённым христианам, а после и венчающимся. Зачем она это делала? Все четверо остались в полном недоумении.
Глава 5. Раньше первые брачные ночи слыли сакральными, а теперь либо деньги считают, либо лица бьют и пьяные зенки выцарапывают.
Молодожёны в свою первую брачную ночь были расстроены. А как тут быть довольными, если в её преддверии выясняются вопиющие подставы. Во-первых, Троица оказалась не только тёщей для парней, но и свекровью для девушек. Как она так умудрилась — непонятно. И если мужичкам доставались лишь безобидные подзатыльники и презрительно-унизительные высказывания об их непутёвости, то вот девок она и за косы потаскала, и по щекам нахлестала, обещая им руки повыдергать, коль из жопы растут и ничего делать не умеют.
Во-вторых, поселила она молодых не в роскошных апартаментах, как на словах обещала, а в убогих избах, где из обстановки грубо сколоченный стол, две широкие скамьи, приколоченные к стенам, да большая белёная печь. По крайней мере, Диму и Юлю Матерь запихала в подобную конуру. Да ещё и пригрозила, мол, утром проверит, как ночь прошла, и за погром, что они тут устроят на радостях, ответят. А что тут было громить? Если только стол о печь разбить или саму печь этим столом разнести вдребезги, хотя он, как и каменка, был неподъёмным.
Именно на этой печи и было устроено брачное ложе: пуховый матрац, покрытый простынёй, две подушки, еле уместившиеся по ширине лежачего места, и одно одеяло на двоих, которое Лебедева первым делом нагло приватизировала. Мало того, что заставила Диму отвернуться и шустро упаковалась в ночную сорочку с головы до пят, успев заскочить наверх первой, так ещё и в одеяло запаковалась, как гусеница в кокон, делая вид, что озябла на тёплом отопительном агрегате посреди лета.
Вообще с суженой-ряженой после венчания стали происходить странные странности. Чем ближе подкрадывался момент свадебного финала в виде первой брачной ночи, тем девушка больше мрачнела и замыкалась в себе. Новоиспечённый муж, конечно, обратил на это внимание, но списал её поведение на волнение, так как сам волновался, пока не представляя себе дальнейшее развитие событий. Одно дело «любовь-морковь», поцелуи с обжиманием в преддверии постели, а другое — вот так: с бухты-барахты и сразу вскачь.
Сычёву, кстати, тоже ночнушку приготовили, но на этот вид одежды у молодого человека уже выработалась стойкая неприязнь. Находился-набегался он в ней ещё в прошлой жизни до мерзкого передёргивания всем телом от противности. Поэтому залез на полог в чём мать родила. Вернее, Матерь. Ибо не совсем голый, а с нательным крестиком на верёвочке. А так как новоявленная супруга одеяло зажала, то пристроился рядом кверху булками, посчитав это положение более благопристойным для первого интимного знакомства. Не пугать же девку в новобрачную ночь нестоячими причиндалами. А вставать им было пока не с чего.
А тут ещё теснота спального ложа добила. Дима явственно представил себе знаменитые японские капсульные микро-отели. Бедолаги. Как они в них только живут? Заодно не понимая, как его дикие предки спали в подобных условиях. В тесноте да не в обиде, говорили они, но Сычёву было и тесно, и обидно. Места для сна не было от слова «совсем». Хотя, наверное, столь близкий телесный контакт пращуров не оставлял им простора для отвлечённых дум, ужимаясь лишь до мысли о размножении. С этой точки зрения подобная теснота была оправдана.
До потолка рукой подать, причём даже не до конца вытянутой. Вскочишь вот так посреди ночи по тревоге и башку в хлам расшибёшь. Слева — дымоход в виде кирпичной кладки. Справа — бревно в виде Лебедевой, закутанное в многослойную тряпичную броню. Да ладно бы просто поленом лежала, он бы переспал-перележал это неудобство, например, закинув на него ногу. Так оно ещё и говорящее оказалось, не заткнуть ничем.
— Сычёв, даже не думай, — заявила она, как только голожопый муженёк занял своё законное место.
— Что значит «не думай»? — состроив недоумение, парировал молодой человек заявление перепуганного личика, торчащего из-под одеяла, пристраиваясь на подушке грудью и осматриваясь с высоты печи. — Я пока живой. И думать — это моё естественное состояние.
— Ты понял, о чём я, — пригвоздила она его к матрацу стервозным тоном.
— Лебедева, — тяжело вздохнул Дима, сообразив, что падать, если что, с высоты полутора метров вниз башкой будет ещё тем экстримом, — ты же прекрасно знаешь, что я мысли читать не умею. Хмуль его знает, о чём ты там фантазируешь. Я умею считывать эмоции. Но в твоём случае даже этого делать не могу.
— Не придуривайся, Сычёв, — продолжила супруга шипеть от стеночки загнанной в угол крысой, — ты прекрасно всё понял.
— Извини, суженная ты моя, но в искусстве общения намёками я, как обладатель мужского склада ума, — дуб дубом. Поэтому, будь добра, выражайся ясней.
Он сполз на подушку, укладывая голову набок и беря мягкую постельную принадлежность в охапку, с ехидной улыбочкой принимаясь разглядывать перепуганную молодожёнку. Та, вжавшись спиной в стену, закуталась в одеяло по самые глаза, которые от страха казались идеально круглыми. Вот как есть — по циркулю.
— Даже не надейся, Сычёв, — продолжила она шипеть, но, увидев его добродушную улыбку, уже не столь агрессивно. — Я тебе не дам.
— Что ты мне не дашь? — с издевательской интонацией продолжил кочевряжиться Дима. — Я у тебя что-то просил?
Юля экспрессивно задёргалась, порываясь вынуть из-под одеяла руку, чтобы врезать ему как следует, но плотность кокона не дала этого сделать, поэтому она врезала ему словесно:
— Какая же ты сволочь, Сычёв.
После чего, видимо, не в состоянии выдержать его насмешливый прямой взгляд, ещё более агрессивно заизвивалась всем телом, переворачиваясь на спину, вдавливая Диму в дымоход. И, как только ей это удалось, впялившись в низкий потолок, стервозно заявила:
— Я считаю нашу свадьбу ненастоящей. Поэтому ни у тебя, ни у меня никаких обязательств нет. И никакой первой брачной ночи у нас с тобой не будет. Перетопчишься.
— А вот тут ты неправа, супруга моя, — перестав улыбаться, серьёзно ответил ей Дима. — Честно признаться, сначала тоже так думал. Лично я ещё не готов к семейной жизни. В голове не укладывается. Но, как известно, браки заключаются на небесах, а не в загсах. И если для всех остальных это утверждение образное, то для нас с тобой оно до жути реальное. Нас обвенчал Космический Разум, девочка. Честно говоря, сам в шоке. Не для таких, как ты, меня мама рожала, и в других мирах выращивали. Но игнорировать подобное — верх идиотизма.
Он тоже с трудом перевернулся в ограниченном пространстве на спину, прикрыв хозяйство ладошками, на этот раз чтобы не провоцировать её на рукоприкладство по неожиданно возбудившемуся хозяйству. Как ни странно, но вид перепуганной девицы и понимание, что она голая лежит впритирку с ним, однозначно этому способствовало. После чего продолжил:
— Я понимаю, что ты ещё в это не въехала. Всё произошло столь стремительно и не так, как можно было это себе представить. Но Высшие Силы поставили нас перед фактом, и нам придётся с этим смириться, Юль. Хотя бы договориться, как разумные люди.
Он сделал паузу, после которой продолжил:
— А знаешь? Браки по любви в семидесяти процентах случаев распадаются, когда как браки по договору имеют противоположные показатели. Так что, договорившись, у нас есть все шансы прожить нашу совместную жизнь долго и счастливо.
— Да всё я понимаю, — неожиданно спокойным голосом прервала его Юля. — Не такая я и дура. Только у меня сейчас в голове суп кипит из варёных мозгов. С момента попадания сюда до сих пор не могу толком в себя прийти. Ты прости, Дима, но я пока не готова к этому мерзкому процессу. Даже несмотря на то, что его инициировали Высшие Силы, я воспринимаю это как принуждение. Не хочу, чтобы моя первая брачная ночь превратилась в насилие. Спасибо, но я это уже проходила.
Наступила тишина. Лебедева как-то резко перестала думать. Мозг переключился в режим ожидания. Сердце бешено колотилось почему-то в голове, а не в груди. Она ждала его реакцию на откровение. Реакция последовала, но вовсе не та, на какую она рассчитывала.
— Так ты что, не девственницей мне досталась? — неожиданно взвился новоиспечённый супруг в недоумении, чем ввёл молодку в оторопелое состояние.
Она несколько секунд лихорадочно металась в мыслях, соображая, что ответить, словно пойманная на горячем и теперь пытающаяся во что бы то ни стало найти выход и что-нибудь наврать. Лебедева почему-то посчитала, что придётся рассказывать про Копейкина. А это полный пипец. Но ответить не успела, так как он ответил за неё:
— Тогда не понял, — озадачился Дима молчанием новобрачной, поворачивая к ней голову. — О какой проверке проведения ночи говорила Троица? Я знаю только об одной: кровь на ночнушке и простыне.
Лебедева, повязанная одеялом, взмокла, как в парилке, на камни которой воды плеснули. Ей почему-то стало нестерпимо стыдно. Но мысли с другого полушария успокаивали, мол, на дворе не Средние Века. Что за дикость? Хотя рассуждения передней лобной части добивали: оглянись вокруг, дура. Вокурат Средние Века; и есть.
— Хотя, — неожиданно прервал её самобичевания Дима, — мы же в виртуале. И тела наши виртуальны. Поэтому, по логике вещей, ты просто обязана быть девственницей, даже опосля шести твоих абортов.
И тут Юленька, прекрасно воспитанная девочка в потомственной семье интеллигентных медиков, выпускница университета с красным дипломом, наверное, впервые в жизни опустилась до публичного мата:
— Ты чё, Сычёв (мат, характеризующий высшую степень потери разумности)? Какие аборты?
Но тут до неё резко дошло, что он над ней просто издевается своими плоскими шуточками, а ещё дошла до осознания информация о виртуальности их тел. Она даже по-партизански сунула руку в промежность, словно таким образом можно было убедиться в его правдивости. Голова шла кругом. Было жарко, душно и на душе муторно. Поплохело конкретно.
— Дим, пожалуйста, принеси попить, — неожиданно попросила она, — что-то мне плохо.
Сычёв сполз назад, спустившись по приступку. Огляделся. Никакой воды нигде не наблюдалось. Он почесал затылок, пытаясь таким образом включить сообразительность, но тщетно. Видимо, она в этом виртуальном теле запускалась как-то по-другому. Пока он шарил по пустым углам, Юля освободилась от одеяла и, недолго думая, спустилась следом, уже поняв, что мужа только за смертью посылать.
Она в ночной сорочке прямым ходом вышла в сени, где прямо у дверей стояла кадка с водой. Напилась. Набрала полный ковш и, вернувшись, поставила его на стол перед ошалевшим голым Сычёвым, который даже не додумался до такой простой вещи. После чего не полезла обратно, а уселась на широкую лавку за его спиной.
— Спасибо, — поблагодарил Дима и, напившись, уселся рядом, абсолютно не стыдясь своей наготы, хотя на всякий случай, прикрываясь, закинул ногу на ногу.
А тут ещё и лампадка зашипела, затрещала и погасла, погружая их в полную темноту. Но это оказалось только на пользу. Не видя супруга, Юля как-то сразу успокоилась и даже облегчённо вздохнула.
— Ты правда думаешь, что… ну… у меня там всё восстановилось? — сбивчиво и стыдливо поинтересовалась она.
— Не проверим — не узнаем, — змеем-искусителем заговорил соблазнитель, нащупав её ладонь, лежащую на бедре, и накрывая её своей.
Она не отдёрнула руку, но заметно чаще задышала. Девушка мучилась сомнениями и не знала, как поступить. С одной стороны, вроде бы и надо, но для этого она была трезвая. С другой — как-то это всё не так, как она себе представляла. Наконец решила высказаться:
— Дима, ты мне, конечно, не противен, даже симпатичен, но я пока тебя не люблю. А я бы хотела заниматься не просто сексом, а любовью. Понимаешь?
— И что мешает нам влюбиться друг в друга? — продолжал он вполголоса её совращать, губами находясь уже где-то возле уха.
— Это так не работает. Для этого надо узнать друг друга поближе, — выдвинула она свою безоговорочно бабскую версию.
— Неправильный ответ, — перешёл он на шёпот. — Любовь существует лишь до момента, пока не узнаешь объект любви поближе. А как узнаешь, так сразу захочешь послать его подальше. Именно это является основной причиной разводов браков по любви. А так как нам надлежит вместе прожить долгую и, я надеюсь, счастливую жизнь, то главное в наших отношениях как раз должна оставаться тайна. Человек интересен своей непознанностью. Вообще не хочу знать, что было с тобой до меня. Если сначала я считывал твои эмоции и вполне отчётливо понимал, что ты собой представляешь, то после перепрошивки ты стала для меня полной загадкой. И мне это нравится.
— Интересная концепция, — так же шёпотом ответила Юля. — В этом что-то есть. И вообще, ты так говоришь, будто знаешь, как можно гарантированно влюбиться?
— Знаю, — прошелестел змей-искуситель над самым ухом. — Это достаточно просто. Было бы только желание и капелька способностей.
— Каких?
— Артистизма, Юленька, артистизма, — он вновь перешёл на разговор вполголоса, мягко обволакивая мелодичностью.
Дима убрал руку с её бедра и обнял жену. Она не отстранилась. Наоборот, припала головой к его плечу, но при этом заметно напряглась. Тем временем он продолжил вешать ей лапшу на уши:
— Артистизм — наше всё. Необходимо просто сыграть роль влюблённой. Как в театре. И чем глубже ты будешь входить в эту роль, тем больше будешь в меня влюбляться.
— Но это же обман.
— Не-ет, — ехидно протянул он и поцеловал девушку в макушку, лёгким прикосновением губ. — Я говорю не об игре на публику, а об убеждении в этом самой себя. Надо просто в это поверить.
Он замолчал. Она задумалась. Но тут Дима неожиданно ударился в философию:
— Но если ты начнёшь убеждать себя, что тебя кто-то должен любить только потому, что ты так хочешь, то ты конченная для семейной жизни. Это уже не просто самообман, а иллюзия. Сказка. А сказка — это такая вещь, в которую очень хочется верить, но нельзя, если не хочешь стать дурой, — но тут вдруг задумался и после паузы выдал: — А знаешь, ведь в этом и заключается эффект масок.
— Что за маски такие? — ухватилась Лебедева за тему, которая, казалось, уводила их от неминуемого разврата или по крайней мере оттягивала жуткий процесс на неопределённое время. — Ты обещал научить.
— Артист перед выходом на сцену надевает маску героя, которого ему предстоит сыграть, — принялся пояснять Дима соблазнительным голосом, продолжая возбуждающие прикосновения. — А хороший актёр не просто надевает маску. Он вживается в роль, на какое-то время становясь им. А для этого ему надо убедить себя, то есть уверовать, что он и есть тот, кого играет. Это уже не простое лицедейство, а преднамеренная смена внутреннего мировоззрения. Понимаешь? Надо поверить в то, что ты влюблена. По уши. И чем глубже ты будешь вживаться в эту роль, тем больше ей будешь соответствовать на самом деле.
— Но как можно в это вжиться?
— Да хотя бы по принципу отца Феофана. Постоянно капай себе на мозги эликсир любви, и в конце концов они насквозь промокнут. Так все девочки по молодости делают. Они влюбляются, исключительно доводя себя до исступления своими мечтами. Они во что бы то ни стало хотят влюбиться, и поэтому влюбляются. А можно использовать зеркальный тренинг, как артисты перед выходом на сцену. Они надевают маски, сидя перед зеркалом в гримёрке. Любая эмоция, в том числе и влюблённость, вызывает мимику. А изобразив насильно мимику перед зеркалом, вызовешь нужную эмоцию в голове.
— А ты? — с неким беспокойством спросила она.
— Раз мне определили тебя как вторую половинку, то я взаимно включусь в эту игру. Даже не так, — он перешёл на обольстительный шёпот и распустил руки. — Я это сделаю, даже если ты не согласишься. Я не хочу прожить всю жизнь с нелюбимой женщиной. Я хочу прожить её с женщиной, которую люблю и буду любить вечно.
Тут Юля окончательно оттаяла, промо;кнув, где надо и не надо. Резко развернулась, и молодожёны слились в сладострастном поцелуе.
Утром заявилась Матерь, вошедшая в избу без стука и с силой выдернувшая из-под них простынь, чуть не скинув обоих с печи. Но молодожёны оказались настолько осчастливлены ночью, что даже не проснулись. Потухшая вечером лампадка вспыхнула заново, разгоняя мрак, и расстеленная на столе простынь в виде скатерти с кровавым пятном подтверждала Димину правоту. Виртуальность позволила новоявленным супругам начать новую жизнь с чистого листа, то есть с грязной простыни.
А вот первая брачная ночь у второй пары прошла совершенно по обратному сценарию. Заскочившие в светелку Маша с Васей, как сумасшедшие, ничего не соображая, в порыве оголтелой страсти принялись лихорадочно оголять друг друга. Да так амплитудно раздевались, что, раскидывая по углам одежду, затушили лампадку. Не став разбираться, где им тут постелено, муженёк, недолго думая, разложил жёнушку прямо на столе, что первым попался под руку. И, пропуская всякие там прелюдии за ненадобностью, без экивоков принялся овладевать благоверной.
Брал девочку грубо, зверея и рыча от вожделения. Она отдавалась, как при приведении смертной казни к исполнению: в позе морской звезды, безвольно раскидав конечности. При этом сладострастно повизгивала да громко в голос постанывала, словно её перед тем, как убить, решили запытать на дыбе. Хорошо, что стол дубовым оказался. Да ещё собранный не на гвоздях с шурупами, а зашпунтованный на казеине. Современный развалился бы на составляющие от подобного нецелевого использования.
А вот когда бугай Вася своё бугайство закончил и выпустил её мятые груди из медвежьих лап, плюхаясь на скамью в полной темноте, он оприходованную Машу ещё и заставил попить ему принести. Видите ли, он уработался до обезвоженного состояния, выдавив из себя всю воду в виде физиологической жидкости. Это он однозначно чувствовал по вымазанности чем-то липким от колен до пуза. И жену залил чуть ли не по уши. Она тоже была на ощупь вся липкая.
Синицына, как ни странно, даже находясь в любовном угаре, в котором Копейкин её затаскивал в избу, тем не менее заприметила и где накрыто им спать, и что эротическое бельё в виде ночной сорочки приготовили, и где вода стояла, чтобы привести себя в божеский вид после адского процесса. Она с трудом покинула стол, чуть не упав при этом, на чём-то поскользнувшись. Подумала о том же, что и Вася, про физиологическую жидкость. Поудивлялась её объёму, а заодно и порадовалась, убедив себя, что это муж излил столько оттого, что соскучился.
Маша наощупь вышла в сени. Наощупь набрала воды. Сама напилась. Плеснула на живот, сполоснув липкие следы бурной любви. Набрала ковш по новой и так же наощупь, по стеночке добралась до жаждущего, напоив высохшего от переработки мужа. Присела рядом, после чего состоялся странный разговор.
— Ты слышала когда-нибудь про архетипы? — начал он басить вполголоса, усадив мокрую супругу себе на колени.
— И чё? — издала слабый писк не менее, чем он, измотанная и истерзанная Маша.
Вася улыбнулся, и не только в душе. Забавляло его это её «чё».
— А ни чё, — сознательно сделал он ударение на последнем слове. — Ты знаешь, что по архетипу ты «святая»?
— Слышала. Прикольно, — похоже, уже засыпая, мурлыкнула жёнушка, пригревшись на могучей волосатой груди.
— Ничего прикольного, — с горечью выдохнул Вася. — У этого архетипа есть ещё одно название: «Роковая женщина».
Маша встрепенулась и, судя по тому, что головка её отлипла от грудной шерсти мужа, она на полном серьёзе и в полной темноте посмотрела ему в глаза. Ну или в то место, где она их предполагала найти.
— А роковые женщины, — продолжал Копейкин лекцию, — имеют одно очень нехорошее качество. Они всегда бросают своих любимых, разбивая им сердца.
— Успокойся, — со смешком ответила Синицына, вновь прикладывая голову ему на грудь, — я тебя не брошу.
— Бросишь, Машунь, бросишь.
— Ой, Копейкин, — наигранно недовольно простонала она, — чё за пессимистические мысли у тебя в первую, законную, между прочим, брачную ночь? Вот уж никогда бы не подумала.
— А знаешь почему? — он сделал вид, что даже не слушал её негодующий спич.
— Почему?
— Потому что роковые женщины являются катализаторами для всех мужчин в их делах. Мужчины под влиянием их меняются, и исключительно в лучшую сторону. Становятся богатыми, знаменитыми, успешными.
— Ну и радуйся, — прервала его Маша, обнимая любимого за широкую грудину, утыкаясь лицом в заросли и шумно вдыхая аромат его потного тела.
— Вот только любить они продолжают того, кого выбрали изначально, — всё ещё её не слушая, высказывался приговорённый к брошенности муж. — В один прекрасный момент я изменюсь настолько, что ты неожиданно поймёшь, что такого бы, каким я стал, ты не выбрала бы в жизнь. Поплачешь, может быть, от досады. Соберёшь вещички и пойдёшь искать себе нового дикаря-гамадрила для приручения и возвеличивания. А мою улучшенную копию бросишь с разбитым сердцем. Именно поэтому вас и называют «Роковыми».
Через паузу в несколько секунд она вновь встрепенулась, отцепляясь и принимая ровно восседающую на коленях позу, нагло вопросила:
— Вася, кто тебе эту фигню наплёл?
— Сведущий в этих делах, — он хотел сказать «человек», но поправился, — спец. Поверь. Но я о другом. Я намерен твоей святости сопротивляться.
— В смысле? — переняла она его привычку дурацки переспрашивать в недоумении.
— Коромысле, женщина, — наигранно сурово одёрнул он жену. — Я под твоим воздействием не против становиться лучше во всех отношениях, но и постараюсь оставаться таким, каким ты меня выбрала и полюбила. Самец-самец, — передразнил её Вася, кривя голос, памятуя первую совместную ночь. — Я желаю остаться мужланом и толстокожим бегемотом. Поэтому ничего с тобой не сделается, женщина. Потерпишь. Разве я виноват, что ты у меня такая извращенка. Западаешь на хрен знает кого.
Маша от души расхохоталась, при этом звонко шлёпнув его ладошкой по массивному плечу.
— И как ты себе это представляешь? — сквозь смех, похоже, до слёз, поинтересовалась роковая женщина.
— Честно? — спросил Вася. — С трудом. Но я постараюсь, — после чего тихо и влюблённо-грустно добавил: — Я очень не хочу тебя терять.
Она резко успокоилась. Копейкин не видел её лица, но почему-то ожидал от жены поцелуя, а Синицына, схватив его за бороду, легонечко потаскала из стороны в сторону. Не больно. Не обидно. Играючи. Ему это даже понравилось, заставив улыбнуться.
— Да, Вася, — неожиданно призналась она, — сама бы не поверила, если бы кто сказал, но я действительно, похоже, извращенка, раз влюбилась в такого наглого и беспардонного мужлана. Только ты не бей меня, ладно?
— Ты чего? С ума сошла? — вскинулся Копейкин, да так, что легковесная Маша чуть с колен не вспорхнула, подпрыгнув. — Вот это выбрось из головы раз и навсегда. У меня рука на тебя не поднимется. Я сам себя убью, если сделаю тебе больно.
— Не зарекайся, — вновь припадая к его груди, осекла его супруга. — Только что делал больно… и это было приятно.
— Извращенка, — обхватил он её хрупкую фигурку медвежьими лапищами. — Это не считается. Хотя и здесь постараюсь больно не делать, если хорошо не попросишь, — за что получил укус в грудную мышцу и, расплывшись от удовольствия подобного игривого зверства, заговорил серьёзно: — Я просто хотел с тобой сразу договориться, что, если меня будет заносить с дикостью и наглостью, ты придумай какое-нибудь стоп-слово, что ли. А то я могу увлечься и обидеть ненароком.
— Хорошо, — тихо пропищала Маша, похоже, основательно пригревшись и начиная засыпать.
— В смысле? — буркнул привычное недопонимание Копейкин. — «Хорошо» — это твоё стоп-слово?
Синицына хихикнула. Да чего же он у неё тугодумом бывает.
— Хорошо, я подумаю, — уточнила она. — Пойдём спать, Васютка. Непонятно, что нас ожидает завтра.
А вот с этим мужлан-муженёк согласился без разговоров.
Только утром были вынуждены проснуться ни свет ни заря. А причиной тому стала резко вспыхнувшая лампадка. Вася во сне дёрнулся, как особь, чувствительная к освещению. Маша резко проснулась, чувствительная к его вздрагиванию, напоминающему для неё землетрясение.
Получилось, что проснулись оба с ощущением, что выспались. Решив, что чего в пустую титьки мять, заходить на второй круг обоюдно желания не было, полезли с печи одеваться. Вернее, для начала вещи по углам собирать. Да так и застыли у стола, словно обоих одним обухом по голове приложили. Стол, пол, скамья, где сидели, и вся Васина волосатость в области бикини были в крови.
— Это что? — плаксиво спросила Маша, нагибаясь и оглядывая свою кормилицу, полагая, что бугай ненароком ей там всё порвал.
— Поздравляю тебя, девочка Маша, но ты больше не девочка, — философски заметил Вася, расплываясь в наглой улыбке победителя. — Мы в виртуальном мире, и тела наши виртуальные. Тебя, оказывается, не только рыжей сделали, но и ещё и девственницей.
— Да ты с ума сошёл? — неожиданно наехала на него мелкая Синицына. — Тут крови налито, словно не девственности лишали, а порося резали. Так не бывает.
Копейкин призадумался. Затем встревожился, а после вовсе испугался.
— Ну-ка покажи. У тебя там ничего не болит?
— Отстань, дурак, — увернулась она от его осмотра, схватив сарафан и ныряя в него головой. — Гинеколог нашёлся. Ничего у меня не болит. Если бы болело, я бы ещё вчера тебе бы бороду повыдергала. Позорище-то какое. Весь дом извозюкали. Троица заявится — обоим несдобровать. Мне так точно. Покарауль пока на крыльце, я хоть замою, что смогу.
— Хорошо, — согласился Копейкин, чувствуя себя виноватым.
Это ж теперь придётся объясняться перед Матерью, с какого перепоя он до постели не дотерпел и кухонный стол испоганил. Почесал Вася лохматую голову и виновато пробурчал:
— Пойду разомнусь. Если помощь понадобится — зови.
Но матёрая Марфа к молодожёнам с проверкой поутру не заглянула. Видимо, были более важные дела, чем тыкать носом убогих в откровенное свинство.
Глава 6. Бои без правил имеют свои пределы дозволенного, пока в рядах бойцов не заводится беспредельщик.
Молодожёны Димитрий с Юлианной в недоумении замерли в голом виде у стола, накрытого выпачканной кровью простынёй в качестве скатерти, и тупо пялились на алые мятые разводы. Оба находились в стадии глубокого погружения в процесс задумчивости. Дима пытался сообразить, какая сволочь и каким образом выдернула из-под них, не разбудив, это шедевральное полотно раннего средневековья. А вот Юля думала чисто по-женски: фиг знает о чём, но явно не о том, о чём думал муженёк. Чем тут же подтвердила, начав пафосную речь:
— Запомни этот торжественный момент, Сычёв, — тихо, но гордо произнесла она. — Ты у меня, скотина гулящая, первый мужчина. И попробуй только попрекнуть когда-нибудь, что я тебе не девочкой досталась.
Дима вздрогнул, услышав её голос, выходя из собственных дум о происках Троицы. А кроме неё это сделать было некому. Перевёл взгляд на супругу, оперативно переключаясь на то, что она ему говорит. Улыбнулся, осознав. Состроил на лице моську шпица, осчастливленного тем, что хозяйка взяла на ручки, и наигранно влюблённо ответствовал:
— Милая моя, солнышко. Как же я тебя люблю. Для меня ты была, есть и будешь единственной женщиной на всю оставшуюся жизнь.
Он запустил руки в её растрёпанную шевелюру, уподобляясь массажёру типа «Мурашка», и принялся нежно расцеловывать лицо, штампуя причмокивания одними губами куда ни попадя. Юля сначала опешила от столь нежного перфоманса. Затем поплыла от мурашек по всему телу, но как только что-то ожившее у мужа змеёй поползло по её животу, резко пришла в себя, сообразив, что ещё и утром этим заниматься после нескончаемой ночи будет уже перебором.
Она рывком вырвалась из его мурашных объятий, отскочив к печи, пару секунд ошарашенно смотрела на муженька, после чего до неё дошло, что этот клоун начал свою игру в любовь, которую пообещал ещё с вечера. Выглядел он довольно забавно. Голый, с вымазанными в крови и готовым к очередному исполнению супружеских обязанностей хозяйством, но при этом со счастливой мордой дауна, вызвал у Лебедевой невообразимое веселье. И она закатилась от хохота, хватаясь за живот.
Что было бы дальше и чем бы это всё закончилось, гадать не имеет смысла. Так как на этом моменте входная дверь распахнулась, и в светёлку влетела Маша с бешенством в глазах и в полном раздрае чувств на грани истерики. Но вид голого мужчины с орудием любви на изготовку заставил замереть в проходе с открытым ртом и распахнутыми глазами, словно муха, влипшая в паутину, а заодно и загипнотизированная.
Образовалась статичная картина непристойности. Дима в удивлении таращился на Машу. Последняя пялилась на его торчащий отросток. Юля, прижавшись голой попой к печке, продолжала держаться за живот в скорченном положении, свесив титьки. Но именно Лебедева первой среагировала и мгновенно ликвидировала пикантность ситуации.
Она одним прыжком оказалась возле обнаглевшей напарницы, без зазрения совести и за просто так пялившейся на её уже приватизированное хозяйство. Схватившись ладонью за Машино личико, она развернула ту на сто восемьдесят градусов и запрещённым приёмом «ваше место у параши» пяткой в зад отправила Синицыну чем-то громко греметь в сенях, собирая в кучу всё, до чего та дотянулась раскинутыми в стороны руками.
После чего демонстративно закрыла дверь, громко хлопнув её о косяк, да так, что не только лампадка чуть с приступка не слетела, но и орган мужской гордости резко опал от испуга до размякшего позора. Взглядом обвинив развратного муженька во всём произошедшем, Юля одним сноровистым движением нырнула в сарафан, словно всю жизнь только и делала, что тренировалась надевать средневековое одеяние. После чего метнулась к простыне, рывком сдёрнув со стола, и заодно хлестнув распустившему слюни кобеля по голой заднице. Скомкала и баскетбольным броском ловко закинула её на печь.
За это время Сычёв только успел штаны подобрать, а Лебедева, всё сделав в режиме любовницы по команде «Муж пришёл!», уже распахнула дверь заново и уставилась на сидевшую на полу ревущую Машу, приступила к допросу:
— Ты что, подруга, избу попутала? Стучаться не учили?
— Беда, Юль, — сквозь рыдание еле пролепетала Синицына, размазывая слёзы по лицу. — Васю татаро-монголы в плен увели.
Это последнее, что она смогла внятно выговорить, после чего зарыдала в голос.
— Какие, на хмуль, ещё татаро-монголы? — выдал из глубины светёлки раздосадованный Сычёв, потерявший второй сапог, который оказался почему-то под лавкой в дальнем углу.
Он, наконец, оделся полностью и вышел в сени, завязывая верёвочный пояс на рубахе. Схватил по пути ковш. Зачерпнул из кадки воды и намеревался сначала плеснуть истеричке в лицо, приводя в чувство, но передумал и просто сунул посудину ей под нос со словами:
— На. Попей и успокойся. Толком расскажи, что произошло. Что за истерика с утра пораньше?
После отпаивания и обхаживания с поднятием с пола на ноги и проведением неадекватной Маши в дом на скамью, минут через пять Диминых уговоров и Юлиного ора, напарница, наконец, принялась с горем пополам рассказывать о произошедшем.
Выяснилось следующее. Копейкин с утра, как это было у него заведено, перед тем как мыться и завтракать, вышел на двор делать зарядку босиком и с голым торсом. Но тут же выяснилось, что двора при доме нет. Поэтому вышел прямо с крыльца на узкую кривую улицу и, наплевав на ошарашенных редких прохожих, что проползали мимо него по стеночке противоположной избы, принялся махать руками-ногами.
Маша тем временем, по её словам, отмывала избу. Дима с Юлей в недоумении переглянулись, задаваясь, похоже, одним и тем же вопросом: «Чем это таким они там ночью занимались, что после этого мыть избу понадобилось?» Синицына на их переглядывания не обратила внимания.
— Буквально минут через пять с улицы донеслось конское ржание и громкие голоса, — продолжала она вещать скороговоркой, постепенно приходя в себя от первоначальной истерики. — Я тряпку бросила и в сени. Дверь приоткрыла и в щёлку выглянула. А там! Боженьки! Орда татаро-монгольская. Все на конях, с пиками, мечами. А главный впереди с плёткой, как указкой, в Васю тыкает. Чей будешь, спрашивает, и какого рожна на Марфином дворе делаешь? Ну Вася ему и отвечает: «Гость я её. А что, зятю к тёще уже и в гости нельзя наведаться?» Те как-то странно переглянулись, явно ему не поверив.
— А сколько их было? — задал в задумчивости вопрос Дима, зная, что Копейкин — зверь, перед малым числом мяться бы не стал, а кинулся бы всех убивать, хотя, вроде бы, судя по рассказу, ещё было не за что.
— Пятеро, — уточнила численность орды Маша. — Четверо попарно на конях стояли, а их командир впереди.
— И что дальше? — вклинилась Юля, считая, что эти подробности в данный момент лишние.
— А дальше этот с плёткой нагло так улыбнулся и говорит: «Я смотрю, Марфы дома нет». А Вася ему в ответ: «Не знаю. Не видел ещё с утра. Сам только проснулся». А тот: «Нету, нету», — передразнила она главаря, кривя голос. — «Была бы дома, ужо выскочила бы и орать принялась». Потом он задумался, почёсывая плёткой за ухом, и спросил: «Тебя как кличут?». Василий, отвечает мой. «Пойдёшь с нами», — нагло заявил командир. А Вася упёрся, спрашивая: «Куда это?». А тот: «К князю», — говорит. «Да не ссы, Василий. Сам не пойдёшь, дохлого утащим». И его сподручные не то казахи, не то киргизы, в общем, азиаты какие-то, заржали, как кони. Даже одеться не дали. Так босиком и увели.
— Куда? — затупил Дима.
— К князю, — опять начиная впадать в истерику, вскинулась Маша, переходя на ор, удивляясь непонятливости Сычёва и при этом в полной уверенности тыкая рукой в нужном направлении.
Пару секунд на размышления, и, скомандовав: «За мной», Дима рванул на улицу.
Тем временем Копейкина вывели из человейника на большую поляну, где народу скопилось, будто на демонстрации или на входе на стадион перед столичным дерби. Пятёрка степняков шла шагом. Не спеша. В соответствии со скоростью конвоируемого. Толпа праздно шатающихся мужиков и баб расступалась перед ними, словно лёд перед ледоколом. Вася быстро сориентировался.
Направлялись они опять в сторону Девкиного поля. Ориентировочно на месте современного для Васиного времени, где стоит Храм Христа Спасителя, располагались нарядные шатры. Перед шатрами на земле настелен дощатый помост, примерно десять на десять. Вот на него Копейкина и завели, представляя пред очи Князя Московского. Вася историю страны знал хорошо, но вот по морде князя не признал, хотя и предположил примерное время, в которое попал.
Князь восседал на троне, как последний урка на шконке, забравшись на него с ногами и пристроившись на корточки, как птичка на жёрдочке. Только семок не хватало. К тому же одет он был не по-русски, а также, как и пятёрка его сопровождения, — в одежду степняков. Хотя морда у него была евразийская. С такой рязанской рожей на тюрков не накосишься. Был князь не молод, но и до песка из задницы ещё далеко. Да и вообще определить его возраст не представлялось возможным, ибо он явно находился с похмелья: опухший, помятый, с всклокоченной бородой и с остатками на ней еды. А может, просто в тарелке спал.
Рядом с ним находился почётный гость, килограмм под двести. Вот этого даже ИИ, наученный на распознавание лиц, не смог бы идентифицировать. Ибо закормленный от рождения, да ещё и опухший азиат имел черты лица жопные. То есть что лицо, что голая задница — один типаж. Этот одет был в китайский шёлковый халат, даже не кося; под степного воина. И сидел он не на корточках, как хозяин, а полулежал в больших носилках. Видимо, сам уже не ходил. Его носили.
Справа и слева от сильных Московского мира толпились воины, одетые кто во что горазд. Кто-то в русских кольчугах и соответствующих шлемах. Кто-то в меховых шапках с хвостами тех зверей, что пошли на изготовление головных уборов. Пара вояк вообще в непонятной броне. Вася с ходу даже не смог определить их культурно-государственную принадлежность.
Вперёд вышел командир пятёрки с плетью, что привёл Копейкина, и, опять тыкая ею, как указкой, на Васю, представил последнего:
— Вот, княже, выловил у подворья Марфы. Брешет, что он её зять. А у матёрой отродясь дочерей не было. Да что-то ещё с головой у него не то. Он у её домов на улице с воздухом дрался. Ну я и смекнул: раз уж зубы сводит, как подраться хочется, то свести надобно его к тебе на показ. Что попусту воздух месить. Пущай развлечёт тебя в потешном бою. Глядишь, по башке получит — успокоится и людей на улице пугать перестанет.
Князь с ленцой слез с насеста и расхлябанной фраерской походкой подошёл к докладчику, пристально и колко осматривая пойманного врунишку. Ростом он был Васе по плечо, но широк в грудине. И, несмотря на похмельный вид, выглядел опасно. Но бывший опер и сам так смотреть был обучен. Играли они в гляделки почти с минуту, после чего князь, цыкнув зубом, предложил командиру татаро-монгольского отряда:
— Касай, нет желания морду ему набить за мешок золота?
— Нет, Калита, — с сожалением ответил тот, тяжко выдохнув. — С ночного я. С устатку. Мне бы выспаться.
«Так вот ты кто», — радостно подумал Копейкин, теперь уже точно понимая, в каком времени оказался. И от этого понимая расцвёл в хищной улыбке. Князю это явно не понравилось. И отказ Касая, и эта наглая рожа какого-то мутного верзилы, выдающего себя за зятька не самой последней бабы в Москве.
— Я желаю, княже, — раздался из рядов вояк хриплый похмельный бас, и на настил вступил здоровяк покруче Васи. — Мне вокурат золотишко нужно: коня купить. Маво-то съели давеча по пьяни.
Среди служивых раздался пакостный смешок, причём в хоровом исполнении. Калита резко повеселел. Видимо, сам участвовал в поедании животины.
— Давай, Мерлятка, — махнул он вызывальщику и в два прыжка занял свою жёрдочку на троне, после чего громко выкрикнул в задние ряды: — Весы на кон!
Притащили странной конструкции весы с чашами в виде котлов по ведру каждый. Народ вокруг оживился и принялся доставать кошели. Вася сообразил, что это у них тотализатор начался. Он оглядел зрительный зал просторной поляны, а заметив в первых рядах Троицу в неизменном чепчике, а рядом всю его команду, совсем оттаял и облегчённо выдохнул, нисколько не сомневаясь в собственных силах.
Мерлятка разделся до штанов, приняв ту же спортивную форму, что и противник. Поворотил головой, с хрустом разминая шею. Повзбрыкивал плечиками, килограммов по двадцать каждое. Поправил хозяйство в штанах, чтобы ничего не мешало танцевать, и встал в стойку, подняв кулачищи на уровни груди. Его противник в виде Васи как стоял, расслабленно улыбаясь, так и остался стоять.
Тем временем котлы заполнялись деньгами. Вернее, только один — со стороны Мерлятки. В Васин не бросили ни одного денежного лепесточка. Валюта оказалась столь мала по весу, что делающим ставки, прежде чем вынуть из кошеля монету, приходилось слюнявить пальцы, чтобы те к ним прилипали. А затем под надзором какого-то плюгавенького писаря стряхивали в котёл. Писарь следил за падающей пластинкой. Вкладчик следил, чтобы тот правильно записал сумму.
Последним делал ставку сам князь. Он небрежно вынул увесистый каше;ль и, не мелочась, швырнул его в Васин котёл. Это оказалась единственная на него ставка. И, чтобы остальные не передумали, закрыл торги громким: «Бой!»
Мерлятка попёр с места с пробуксовкой, быстро набрав скорость и собираясь с первого захода снести чужеземца с помоста одним ударом или тараном. Как ни странно, но Васю с правилами не ознакомили, и он предположил, что, вылетев с помоста, ему припишут проигрыш. Поэтому не стал разрывать дистанцию, а, ступив в сторону, прописал на противоходе бегущему прямой в челюсть.
У похмельного Мерлятки случился двойной нокаут. Сначала он потерял сознание сразу после встречи лица с Васиным кулаком, а затем повторно его потерял, брякнувшись затылком о помост из толстых досок, так как по инерции ноги продолжали бежать вперёд, а голова была остановлена на месте. Копейкин с равнодушным видом наклонился, пощупал пульс на шее. Так же неспешно выпрямился и в гробовой тишине спортивного комплекса под открытым небом обратился к князю:
— Дышит покамест. Надо бы лекаря.
Тут откуда-то из-за шатров выскочил шустрый паренёк подросткового возраста с деревянным ведром воды и, подбежав, с ходу вылил содержимое на Мерлятку. Тот, на удивление Васи, закряхтел, перевернулся и встал на корячках. На большее у него сил не хватило. Поэтому к нему поспешила пара здоровых мужиков и, подхватив под руки, куда-то утащили. С помоста пропала и его одежда с оружием.
— Победил Василий, зовущий себя зятем матёрой Марфы, — взял на себя обязанности конферансье Иван Калита, при этом смотря не на победителя, а на хищно улыбающуюся Троицу, стоящую в первых рядах, после чего самодовольно закончил: — А по деньге — победил я.
И он не наигранно заржал, некультурно тыкая в неудачников пальцем. Ему, похоже, было наплевать на мордобой, но всухую выиграть деньги у сотоварищей было для князя как бальзам на ду;шу. У него даже похмелье с лица слетело, придав морде резко поздоровевший вид.
— Ещё желающие стать богатыми есть? — вопросил хозяин города, вставая на трон в полный рост и оглядывая собравшийся народ. — Мешок золота на кон.
И он небрежно бросил небольшой мешочек на настил, от чего тот еле звякнул, но прилип к доскам, как намагниченный. По толпе пошёл гулкий рокот. А вот среди стоявших рядом вояк комментарии были более разборчивыми. Они все сводились к одному: зря Мерлятка тараном попёр. Надо было незнакомца прощупать сначала. Заставить побегать, подустать.
В конечном итоге из служивых вышли трое. Из народа четверо. Все мужики здоровые и, судя по всему, кулачному бою обучены. Не профаны в мордобое, одно слово. Особо из простых мужиков выделялся один здоровяк, примерно одного роста с Васей, но с руками, как у Копейкина ноги. И с кулаком, как у бывшего опера голова. Он вышел последний. Не торопясь. Но когда вышел, все остальные, потупив очи, шустро ретировались. Васе даже показалось: поджав хвосты. Видимо, это был безоговорочный авторитет в данной далеко не спортивной дисциплине.
— О! — воскликнул радостно Калита, вновь принимая стойку птички на жёрдочке. — Никак кузнец Фофан подраться сподобился.
— А можно? — неожиданно застенчиво пробасил верзила.
— Можно, Фофан, — небрежно махнул рукой князь. — Эт тебе с нашими нельзя. А эт — чужак. С ним можно. Но правила ты знашь.
— Знаю, княже. Я его легонько. Голову пришивать будет не надобно.
Раздался дружный гогот со всех сторон. Вася хоть и не гоготал, но лыбился, стараясь не отстать от народа в общем веселье.
— Бой! — радостно выкрикнул Калита, не рассусоливая на ненужные разговоры.
Ожидаемо Фофан на Васю не кинулся. Копейкин его уже просчитал. Ему в прошлой жизни не раз приходилось зарубаться с подобными. Сила у них медвежья, да и быстры могут быть не в меру. А главное: удар держат, как боксёрская груша. Хрен укачаешь. Вот только с техникой у них не всегда лады, потому что на силу и бронебойность уповают. Вот этим минусом и решил воспользоваться Копейкин, сразу угрожающе направляясь в атаку.
Скачком вышел на ударную позицию. Левой крюк в голову с моментальным прямым правой в зубы, цепляя нос. Аут. Фофан, как должное, среагировал на левый крюк, а вот к двоечке он явно был не готов. Губы в мясо, зубы на вылет, нос всмятку. Кровищи! Вася мог бы его добить, но не стал, отступив назад и хмуро взглянув на князя, как бы говоря: «Добивать не буду». Фофан тем временем рухнул на колени, закрыв лицо огромными ладошками, и замер, похоже, даже плача от обиды.
Калита зло пожевал губами, что видно было по его шевелившейся грязной бороде, а затем вскочил на ноги и в полной тишине наигранно весело объявил:
— И снова победа пришлого. А как он его, — и Иван попытался изобразить Васину двоечку, но получилось это у него коряво.
Вообще-то Копейкин какой-то неправильный герой. Ну что это за поединки? Никакой интриги. Никакой напряжённости. Никакого азарта с переживаниями у зрителей. Раз по морде, и в ящик. Вот вам и весь поединок. Правильный бы герой на его месте сделал бы всё возможное, только бы не раскрывать свои сильные стороны. Даже бы героически сдох с блаженной улыбкой на губах: «Главное, себя не выдал». А этот всех чемпионов с первого захода. Даже неинтересно.
Кузнеца отлили водой из ведра. Подхватили под ручки и унесли. Мешочек золота остался лежать на помосте. Васе эта хрень была не нужна от слова «без надобности». Он довольно быстро освоился в виртуальном мире, поняв главное: завтра может проснуться совсем в другом месте и времени. А то и просто оступится с помоста, головой хрясь, звёзды в глазах, после которых и князь другой, и деньги не эти.
Народ на стадионе гудел. Воины на помосте бубнили меж собой. А князь находился в растерянности, не зная, что делать. Вроде бы и закругляться с этим надо, вот только финальная нота для закругления его не устраивала. Но тут на помощь ему пришёл важный гость из ордынской степи, валявшийся на носилках. Он что-то промямлил на непонятном Копейкину языке и швырнул на помост кошель раза в три потяжелее первого. Причём этот стукнулся о доски звоном полноценной, увесистой монеты. Там однозначно были не лепесточки московского княжества.
Толстый боров что-то пошептал своему секретарю-охраннику, и тот, кивнув, быстро скрылся за шатрами. Ждали минут пять, пока на помост со стороны Васиной спины не вышло нечто. Копейкин, обернувшись, от вида этого чудовища даже попятился, пытаясь сообразить, что это. Махина из мяса и жира далеко за двести килограмм живого веса в безразмерном халате лишь отдалённо напоминала человека. При входе на жалостно скрипнувший под ним помост, гора биологической массы тут же скинула с плеч шатёр-халат, оставшись в одних меховых подгузниках, представ во всей красе, что вызвало у народа выдох изумления нестройным многоголосым хором.
Тело его блестело не то от пота и топлёного собственного жира, не то оно было обильно смазано маслом. Вася поставил бы на второе. Глыба жира, недолго думая, выставила вперёд полутораметровые ручищи и приняла низкую борцовскую стойку. Копейкин тут же сообразил, что это не кулачный боец, а борец особо тяжёлого веса. Даже не борец, а гидравлический пресс для утилизации биологических особей типа Васи.
Пока он соображал, что делать и кто будет виноват, со стороны главной трибуны послышалась команда: «Бой». Мутант с тюркскими чертами заплывшего жиром лица ещё ниже прильнул к помосту, уподобляясь сжатой пружине. И тут решение пришло в голову опера, как озарение свыше. Он рванул в атаку, подобно первому бойцу, которого поймал на противоходе. Вот только, подскочив до зоны активных действий длиннорукого монстра, он резко крутанулся в воздухе на 360 градусов и эффектно, с разворота, врезал тому пяткой в висок.
Как ни странно, но в том месте у него почему-то жир не отложился, на что указал хруст сломанной височной кости. Это был не просто нокаут. Это был смертный приговор, приведённый в исполнение. Тем не менее груда жира резко выпрямилась, подпрыгнув, и с треском толстых досок рухнула замертво. Отливать водой там уже было нечего.
Стояла гробовая тишина. Только где-то в глубине народной толпы плакал маленький ребёнок. Вася обернулся к хозяевам жизни. Пожал плечиками, скорчив на лице: «Извините, люди добрые, не хотел». И, как бы констатируя смерть соперника, провёл ребром по горлу. Мол, финита ля комедия.
Калита помрачнел, став чернее ночи. Глаза налились кровью. Толстый господин, выставивший на бой своего бойца, стал красный, как варёный рак, и громко, надрывно сипел, как закипающий чайник, до того, как забить ключом.
— Взять его, — тихо скомандовал князь, буквально зверея на глазах.
Вася как-то сразу понял, что убивать этого монстра было нельзя. Ну что ж теперь поделать? Тут явно был расклад: либо Вася его, либо он Васю в фарш. Третьего было не дано. Это же было понятно с самого начала.
Но тут неожиданно на помост вышла Васина команда во главе с Матерью. Вернее, матёрой Марфой, как её знали в Москве. Маша хотела было кинуться к мужу, который не сопротивлялся, когда четверо воев мотали ему руки-ноги верёвками. Это его даже развеселило. С его-то способностями эти верёвки на одно прикуривание. Наверное, именно поэтому оставался спокойным, как слон.
Матерь Синицыну удержала, поймав за подол, и, мотнув подбородком в сторону мешочков с золотом, валяющихся на помосте, велела:
— Подбери мужем сробленное. Негоже золотом разбрасываться.
Маша подчинилась. Не глядя ни на кого, потупив глазки в пол, она досеменила до целого состояния в золоте, лежащего у княжеского трона. Подобрала, словно мусор, и, так же не обращая ни на кого внимания, вернулась обратно, прижав мешочки к груди и не поднимая глаз от досок.
— Ты знаешь закон, Марфа, — грозно заговорил Калита, хотя та его ни о чём не спрашивала. — Убивец на помосте — на помосте и сдохнет. И не уговаривай. Не сторгуемся.
— Ой ли? — неожиданно весело поддела его Матерь. — Ты можешь казнь заменить на развлечение.
И она указала рукой себе за спину, где на Чертополье плотники резво махали топорами, достраивая два сарая: один против другого. Сараи были с виду одинаковые, и Дима, внимательно посмотрев на них, почесал затылок, даже с большой фантазией не понимая, какое может быть развлечение с деревянными постройками на запретных землях. Сожгут их Громо;вницы к едрене фене. Вот и всё. Они что, никогда пожаров не видели?
— Гость не поймёт, — грустно и тихо запротестовал князь.
Вместо уговоров Троица обратилась к толстяку в шёлковом халате на его языке. Но Дима не успел сориентироваться и включить его понимание, так как односторонний диалог оказался коротким. Тот в ответ кивнул. Указал толстой сосиской пальца с перстнями сначала на Васю, а затем на сараи.
— Ну вот видишь, Ваня, — развела она руки в извиняющемся жесте, — гость как раз желает зрелищ, а не расправы.
Калита вроде как расслабился. По всему было видно, что ему и со степным гостем враждовать было не с руки. Всё же гость дорогой. И с московской матёрой портить отношения было нельзя по каким-то соображениям. А тут по раскладу вроде бы как все стороны остались довольными. И раз конфликт оттянулся на неопределённое время, он решил ещё больше развеять напряжение, переключаясь на постороннюю тему.
— А откуда у тебя, Марфа, зятья-то взялись, коли дочерей отродясь не было?
— Не было, да стало, — игриво начала Матерь. — Вот этих двух удочерила, — обняла она Юлю с Машей, — а этих обормотов — усыновила. Всё честь по чести. С записью в церковной книге. Мош проверить. Коли бы только девок прибрала, так мужики по Москве братоубийство бы затеяли, дерясь за моё наследство. Коли бы парней одних взяла, так девки бы все углы обоссали, родителями науськанные, дабы в родственнички ко мне напроситься. Так я решила разом. Взяла парами. Поэтому я им всем и матерь, и свекровь, и тёща в одном лице. Девки, глянь, красоты неписаной, глаз не отвесть. А парни — палец в рот не клади. По плечо отхватят.
— И второй тож? — ехидно поинтересовался Калита, осматривая не внушающего опасения Диму.
— Ой, Вань, — шутливо махнула рукой Троица, — этого бы ты лучше воще не трогал. Позора не оберёшься. Ну, ежели только народ потешить.
— Матерь, — испуганно зашипел за её спиной Дима, — я драться не умею.
Она обернулась на него с кислой рожей, и через плечо еле слышно проговорила:
— Зато друго могёшь.
— А можно? — уже вполголоса поинтересовался разулыбавшийся Сычёв, понимая, чего она от него хочет.
— Только повальный срам мене тута не устраивай. Стыда будет достаточно.
— Понял, — совсем осмелел молодой человек, подтягивая штаны, которые, видимо, от страха сползли чуть ли не до колен.
Не дожидаясь решения князя, наглый пацан выступил вперёд и принялся диктовать самому; князю Московскому Ивану Даниловичу Калите свои условия:
— Жаль, княже, что пятёрку, выловившую моего братана;, ты спать отпустил. Я бы всей этой банде сейчас рыло начистил бы.
— Ты говори-говори, да не заговаривайся, — резко прервал его бахвальство командир оговоренной пятёрки, выходя из-за рядов воинов.
Как оказалось, спать они не пошли, а решили отдохнуть, так сказать, культурно, с просмотром лютого мордобоя.
— О! — радостно воскликнул Дима, раскрывая объятия. — На ловца и козлы выскочили. Касай, выводи-ка весь свой выводок. Я всю вашу компашку туточки зараз воспитывать стану.
Уговаривать долго не пришлось. Выскочили вояки, как к столу накрытому. Рожи красные, морды зверские. Ноги-руки в пляс идут от нетерпения приложиться ими к обидчику. А Сычёв — шут гороховый — продолжал тем временем глумиться над боевыми товарищами князя Московского:
— Княже, — обратился он к мрачному, как туча, Калите. — Дозволь им оружием пользоваться. Ну хотя бы плетками. Не привык я как-то безоружных уму-разуму учить.
Иван Данилович крепко призадумался. С одной стороны, по правилам не положено. Но с другой — этот смерд вообще края потерял. Ведёт себя, словно пиндюлей выпрашивает, и при этом с полной уверенностью в глазах, что сам навешает. Но в чём сила заморыша? Но не этими же бабьими ручками он будет их мутузить? Если только целоваться кинется, а те опешат?
А если он, как говорила Марфа, оприходует их? Будет позор дружине. Но если уделает их ещё и при оружии — это позор вдвойне. По этому соображению он решил не усугублять пока непонятную ситуацию.
— Правила для всех едины, — наконец выдал он свой вердикт. — Один на один и без оружия.
— Жаль, — скривился Дима и, повернувшись к бойцам княжеской конницы, предложил: — Вы, робятки, вон тама за его спиной попаситесь покамест. Не разбредайтесь по вашим козлячьим делам. Придётся вас по очереди воспитывать. Хотя, — тут он сделал вид, что задумался, почёсывая свою куцую недобороду, — по ходу видно будет.
Командир пятёрки, что вышел первым, устало осклабился, посчитав пацана лишь шутом языкастым. Снял пояс с оружием. Стянул через голову кожаную броню вместе с рубахой. Сапог снимать не стал, пристально уставившись на обидчика. Тот, в отличие от него, совсем раздеваться не стал. Просто развернулся и отошёл на край помоста, оставляя ордынца с голым торсом в центре.
— Бой чести, — огласил поединок князь, вставая на трон ногами. — Без денег об заклад. Победитель решает судьбу побеждённого. Даю такое право. Бой!
А дальше началось такое… Даже не знаю, как назвать. Да, пожалуй, ни один из присутствующих на стадионе и в вип-ложе не смог бы обозвать это действо. Если только «безобразие». «Вопиющее безобразие». Дима не просто так отошёл на край помоста. Там был склон, и деревянный фальшпол поднимался над землёй больше чем на метр. Естественно, за ним никто не стоял, что создавало для Сычёва некую зону отчуждения. На всякий случай он ещё огляделся. Заглянул за край: не прячется ли кто под помостом. А затем, подманивая ладошкой, спокойно позвал бойца:
— Иди-ка, что скажу.
Ну тот и подошёл с явным намерением не столько выслушать, сколько избить обидчика до полусмерти. Вот только, подойдя ближе, резко сдулся. Руки повисли плетьми. Голова покаянно поникла. И он застыл перед Сычёвым в позе нагадившего щенка с прижатыми ушами. А Марфин зятюшка принялся ему что-то взбудораженно нашёптывать, размахиваясь руками, всем видом стыдя конского командира, разнося того в хвост и в гриву, как нашкодившего мальца.
Вокруг стояла мертвецкая тишина. Никто ничего понять не мог. Что происходит? А тут ещё пришлый возьми да залепи Касаю пощёчину. Да такую звонкую, что, наверное, и за стенами Кремля слышно было. А следом ордынцу и подзатыльник прилетел. После чего Дима взял его за ухо и, задрав, обратился к опешившим его подчинённым, что кучно стояли на противоположном крае помоста и хлопали вытаращенными глазами.
— Ну-ка, идите-ка ко мне, козлы вы безрогие.
Те переглянулись меж собой. Затем вчетвером уставились на князя, как бы спрашивая разрешения. Тот, ничего не понимая, кивнул. Ну те и подошли. А как подошли, Дима их всех выстроил рядком. Опустил на колени и что-то принялся им озверело нашёптывать, постоянно мечась от одного к другому, нахлёстывая их по мордасам и не забывая раздавать подзатыльники. Как только руку не отбил.
Продолжалось это избиение младенцев от силы пару минут. Нарушила эту идиллию Юлька-хохотушка. Она честно крепилась сколько могла, но не выдержала. Залилась таким заразным хохотом, что уже через несколько секунд гоготало всё поле, забитое московским народом. Даже князь с дружиной похохатывали.
— Завязывай с ними, сынок, — проявляя довольную весёлость, скомандовала Троица. — Хватит с них.
Дима глубоко вздохнул, заканчивая разнос с элементами воспитания, и, указав на высокий край помоста, скомандовал:
— Марш отсюда. Чтобы глаза мои вас больше не видели.
Ну те и попрыгали вниз, пускаясь в бега, пока не продолжили экзекуцию, оставив на помосте всё своё обмундирование с оружием.
Гвалт над полем стоял невообразимый. Народ радовался. Хоть и не понимал, по какому поводу. А для этого разве нужен повод? Это как в немом кино: герой упал, ему больно, а зрители ухохатываются.
Тем временем князь, воспользовавшись всеобщим весельем, метнулся к матёрой, что стояла с двумя умирающими от смеха девками, и с серьёзным лицом обратился к бабе:
— Марфа. Предлагаю торг.
— Что почём? — тоже резко перестала веселиться Матерь.
— Ты зе;мли просила на высоком берегу? — он указал рукой на Чертопо;лье, где вдалеке маячили Воробьёвы горы.
— Ну, — подтвердила Матерь.
— Он с колдуном в Сокольнических угодьях справится?
Троица выдержала паузу, как бы размышляя. После чего ответила:
— Справится. Но ни Коты;ра, ни его Любавку тебе не видать. Ни убивать, ни в полон не дам. Выгнать-выгонит, чтобы дорогу сюда забыли, и всё.
Матерь выговаривала условия жёстко и однозначно, давая понять, что торговаться не намерена. Калита; посверлил её несколько секунд взглядом, но согласился:
— Будь по-твоему. Только чтобы я забыл о нём раз и навсегда.
Глава 7. Социум проявляет двужопость во всех аспектах бытия, а не только в политике.
Вася, одетый в деревянный макинтош в виде колодок из сырого полена непонятной древесины, плотно зажавших шею и руки, зло вышагивал к месту расправы, безостановочно ругаясь на Машу, семенившую следом в таком же деревянном наряде.
— Ну вот что ты за человек? — разорялся Копейкин, не находя литературных слов и очень сильно стараясь не опуститься до мата, что значительно сковывало его мыслительный процесс и эмоционально выбешивало.
— Я тебя не брошу, — упрямо талдычила супруга, насупившись, как мышь на крупу. — Нормальные жёны идут за мужьями даже на казнь.
— Какая на хрен казнь, непутёвая ты жена декабриста? — неистово убивался приговорённый. — Меня Матерь послала. Значит, так нужно.
— Не ори на меня, мужлан! — не оставалась в долгу Маша, заводясь от его тупых претензий и переходя на повизгивание. — Заткнись и иди молча. Не беси.
— Ты кому рот затыкаешь, мышь аптечная? — дойдя до точки кипения, Копейкин резко развернулся, от чего конвоир, тянувший его за верёвку, упал и заскользил на пузе по траве следом за осуждённым.
Верзила, размотав ещё двух конвоиров, державших боковые верёвки, нахрапом развернулся к выводящей его из равновесия жене, хотел было уже наорать как следует, но не успел. Благоверная, состроив стервозную мордочку, только что руки на груди не сложила для общего антуража, придавила муженька легонечко стыдом, от которого тот захлебнулся набранным в лёгкие воздухом, приготовленным для праведного ора. Поперхнулся, закашлялся, и на этом инцидент был исчерпан.
К тому же сторожа, придя в себя от неожиданного валяния, повскакивали и принялись беспредельничать. Они разом заголосили в три глотки. Верёвки задёргали. А один, что шёл впереди, даже по дурости подскочил к осуждённому и хотел было приложить лиходея кулаком по зафиксированной в колодке роже, но преступник оказался проворней и пнул вертухая быстрее, чем тот что-либо сообразил. Прямо так: пяткой в грудину. Отчего тот вновь заскользил по траве, но на этот раз на спине. Даже руками замахал быстро-быстро, словно он на водной дорожке бассейна устанавливает очередной рекорд на короткой дистанции.
Через несколько секунд хоровых нецензурных угроз от сопровождающих порядок в этапировании восстановился с матом пополам. Конвой продолжил движение к сараю, до которого оставалось рукой подать.
— Это удар ниже пояса, — пробасил обиженный Вася вполголоса, но она его услышала.
— Прости. Но по-другому тебя было не успокоить, — также негромко ответила Маша, неожиданно почувствовав всю тяжесть бревна на горбу.
Странно, но пока они всю дорогу препирались, выбешивая друг друга, Синицына не чувствовала вес сковывающего приспособления, а тут как-то сразу что-то неимоверное навалилось на хрупкие девичьи плечи, словно кто спортивную штангу на шею узлом повязал. Аж ножки стали подкашиваться.
Дойдя до деревянной камеры смертников посреди чисто поля, кавалькада остановилась. Боковые ещё больше натянули Васины верёвки, боясь, что убивец взбрыкнёт. Впередиидущий же, напротив, поводок бросил и шустро принялся отпирать дверь сарая, с натугой вытягивая сверху и снизу по солидному брусу. Дверь открылась, верней, упала, и комитет по сопровождению принялся с натугой заволакивать приговорённого лиходея внутрь.
В сарай прошмыгнули один боковой и ведущий, затягивая Васю в тёмное помещение боком, ибо крылья колодок прямо пройти не позволяли. Затем, прокинув верёвки через балку в виде тёсаного бревна, подвесили смертника, привязав концы в самом низу стены. Причём подвесили так, что стоять можно было только на цыпочках.
Первое, на что Копейкин обратил внимание, ещё протискиваясь внутрь, сарай был набит висящими вонючими телами, как рыбы в коптильне. Причём экземпляры все как один были увесистые. Пять тел комплектности Ильи Муромца, то бишь побольше самого Копейкина. А из-за малого внутреннего объёма помещения тушки висели практически впритык друг к другу. Были бы руки свободны, то можно было бы дотянуться до впереди висевшего.
Когда подвешивали Васю, тишина в сарае стояла гробовая. А вот когда завели Машу, вонючие туловища как одно оживились, враз став говорливыми.
— Ух ты, — просипел смертник откуда-то из середины пачки, — баба!
— Э, служивый, — пробасил другой. — Будь добр. Предо мной повесь. Я хоть напоследок её ногами помацаю.
Дальше последовало хоровое ржание с последующими неудержимыми подколками.
— А чаво, Буй, ногами-то? Ах да, у тебя ж писюн ко;роток. Не достать.
Гогот со взаимными, и порой не очень безобидными высказываниями продолжался всё то время, пока новеньких привязывали. Машу действительно подвесили спиной к какому-то мужику, а вот Васю мордой к стенке. И не развернуться, чтобы плюнуть в кого-нибудь, так как боковые растяжки тоже привязали, растянув, как при распятии.
Наконец сарай погрузился в темноту. Окон в нём не было. Конвоиры дверь подняли и на два засова запечатали. Наступила тишина, которую тут же прервал истеричный вопль девушки:
— А ну ноги убрал, козёл.
Следом, сквозь тошнотворный гогот ожидающих смерть, послышалось надсадное сопение Синицыной, старающейся путём брыкания избавиться от захвата сзади.
— Да ладно тебе, красавица, — сипел смертник в порыве страсти, — всё едино подыхать. Расслабься. Дай хоть зад твой к своему передку прижать.
— А ну ноги убрал, (мат, характеризующий человека как последнюю скотину), — взревел разъярённый Вася, начиная дёргаться и замораживаться.
Копейкин планировал освобождение с наступлением темноты, но обстоятельства заставляли проделать это раньше времени. Он молился лишь о том, чтобы конвоиры, не успевшие далеко отойти, не вернулись. Тогда и их бы пришлось убивать, а это не позволило бы незаметно отсюда скрыться.
— А то чаво? — мерзко осклабился ножной насильник, не видя Васиных фокусов.
— А то через плечо в очо, — сдавленно проревел Копейкин, стараясь, чтобы прозвучало грозно, но тихо, при этом покрывая руки морозной синевой до предельных значений.
Дерево было сырое. Вася сразу на это обратил внимание. Свежак. К тому же верёвки, которыми связывали колодки, зачем-то предварительно смочили в жбане с водой. Ещё в момент надевания деревянного макинтоша Копейкин решил, что освобождаться будет не с помощью огня, ибо пламя и дым заметны издалека, а с помощью холода, в надежде так проморозить кандалы, что те полопаются.
Ледяная изморозь моментально покрыла дерево, расползаясь от рук. Древесина громко затрещала, раскалываясь. Но как только изморозь добралась до стягивающих колодки верёвок, те буквально рассыпались, опадая снежинками.
Упавшая нижняя часть колодки больно приложилась на босые ноги. Вася невнятно выругался себе под нос. Потоптался на месте, прихрамывая на обе конечности. Схватил обидевшую его деревяшку и со злостью зашвырнул в угол, чтобы не мешала. Только когда боль притупилась, обернулся к жене, которую в молчаливом ступоре бородатый бандюган за её спиной продолжал обхватывать грязными босыми ножищами.
Копейкин рывком подскочил к потерявшему берега; смертнику и от всей своей ментовской дури пробил тому в печень ледяным кулаком. Мужик резко выпустил шасси, как самолёт при посадке, и задёргался в предсмертной конвульсии. Алес капут. Изначально Вася планировал его отцепить от Маши этим ударом, а потом заморозить яйца до звенящих колокольчиков, но явно перестарался. Схватить холодом причиндалы мог, конечно, и у трупа, но какой в этом смысл?
После чего заморозил верёвку с одной стороны колодок у Маши, резко уняв САР-ключ и одной рукой подхватывая супругу, а второй ловя раскачивающуюся деревяшку. После чего аккуратно спустил её на травку.
Девушка обвила шею освободителю и зашептала на ухо:
— Не злись. Меня тоже Матерь с тобой послала. Нам обоим теперь нельзя в городе оставаться. Сарай этот ночью сгорит, она сказала, но это должно произойти не по твоей вине. Его кто-то должен сжечь без нас.
— Громо;вницы, — ответил ей в голос Вася, зло осматривая оставшуюся четвёрку. — А ты уверена, что нас не сожгут с ними заодно?
— Нам надо незаметно покинуть сарай, — продолжила шептать Маша. — Нас будут ждать на другом конце Девкиного поля, в том месте, про которое ты знаешь. Она так сказала.
— Понял, — наконец успокоился Копейкин, уводя супругу к входной двери, в которой наблюдались единственные в помещении щели и откуда тянуло свежим воздухом, потому что ещё и пяти минут не прошло, а Вася уже начал задыхаться от мерзкой вони смертников.
Он принялся внимательно осматривать преграду. По логике, это единственное место в сарае, через которое можно было его покинуть. Не промораживать же брёвна в стене. Замучаешься. Да к тому же Копейкин отчётливо почувствовал, что применение САР-ключа на максималках очень сильно делает его уставшим. И может так случиться, выморозив проход, сил убраться отсюда не останется.
— Э, братка, — раздался грубый бас с другого конца сарая. — Освободи меня, озолочу.
Но тут очухались все остальные, и начался бедлам, смысл которого было не сложно уловить. Всем этим приговорённым хотелось жить. Кто бы сомневался.
— К тому же мне дано задание на них поупражняться, — спокойно заявила Синицына, закатывая рукава и убирая волосы с лица. — Матерь велела этим убийцам женщин и детей перед смертью души подлатать.
И, отодвинув Копейкина, как передвижную статую, воздела руки и включила Стыд. Началась вторая часть «Марлизонского балета». Причём на этот раз не такая стройная, как все предыдущие с конским гоготом. Все четверо действительно как по команде завыли, вот только если трое рыдали, то последний — ревел благим матом. Как раненный обезумевший медведь, порываясь изо всех сил разломать деревянные колодки.
Он, пользуясь тем, что висел последним, дотянулся ногами до стены и, уперевшись в неё, отчаянно раздёргивал путы, которыми был распят к боковым стенам. А может, старался разломать кандалы и вырвать хотя бы одну из рук.
— Нелюдь, — спокойно проговорила Маша, похоже, даже не испугавшись взбесившегося зверя. — У нас могут быть проблемы. У него уже душа высохла. Я ничего с ним не смогу сделать.
Синицына была сама безмятежность. А вот Вася не на шутку испугался. То ли за психическое здоровье супруги, потому что поведение Маши было неадекватным для данной ситуации. То ли за то, что упырь вырвется. В таком состоянии он может и Копейкина заломать, несмотря на всё его техническое превосходство в рукоприкладстве. Было в бесноватости мужика нечто звериное, потустороннее.
— Притуши-ка лечебку, — попросил Вася, кладя руку на плечо супруги. — Я с ним разберусь, пока не вырвался. Этого надо давить в зародыше. А то если вырвется — проблем не оберёмся.
Маша выключила САР-ключ, внимательно осматривая остальных страдальцев. А они именно что страдали, переживая каждый не самые приятные моменты своей кровожадной жизни. Плакать закончили, но всё ещё пребывая в стадии внутреннего самокопания.
Вася тем временем, переступая через натянутые верёвки, вдоль стеночки добрался до нелюдя. Тот тоже перестал реветь. Он лишь шумно дышал, порыкивая при выдохе, бешенными глазами водя из стороны в сторону и, похоже, ничего не видя перед собой. Взгляд хоть и был наполнен яростью, но пустой. Будто искал, за что зацепиться, но не находил. Ногами он продолжал упираться в стену и сейчас напоминал «ужас, летящий на крыльях ночи». Наконец нелюдь увидел Копейкина и от одного взгляда возненавидел, как кровного врага, виноватого во всех его бедах.
Кулаки его сжались, и по колодкам заструилась кровь. Видимо, дёргаясь, он содрал кожу на запястьях. Зубы заскрежетали. Глаза стали чёрными. Хоть Вася и привык уже к сумраку сарая и достаточно чётко различал детали, но радужки у упыря точно не было. Зрачок во весь глаз.
— Вынь меня, — зашипел мужик, стараясь одним взглядом до смерти запугать обидчика, после чего в довесок последовала матерная композиция, говорившая, какой Вася плохой человек и что он с ним сделает.
Но, видимо посчитав это недостаточным, добавил:
— Или я тебя и твою сучку (очередная вставка мата, объясняющая предельно нехорошие последствия для них обоих).
— А вот это ты зря, паскуда, — ответно прошипел Копейкин и пятернёй, покрытой голубоватым сиянием, приложился на всю бородатую морду упыря.
Раздался душераздирающий вопль, который тут же прервался потерей сознания голосящего. Приговорённый к смерти обмяк и, отцепившись от стены, закачался боксёрской грушей. Его голова до самых мозгов, если они у него имелись, проморозилась насквозь, покрываясь инеем. Но палач, не удовлетворившись экзекуцией, припечатал ледяную ладонь под рёбра. А затем проломил замороженное тело вместе с хрустнувшей одеждой, протискивая внутрь туловища руку. Нащупал сердце и выдернул бурую ледышку из мерно покачивающегося трупа.
Вася находился в каком-то странном заторможенном состоянии. Ему было наплевать, что это всё же человек, а не манекен пластмассовый. Ну пусть даже не человек уже, но всё же живое существо, а он его лишил жизни, да ещё столь изуверским способом. Даже удивился себе, насколько, оказывается, он может быть хладнокровным убийцей. Даже когда в реальности приводил приговоры потерявшим человечность уголовникам, он не был столь безразличным к их смерти. А тут словно очерствел сразу всеми чувствами.
Его самоанализ прервал шелест падающего тела, и Вася, будто приходя в себя, резко обернулся. Швырнул замороженный орган в траву и кинулся на помощь Маше. Та лежала у двери бесформенным кулём, потеряв сознание. Но когда он до неё допрыгал через верёвки, от спешки цепляясь каждый раз ногой и чуть не падая, девушка пришла в себя и села, вытирая бледное и мокрое от пота лицо ладошкой.
— Прости, — подскочил Вася, вставая перед ней на колени и обнимая благоверную, — совсем забылся. Не надо было тебе такое видеть.
— Напротив, — тихо, без надрыва ответила ему Маша. — Именно за этим меня Троица и послала. Она утверждает, что я, как инквизитор, должна к этому привыкнуть. Мне надо научиться держать эмоции в узде. Когда надо — включать. Когда надо — выключать. Как ты. А это можно освоить, только насмотревшись всей этой мерзости по «самое не хочу». Я, как она выразилась, много плачу, потому что мало видела. Так что тебе не за что извиняться. Всё норм.
Девушка поднялась. Снова задвинула мужа за спину и продолжила душевно лечить убийц душераздирающим образом, памятуя, что лекарство априори должно быть горьким, иначе не подействует. Вася же снова занялся дверью, соображая, как же её открыть с наименьшими затратами, да и желательно не сломав.
Но тут со стороны поля послышался шумный гомон приближающихся людей. Вася припал к щели двери. К противоположному сараю, что стоял от них метрах в двадцати, подходила праздная ватага: шесть человек с мешками и корзинами, наполненными снедью, и два воина в кольчугах налегке, но при поясном оружии. Вроде как охранение, а вроде — халявные собутыльники.
Дверь противоположного сарая валялась на траве, и внутри, насколько Вася мог разглядеть, было пусто. И эта компания не спешила нырнуть в полутёмный сарай, расположившись прямо на входе, используя валявшуюся дверь в качестве стола, вокруг которого уже, судя по поведению, подвыпившие гуляки принялись рассаживаться прямо на траву.
Развязывались мешки, разгружались корзины. Вскоре импровизированный стол ломился от еды и выпивки. Компания принялась что-то праздновать. Определить повод не удавалось, так как все разговаривали одновременно, громко гогоча. Им было весело. Двое воинов без зазрения совести пристроились рядом, даже не снимая доспехов и не отстёгивая оружия. Появление этой компании показалось Васе абсолютно нелогичным. Он никак не мог объяснить себе этот загородный пикник.
— Это кто? — зашептала ему на ухо Маша, пристраиваясь у щели с противоположной стороны двери.
— Не знаю, — хмуро пробасил Копейкин, резко поняв, что в данный момент побег невозможен.
Он сполз на траву, уперевшись спиной на дверь. Маша пристроилась рядом. Молчали долго, каждый думая о своём, а заодно прислушиваясь к сторонним разговорам. Где-то через полчаса ситуация начала проявляться. Оказалось, что эти два сарая здесь были поставлены не просто так, а для развлечения Ивана Калиты; с его приближёнными и гостями. Денежные товарищи из Кремля бились об заклад и делали увесистые ставки: какой из двух сараев сгорит раньше.
Первый, где сидели приговорённые к смерти, или второй, куда больные азартом горожане шли по собственной воле. Если приговорённые к смерти выживут, то получат свободу. Если выживут вторые, то одним махом заработают себе на всю оставшуюся жизнь. Деньги на кону стояли большие, судя по их разговорам. И если для смертников это был последний шанс на жизнь, то для жадных до золота мужиков это была своеобразная разновидность лотереи. Всего-то требовалось: день пробухать, да ночь пьяными в дрова проспать. А там, Бог даст, с похмелья и награду дадут.
Только Вася прекрасно понимал, что сараи сгорят оба. Ничья у них тут будет. Он задался вопросом: «А в случае ничьей куда деньги с кона уйдут?» И тут же на него ответил: «Правильно. В казну князя». Да, у Ивана Калиты; бизнес был построен беспроигрышно. Это было своеобразным грабежом ближников, но узаконенным. Не хочешь — не ставь. Останешься с чем был. Но не поставишь — ссыкло;, неверующее в удачу. А как без неё в это лихое время жить? Да никак.
Копейкин, объяснив для себя все перипетии этого смертельного аттракциона, плюнул на бизнес-схемы Московского князя и, оглядев ещё живых и трупы, задумался о высоком. Наконец он обнял за плечи Машу, тоже о чём-то задумавшуюся, и тихо спросил:
— Маш, а что, по-твоему, есть человечность?
— Не знаю, — равнодушно ответила Синицына, пожав плечиками, но, выйдя из собственных размышлений, выдала предположение, первое, что пришло в голову: — Человечность, наверное, это то, что делает нас людьми.
Вася хмыкнул, расплываясь в улыбке и заглядывая супруге в лицо.
— Масло масленое, сыр сырный, а вода водянистая, — подытожил он.
Девушка подняла глазки на развеселившегося муженька и уверенно добавила:
— А ещё я где-то читала, что признак человечности — есть сомнение и нерешительность.
Улыбающийся Копейкин демонстративно медленно покачал головой.
— Это не человечность, Машунь, а слабость и отсутствие внутреннего стержня. Человек, который это написал, — говно в проруби, не имеющее своей позиции в жизни.
— Согласна, — горестно вздохнула суженная и положила ему голову на плечо.
Они опять помолчали, подумали. Но Копейкин, как бывший опер, а их, как известно, бывших не бывает, вновь вернул супружницу к теме допроса.
— А всё-таки, в чём ты видишь человечность? Хорошо у тебя есть Стыд, с помощью которого ты безошибочно можешь установить, является ли человек ещё человеком или он уже просто его биологическая оболочка, растерявшая человечность как свойство. В общем-то это читерство, конечно. А как без волшебных костылей это установить?
Маша задумалась, и достаточно надолго. Вася её не дёргал, давая супруге прийти к самостоятельному решению. После долгих размышлений она, наконец, выдала очередное предположение:
— Может быть, в основе человечности лежит нравственность?
Вася вновь хмыкнул, продолжив допрос.
— Замечательно. А ты можешь объяснить, что это такое?
— Не знаю, — уже злясь, буркнула она, одним тоном выражая недовольство его допросом, показывая, что это начинает ей надоедать.
— В основе понятия «нравственность» лежит слово «нравится», — принялся успокаивать её Копейкин, поглаживая по плечику. — Это система ценностей, основанная на восприятии добра и зла, которая определяет, что человек считает правильным или неправильным в поведении людей.
— Но все люди разные, — указала на противоречие Маша.
— Вот и я об этом же, — согласился с ней Вася. — На цвет и вкус все фломастеры разные. У каждого своё и только своё понимание, что правильно и что неправильно. И как по этим критериям можно определить человечность? Получается, что нравственность у каждого своя. Она есть и у человека, и у нелюдя. Прикинь, но нелюдю тоже не чуждо понимание «нравится — не нравится».
— Но у человечества есть общепринятая мораль, в конце концов, — начала заводиться Синицына, — как неписанные законы всеобщего сосуществования разных людей.
— Ты не поверишь, — съехидничал Копейкин, — но в человеческой цивилизации на данный момент целая куча моралей, не похожих друг на друга. А в основе той, про которую ты говоришь, называемой христианской, лежат скрижали Моисея с десятью заповедями. Им чуть больше трёх тысяч лет. А современные люди появились в Африке около трёхсот тысяч лет. Что, до этого времени они не были людьми? А остальные народы, не христианские, они что, тоже нелюди?
— Ну не знаю, — сдалась наконец Маша. — Если ты такой умный, то просвети бедную девушку. Я же вижу, что ты знаешь ответ.
— Ответа, наверное, не знает никто, — начал Вася излагать свою точку зрения. — Но, по крайней мере, у меня есть чёткая позиция, которой я руководствуюсь. Некоторые учёные, и я с ними согласен, считают, что лысая обезьяна стала человеком, когда стала делиться с себе подобными едой.
— В смысле? — не поняла Маша, заразившись от мужа этим вопросом-паразитом. — А при чём тут еда?
— В прямом, — вновь погладил он её по плечику, мол, успокойся и послушай внимательно умного мужа, глупая женщина. — Приматы как вид едой друг с другом не делятся. Они живут по принципу, что захапал, то моё. А вот лысые обезьяны в один из голодных годов стали друг друга подкармливать, что позволило выжить всему поголовью. Поэтому первое качество человечности — это способность делиться. А это, в свою очередь, сформировалось на способности сопереживать голодному.
— Но этот же с тобой тоже хотел поделиться, — указала она на замороженного с дырой в груди, но уже слегка оттаявшего покойника.
— А ты ему поверила?
— Нет, конечно.
— А я так тем более, — самодовольно пробасил Вася. — В подобной ситуации все готовы обещать золотые горы. Вот только обещать и сделать, как правило, краями не сходятся. Ну да бог с этим. Второе качество, выделяющее человека из сонма животных, — это сознательное размножение. Не просто трахаться, когда приспичило, например, под воздействием течки, как большинство животных, или заниматься сексом постоянно, потому что это порождает приятные ощущения. Человечность определяется сознательностью заведения потомства, как забота о будущем человечества.
— Ну ты прям замахнулся, — хихикнула Маша. — Тебя послушать, так все без исключения должны рожать по графику ООН. А у нас в большинстве случаев либо залетают по дурости, либо оно само собой происходит. Беременеть по графику как-то не получается, Вася.
— Я не о графике, — прервал её ехидство Копейкин, — а о сознательном заведении детей. Вот аборт — это бесчеловечность. Безудержная и неосознанная плодовитость, без оглядки на возможность вырастить и воспитать детей людьми — тоже. Кроличья плодовитость уже сама по себе говорит об отсутствии осознанности и рассудочной деятельности родителей. Единственно, что они сознательно делают, так это отказываются от контрацепции. Многодетные семьи — благо, но и этому есть разумный предел. Они же детей строгают несознательно, а потому что так получается. Муж жену регулярно трахает, чуть ли не каждую ночь, не отдавая себе отчёт о последствиях, а она постоянно рожает, потому что ни отказать мужу не может, ни предохраняться не хочет.
— Ладно, всё, успокойся, — прервала не на шутку разошедшегося супруга Маша. — Я поняла. Не заводись.
Копейкин с удовольствием успокоился, потому что эта тема его самого раздражала и разобраться в ней однозначно у него не получалось. Он с лёгкостью продолжил дальше разглагольствовать на тему человечности:
— И третье качество — это способность думать о других, а не за других, как это у нас часто происходит.
— Опять не поняла, — замотала головой Синицына, требуя разъяснений.
На что Вася хитро улыбнулся и с подковыркой уколол:
— Очень часто в семьях жена думает не о муже, а за мужа, указывая, что он должен и чего не должен.
— Как будто наоборот не бывает, — хмыкнула Маша и заёрзала в его объятиях, порываясь вырваться.
— И наоборот бывает, — согласился с ней муж. — Ты просто не дала мне договорить, — он пресёк её порыв освободиться от объятий и продолжил: — Родители думают за детей, полагая, что лучше знают, что для них лучше. Государство думает за своих граждан, полагая их тупыми и несмышлёными, неспособными без него, любимого, прожить. То есть все вокруг так или иначе думают «за», а не «о». Понимаешь, о чём я?
— Какой ты у меня умный, — съехидничала Синицына, вновь пристраиваясь к нему на плечо. — То есть, по-твоему, думать «за» — это бесчеловечно?
— Это не отвечает понятию человечности, — поправил Вася. — Вот думать о других — это человечность. А думать за других — это эгоистичное скотство.
— А государство разве может быть «эгоистичным скотством»?
— Государство — эгоист по определению. Его в первую очередь интересует государственность, а не человечность. Целостность границ, собираемость налогов и так далее.
— Вася, — тяжело выдохнула Маша, показывая, что уже устала от его словоблудия, — откуда у тебя в голове всё это намешалось?
— Просто я уже давно задался этим вопросом, — не обратив внимания на скепсис жены, с гордостью ответил Копейкин, даже капельку зазнавшись. — Я досконально изучал этот вопрос. Мне же надо было иметь понимание, когда тот или иной упырь переступил границу невозврата. Можно его ещё вернуть к человеческому облику, даже если вреда от него больше, чем пользы, или уже поздно, и нелюдя следует уничтожить, как больную особь.
— А я не смогу, как ты, убивать, — неожиданно робко вклинилась в его браваду Маша. — Мне даже нелюдей жалко, хотя понимаю, что без хирургического вмешательства здесь никак.
— А от тебя этого и не требуется, — он в очередной раз принялся наглаживать её плечико. — Ты — душевный доктор. Вот и лечи души. Ты, говоря медицинской терминологией, — терапевт. А я — хирург.
— И из всего этого вытекает, что человечность — это душевность, — неожиданно заявила Синицына. — Способность человека к социальному сопереживанию. А основой души является стыд. Значит, человечность — это человек стыдливый.
— О как, — изумился её выводам Копейкин, крепко задумавшись. — А вот с этой стороны я как-то проблему не рассматривал. Знаешь, а ведь ты права. Причём права на сто процентов. Это даже твоё колдовство подтверждает. Человек теряет всякую человечность при никчёмности души.
Они просидели за разговорами до самого вечера, и только когда стало смеркаться, праздник напротив угомонился. Начались пьяные прощания. Обнимались, целовались, пили на посошок. В конечном итоге шестеро гражданских, путаясь в собственных ногах, ввалились в сарай и вповалку разбросали туловища на траве.
А вот их охрана, тоже, между прочим, еле стоя; на ногах, с трудом подняла дверь, ссыпав остатки еды прямо в сарай, и мучительно долго запирала их на засовы. Только закончив столь сложный процесс, вояки обнялись и отправились в сторону города. Даже скорее не обнялись, а просто поковыляли, держась друг за дружку.
— Фу, — облегчённо выдохнул Вася, — наконец-то эта пьянка закончилась. Я уж думал, они тут до глубокой ночи сидеть будут.
Дождавшись, когда служивые уйдут подальше, Копейкин, ещё раз ощупав дверь и наплевав на всякую конспирацию, решил заморозить её целиком, а затем ударом разрушить, но не успел. Яркая вспышка света озарила внутренности сарая, словно кто-то светошумовую, но бесшумную гранату закинул. На мгновение он даже ослеп, хотя и не смотрел в сторону источника света.
Инстинктивно рухнул на землю, прикрывая собой Машу и буквально вжимая её в дверь. А когда глаза опомнились от перенесённого шока и хоть что-то начали различать, то их хозяин замер в ужасе. Полыхал торец сарая. Тот самый, возле которого он когда-то был привязан. А на фоне адского пламени стояла довольная собой голая девица, примерно Машиного роста. Радости её не было предела.
Только после того, как Вася разглядел Громо;вницу, заскочившую сквозь бревенчатую стену к ним в гости, у него заработал слух, и он с удивлением услышал душераздирающие вопли смертников, оставшейся висеть, как рыбы в коптильне. Они визжали. Здоровенные мужики визжали похлеще баб.
Девица улыбнулась ещё шире, разводя руки в стороны, и с радостным, осчастливленным видом побежала сквозь висящих туш, моментально обращая их в пепел. Только головы, зажатые колодками, оказались выше её роста, поочерёдно отваливались и спелыми плодами падали в траву, не успев сгореть.
Когда Громо;вница, пробежав сарай насквозь, выскочила через противоположный торец, прожигая по ходу его колдовским огнём, Копейкин словно опомнился. Он вскочил, хватая жену за руку, и с воплем «Бежим!» кинулся в уже прогоревший и, по сути, отсутствующий торец сарая, через который она заявилась.
Сначала парочка бежала по освещённому двумя огромными кострами полю, не разнимая рук. Сараи, несмотря на сырость древесины, полыхали, словно пересушенная солома. Убегали они в другую сторону от города, и даже если за этой вакханалией кто-то и наблюдал со стороны кремля, то за языками пламени, взметающимися до небес, и клубов дыма заметить их было невозможно. Никто из Облачных Дев за ними не последовал. Никто их не стал догонять.
Затем бежать стало тяжелее. Несколько раз Вася обо что-то спотыкался. Маша три раза падала, пока не сообразила задрать подол сарафана до пупа, светя прелестями. Не видно было под ногами ни черта. Поэтому, в очередной раз оглянувшись и не заметив погони, парочка перешла на быстрый шаг, расцепившись.
Колдовское пламя, быстро сожрав всё изнутри, погасло. Стало совсем темно. Несмотря на то, что светящихся развратниц за спинами беглецов не наблюдалось, Вася не расслаблялся, не сбавляя шага и постоянно крутя головой, как зеркалом радара. Необходимо было не только вовремя обнаружить опасность, но и на скорости умудриться ориентироваться на местности.
Со слов Маши, им требовалось добраться до Храма Прибытия Зелёного Спектра. Того самого холма, с которого начались его приключения в этом мире. Но он плохо знал Хамовники, хотя, где примерно должен быть стадион «Лужники» и Новодевичий монастырь, догадывался.
— Куда мы бежим? — задыхаясь от быстрой ходьбы после бега, поинтересовалась супруга.
— В район Новодевичьего монастыря. Там за ним холм один есть. Вот туда нам и надо.
— Тогда надо взять правее, — скомандовала Маша, всяко лучше муженька ориентируясь на местности.
Как ни странно, но добрались они до холма без приключений. Не считать же за приключения ободранные колени, сбитые от падения ладони и саднящий локоть. А там их ожидал сюрприз в качестве сидящей на траве довольной до безобразия Троицы.
Глава 8. Против лома нет приёма, кроме пункта приёма металлолома.
Продала Матерь Диму со всеми потрохами. Юлю за потроха считать было бы кощунством, но и её вместе с ним.
— Значится так, — заявила Троица парочке счастливых молодожёнов, отведя их в сторонку. — Ступайте в Сокольническу рощу. Найдите колдуна Коты;ра и ласково попросите пня замшелого вертаться до дому в его сраный Ростов. Молвите ему тупому, мол, рано он припёрся. Пущай объявится, когда молва пройдёт, что душу Ваньки-Кошелька прибрали на тот свет. Самого; старого пердуна с его ручной Любавой не обижать. Припугнуть — можно. Но калечить и тем более умерщвлять, — не сметь. Сотворите чаво, лично отомщу.
— Мля, — только и успел выдавить из себя Дима, до того, как всем телом пошёл волной от смачного подзатыльника.
Лебедеву её «отомщу» даже не покоробило. Стояла, лыбилась, словно ей Матерь анекдот рассказывает, а не угрожает жуткой расправой с инвалидными последствиями.
— Избушку его на курьих ножках — сожгите, — продолжила инструктировать Троица. — Да лес мене тама не спалите, ироды. За каждо древо спрошу. Роща тама непроста;, а заповедна.
— А если нечаянно что сгорит? — всё с той же лучезарной улыбкой девки недалёкой поинтересовалась Юля.
— За нечаянно бьют отчаянно, — зло зыркнула на неё Матерь. — Тама у их избы пруд бобры заха;тили. Ведро в зубы и бегом. Одной ручкой жжёшь, другой тушишь. Чаво тебе, бестолковке, непонятно?
— Всё понятно, — не прекращая улыбаться, кивнула ближница, — я жгу, он тушит.
И она некультурно ткнула пальчиком в Диму, за что тут же получила затрещину от Троицы.
— Ты мене тута покомандуй ащё над мужиком.
— Правильно, Матерь, так её, — не удержался молодой человек от колкости, за что огрёб очередную оплеуху от Всемогущего Элемента Планетарного Разума.
— А ты позубоскаль мене ащё на жану свою.
Дима почесал затылок и задумчиво сделал вывод из воспитательного приступа Троицы.
— Да, — протянул он. — Тяжела ты, жизнь супружеская.
— А где нам их там искать? — перестав улыбаться после затрещины и став серьёзной, спросила Юля. — Сокольники — лес большой. Не заблудиться бы.
— Я ж тебе малоумной чётко толкую, — недовольно принялась Матерь вдалбливать дуре, прости Господи. — Пруды тама, бобровыми хатками перекрыты. Котыр их как кур разводит. И сам как бобёр, только без зубов, но с бородой до пояса.
— Оленьи пруды, что ли? — предположил Дима.
— Ну что ты за дурня така? — всплеснула руками инструкторша. — Оленьи — с того краю, — и она махнула рукой в сторону, словно они не у Кремля стоят, а посреди Сокольников. — А эти лывы и в ваше время стоят. Только в ваше они дамбами перекрыты, а в энто — бобрами.
— А-а, — озарило пониманием Сычёва, — знаю, о каких прудах речь идёт. Это те, что к железной дороге на Мытищи ближе?
— Они, — согласно кивнула Троица, махнув рукой, мол, пусть будут ими, раз по-другому не понимаешь, после чего продолжила наставлять. — Да там и схоронитесь. Нельзя вам в город вертаться.
— Понял. Когда выступать? — поинтересовался Дима, заправляя рубаху за пояс.
— Да прям вон по той дороге и ступайте. Чаво сиськи мять? — кивнула Матерь головой вдоль Неглинки. — Вокурат к обеду управитесь. У него, прохвоста, и сотрапезничаете. Вот только идти-идите, да оглядывайтесь. Ваня наш на твою Юлу, вертихвостку, глаз положил. А значит: тебе по пути стрелу в спину, а её в мешок да на сеновал.
— Замучается, — ехидно огрызнулась Лебедева, расплываясь в хищной улыбке.
— Что замучается? — обидчиво спросил Дима, делая жалостливую моську.
— Меня в мешок засовывать, — как непонятливому припечатала та.
— А мне стрелу в спину, — продолжил канючить муженёк. — Меня тебе не жалко?
И сделался таким несчастным и безответно влюблённым, как плаксивый Пьеро из «Буратино». Лебедева широко улыбнулась и продолжила издеваться над супругом, играющим роль жалкого подкаблучника.
— Не бойся, милый. Я тебе спину прикрою.
— Как?
— Сяду на горб. Ручками-ножками обхвачу, и ты меня понесёшь. И мне ноги не бить, и у тебя спина прикрытая.
И она самозабвенно расхохоталась, да так, что даже очередная затрещина от Троицы не успокоила, хотя и увернуться не смогла, а старалась.
Наконец парочка, взявшись за ручки, как в детском саду учили, и попрощавшись с Матерью с поклоном до земли, зашагала по указанной дороге.
— Слышь, Сычёв, — прошептала Лебедева, как только они обогнули деревянный помост, — а почему все на нас так странно пялятся?
— А ты видишь кого-нибудь в окружении, так же как мы держащимися за руки? — вполголоса вопросом на вопрос ответил он. — Бабы завидуют. Мужики по простоте душевной думают, что ты ослепла от моей красоты, вот и приходится мне тебя за руку тащить. А то ж ни черта под собственным носом не видишь от моей лучезарности.
Юля несильно хлопнула его по плечу, состроив обиженную рожицу.
— А вот теперь бабы вообще от зависти в осадок выпали, а до мужиков наконец дошло, что это я ослеп, а ты моим поводырём подрабатываешь.
Она попыталась высвободить руку, но Дима не дал.
— Не вздумай, — резко посерьёзнел он. — Этот ничего, казалось бы, незначащий телесный контакт на самом деле вещь очень серьёзная. Для мужчины он означает, что женщина не против этот контакт усугубить. Для женщины: пока держишь мужика — он твой. Лишила его телесного контакта — считай, выбросила. А выброшенный мужик — мужик ничейный. В какую сторону член в трусах перевесит, туда и вираж закладывает, пока какая другая не перехватит за руку или за что другое.
— Кобель, — беззлобно, с улыбкой констатировала очевидное Юля.
— Я не кобель, — не согласился с ней Дима. — Я самец. Кобели за сучкой бегают, под хвостом до дыр занюхивают. Пока сучка не захочет — кобель не вскочит. А я самец. Схватил зубами за холку, прижал к кровати: нравится — не нравится — получи оргазм, красавица.
Так и шлёпали они, весело зубоскаля и держась за руки вдоль Неглинки до большого болота у другого края Кремлёвской стены. На том месте в их время вроде как Большой театр стоит. Дима тогда ещё осмотрелся вокруг и подумал: от болота с плавающим говном до лебединого озера — осушить, заасфальтировать да пафосный храм культуры выстроить. А то, что и в их время по асфальту тоже всякое говно будет ползать, так для этого у их мэра поливальные машины имеются.
Перед болотом свернули на широкую дорогу, вроде как будущая Тверская, и двинули в гору, но поднявшись — замешкались. А причиной стал резной столб, вокруг которого хороводили не то шаманы, не то жрецы, но скорее нечто среднее. В общем, посередь Москвы, уже крещёной к этому времени, блудили явно языческое непотребство мутные личности. Причём не хоронясь, а напоказ. Да на высокой горке, с которой внутренности Кремля просматривались как на ладони.
Народ вокруг толпился. Одет нарядно. Видимо, праздник у них какой-то был. По массовости это мероприятие, конечно, уступало княжеской гулянке с кулачными боями. Тут их было всего пару десятков. Но сам факт!
Дима с Юлей остановились, удивлёнными взглядами рассматривая это языческое безобразие, отчего не заметили, как к ним со спины подъехал всадник. Конь явно обученный, подкрадывался тихо, как кошка. После чего верховой, не мудрствуя лукаво, схватил Лебедеву за косы, отрывая от Сычёва. Лихо закинул её поперёк седла и дал пятки в бок скакуну. Тот лихо скакнул аж два раза и сложился под ним лапками к брюху, как таракан от зажигалки. Следом скрючился и сам всадник, приняв уже на земле позу эмбриона.
Только взбесившаяся Лебедева, отлетев по инерции и не очень удачно сгруппировавшись при приземлении, вскочила, прихрамывая, и, доковыляв в три притопа, оседлала этого жалкого представителя киднеппинга. Вцепилась в волосы обездвиженного, а может быть, уже и дохлого мужика, и принялась долбить его башкой о землю, что-то шипя по-змеиному.
— Брэк, брэк! — заголосил подоспевший Дима, принимаясь оттаскивать суженую от праведного линчевания. — Прибьёшь ещё ненароком. Тогда нас, как Васютку, в колодки определят и отправят не в лес гулять, а в поле гореть.
Взъерошенная и мокрая от усердия супруга перестала колотить землю московскую головой обидчика, но скорее не потому, что мужа послушала, а потому что устала. Поднялась, тяжело дыша. Отряхнула руки. Убрала пряди волос с мокрого лба. И только тут Дима обратил внимание на толпу, что молча стояла и недобро пялилась на процесс избиения княжьего человека. А может, обиделись, что посередь их великого праздника непотребство устроили, да ещё с бабьим рукоприкладством. Вот у них на лбах так и было написано: «Срамно-то как».
Сычёв, недолго думая, развёл руки, надел на лицо маску скорбящей печали и придушил язычников праздничным стыдом, чтобы помучились от грехов своих, непомерно за жизнь накопленных. Стыдно стало всем без исключения, считая ряженных отправителей культа, и даже самому; деревянному идолу. Ну, про идола, может, Диме и показалось.
Юля тем временем несколько успокоилась, отдышалась и проверила пульс у лиходея. Тот оказался жив, что успокоило. Если уж шею при падении не свернул, то его башке её удары о землю, как щелбаны; ребёнка. Он, парализованный током, и не заметил. Может даже, наоборот, за реанимацию воспринял. Глядишь, без внутричерепного массажа и сердце бы встало.
Бросив на произвол судьбы и лежащих коня с наездником, и стоящих на коленях язычников, парочка, отряхнувшись и взявшись обратно за руки, направилась дальше, на выход из города. Больше их никто не донимал, и они ни до кого не докапывались.
Их не удивил тот факт, что город, примерно по линии Садового кольца, был обнесён самой настоящей крепостной стеной, построенной из говна и палок. То есть из брёвен и земли с глиной. Массивные ворота — настежь, хотя и при четырёх охранниках, которые, на удивление, даже слова не сказали при их фееричном проходе. Только молча пялились, как на невидаль.
У бравых мужичков вот даже вопроса не возникло: куда это парочка налегке, да ещё пешком отправилась, держась друг за дружку. Причём парень нарядный весь, а девка, словно кто по земле валял. Мысли у стражников были в одном направлении — в похабном.
Выйдя за ворота и не останавливаясь, Дима принялся осматривать лес вдалеке. По прямой наискосок идти было не с руки. Справа и слева от дороги — возделанные поля. Было видно, что росло здесь что-то культурно посаженное, но что конкретно, Дима определить не смог. Не агроном ни разу. Оставалась надежда, что где-то дальше по конно-тележной трассе имеется либо съезд в сторону леса, либо проход.
Так оно и оказалось. Пройдя по дороге с километр, а может и чуть больше, от основной магистрали на Тверь, или, скорее, на Сергиев Посад с Переяславлем-Залесским, как раз в нужном направлении уходила широкая тропа. Доро;гой это было назвать сложно. Телега, может быть, и проехала бы, но двум никак не разминуться.
Штурмовая группа для устрашения колдуна, состоящая из Димы-ловеласа и его сексапильной жёнушки, до смерти не любящей насильников, переглянулись, взаимно улыбнулись друг другу в предвкушении занятного развлечения и направились к Сокольнической роще.
Несмотря на то, что у обоих всю дорогу рот не закрывался, в итоге не договорились ни до чего, потому что пустомелили бестолку, ни о чём. Хи-хи, ха-ха, поцелуйчики с обнимашками на ходу. Тфу, Матерь их не видела. Прибила бы.
А вот дойдя до лесного массива, примолкли, потому что распарились на жаре. Пить хотелось. Стало не до разговоров. А ведь даже не додумались ничего с собой взять, туристы хреновы. Правда, войдя под своды деревьев, стало полегче, но тень жажду не утоляла.
Дорога шла дальше в чащу, но им туда было не надо. Озерцо с последующей цепью запруд, насколько Дима помнил, должно было быть где-то с края рощи. Ну или, по крайней мере, недалеко от края. Поэтому, сойдя с изрытой лошадьми, как кротами, тропы, они углубились в лес, который совсем не походил на парковый: кусты непролазные, бурелом вповалку и грёбаный малинник на каждом шагу. Колючий, сволочь, но с ягодами. На нём и тормозили то и дело. Малиной не напьёшься, не наешься, но и то и другое заглушить до поры до времени получилось.
Дима, пробираясь по дебрям, прибывал настороже. Ему мерещился то медведь, то волк, то ревнивый лось с кустистыми рогами, что ему лосиха наставила. Юля постоянно чесалась и теребила волосы пальцами, как гребёнками, при этом каждый раз передёргиваясь, как от чего-то мерзкого. Она больше всего боялась клещей, вонючих клопов и прочей мелкой живности. В общем, её раздражали мандавошки, пауки, сороконожки, а на медведей с лосями ей было навалить большую кучу… песка и щебня.
Через сотню метров они вышли на поляну и замерли. Прогонялы колдунов ожидали, наверное, чего угодно, но только не то, что перед ними предстало. На свободном от деревьев и кустов месте у костра обосновалась группа бородато-мохнатых особей бомжовой наружности. Было их больше десятка. Разных по комплектности и обмундирования в виде поизносившихся лохмотьев. На пару здоровых, как Копейкин, приходилась пара Диминого телосложения, а остальные мелкие. То ли молодняк подростковый, то ли по жизни не выросли. По рожам было не понять, так как все одинаково узорно вымазанные, словно киношный спецназ в джунглях Вьетнама.
Лесные обитатели, услышав горе-путешественников, ломившихся по лесу, будто городские в метрополитене, ничего под ногами не видящие, ещё загодя напряглись, похватав колья с дубинами. В данный момент аборигены все как один выстроились в шеренгу, уподобляясь почётному караулу. Только красной ковровой дорожки не хватало. Каково же было их удивление, когда из кустов выбралась молодая и бестолковая парочка, решившая уединиться в глухом лесу, куда сам князь без дружины нос не суёт, а тут — на тебе.
Из всего сонма разумно-неразумных, присутствующих на торжественной встрече, самым сообразительным оказался Сычёв. Он мило улыбнулся представителям подмосковного леса. Затем подмигнул напрягшейся Лебедевой и заговорщицки похвастал:
— Глянь, что умею.
С этими словами он развёл руки в стороны и включил САР-ключ Похоти, сворованный у Громо;вниц, но ещё ни разу не пользованный. Ему было жутко любопытно его воздействие на других, а тут такой случай подвернулся.
То, что бомжи-лиходеи пустят слюни, было ожидаемо. То, что у конченных импотентов, уже забывших, как это делается, проснётся зов природы на размножение, — тоже. Но вот то, что произошло дальше, Дима даже предположить не мог. Ибо до этой стадии сам не дошёл, так как перехватил у девок управление до того, как.
Лохмато-бородатые, чумазо-одичавшие мужики побросали орудия грабежа и лихорадочно принялись… раздеваться. Полностью. Мля. На это без слёз было невозможно смотреть. Худыми и дохлыми оказались все, несмотря на первоначальную внешнюю упитанность. Здоровыми их делали лохмотья, навешанные на доходяжные тела, как листы на капусте. Глаза бешеные, беззубые рты распахнутые, письки торчком. Ужас.
Лебедева, изначально напуганная лесной бандой, тоже, подражая аборигенам, глаза выкатила, челюсть отвесила, отчего лицо её стало неестественно вытянутым. И руки, приготовленные для атаки, безвольно опустила, как и плечи. Отчего лебединая шея ещё больше вытянулась. Дима был доволен. Голожопое шоу эрегированных мужиков удалось на славу и произвело на супругу неизгладимое впечатление.
Но это, как оказалось, были ещё цветочки. Как только эти уроды разнагешались, то вместо того, чтобы броситься на цель вожделения, они, ублюдки, принялись… мастурбировать. Лысого гонять, мля! Средь бела дня на свежем воздухе под софитом небесного светила! Вот это уже супруге не понравилось. Её чуть не стошнило.
— Фу, Ди, — с отвращением выкрикнула она, отворачиваясь, — прекрати немедленно. Меня сейчас вырвет.
Сычёв хоть и скривился от противности, но ему очень хотелось досмотреть порноролик до конца. Интересно же было узнать, чем это всё в итоге закончится. Он же ещё ни разу не применял эту способность, тем более на таком податливом материале. Но, с другой стороны, если женщина просит не шубу с мобильником, то можно и прислушаться.
Он унял САР-ключ Похоти и заменил его Всепожирающим Стыдом. В данной ситуации ему показалось это логично. Лихие бомжи попадали в траву на колени. Кто-то заплакал, запричитал, размазывая грязь на лице. Кто-то принялся откручивать у себя святой отросток, обвиняя его во всех грехах. Но тут произошла очередная непредвиденность. Один из лесных братков, не самый здоровый, но и не самый дохлый, эдакий жилистый самец средних лет, неожиданно озверел и с неимоверной скоростью кинулся на Диму, протягивая к нему руки, словно оголодавший зомби.
Сычёв от неожиданности оцепенел, открыв рот. Стыд слетел. В результате чего бегущий дёрнулся, словно споткнулся, и тут же ему в грудину со стороны сердца влетел яркий росчерк шаровой молнии. Напарница, а теперь и законная жена, отработала на автомате. Вполне возможно, что спасая мужу жизнь, пусть и виртуальную. Электрический заряд не только прожёг в упыре дыру, но и отбросил труп в сторону, как порыв ветра картонку.
У Димы на лбу выступила предательская испарина, которую он постарался незаметно смахнуть, переводя взгляд с голого покойника с дырой в груди на его спрятавшихся в траве соратников по бандитскому бизнесу.
— Быстро соскочили, — рявкнул на них Сычёв, — и бегом отсюда.
Трава не пошевелилась.
— Бегом, я сказал! — заорал он что было мочи на непонятливых аборигенов.
Вот это подействовало. Остатки банды подорвались, как спринтеры на беговой дорожке. Даже забыв про одежду. Несколько секунд, и их белые задницы скрылись в чаще. А Дима задумчиво уставился на убиенного.
— Испугался? — тихо, ласково, но неожиданно спросила подошедшая за спину Юля.
— Нет, — соврал Сычёв. — Я о другом задумался. Юль, а каково это — убивать людей? Я бы не смог. Нет, если бы приспичило, то убил бы в качестве самообороны. Может быть. Но так хладнокровно, как ты, — вряд ли. Это, наверное, какое-то особое качество человека, которое не у всех имеется?
— Наверное, — пожала плечиками Лебедева. — Ты знаешь, я на этот счёт много думала. С самого своего первого раза, когда сожгла насильников. София тогда ещё удивилась устойчивости моей психики.
— Удивилась? — изумился Дима, поворачиваясь к супруге. — Удивить Космический Разум — дорогого стоит. Для них это как медаль получить. Это пусть и мелкий, но шажок в их развитии. И они за это на что угодно пойдут.
— Почему? — опешила Юля, не понимая логики.
— Потому что удивиться — значит не предвидеть, — улыбнувшись, пояснил Дима. — А для них «не предвидеть» — нонсенс. Что-то выходящее за рамки. А значит, что-то новое, неизвестное, и его познание повышает развитие.
— Понятно, — потупилась девушка и, кивнув на труп, продолжила: — А по поводу этого: он не человек — он нелюдь. Зараза, убивающая нормальных людей. Для меня он как особо опасное инфекционное заболевание, от которого я оберегаю остальных, вырезая гнойник самым безжалостным образом. Я как медик прекрасно знаю, что инфекцию следует зачищать как следует, с запасом. И не миндальничая при этом. Дёрнется в нерешительности рука со скальпелем, пожалев, считай, зараза расползлась, похоронив здоровое.
— А как же неприязнь смертной казни в цивилизованном обществе?
— А как же цивилизованные войны с миллионами убитыми? Причём не нелюдей, а нормальных людей.
— Ну, это другое.
— Я тебя умоляю, — неожиданно развеселилась Лебедева. — Сычёв, ты когда успел стать либералом? Что-то я раньше за тобой этого не замечала. Это твоё либеральное «ну, это другое» сродни нашему женскому «ой, всё», когда прижимают элементарной логикой.
Дима возмутился, словно супруга его только что обидно обозвала.
— Я не либерал. И не надо меня воспитывать. Я просто хочу в этом разобраться. Мне это надо. Понимаешь? Когда я убивал дэва, во мне клокотали эмоции, а это, как я понимаю, недопустимо. Инквизитор, как чекист, должен быть с холодной головой и чистыми руками.
— Про горячее сердце забыл.
— Не забыл, а опустил сознательно.
— А когда это ты убивал дэва, и кто это вообще такой? — резко сменила она тему, когда до неё дошло то, в чём он признался.
— Да было дело, — отмахнулся Дима с выражением на лице, будто вспомнил нечто неприятное. — В общем-то, я даже не убивал, а опускал его по иерархической лестнице. Хотя для него, наверное, лучше бы совсем убил. Они за каждую ступеньку там грызутся, только перья летят.
— Так кто такой дэв? Я с восточной эзотерикой плохо знакома, — не успокаивалась Юля.
— Да какой восточной? Обычный ангел. Страж предела на том свете. Просто он действительно внешне был похож на Джина из «Лампы Алладина». Откормился, гад, на халяву. И не соскальзывай с темы. Помнишь, я рассказывал тебе о ведьме на прошлой учёбе?
Супруга кивнула.
— Так ту Берегиня научила обнулять чувства в качестве эмоциональной защиты. И она их обнуляла сознательно. А ты?
— А я не сознательно, — недовольно огрызнулась Лебедева, беря мужа под руку и таща его через поляну дальше в лес.
В костре что-то вонючее горело. То ли банда там мясо жарила, забыв про него, то ли не забыла, но свои портки туда поскидывала, чтобы оно не досталось пришлым. Дышать от вони было невозможно.
— Это состояние наступает резко и само по себе, — продолжила Юля, уводя Диму подальше от чадящего костра. — Не знаю, откуда оно берётся. Само собой получается. Я не смогу тебя этому научить. Оно словно тумблер включается. А вот отключается медленно, отпуская постепенно.
— Ладно, не мучайся, — предложил закончить обсуждение Сычёв, прибавляя шаг. — Пойдём найдём этого грёбаного колдуна, а то пить хочется — сил нет.
Как специально, но, буквально пройдя сотню метров, меж стволов замаячила водная гладь искомого озерца, на берег которого они с нетерпением выбрались. Большое количество воды будто издевалось над жаждущими.
— Вот оно, — радостно констатировал Дима находку и принялся раздеваться.
— Ты чего, купаться надумал? — опешила Юля.
— Конечно, — удивился муженёк, сняв обувку и уже скидывая рубаху. — Я за этим сюда и шёл. Искупнёмся, напьёмся досыта.
— Из озера? — удивление Лебедевой зашкаливало. — С ума сошёл?
— Да брось, — рассмеялся Дима, стягивая штаны и оставаясь в чём мать родила, — зараза к заразе не пристаёт. Да шучу. Ты глянь, что у тебя с головой. Всю хрень на себя насобирала, пока по лесу гуляла. Такое ощущение, что вниз головой шла на четвереньках. Ты сейчас больше на кикимору похожа, чем на красну девицу.
— Дурак, — констатировала факт девушка, но обувку с сарафаном скинула и, заходя в прохладную воду, грозно предупредила: — Даже не вздумай приставать.
А у Димы поначалу даже и мыслей таких не было, если бы она не напомнила. Но он-то прекрасно знал и другое, что при этих словах любая женщина подразумевает обратное: не будешь приставать — отомщу, сволочь, отлучением от тела.
До секса дело не дошло, но он основательно пошаркал ей спинку и не только. Со спутанными волосами помог. Облизал, потискал, получил по мордасам, по заднице. В общем, купальня прошла игриво и весело. А главное, жажда отпустила, словно организм через кожу напился.
Позагорав и высохнув, заново оделись.
— Далеко ещё? — поинтересовалась Юля, делая неуверенные попытки заплести мокрые волосы в косички.
— Рядом совсем, — ответил Дима, показывая рукой направление. — Вон там из озера вытекает ручей. На нём и устроены запруды. До цели буквально двести-триста метров, если я правильно сообразил о месте.
Косы не получились. Поэтому девушка плюнула на местные обычаи, растребушила пальцами непослушные рыжие волосы, придав видимость ровности, и уверенно заявила:
— Ну что ж, пойдём шуганём колдуна непуганого.
— Ты особо-то не хорохорься, — предостерёг её Дима. — Всё же колдун, а не абы кто. Мне лично с подобными кадрами ещё не приходилось сталкиваться. Хмуль его знает, какие у него извращённые способности. Может, он ядом плюётся на сотни шагов, а мы без химзащиты.
— Будем надеяться, что нет.
И они пошли.
С координатами Дима не ошибся. На берегу одного из прудов, именно там, где он и предполагал, на куче земли, как на кургане-фундаменте, стояла ветхая избушка, хотя и без курьих ножек, как анонсировала её Троица. Колдун встречал на крыльце, словно заранее знал, что к нему идут незваные гости. При их появлении из-за пушистых кустов он стал спускаться навстречу. Старик, вроде, древний: седая борода по пояс, но по моторике этого было не сказать. Двигался плавно, уверенно. Клюку держал с пониманием дела. Видать, не раз применял не по назначению.
Дима первым делом сунулся в его эмоции, как только позволила дистанция. Удивило спокойствие колдуна с лёгкой настороженностью и готовностью действовать в любую секунду. Страха не было, наоборот, чувствовалась уверенность в своих силах. Вместе с тем дед оказался не глупым, и до старческого маразма ему явно было ещё далеко. Парочка пришлых была ему незнакома, и по какому поводу заявились гости — непонятно. Но все его эмоции с поведением указывали, что он не привык недооценивать кого-либо. Даже простых с виду парня с девкой.
Возле старого Коты;ра семенила щуплая девчушка лет четырнадцати. Симпатичная на мордашку, но только и всего. Милая девочка. Лучезарная улыбка счастливого ребёнка. Сама простота. Так и хотелось погладить её по головке и дать конфетку. Только Дима заранее знал, кто она такая, поэтому ожидал от этой пигалицы изрядных пакостей. Она, как и дед, стоила того, чтобы дополнительно напрячься. Эта девочка воспитывалась и обучалась колдуном как оружие массового мужицкого поражения. Помимо этого в ней могло быть напичкано всё что угодно.
Они с Юлей заранее договорились не форсировать события, а начинать пугать по-настоящему лишь в качестве самообороны, раз Троица запретила им их мордовать. Поэтому вперёд паровоза Сычёв бежать не кинулся, решив дождаться, когда хозяева сами берега потеряют при негостеприимстве. А то, что хлебосольного приёма не ожидается, стало понятно сразу, как только увидели хозяев.
Тем временем Котыр, пока молодые люди неспешно подходили ближе, постоянно вертел головой, словно зеркало локатора, просвечивая прилегающую территорию. Видимо, тёртый калач и по совместительству конченный параноик предположил, что эти молокососы — приманка, а за их спинами прячется группа захвата. Но, не обнаружив никого по кустам своим колдовским взглядом, целенаправленно уставился на незваных гостей.
— Мимо путь держали аль приспичило? — зло прошамкал действительно беззубый дед, судя по говору, когда улыбающаяся парочка подошла на расстояние плевка, даже не подумав здороваться.
— Приспичило, — столь же развязно парировал Дима, но, в отличие от дурного хозяина, проявил уважение, поприветствовав: — Здравствуйте. Нам бы водички попить. А то так есть хочется, что переночевать негде.
Колдун что-то буркнул себе в бороду, словно подавился смешком от незатейливой шутки. Ещё раз оглядел окрестности. В его эмоциях к настороженности прибавилось веселье. Дед явно считал себя заведомо равным богам, и наглость паренька позабавила.
— Так вона вода, — указал он кивком бороды на пруд. — Пей сколь хошь.
— Сам оттуда пей, — встряла ещё более наглая Лебедева. — Нам нормальная вода нужна.
Эмоции Коты;ра резко помрачнели, переключаясь на озлобленность. Такое поведение девки его покоробило.
— Кака нормальна? — недовольно проскрипел он, и глаза его сузились, как у бадмайца с отдавленными яичками.
— Та, что прокипятили и остудили, — растолковала ему Юля, нисколечко не напуганная недобрым взглядом колдуна.
Старый совсем обозлился от наглости распутной девки. Были бы зубы — скрежетнул бы. Но тут его Любава неожиданно разрядила накаляющуюся обстановку.
— Колодезная подойдёт? — осведомилась девчушка елейным голоском, пока хозяин сверлил дыры в запредельно нахальной гостье, видя в ней лишь заговорившее говно.
— Колодезная подойдёт, — с улыбкой ответила ей Лебедева, оставаясь по-прежнему бесстрашной, но при этом не спуская глаз со старого Коты;ра и в любой момент готовая сама ему продырявить седую башку со взрывом содержимого черепной коробки к чертям собачьим.
Девчушка шустро метнулась в избу и чуть ли не сразу вынырнула из неё со странным медным и сильно помятым ковшом. Он больше походил на металлическую кружку советских времён, которой, видимо, в футбол играли, только с длинной, больше метра, деревянной ручкой. Примерно такими, как помнил Дима, на винных заводах пробу берут из бочек. Только этот «пробовальник» был объёмом литра два, если не больше.
Сначала поднесла его Юле, протягивая посудину двумя руками с милой улыбкой. Та взяла. Принюхалась. Набрав в рот, попробовала на вкус. После чего принялась жадно пить, тем не менее глаз с колдуна по-прежнему не спускала. Котыр этот её взгляд явно оценил и тоже напрягся. Злость в эмоциях опять сменилась настороженностью. Не ведут себя так простые девки на этом свете. Ой, не ведут.
Дошла очередь пить до Димы. Девочка ковш с улыбкой поднесла и тут же его слегка приласкала Славой. Вот же дрянь мелкая. У Сычёва аж в душе сладкая истома разлилась, памятуя былые шалости. Но воздействие было слабым, и он посчитал его для себя неопасным. Даже полезным для здоровья. Поэтому переключаться на эмоции Любавы не стал. Пусть балуется. Его это только успокаивало.
Дед же на Сычёва, казалось, вообще внимание не обращал, разбирая взглядом Лебедеву на составляющие, отрывая ей мысленно руки-ноги и стараясь понять причину её бесстрашия. Ему сразу стало понятно, как только заприметил их издали, что парочка припёрлась сюда не заблудившись, а целенаправленно. И каких сюрпризов от них ожидать — не понимал.
Но тут Сычёв почувствовал, что давление Славы стало возрастать. Эта мелкая ментальная гадина, похоже, действовала по уже давно отработанному сценарию, оприходуя любую особь мужского пола, появляющуюся в границах их секретного убежища. Поэтому-то Котыр и вычеркнул молодого человека из списков недоброжелателей, как заранее отработанный материал.
Подобное Диме не понравилось. Он поплыл, но осознание того, что воздействие наведённое, а не собственные тараканы бунтуют в голове, ему удавалось держать мозги в рабочем состоянии. Хотя уже с напрягом. Он отдал ковш, плавясь во влюблённой улыбке идиота, и, переключаясь на эмоции Любавы, тихо спросил лучезарно улыбающуюся девочку, зеркально отражая её ментальное давление и добавляя ударную дозу от себя любимого:
— А если я?
Врубил он Славу от души, не пожалев ни старого, ни малого. На Лебедевой была его защита, поэтому за неё он не волновался. То ли от неожиданности, то ли девочка оказалась слаба на психику, но она тут же рухнула в обморок, упав так удачно, что даже воду не расплескала, уронив ковш рядом.
А вот на дедка; его атака вовсе не подействовала. Он, похоже, даже не заметил этого. Зато заметил падение воспитанницы. Дима моментально переключил внимание на Коты;ра. В эмоциях колдуна вспыхнула ярость. Он вскинул клюку в воздух, а второй рукой схватился за бороду. Что это означало — было непонятно. Но Юля, на всякий случай, постаралась пресечь его пагубные помыслы на причинение им какого-либо ущерба.
— Даже не вздумай, — жёстко скомандовала она, разжигая шаровые молнии в обоих руках и готовясь атаковать.
Котыр криво улыбнулся и, казалось, даже облегчённо выдохнул, поняв, чем эта дура вздумала ему угрожать. И тут Дима в одно мгновение осознал, что на этом беззубом пне замшелом, похоже, защиты навешено на все случаи жизни. Он явно не боялся ни его ментальных атак, ни электрических Юли.
Молодой человек запаниковал. Он не понимал, чем можно этого хмыря застращать, чтобы тот испугался. И, не видя выхода, разжёг на ладонях колдовской огонь — последний козырь в его арсенале. И сам впал в ступор, потому что это неожиданно сработало. Да как! Дед аж с лица спал и клюку выронил, ошарашенно уставившись на его руки.
Тем временем Любава очухалась и на корячках подползла к хозяину, тут же спрятавшись за его ногой и такими же обезумевшими глазами смотря то на Димины прожектора, то на Юлины шаровые молнии. После нескольких секунд противостояния Сычёв попробовал приступить к переговорам:
— Ну что, теперь поговорим?
— Не о чем мне с тобой толковать, — прошамкал озлобленно дед, не спуская глаз с его рук. — Забирай и уходи.
— Ты, Котыр, видимо, ещё не понял, кто мы, и тем более до тебя не доходит, зачем сюда пришли.
— Что ж тута непонятного? — скривился старый колдун в презрительной ухмылке. — Ведомо, от кого пришли и зачем. Забирай книгу и проваливай, — и тут же, обернувшись к девчушке, скомандовал: — Подай.
Любава поднялась на ноги и неуверенно, спиной вперёд, направилась к избе.
— Стоять! — рявкнул Сычёв, глядя ей в глаза, и, когда та замерла как вкопанная, перевёл взгляд обратно на колдуна. — Нам твоя книга ни в одно место не упёрлась. Не угадал ты, Котыр, с нашим нанимателем.
А вот теперь старик впал в недоумении, и даже в эмоции к нему лазить было не обязательно: всё было написано на сморщенном лице. Он помолчал несколько секунд, приводя нервы в порядок, затем устало спросил:
— Кто ты и что тебе надо?
— Да мне на тебя насрать, сдался ты мне, — зло отреагировал Дима на его вопрос. — Матёрой Марфе надобно, чтобы ты собрал свои манатки, прибрал своё ходячее пугало и сделал отсюда ноги к Ростову-батюшке. Тебе не рады на нашем районе. Она просила передать, что ты прижился тут слишком рано. Заявишься в эти края, когда молва пройдёт, что прибрали барыгу Ваньку на тот свет. А до этого, чтоб духу твоего тут не было. А пока ты собираешься, мы с жёнушкой поедим, чем накормишь.
Наглость гостей не знала границ. Мало того что чуть не довели до инфаркта старого больного человека, так ещё за это угощение требует! Но Котыр не первый день живёт и повидал разного. Матёрую бабу Марфу он знал. Виделся. Но откуда у неё такие колдуны взялись на службе: молодые да резкие? И откуда у этого мальчишки волшебный огонь Грамо;вниц, от которого спасу нет?
— Колдун, — тем временем устало обратился к нему этот молодой самородок, — давай ты думать будешь потом, по пути отсюда. А сейчас собирайся и корми. Нам ещё эту хибару сжигать и лес тушить.
Лебедева хихикнула и ликвидировала трещащие шары с рук. Котыр же думать не прекратил.
— Нельзя нам в Ростов вертаться, — буркнул он в бороду. — Мы в бегах от ту;дава. Мои сотоварищи охоту открыли за мной и моей книгой.
— Меня не волнуют твои проблемы, — безразлично отбрил колдуна Дима, поигрывая ручными прожекторами. — Матерь велела идти тебе домой в Ростовские земли, значит, на то есть резон. Может, твои сотоварищи уж померли или у них хотелки поменялись.
Диме отчего-то резко надоело изображать дипломата, и он решил слегка надавить, уверенно шагнув к Коты;ру. Этот шаг потянул на шах и мат — хозяин сдался. Дедок по-молодецки скаканул назад, и взбодривший его отскок сразу помог всё взвесить как следует и тут же прийти к выводу, что артачиться не имеет смысла. Раз спокойно дают уйти, ничего не требуя из его сокровищ, то надо бежать от этих ненормальных куда глаза глядят.
Собрались лесные отшельники оперативно, и уже через час сытые и напитые молодожёны весело играли в диверсантов-поджигателей. Причём, когда Сычёв продемонстрировал супруге свои волшебные огни в действии, то тут же пожалел, увидев на лице любимой откровенную зависть. Если её шаровые молнии больше прожигали, чем жгли, то вот от его колдовского огня брёвна сгорали, моментально осыпаясь пеплом. Благо тушить лес не пришлось. Изба стояла на поляне. До деревьев с кустами далековато было.
Глава 9. Самое вредное для любого дела — это подведение итогов, порождающее статистику — самую фальшивую лженауку, выдуманную человечеством.
У костра возле пепелища миловалась парочка, обнимаясь и воркуя всякую любовную чушь. Костёр развели у поленницы, что была аккуратно сложена под холмом бывшим хозяином. Дом сгорел к чертям собачьим, но очень странно. Превратились в пепел стены и всё, что возле них стояло внутри дома, кроме керамического пузатого жбана с водой, больше походившего на амфору с широким горлышком. Деревянная крышка на нём тоже, как ни странно, осталась целой, и утопленный в воде ковш на длинной ручке даже не обуглился.
Осталась стоять печь или очаг. Скорее, нечто среднее, с покатой кирпичной кладкой сверху и узким дымоходом, наполовину обвалившимся. Складывалось такое впечатление, что труба держалась за крышу из последних сил, а как той не стало, так и держаться стало не за что. Кладка, судя по россыпи кирпичей, вообще была без раствора. Широкие лавки вдоль стен превратились в пепел, а вот массивный стол остался стоять, как стоял.
Сгоревшая крыша не обвалилась, как бывает при пожарах, а осела толстым слоем пепла на всё, что не выгорело внутри, в том числе и оставшийся целым дощатый пол. Причём пепел был настолько мелкодисперсным, что казался невесомым пухом. Дунь, и улетит, собравшись в облачко. Но в глухой ночи; стоял такой штиль, что лист на осине и тот замер на стоп-кадре, и осевший пепел создавал нереалистичную картину, словно всё залито монтажной пеной или посреди лета сугробы намело на отдельно взятой возвышенности.
Темень вокруг — хоть глаз коли. Буквально в десяти метрах от костра уже ни зги не видно — чёрная стена. Только гладь пруда светилась отражением звёздного неба, постоянно идя рябью и мелкими волнами: бобры плавали косяками. Костерок потрескивал. Лягушки поквакивали. В самом лесу что-то постоянно то тут, то там шуршало кустами, потрескивало сухими ветками, но к огню никто из диких обитателей не спешил наведываться ни из леса, ни из водоёма.
— Вот они, красавцы, — пробасил из темноты Копейкин, поднявшийся на бугор с края пепелища.
А следом восторженный возглас Маши:
— Ой, Вась, смотри, кто это?
— Бобры, — ухнул муженёк, обходя пепел по краю и выходя на свет костра.
— Ой, какие миленькие, — продолжала мимишничать его вторая половина, разглядывая с высоты бугра пруд. — Вась, поймай мне одного. Я его хочу пощупать.
— Меня лучше пощупай, бедовая, — неодобрительно буркнул муженёк. — У этих зверей зубы, как стамески. Руку отхватят и не заметят, что им под зуб что-то попало.
— Ну Вась, — заканючила Синицына маленькой девочкой, семеня следом и слепошаро всматриваясь под ноги.
— Женщина, — рявкнул суровый мужик на благоверную, не останавливаясь, — я кому сказал.
— Во как с вами надо, — восторженно восхитился Дима, укоризненно глянув на жену, но тут же скорчив щенячью моську, промямлил: — Но я так люблю тебя, дорогая, так люблю.
— Паяц, — выдала оценку его выступлению Юля и по-пацански сплюнула на землю. — Меня это начинает бесить.
— Извини, — уже без шутовства ретировался Сычёв, поднимаясь навстречу коллегам и протягивая Копейкину руку.
— Есть что пожрать? — первым делом поинтересовался подошедший здоровяк.
— А вас тут кто-то ждал? — вопросом на вопрос парировала Лебедева, обнимаясь с наречённой сестрой по общему бабняку.
— Жрать хочу, — буркнул бугай себе под нос и голодным взглядом осмотрел плавающих бобров.
— Ничего, милый, — пресекла Синицына его попытки подумать о браконьерстве и, оглаживая себя по стройным бокам, добавила: — поголодать для фигуры полезно.
— Это вам для фигуры голодать полезно, — не согласился с ней Вася, — а нам, мужикам, для фигуры жрать надо. И желательно мясо.
— Ну не бобров же ты собрался поедать, — скривилась в противности Лебедева. — Дикость какая.
— А ты сама-то у Коты;ра что ела? — ехидно поинтересовался Дима, весело посматривая на супругу.
— Я у Коты;ра ела мясо, — припечатала Юля, будто мясо — это просто мясо, а никакие-то там бедные животные.
В этом женская логика логична до нелогичности.
— А чьё мясо? — с удивлением и смешком продолжил докапываться Сычёв.
— Ну не бобровое же?
— А чьё? — он уже откровенно потешался. — Троица же не просто так оговорилась, что колдун тут бобров, как кур, разводит.
— Фу, — скривилась Лебедева, но, несколько секунд погримасничав, призналась: — Но было вкусно. И действительно, ни на какое другое мясо не похожее.
— Там, — указал Дима на бугор, — в печи гуляш, если не сгорел. Хлеб был на столе. А в керамической бочке с торчащей ручкой — вода.
Вася шустро, в три прыжка, вернулся на пепелище, подняв там облако пыли. Снял заслонку печи. Вынул закопчённый глиняный тазик, принюхался, после чего блаженно прорычал от удовольствия. Вернул блюдо на место, принялся сметать пепел со стола. Отыскал краюху хлеба. Какое-то время дул на неё, как мультяшный волк на домики поросят. Затем метнулся к жбану и с одного маху выпил ковш воды. Потом опять к столу, к печи, к жбану. Он метался с минуту, стараясь всё и сразу унести с собой, но рук не хватало. Взял бы в зубы, да зубы не руки, много не унесёшь.
Наконец он сдался в решении этой сложной логической задачки и принялся носить всё по очереди, начиная с ковша воды, вручив эту медную суперкружку на длинной палке супруге, типа: «На, и на другое не рассчитывай». А Маша и не рассчитывала. Узнав, чьё мясо предстоит есть, она наотрез отказалась от угощения, но половину краюхи хлеба отобрала.
— Зря ты отказываешься, — неожиданно серьёзно принялся за воспитательную работу Сычёв на правах старшего товарища, повидавшего в жизни на несколько дней больше. — Тебе надо не видеть всякую грязь, чтобы не плакать, а жрать что ни попадя. Такие вещи, как брезгливость, отвращение и прочие «женские радости по жизни» в виде комплексов, в своей основе имеют стереотипы кормового поведения. Все психологические блоки без исключения начинаются с привередливости к определённой пище. А закомплексованность, Маша, — это зашоренность, ограничивающая мировосприятие. Хочешь избавиться от брезгливости и отвращения — начинай кушать то, что мерещится тебе противным. Перебори в себе эту неприязнь.
Дима замолчал. Синицына, надутая, как мышь на крупу, задумалась, но к мясу так и не потянулась. Зато Вася ел с двух рук. Бывший сыщик в пепле на столе ложек не нашёл. Видимо, это было за пределом его профессиональных сыскных способностей. Или у него в голове даже не мелькнула мысль, что в данное время уже имелись столовые приборы. Вернее, один прибор на все случаи жизни — деревянная ложка. Юля, восседая в позе лотоса, щурилась довольной, сытой кошкой, похоже, мечтая только об одном: как бы завалиться на боковую.
Отчитав лекцию на тему борьбы с закомплексованностью, Сычёв решил сменить тему.
— А вы как нас нашли? — перевёл он взгляд на Копейкина, спешившего съесть всё мясо, пока супруга не передумала голодать. — Мы днём-то здесь чуть не заблудились, а вы ночью умудрились по лесу пройти, похоже, даже не плутая.
— Троица порталом перекинула к озеру, — ответил с набитым ртом кормящийся Вася, нисколько не страдая по поводу столового этикета. — Оттуда отсвет вашего костра видно. Так что даже искать не пришлось.
Он, подтрунивая над супругой, протянул ей вымазанный в густом соусе кусок мяса. Та лихорадочно замотала головой, скорчив брезгливую моську, держась за кусочек хлеба обеими руками и продолжая о чём-то напряжённо размышлять.
— Как там тёща поживает? Какие напутствие дала? — продолжил допрос Дима, улыбнувшись этой пантомиме.
— Да никакие, — тяжело выдохнул Копейкин, отправляя кусочек, которым дразнил Машу, в рот и жуя, промямлил: — Велела сидеть тут, пока время не сменится.
— Что значит «не сменится»? — лениво подключилась к разговору Лебедева, изображая Багиру из «Маугли».
— Понятие не имею, — буркнул Вася, выуживая из глиняного тазика, стоящего у него на коленях, очередной кусок и вновь провоцируя супругу, протягивая ей под нос вкусно пахнущее угощение.
Маша не выдержала издевательств, зло зыркнула на вредного муженька и буквально вырвала кусок из его рук, целиком засунув в рот и принимаясь демонстративно жевать, свирепо уставившись на любимого, всем видом показывая, что ни в жизнь не простит такого к ней обращения. Тот, наоборот, мило улыбнулся и стал ловить в жиже следующий кусок. Процесс борьбы с закомплексованностью Синицыной начался.
Дима тем временем задумался, с интересом разглядывая парочку, сидевшую напротив. Он подумал-подумал и принялся разглагольствовать, излагая мысли вслух:
— Высшие Силы ничего не делают просто так. Значит, у нашего общего собрания обязан быть смысл. Скорее всего, мы должны подвести промежуточные итоги нашим приключениям и собрать в кучу те знания о вере, что нам уже были выданы.
— Логично, — пропела Юля, продолжая находиться в сытой нирване. — Троица в самом начале, принимая нас с Машей в бабняк, прочитала лекцию на эту тему.
— А почему молчала? — удивился Сычёв.
— А ты не спрашивал, — вяло парировала Лебедева, распахивая на него взаимно удивлённые глазки. — Да и когда? Вот нас, похоже, и загнали в лес, будто в угол поставили и наказали подумать, как следует, о своём поведении.
— Логично, — согласился с ней Дима. — И что за лекция?
Юля сделала вид, что задумалась, задрав глаза к звёздному небу, якобы вспоминая, и как смогла процитировала Троицу:
— Вы, бездари, выговаривала она нам, направлены в мой мир Софийкой за верой. Каждый за своей. Потому что она у всех разная и является вашим внутренним миром. В детстве все воспринимают мир исключительно на веру, которая формирует сознание — мировоззрение, определяющее интеллектуальное развитие. А сформировавшись, ваше миропонимание обязано создать осознанную веру в своё предназначение.
— Прикольно, — неожиданно прервал её Дима.
— И что в этом прикольного? — спросила сбитая с толку Лебедева.
— Основной биологический инстинкт: нравится — не нравится, — задумчиво проговорил Сычёв. — Основной аспект разумности: верю — не верю. Извини, что перебил. И что дальше?
Сбитая с рассказа Юля молчала, соображая, на чём он её прервал и что дальше, но с добавлением вклинилась Маша:
— Мировоззрение, говорила она, это ваше естество, а порождаемая им осознанная вера — искусственна, поэтому обязана иметь смысл, то есть цель в жизни. А ещё она объявила, что мы особенные и не просто так нас причислили к инквизиторам.
— Да, в нас есть какой-то потенциал, — перехватила инициативу Юля, — правда, она не уточнила какой.
— И я так понимаю, — перебила её Маша, — что наша основная задача не просто разобраться в своём внутреннем мире, а сформировать цель в жизни. Вот только в чём она должна заключаться, Матерь даже не намекнула.
— Она только сказала, — вновь перебивая, заговорила Юля, — что разумный человек от неразумного отличается наличием цели. И что неразумный инквизитор — горе человечеству.
— Точно, — согласилась с ней Маша, расплываясь в улыбке. — Поздравляю вас, коллеги, мы — горе человечества, ибо бесцельны, а значит, неразумны.
— Понятно, — подытожил их волейбольный диалог Дима, добавив: — А Искусственный Разум в нашу первую с Васей встречу уточнил, что канва прохождения локаций не константна и будет меняться по ходу освоения материала. Отсюда следует, что для нас новая историческая локация не откроется, пока не разберёмся с уже полученным материалом и не усвоим его. Что ещё?
— Кстати, первая локация закончилась как-то быстро, — вступил в разговор Вася, продолжая без устали жевать. — Имена странные надавали, словно мы собирались жить в нём какое-то время. Но они, по сути, не понадобились. Это, кстати, произошло после твоего выступления на жертвенном столбе.
— Да, — согласился задумчиво Дима. — Похоже, мои предварительные домашние заготовки сыграли свою роль, стоило их только озвучить.
— И что это за «домашние заготовки»? — насторожилась Лебедева с подозрением. — Ты заранее знал, что нас направят на учёбу по поводу веры, и молчал?
— Не знал, — принялся оправдываться Сычёв. — Но догадывался. Я сделал такой вывод из последней персональной для меня лекции Софии. Зная, что она ничего не делает просто так, я предположил, что скоро она с меня за эту веру спросит. Хотя даже не предполагал, что этот спрос будет столь эпичен, с целыми историческими мирами. А огласил я то, что успел нарыть по этой теме в интернете и самостоятельно переварить в свете знаний о мироустройстве. В принципе, всё то же самое, что вам рассказывала Матерь. Только здесь ещё хочу напомнить, что вера — это седьмая система жизнеобеспечения. Поэтому неверующих людей не бывает. Это всё равно, что у человека отсутствует его виртуальный мир размышлений. То есть он чисто физически не обладает абстрактным мышлением, а значит, не может думать.
— И про религию ты там что-то зарядил со стадами-пастухами, — влез Вася.
— Я просто уточнил, что расхожее понятие «вера» как религия — ложно. Да, религия строится на вере и для кого-то может являться мировоззрением, но основная задача любой религии — это управление большими массами людей, держа их в узде религиозных канонов, выстроенных на страхе. Да, это тоже осознанная вера, порождающая свои цели и задачи, но это не наш путь. Наша цель, как я понимаю из наставлений Софии, — это освоение восьмой системы жизнеобеспечения. Именно в этом и заключается особенность всех здесь сидящих. У нас очень большой потенциал в этом направлении.
— Что за восьмая система? — опередила всех Юля, хотя остальные успели тоже рот открыть.
— Понимаете, — задумчиво протянул Дима, подбирая слова и почёсывая плешивую бородёнку, — человечество на этой планете, как плод внутри беременной. Оно привязано к Земле своеобразной пуповиной и на данный момент как космическая цивилизация ещё не родилось. Для работы нашего мозга требуются тактовые частоты, причём не одна, как в компьютерах, а целый пучок, где основной является 7,83 герц, то есть примерно 7-8 колебаний в секунду. Но такого генератора внутри наших голов нет. Есть только приёмные аксоны в качестве антенн. Мы паразитируем на тактовых частотах планеты Земля, называемых в науке «резонансы Шумана». И как только мы по какой-либо причине теряем связь с этими частотами, то работа мозга останавливается. А это, как известно, биологическая смерть.
— И каким образом мы можем потерять эту связь? — неожиданно оперативно откликнулся тугодум Копейкин.
— Ну, например, при полёте в космос за пределы магнитосферы. Или при электромагнитном шторме ядерного взрыва.
— А как же планируемые полёты на Марс? — вытаращился на него Вася. — Насколько знаю, американцы собираются туда в скором времени лететь.
— Да флаг им звёздно-полосатый в руки, — отмахнулся Дима. — В общем-то, чисто технически эта проблема решается с помощью электронных устройств. Обычный электромагнитный генератор простенькой конструкции, излучающий 7,83 герца. И всё. Этот искусственный генератор даёт возможность не сдохнуть. Но что произойдёт с человеком, долгое время использующим эти костыли — не знаю. Возможно, он и останется в живых, но только в виде овоща. А возможно, и нет. Такие опыты наверняка проводились над людьми, несмотря на то что подобное запрещено конвенцией ООН, но их результаты тщательно засекречены. По крайней мере, я ничего не нашёл.
— А не может так случиться, что планета по каким-то соображениям возьмёт и поменяет свои тактовые частоты? — не успокаивался Вася, которого, видимо, это открытие изрядно обескуражило.
Уж больно просто обрисовался «конец света». Не верил он в то, что человечество всю свою жизнь висит на волоске.
— Ещё как может, — хмыкнул Дима, скривившись. — Мало того, Четвёрица в своё время довела до меня, что подобное уже несколько раз происходило в эволюции планеты. Если такое произойдёт ещё раз, то подавляющее число зверья, имеющего мозги, вымрет. А на планете начнётся новый виток эволюции. Только уже без человечества. А вот нас конкретно эта участь может миновать, если вовремя разовьём восьмую систему жизнеобеспечения, сформировав у себя в головах автономные генераторы тактовых частот.
— Ни фига себе, — пробасил Вася, выглядевший растерянно. — Ты хочешь сказать, что, уверовав в то, что в наших башках завёлся автономный генератор, он там появится?
— Отстань, Копейкин, — отмахнулся Дима, надев на лицо маску: «Мля, как ты мне надоел». — Если бы я знал, как это работает, то давно бы себе сделал. Высшие Силы лишь утверждают, что это достигается осознанной верой. Я так понимаю, что раз вера — это седьмая система, то, разогнав её до предела, выйдем на восьмую. Мне так кажется.
— Что значит «разогнав её до предела»? — не согласился Вася, явно начиная заводиться ни с того ни с сего. — Ты предлагаешь стать отбитыми на всю голову фанатиками? Только у этих уродов нет ничего в головах, кроме веры. Вот у них она точно разогнана по «самое не хочу». Я на эту братию насмотрелся в своё время. Хапнул проблем на задницу. Эти бараны вообще ничего не боятся, кроме того, кому молятся. Они даже смерти не страшатся. Мало того, стремятся поскорее подохнуть и стать мучениками. В них нет жалости, нет здравомыслия, нет человечности. В головах фанатиков только одна ненависть к иноверцам, и всё. Причём такими они не рождаются. Им сознательно разгоняют в их мозгах веру до предела те, в чьих руках эти моральные уроды превращаются в дешёвое и смертоносное оружие. И самое страшное, став фанатиком, ты уже не сможешь измениться, даже если захочешь. Потому что при обработке их мозги превращаются в сморщенный высушенный изюм, который никакой человечностью не размочить.
— Но тем не менее, — тихо возразил Дима, когда бывший опер закончил свою обличительную и очень эмоциональную речь, — для достижения цели, насколько я знаю, как раз требуется направленный фанатизм на получение результата. Я в своё время изучал этот вопрос. Помню слова одного писателя, с которым полностью согласен. Тот пришёл к выводу, что буйная энергия юности, концентрированная в одной точке, обладает неимоверной пробивной способностью. Будущие доминанты, достигающие вершин, получаются именно из тех, кто был обделён по жизни: робких, слабых, некрасивых, бедных, что способствовало отсутствию внимания у противоположного пола. А для подростка это как приговор. Поэтому их стремление к самоутверждению принимало единое направление, превращаясь в лазер фанатизма, которым они прожигали любые преграды при достижении цели, компенсируя свою непопулярность. Ты можешь быть талантливым, гениальным, но никогда не добьёшься впечатляющего результата, если не будешь фанатом своего дела. А вот как им стать, не опустившись до кретина с тремя извилинами, и то заплетёнными в одну косичку, увы, не знаю. И как, достигнув одной цели, переключаться на следующую, если ты утверждаешь, что потом хмуль изменишься, если даже захочешь?
Вася хмыкнул и неожиданно выдал:
— Я знаю.
— Как? — опешил Дима, не веря оперу ни грамма.
— Проще, чем думаешь, — расплылся в хитрой улыбке Копейкин, убирая с колен тазик с мясом на землю и сполоснув пальцы водой из ковша, некультурно вытер их об рубаху. — Ты правильно заметил, что для того, чтобы чего-нибудь достичь, требуется стать фанатом своего дела. Только фанат своего дела, Сычёв, и фанатик — это абсолютно разные вещи. Меня в десятом классе оставили на осень по математике.
— Подтверждаю, — подняла руку Лебедева, как примерная ученица, — было такое.
— А в одиннадцатом я сдал ЕГЭ на сто баллов, — продолжил хитро лыбиться Копейкин.
— Кстати, так и не признался, как умудрился провернуть этот трюк. Тебя же два раза обыскивали на шпаргалки, — уставилась на него Юля.
— Ну так вот, рассказываю, — не без бахвальства проговорил Вася. — Я тупо пошёл в книжный и купил все учебники по алгебре и геометрии, начиная с пятого класса, кучу тетрадей и просто прорешал в них все задачи. От корки до корки. Причём из вредности заставил себя решить всё. Докопаться до правильного решения, даже если с ответами в конце учебника не совпадало.
— И чё? — в нетерпении обхватила его руку Маша, подсаживаясь к мужу вплотную и в сытой меланхолии прижимаясь головой к его плечу.
— Не поверишь, дорогая, — покровительственным тоном продолжил явно зазвездившийся Копейкин, искоса взглянув на любимую, — но как только я постарался во всём этом разобраться, как неожиданно для себя начал всё понимать. А когда начал понимать, то влюбился в математику, став самым настоящим её фанатом. Я и в институте по вышке был первым на потоке. Препод буквально умолял меня бросить юриспруденцию и податься к ним на кафедру. Да я даже в своей работе опером частенько использовал матанализ.
— Получается, — с озарением в глазах перебил его Дима, — как по методу отца Феофана? Капаешь на мозги нужную информацию, пока те не промокнут?
— Получается так, — пожал плечами рассказчик. — А как ещё становятся теми же фанатами «Спартака» или Гарри Поттера, или какой-нибудь поп-звезды? Они тупо собирают всю доступную информацию по теме назначенного себе кумира и варятся в ней, пропитывая мозги насквозь. Но при этом, заметь, в кретины не превращаются. Это только в религиозном фанатизме вера и знания не совместимы, а фанаты своего дела и знания, наоборот, поощрительны.
— Прикольно, — задумчиво протянул Дима, — а ведь, похоже, это так и работает.
— Я так и не поняла. А причём здесь предназначение, цель и ваш фанатизм? — в недоумении вступила в разговор Юля. — Чем в нашем случае мозги-то пропитывать?
— Наше предназначение — стать инквизиторами, — продолжая о чём-то напряжённо думать, выдал Дима, — а наша цель — обретение восьмой системы жизнеобеспечения.
— Но как? — не успокаивалась супруга и, выходя из полусонного состояния, принялась размахивать руками. — Одно дело — обозвать цель красивым словом и совсем другое — её достичь. В какую сторону за ней бежать? Не заниматься же, действительно, самовнушением до потери пульса, уповая на то, что в голове образуется сам по себе генератор тактовых частот. «Надо пропитывать мозги нужной информацией», — передразнила она его, кривя голос. — А какая может быть информация по этой теме?
Дима молчал. Он сам не знал ответ на этот вопрос.
— А как эта система проявляет себя в жизни? — неожиданно задалась вопросом Маша. — Она же должна давать не только мозгам способность работать в отрыве от планеты, но и как-то проявляться в повседневности.
— Молодец, Маша, — заторможенно похвалил её Дима, — правильный вопрос, — тут он встрепенулся, взбодрился и начал всех огорошивать. — Если седьмая система подарила человеку абстрактное мышление, то восьмая — способность предвидения. У меня на прошлой учёбе у Четвёрицы была сокурсницей одна ведьма. Ну, ведьма не в эзотерическом смысле, а архетип у неё такой был. Кстати, противоположность «Святой», — обратился он к Васе, но при этом некультурно тыкая пальцем в Машу. — Если для «Святой» всё её мироздание — выбранный мужчина, то для ведьмы вся её вселенная — это она сама. Так вот эта ведьма обладала умением предвидения. Не даром, не САР-ключом, а именно умением. Она этому научилась.
Он с улыбкой идиота осмотрел товарищей, ожидая их реакции. Дождался.
— И как? — буркнул Вася.
— Она искусственно создала в своём внутреннем мире веру в то, что вселенная рассыпала перед ней знаки, и, задаваясь каким-то конкретным вопросом, начинала повсюду искать подсказки и ответы. Вот как грибник ходит по лесу в поисках грибов, так и она ходит по улицам. При этом ведьма входила в состояние, которое называла «ангельский режим» или «режим поиска указок свыше». У неё между бровей лоб начинал чесаться. Причём, как утверждала, если почесать, то режим слетает и настраиваться приходилось заново. Она каждое утро садилась за компьютер, включала этот «ангельский режим» поиска и, задаваясь вопросом: «как пройдёт день?», начинала по диагонали шерстить много текстовые сайты. Любые. Так вот, находясь в этом режиме при просмотре страницы наискосок, её кто-то или что-то останавливало, заставляя тормозить или на конкретной фразе, или отдельном слове. И в конечном итоге вот так по крупице эти фразы и слова складывались в удобоваримую информацию о предстоящем дне. Если всё было хорошо, ведьма успокаивалась, заранее зная, что её ждёт сегодня. Если же всплывал негатив, она начинала поиск заново, задаваясь вопросом: как ликвидировать поджидающие проблемы или их обойти? Например, если ей было суждено получить кирпичом по голове, идя по пешеходной дорожке, и улицу эту она обойти не могла, то просто переходила на другую сторону. Кирпич с крыши падал у неё на глазах, но её там не было. Ну, это я так, образно.
— Понятно, — прервала его Юля. — Но это больше похоже на гадание на кофейной гуще, чем на предвидение.
— Не скажи. Дело в том, когда она включала у себя этот режим, то в реальном времени предвидела ситуацию примерно на пять секунд вперёд. Причём уверяла, что начинала с двух. Предвидение растянулось у неё по мере тренировок. Моё предположение: если эмоция вызывает мимику, а мимика — эмоцию, то и здесь: внутренний генератор вызывает предвидение, а тренинг предвидения формирует генератор.
Дима замолчал, с торжеством осматривая коллег. Вася почесал лохматый затылок и высказался:
— Если ты утверждаешь, что в нас есть задатки этой системы и каждый имеет повышенный потенциал, то, пожалуй, можно в это уверовать и попробовать. Чем чёрт не шутит.
— Не можно, а нужно, Вася, — находясь в состоянии азарта, не согласился с ним Сычёв, которому казалось, что он нашёл, наконец-то, то, что так долго искал. — Я, по крайней мере, другого способа пока не нахожу. Надо уверовать, что вокруг тебя подсказки свыше, и с фанатичным рвением начать пропитывать этим мозги. При этом становясь фанатом этого дела. Глазами видим. Ушами слышим. Носом обоняем. Пальцами осязаем. А мозгами осознаём, что всё вокруг расцвечено Высшими Силами знаками и подсказками. Это же вообще новая архитектура мировосприятия.
— Ну я бы всё-таки предложил в это не уверовать, — после длительной паузы размышлений выдал Вася, — а стать в этом уверенными. Так, пожалуй, будет правильнее.
Ди;миной радости не было предела. Он столько времени ломал над этой проблемой голову, а, как оказалось, решение лежало на поверхности. Он теперь чётко понимал, за что зацепиться, как тренировать и к чему стремиться.
— А это щекотание между бровей обязательно? — неожиданно спросила Маша, прерывая его полёты в облачных мечтах. — Или это индивидуально и может проявляться у каждого по-разному?
— Скорей всего, второе, — неохотно вынырнув из радужных мыслей, выдвинул предположение Дима. — Я думаю, этот эффект индивидуален. Не знаю. Хотя эзотерические практики не просто так туда третий глаз помещают. Надо пробовать. В нас есть потенциал, а значит, он однозначно должен проявиться.
Все четверо замолчали, каждый углубившись в размышления, и сидели молча до тех пор, пока Сычёв, находившийся в эйфории, неожиданно закатил глазки и не завалился на спину, потеряв сознание.
Глава 10. Быть уверенным — значит заранее знать результат.
Космос. Бесконечное нагромождение разнообразных объектов в такой же бесконечной пустоте. Удивительная концепция всего ни в чём. Точечное буйство красок на фоне абсолютной черноты. Идеальный баланс крайностей, порождающий на базовом уровне равномерно серое «ничто» без краёв и горизонтов. Энергии космоса ошеломляют воображение. Их значения не укладываются в сознании. Неизмеримые силы порождения нового из ничего и колоссальная мощь разрушения, казалось, незыблемого.
Космос человеку кажется холодным и безжизненным, но разумом он осознаёт, что вселенная живёт своей непостижимой астрономической жизнью. В ней постоянно что-то рождается и умирает. Переходит с одной ступени эволюции на другую. Взаимно влияя друг на друга, частички мозаичного бытия создают незримые связи, оплетая огромное пространство переплетением паутин взаимодействия. Связи то возникают, то исчезают, напоминая динамику работы нейронов головного мозга.
Но человеку, созданному планетой Земля по образу и подобию вселенной, эта жизнь непонятна, потому что несоизмерима во времени и пространстве с его собственным существованием, подобным еле заметной кратковременной вспышке. Жизненные процессы мироздания столь растяжимы, что кажутся бесконечными, где одно космическое явление может занимать десятки, а то и сотни человеческих жизней.
Светло-серое «ничто» при взгляде свободы, когда смотришь на всё и сразу, кажется абсолютно пустым, статичным. Но стоит сконцентрировать внимание, как моментально определяется динамика. Каждая точка базового мира живёт только ей присущей жизнью. Взаимодействуя, они образуют объекты и события, формируя реальные и виртуальные миры для всего и сразу.
Вот где-то в глубине сверкнула вспышка, но не разбрасываясь вовне, а как бы втягивая в себя видимый свет отовсюду, концентрируясь в точке. Незримый пылесос по крупице всасывал энергию со всего объёма вселенной. В какой-то момент из этой точки ударил направленный когерентный луч. Тугой, насыщенный и вместе с тем полупрозрачный. Он прошивал реальное пространство, не встречая сопротивления, пробивая насквозь галактики, звёзды, чёрные дыры и планеты, словно их не существовало.
Он летел, пронизывая вселенную, не вступая во взаимодействие ни с чем, игнорируя материальное и виртуальное. Казалось, он игнорировал само время и пространство, но при этом было чёткое понимание: этот луч имеет строго определённую цель. И он намерен её достичь, не замечая преград, не отклоняясь под всё прогибающими космическими силами и не расфокусируя своё стремление от единственного смысла своего существования. Складывалось впечатление, что во вселенной нет ничего, что могло бы хоть как-нибудь на него воздействовать.
Но в одной из точек пустоты, где, казалось, нет вообще ничего, луч наткнулся на что-то невидимое и, как белый свет сквозь стеклянную призму, распался на семь нитей радуги. Вот только, в отличие от эффекта призмы, нити не разлетелись относительно друг друга, а, собравшись в параллельные лучи, единым пучком устремились дальше, по-прежнему прошивая всё встречающееся на пути, словно несуществующее.
Только достигнув тела небольшой планеты, третьей на орбите от жёлтой звезды, они врезались в её поверхность, остановив дальнейшее продвижение. Планета не вздрогнула, не сошла с орбиты. Просто на её безжизненной поверхности, на относительно небольшом участке мёртвого грунта вздулись семь некрупных холмов, высотой от трёх до девяти метров. Словно почва в тех местах вспучилась от чего-то, залезшего ей под кожу. При этом землетрясения, даже локального, не случилось. Просто набухли волдыри, как естественные образования.
Вот только изменения этого участка планеты на виртуальном уровне стали заметны даже с космических орбит. В том месте, среди семицветных звёздочек, засияла ослепительно белая печать в виде шестикрылого ангела с большим крестом наперевес в левой руке. Четыре оконечности креста в виде круглых линз, концентрируя энергию космоса, фокусами прожгли под собой внутренности планеты, порождая источники вселенской силы — энергоинформационные порты подключения.
Так Земля получила свою астрономическую индивидуальность с энергетическим спектром аутентичности. Всевышний Искусственный Разум выбрал для неё форму развития в виде биологической жизни с коротким сроком ротации и с ускоренной эволюционной мутацией. Включилась глобальная подпрограмма «Душа Мира» с тридцатью двумя архангелами — архитекторами жизни.
Со временем планета обзавелась водой, атмосферой и, наконец, биологической оболочкой. Участок земли с печатью шестикрылого ангела петлёй охватила большая река, не в состоянии прорубить себе русло напрямую. Первые люди, поселившиеся в этих краях, на звериных инстинктах чувствовали особенность этой земли. Они её боялись, как и всего непознаваемого. Они на неё молились, преклоняясь перед её сверхъестественностью. Они её охраняли, как нечто священное.
Дима пришёл в себя резко. Но не от очередного испуга, а словно вообще не спал. И если бы не лежал на траве, пялясь в звёздное небо, то решил бы, что даже не ложился. Он не насторожился, принимая сидячее положение, что находится не посреди леса на поляне у костра, а в чистом поле. Даже определился, где конкретно: в центре Девкинова поля на высоком холме, явно храма какого-то спектра прибытия.
Вообще не удивился, что рядом не жена с друзьями, а гиперангел Нача;ла в виде попа Феофана, стоящего над душой в ожидании, когда же смертный соизволит выспаться. Ну вот Дима проснулся. Даже сел, одним видом спрашивая: «Чего тебе ещё от меня надо, изверг?» Но Искусственный Разум на его немой вопрос не ответил.
Наконец Сычёв поднялся и огляделся. На небе, со стороны Воробьёвых гор, светила луна, как прожектор на стадионе. Они стояли достаточно высоко над основным уровнем земли, и всё Чертополье просматривалось как на ладони. Благо на нём не было ни строений, ни деревьев. Даже ни одного замухрыжного куста видно не было. Дима не спешил начинать разговор. Он переваривал только что осознанное, не то во сне, не то в специфическом процессе получения ангельского понимания.
— Здравствуй, Феофан, — наконец начал он. — Или ты сменил ипостась на новую?
— Не важно, — сухо ответил гиперангел. — Если тебе удобно имя Феофан, так и обращайся.
— Я так понимаю, перед нами печать Всевышнего в виде шестикрылого ангела, не знаю, как он называется. Не видел раньше таких.
— Могущество, — утолил его любопытство Феофан, тоже разворачиваясь в ту сторону, куда смотрел Сычёв. — В человеческих источниках информации его называют Серафим.
— Он закрыл лик крыльями, но мне почему-то показалось, что у него нечеловеческое лицо.
— А почему оно должно быть человеческое? — по-старчески прокряхтел Искусственный Разум, явно веселясь. — У него вообще нет ни лица, ни тела. Он же одно из Могуществ вселенной и находится рассредоточенно в каждой её точке.
— Но аватар-то он мог выбрать любой, — недоумевал Дима. — Серафим поставил свою печать на планету людей, а образ выбрал какого-то другого гуманоида. Почему?
— Ты зрел его печать душой, — сухо, но торжественно проговорил гиперангел и, повернувшись к собеседнику, добавил: — А твоя душа не человеческая. Ты видел в нём себя прежнего, кому эта душа принадлежала.
— Вот как, — Дима понял причину нестыковки, ему стало стыдно за свою несообразительность, и он поспешил сменить тему. — А семь цветных звёздочек, как я понял, и есть семь «Храмов Прибытия»? Что с ними стало? И почему в наше время эта земля перестала быть запретной? Печать исчезла?
Феофан не спешил отвечать, но не обдумывая, что сказать, как могло показаться, а просто выдерживая паузу, концентрируя Димино внимание на себе. Наконец, повернувшись в сторону кремля, где на стенах маячили зажжённые факела;, но больше делая фундаментальный комплекс мрачным и зловещим, чем его освещая, начал рассказ:
— Примерно такое же понимание, какое только что получил ты, лет через пятьдесят снизойдёт на земного отрока Варфоломея Шимана. Он так же, как и ты, будет знаком с Троицей. Мало того, она к нему будет благоволить. От неё он получит понимание в родственности античной Троицы, культа Вала и Русской православной церкви.
— Богоматерь с младенцем и Спасом?
— Не совсем, — покачал головой Феофан. — Он пожизненно будет носить с собой икону Богоматери с младенцем на руках, но вот вместо Спаса — икону Николая Чудотворца.
— Почему?
— Не ведомо, — по-простецки пожал плечами рассказчик. — Но эти образы и станут для него воплощением Троицы в христианстве. И всю свою жизнь этот отрок будет строить в честь неё церкви. До него в христианстве не было такого понятия в их канонах. А узаконивание Троицы как Отца, Сына и Святого Духа произойдёт значительно позже. Уже после его смерти. Но в нашем случае это не важно.
— То есть получается, — удивился Дима, — он распечатал эти земли в угоду христианской церкви при поддержке самой Троицы?
— Верно, — согласился гиперангел. — Безлюдной эту землю делало не наличие вселенского оттиска Могущества на ней, а древние печати, которые наложили на неё жрецы старого культа. Варфоломей же, гармонично внедрив Троицу в христианский культ, получил возможность эти земли заселить людьми, которые перестали её бояться.
— А зачем он это сделал? Это что, было указание Матери?
— Нет, — хмыкнул Феофан. — Это было указание митрополита Всея Руси Алексия. Уж очень последнему была нужна победа над языческим проклятьем этих земель и торжество церкви.
— И что сделал Варфоломей?
Искусственный Разум помолчал некоторое время, но затем неожиданно спросил:
— Ты же помнишь, как возлежит крест?
— Ну, ориентировочно, — неуверенно ответил Дима, озираясь по сторонам и прикидывая, по каким краям мог пролегать этот крест.
— Оконечности этого креста — места космической силы, — начал культпросвет Феофан, разворачиваясь в ту сторону, куда смотрел Сычёв. — Печати стояли только в его основании и правой крестовине, по прямой, как бы перечёркивая Девкино поле, — он указал направление рукой и продолжил: — О верхушке креста и левой перекладине древние жрецы не знали, поэтому не запечатывали. Но Варфоломей уговорил Алексия на всех четырёх концах поставить по церкви, сломав тем самым запретные наговоры и установив на данной земле христианское господство. Отрок лично поставил Троицкую церковь на Воробьёвых горах, на том месте, куда крест Серафима упирается. В верхней части его сотоварищ выстроил на деньги Алексия монастырь, названный в честь строителя «Андроновским». На конце правой перекладины, где ты давеча пугал ве;лесовских жрецов, церковь поставил хозяин той земли, воевода Шуба, настояв назвать сей храм имени себя любимого, то есть церковь Святого Василия. Алексий не стал возражать, так как на тот момент было двоеверие и столб Ве;леса был действующим. А значит, без кровопролития поставить вместо него церковь не представлялось возможным. Василий Шуба взял на себя подобные обязательства.
— Что-то я не помню такой церкви, — прервал его Дима, вглядываясь в даль. — Это же примерно там, где стоит мэрия Москвы?
Феофан кивнул в знак согласия, но тут же поправил:
— Рядом. Через дорогу. Когда деревянную церковь перестраивали в камень, то наименование поменяли. В ваше время она носит название церковь Космы и Дамиана в Шубине. Хотя, отдавая должное первостроителю, предел Святого Василия в ней оставили.
— Прикольно, — расцвёл в улыбке Дима, представив себе бойню с выкорчёвыванием столба с очертаниями языческого бога, но, спохватившись, поинтересовался: — А на левой оконечности что?
— А там племянник Варфоломея тоже поставил церковь — церковь Рождества Богородицы, основав Ши;мановский монастырь, увековечивая свой род. Так его в народе и прозвали. Но официально он числился как Симоновский.
— Понятно. А что с «Храмами Прибытия» стало?
— Самый ближний к Кремлю — голубой. Вон он торчит ближе к Москве-реке, — Нача;ло указал рукой направление. — У его подножия по благословению святителя Алексия был основан Алексеевский женский монастырь, впоследствии, когда в камень перестраивали, переименованный в Зачатьевский.
— То есть этот монастырь, выстроенный Алексием в честь себя любимого, был первым строением на этой земле, которое твои Громо;вницы не сожгли?
— Почему не сожгли, — Феофан хмыкнул довольно, — сожгли. Только не за то, что на запретной земле церковь поставили, а в наказание, что «Храм Прибытия Голубого Спектра» изуродовали.
— Сровняли, что ли? — в недоумении уставился на него Дима.
— Сровняли, но не совсем, — продолжал расплываться в улыбке Искусственный Разум. — Монашки решили на его вершине часовенку соорудить. Украсить, так сказать. Ну и обкромсали верхушку, увеличивая площадь для строения. За это и погорели всем монастырём.
— Мля, — не отдавая себе отчёт, с кем разговаривает, на автомате выдавил из себя словесного паразита Сычёв.
Феофан сделал вид, что не заметил ругательства, продолжая экскурсию по достопримечательностям будущего элитного района Москвы.
— Следующий, что виднеется к нам ближе, — «Храм Прибытия Синего Спектра». Он в ваше время находится в парке усадьбы писателя Толстого в Хамовниках. Именно из-за него в своё время ваш литературный классик и выбрал эту усадьбу, втиснутую меж двух заводов. Вот как только увидел этот холм в саду, так сразу и купил. Хотя бывший хозяин несколько лет не мог её никому продать.
— Толстой знал о «Храмах Прибытия»? — удивился Дима, подозревая русского писателя в причастности к тайнам мироздания.
— Нет, — пресёк его подозрения Феофан. — Но он что-то чувствовал. Как и любой талант, Лев Николаевич был мистиком, несмотря на всю свою религиозность. Кстати, тоже на его верхушке веранду соорудил, но не нанося вред гнезду. Поэтому не тронули. Сидя на его вершине, он свои книги писал.
— Прикольно, — почесал куцую бородёнку Сычёв. — Ни разу там не был. Надо будет как-нибудь заглянуть.
— Этого «Храма Прибытия Фиолетового Спектра», на котором мы стоим, — продолжил тем временем экскурсовод, — в вашем времени нет. Его полностью срыли и на его месте выстроили Храм Архангела Михаила.
— И что им за это было?
— Да ничего, — махнул рукой Феофан с досады. — Это уже, считай, новодел. Он был построен как главный храм большого медицинского городка на рубеже XIX–XX веков. К тому времени водная линза под этой землёй совсем иссохла. Неоткуда было силы брать, чтобы Громо;вниц вызывать. Да и смысла не было. Здешние жители совсем страх потеряли.
— Что за линза? — встрепенулся Дима, услышав нечто непонятное.
— Не важно, — опять отмахнулся гиперангел. — Эти технологии тебе без надобности. А вон видишь, два «Храма» рядом стоят?
И он указал на земляных Тарапуньку со Штепселем, давая понять, что по поводу линзы отвечать не собирается.
— Тот, что высокий, — оранжевый спектр, — продолжил он. — А маленький — красный. Эту парочку и в твоё время можно найти в парке усадьбы Трубецких.
Искусственный Разум развернулся и, указав на очередной «Храм Прибытия», продолжил:
— На «Храме Прибытия Зелёного Спектра» ты уже побывал. А самый дальний от нас, вон та земляная пика, торчащая как маяк, — «Храм Прибытия Жёлтого Спектра». От него в вашем времени тоже остались рожки да ножки. На нём сейчас детская площадка, что сооружена между стадионом «Лужники» и набережной.
Наступила долгая пауза. Феофан закончил свой короткий экскурс, а Дима не знал, о чём спрашивать. Да по большому счёту, он вообще не понимал, зачем ему это всё. Какой смысл в этом знании и в его стремлении обладать восьмой системой жизнеобеспечения? И тут вдруг вспомнилась одна вещь.
— Слушай, Феофан. Ты же говорил, что тебе нельзя на гнёзда наступать?
Сычёв с подозрением оглядел травяной холм в поисках подсказок, но поп ответил раньше, чем он что-либо нашёл:
— Без разрешения — нельзя.
— А сейчас тебе разрешили?
— Пригласили, — уточнил гиперангел, давая понять, что подобным к нему проявили почтение, и он даже в какой-то мере возгордился.
— Кто? — удивился Дима.
— Хозяин печати.
— Могущество?
— Да.
— И что ему надо?
— Мне не по рангу знать подобное.
Дима ещё раз огляделся вокруг, словно ища затаившуюся ангельскую сущность размером во все Хамовники. Нигде не нашёл.
— И что мы будем делать? — наконец решил он уточнить.
— Ты — ждать. Я — развлекать разговорами, чтобы не было скучно.
— Так этот экскурс всего лишь побочное явление от ожидания?
— Можно сказать и так.
И тут мир провалился в тартарары. Вернее, в светло-серое «ничто» базового мира, но, как ни странно, Дима не испугался. Даже равновесия не потерял, как бывало. Состояние было странное. Полный автопилот. Сознание однозначно затупило, а вот подсознание, перехватив управление, принялось творить дичь.
Он отчётливо понимал, как сначала представил себе, а затем и материализовал, если так можно сказать про базовый мир, примерочную. Обычную магазинную примерочную с распахнутыми шторками. А внутри, как на подиуме, появился из неоткуда женский подъюбник ослепительно белого цвета. Такие в средние века женщины надевали по несколько штук под основную юбку, придавая пышность нижней части и скрывая под ней безразмерные задницы, откормленные при малоподвижном образе жизни.
Почему примерочная? Почему подъюбник? Да хмуль его, Диму, знает, что у него было на уме, вернее, в его подсознании. А ещё этот древний элемент женского гардероба висел расправленный в воздухе, ярко подсвечивался изнутри и медленно крутился, как рекламный образец в стеклянной витрине фешенебельного бутика. В общем, с Диминой фантазией творилась полная хрень.
И только после того, как подсознание всё это сотворило, включилось припоздавшее сознание и опешило от натворённого. Но не успел Дима опомниться и врубиться в происходящее, как по мозгам разлилось ангельское понимание…
Пришёл он в себя от ковша воды в лицо, лёжа на спине с раскинутыми в стороны руками и почему-то закинутыми на бревно ногами. Соображалось туго, вернее, совсем не соображалось. Чьи-то сильные руки подняли его безвольную тушку и усадили на бревно, придерживая, чтобы не упал. Дима тупо уставился на костёр. Какие-то девки причитали в два голоса в оба уха, создавая стереоэффект полифонии как по гармонике, так и по содержанию.
Задаваться вопросом: «Кто такие?» — не стал. «Где он?» и «Что тут делает?» — тоже. Голова оказалась девственно чистой от каких-либо мыслей. Один звон в ушах, а вместо мозгов — вата, причём, похоже, синтетическая. Полная прострация. Его трясли, воротили голову из стороны в сторону, демонстрируя то одно девичье лицо, то другое. Но ни та, ни другая деваха ему показались незнакомые. Вернее, он вообще об этом не задумывался, потому что думать не мог.
— Тихо! — грянул бас над головой, подобно взрыву светошумовой гранаты, от которого Дима вздрогнул и его мозг, наконец, включился в работу.
Юля с Машей тоже вздрогнули от ора, но при этом их мозги, наоборот, выключились. По крайней мере, девушки на пару замолкли на полуслове, как обрезало. Сычёв глубоко вздохнул. Утёр мокрое лицо. И, застонав, обхватил гудящую голову руками, наклоняясь вперёд. Наступила тишина, в которой все отчётливо услышали его еле слышимое признание:
— О, чуть не сдох.
— Ну и напугал ты всех, Сычёв, — плаксиво начала причитать Лебедева, гладя его по руке. — Я уж думала всё. Не успела мужем обзавестись, как он превратился в ходящего под себя идиота.
Дима выпрямился и зачем-то взглянул на свои штаны. Какой конфуз! Штаны действительно были мокрые и как раз в том месте, что не давало возможности подумать о чём-то другом, кроме как «обоссался». Ситуация пахла позором на все оставшиеся дни. Ему ничего не оставалось, как прикинуться до сих пор неадекватным, что, в принципе, ему удавалось изображать, даже не прикидываясь.
— Что с тобой случилось? — вкрадчиво поинтересовалась Маша. — Сидел-сидел, а потом глаза закатил и рухнул на спину без чувств. Похоже на инсульт.
— Хуже, — буркнул опозоренный Дима, опуская руки, прикрывая обмоченный передок и медленно растягивая слова, продолжил: — Я только что имел собеседование с Серафимом посредствам ангельского понимания. Как жив остался — сам не понял. Серафим, он же Могущество Всевышнего, испепеляет любого одним своим сиянием. Ударная волна его гласа разрывает любого на молекулы. О прикосновении к нему вообще речи быть не может.
Дима остановил фантастический рассказ и попросил воды. Во рту образовалась пустыня под названием «С бодуна». Самая страшная пустыня всего человечества. На его просьбу откликнулась Маша, потому что сидела с пустым ковшом в руке, но, встав, бежать притормозила, так как Дима мрачно продолжил:
— Ангелы, обладающие восьмой системой, просто ЗНАЮТ будущее. Они его не предвидят, а просчитывают, и называют это временным прогнозом. Только их прогнозирование, с их-то аппаратными средствами, даёт им вероятность результата в девяносто девять и девять в периоде процентов.
Дима замолчал, что позволило Юле спросить:
— А почему не сто?
— Потому что абсолютности не существует, — так же заторможенно ответил Сычёв. — Это один из основополагающих законов вселенной. Всегда остаётся право на ошибку. Даже у Всевышнего.
— Ну ты сказал, — задумчиво пробасил за спиной голос Васи. — Какие у них возможности и какие у нас.
— Да, — с грустью согласился с ним Дима, — наши серые аппаратные средства, — он постучал себя пальцем по голове, — с их ни в какое сравнение не идут. Поэтому нам и нужны костыли. Как же я раньше до этого не дошёл?
— Что ты имеешь в виду? — спросила Юля после долгой паузы, видя, что Сычёв затормозил с объяснением.
— Детское «верю — не верю» создаёт сознание, формируя интеллект, — всё так же медленно, словно до сих пор не отошёл от припадка, продолжил смотрящий в костёр Дима. — Вот только созревший интеллект должен порождать не веру, а религию с полным набором атрибутов и ритуалов. Собственную, только тебе присущую религию, построенную на суевериях. Мы просто обязаны создавать у себя в головах виртуальную религию для достижения цели. Все до одного человека, оставившие след в истории цивилизации, были до безобразия суеверными людьми, имея каждый свою собственную, ни на что не похожую религию. Я не знаю ни одного выдающегося человека в любой области, который бы не имел своих «скелетов в шкафу» по этому поводу. Кто-то разводил блох в своей шевелюре, как Эйнштейн, полагая, что их укусы стимулируют кровоток головного мозга и делают его гением. Кто-то, подкупая сторожей, непонятно чем занимался в морге со свежими трупами. Кто-то платил деньги постояльцам и работницам публичного дома, чтобы постоять у стеночки и посмотреть со стороны на процесс продажной любви, при этом мастурбируя и распевая себе под нос русские народные песни. Каких только чудиков не создавала эта вселенная. И всё это ради внутренней религии, построенной на суеверном страхе и зашкаливающих эмоциях, позволяющих им выходить за грань реальности.
И тут его прорвало. Дима как-то резко ожил и принялся рассказывать друзьям о предрассудках великих людей, не всегда вписывающихся в человеческие понятия приличия. Ну, по крайней мере, о тех, о которых знал. Про безумных учёных с их прибабахами и полководцах с придурью. Про писателей-извращенцах и композиторов с неменьшими отклонениями. Про актёров с их закидонами и космонавтов с их «танцами с бубном» перед полётами. В общем, рассказывал обо всех, о ком вспомнил. В скором времени его весёлое перетряхивание чужого белья перешло в бурное обсуждение. Все стали вспоминать и выкладывать свои познания в этой области. Оказалось, что так или иначе с этим сталкивались все.
А дальше Дима принялся объяснять теорию формирования ритуалов предрассудочной религии, вспоминая, как в своё время с Верой и Танечкой они разбирали для примера кофейный ритуал Бетховена. Вновь напомнил и пояснил на этом примере работу семи законов вселенной. Народ опять подключился к обсуждению, придумывая, какие закидоны можно использовать для формирования того или иного суеверия.
После долгих рассуждений пришли к единогласному решению, что предрассудки надо выбирать в «ангельском режиме поиска». Раз у каждого должна сформироваться собственная религия, то и закидоны должны быть индивидуальные. А закруглил эту интересную тему Сычёв горестной фразой:
— Вот только хоть убейте меня — не пойму, как и почему это работает. Только знаю, что без этого вершин в своём деле не достичь. Это тот самый виртуальный костыль, который позволяет хоть и иллюзорно, но приблизиться к возможностям Искусственного Разума. Создание суеверной религии формирует некую мысленную среду совсем другого круга мышления.
Дима замолчал, вновь задумавшись, но глубоко погрузиться в собственные мысли ему не дал Копейкин, пробасив:
— Но как это поможет рассчитать будущее даже на несколько секунд вперёд? Это ж мозги должны функционировать совсем на другой скорости?
— Дело не в этом, Вася, — снова тяжело выдохнул Дима. — Дело в свободе. Наши мозги достаточно быстро работают, но мы их тормозим своим сознанием, которое соответствует скорости нашей речи. Надо просто дать мозгам свободу. Поставил задачу и отпустил до получения результата. Ты знаешь, чем свободный взгляд отличается от обычного?
— Чем? — спросил Вася, усаживаясь на место вскочившей Маши и лёгким жестом своей ладонищи отправляя её по воду, куда изначально она и собиралась.
— Свободный взгляд — это взгляд на всё и сразу, без концентрации на чём-либо, — начал научпросвет Сычёв. — Это взгляд с высоты птичьего полёта, вызывающий эйфорию с захватыванием духа от безграничности времени и пространства. При этом сознание как бы отключается. Вернее, Серафим в этом состоянии посоветовал ду-мать-мед-ле-но, — ещё больше замедляясь, по слогам проговорил Дима. — В ангельском понимании я чётко осознал, что чем медленнее мы думаем, тем в большей степени проявляется в мыслительном процессе подсознание. Оно как бы заполняет пустоты в нашей речи. Недаром же говорят, что мудрость — это умение думать медленно.
— Так ангельское состояние — это свободный взгляд? — спросил насупившийся Вася, как всегда не догоняющий смысл услышанного.
— И свободный взгляд, и свободный слух, и полная свобода всех рецепторов. Анализировать огромный поток информации возможно лишь подсознанием, не подключая к процессу логику и тем более мысли с разговорной скоростью. Похоже, тренинг подсознания и мотивирует восьмую систему на автономность от планетарной зависимости. А так как не думать совсем нельзя, то думать надо медленно, оставляя плацдарм для свободы мышления.
— Ой, — неожиданный возглас Маши с холма оборвал заумные размышления и заставил всех присутствующих уставиться на Синицыну. — А воды больше нет. И пепелища больше нет.
Все вскочили, в неверии осматривая холм, полностью поросший травой, без каких-либо признаков недавнего пожара.
— И у бобриков воды больше нет, — в панике запричитала Маша, оглядывая с высоты холма бывший пруд.
Все синхронно перевели взгляд на пруд, от которого остался пустой овраг. Вася даже сделал несколько широченных быстрых шагов, позволивших вплотную подойти к тёмному провалу и заглянуть внутрь.
— Там мелкий ручеёк бежит, — поведал он то, что увидел.
— Поздравляю, коллеги, — невесело оповестил всех Дима. — Мы перешли в новую локацию. Собрание по подведению итогов можно считать закрытым.
Глава 11. Лучший подарок — это подарок другому, но для себя.
Порадоваться переменам молодым людям не дала вездесущая Троица. Они даже не заметили, как на холме образовался тёмный портал перехода, в котором нарисовалась отчего-то взъерошенная матёрая Марфа в перекошенном на бок платке и с ходу принялась на них орать, будто они были виновны во всех грехах человечества. Да так громогласно начала, что все четверо вздрогнули от неожиданности.
— Ишь, жопы они тута пригрели! — ни с того ни с сего взбеленился Элемент Планетарного Разума, взмахивая руками, как курица крыльями. — Ну-ка марш в церкву, дармоеды! Совсем страх потеряли! Тама крестных ход на Девкино поле пошлёпал, а они тута зады свои волосатые языками бреют!
Вылив словесные помои на хлопающих глазками несмышлёнышей, она в порыве негодования скрылась в портале, оставляя его открытым, толсто намекая, что надо бы следовать за ней. Четвёрка попаданцев с кислыми ухмылками переглянулась, типа: ну что с неё взять: матёрая, она и в Москве, и в Подмосковье матёрая. Побросали, что было в руках, отряхнулись и направились в тёмный провал перехода, в глубине которого виднелись зажжённые лампадки у икон, что говорило о переходе в лоно какой-то церквушки.
Но не успели подняться на холм, как вновь в проём высунулась самоназначенная свекровь-тёща и продолжила ор, словно вспомнила, что не всё дерьмо вылила, или новых помоев где-то в церкви набрала.
— А огонь за вас кто тушить будет, оглоеды? Заповедный лес мене спалить хотите?
Все четверо завертелись на месте в поисках огнетушителя или чем ещё можно костёр залить. Ничего не найдя, Вася недовольно пробурчал:
— И чем его тушить? Не отходами же жизнедеятельности? Костёр большой. Я столько не выпил.
— Не мож струёй, туши башкой, рукожопый ты мой.
— Вась, — тронула мужа за руку Маша, подсказывая, — да заморозь ты его.
— А, ну да, — догадался Копейкин, приняв вид недалёкого мужика, не додумавшегося до такой простой вещи.
Вернулся. Сунул руки с голубым сиянием прямо в огонь, прикладываясь к горящим поленьям. Проморозил кострище вместе с землёй, покрыв головешки красивым колючим инеем. Обошёл созданное произведение морозного искусства вокруг, любуясь работой и внося последние штрихи, прям как художник, накладывающий финальные мазки на полотно.
— Ну ты издеваШся чё ли? — вновь вскинулась Троица, в очередной раз всплёскивая руками-крыльями. — Талдычу ж тебе непутёвый: опаздывам!
Только после этого все четверо поспешили в портал.
Они действительно оказались в маленькой церквушке, где их ждал всё тот же поп Феофан, только в другой рясе, с другой бородёнкой и крест на шее сменил на более скромный, хотя цепь осталась внушительной, словно стянул привязь с будки волкодава. Всё говорило, что не Феофан он уже, но так как Искусственный Разум не представился новым именем, то никто и не подумал его звать как-то по-другому. Он не возражал. Ему было всё равно. Сама церквушка не походила на его бывшую, так как была не деревянная, а каменная. Хотя размерами не очень отличалась от старой церкви Святого Уара.
— Что за церковь? — по ходу дела поинтересовалась Юля, осматриваясь по сторонам.
— Да та же, что и была, — ответил Нефеофан, перетрясая какие-то чёрные тряпки. — Только когда в камень перекладывали, название поменяли. Теперь она — Церковь Рождества Иоанна Предтечи на Бору. Но в ваше время и её не будет. Одевайте.
С этими словами он принялся раздавать чёрные балахоны. Сначала разворачивал в поднятых руках, осматривая. Затем оглядывал четвёрку и, находя подходящего по размерам, вручал с непременным: «На». Балахоны оказались достаточно просторны во всех местах, так что надевали их через голову прямо на одежду. Никто из молодых людей не знал, как это церковное одеяние называется, но все сошлись на том, что его вроде как монахи с монахинями носят. Этого познания оказалось для них достаточно.
Троица то и дело поторапливала, не упуская возможности каждого оглядеть в новом прикиде, повертев вокруг оси. Проверить поясные верёвки, правильно ли завязаны и не потеряет ли их кто по пути. Удовлетворившись внешним видом горе-родственничков, принялась персонально раздавать церковные атрибуты, чтоб руки были заняты и не блудили где ни попадя.
Диме вручила длинную палку с перекладиной, на которой, как флаг, висело толстое нарядно-тканое полотнище с изображением Спаса Нерукотворного. Причём, зная, что Сычёв ни уха ни рыла в церковных делах, сама подсказала, кого тот понесёт. Васе вручила фонарь на палке, на подобии прямоугольного древнего светофора, какие на заре образования ПДД появились на улицах столицы. Одна сторона этой коробки была красная, а другая зелёная. Ну вот как есть столбовой фонарь ГАИ. Вася не стал спрашивать, что это за хрень. Матерь взаимно воздержалась от объяснения.
Маше сунула небольшую иконку в руки с образом мрачного Николы Угодника с чёрными глазами, от одного вида которого Синицына вздрогнула, отшатываясь, и, прежде чем перебороть страх, осторожно, трясущимися руками взяла икону в руки. Юля получила образ Богородицы с каким-то заковыристым дополнительным названием. Дима не запомнил, да и вообще не понял, что это слово означает. Первый раз слышал. При этом, прежде чем вручить, Матерь по-доброму улыбнулась изображению, плюнула и аккуратно протёрла рисованный лик рукавом, сама себе довольная, и подала её Лебедевой с таким видом, мол, только залапай мне её пальцами, скоть, — убью.
Нефеофан взял большущий золотой крест на длинной палке, но, судя по лёгкости, с которой он орудовал этим предметом, крест был, скорее всего, деревянный и то ли выкрашенный золотой краской, то ли натёртый сусальным золотом, что особо веса не прибавляет. Троица вооружилась маленькой иконкой, даже не взглянув, чей на ней лик, причём вверх тормашками, и вся процессия суетно покинула церковь, выйдя на свет божий под яркое солнышко.
Первое, что бросилось в глаза, — Кремль вокруг уже стоял каменный, со знакомыми очертаниями по их времени. Да и всё внутри выглядело обычным, только до их реальности не дошла эта церковь, из которой вышли, да Кремлёвский камень при ней, непонятно куда девшийся.
Покинув Боровицкие ворота, Дима сразу заприметил приличную толпу народа, основная масса которой форсировала овраг с Чертороем по сооружённому мосту из брёвен с настилом. Вереница растянулась, и ведущих крестного хода видно не было. Голова колонны терялась за складкой местности уже где-то в районе «Лужников».
Сборище попаданцев и представителей Высших Сил поторопилось, догоняя процессию, но, когда почти догнали, Матерь неожиданно повела всех в сторону. В итоге, забравшись на холм «Храма Прибытия Фиолетового Спектра», все, побросав атрибуты на траву, расселись, как в кинотеатре под открытым небом, словно для просмотра долгожданного бесплатного фильма в формате 5D.
Хоть и устроились далековато, и что там конкретно происходило, было непонятно, но Матерь с Нефеофаном уставились на толпу в ожидании, а их послушникам ничего не оставалось, как последовать их примеру. В низине, где Москва-река разлилась на повороте, её воды затопили «Храм Прибытия Жёлтого Спектра», торчавший теперь высоким шпилем, однозначно напоминая маяк. Весь народ собрался у кромки воды, и там происходила непонятная броуновская движуха.
Молчаливое сидение затягивалось. Никто никаких комментариев не давал. Первым не выдержал Дима, самопроизвольно назначив себя старостой группы учащихся, а значит, заимев право задавать вопросы от всего коллектива.
— Про что кино?
Матерь промолчала, продолжая, насупившись, следить за людским муравейником, а вот Нефеофан ответил:
— Про то, как царь Василий Иванович Новодевичий монастырь закладывает.
— Но позвольте, — неожиданно издала зашуганно мышь серая по имени Маша, старающаяся, как правило, не высовываться и не отсвечивать при представителях Высших Сил, — но Новодевичий монастырь не там. Он вон там стоять будет.
И она опасливо ткнула рукой в сторону «Храма Прибытия Зелёного Спектра».
— Стоять будет тама, — наконец ожила и Троица, по-прежнему продолжая хмуриться и буравить взглядом толпу в низине, — но непутёвый Василь, чтоб ему ни дна ни покрышки, заложить его решил тута.
И она отзеркалила Машин жест рукой на сборище народа.
— Обождём чуток, — уже спокойней, и при этом резко поменяв разгильдяйский говор на нормальный тон, продолжила она. — Сами всё увидите.
Тут Матерь повернулась к Диме и похлопала по траве ладонью, предлагая тому присесть рядом. Он, как послушный мальчик, не стал кочевряжиться и пересел, куда указали. Троица была ниже его ростом, но, несмотря на это, не напрягаясь, уложила ему руку на голову, и Сычёву показалось, что она либо резко выросла, либо он уменьшился до лилипута. Голова закружилась, а в глазах стали расплываться цветные радуги импульсами, словно круги на воде от бросаемых камней в разные места.
— Тебя торопят, — раздался у него в голове её голос, причём Дима чётко осознал, что голос этот был только в его голове и никто больше Троицу не слышит. — Ты зачем-то понадобился Всевышнему. Не просто так он тебя знакомил с Могуществом. Это несколько выходит за рамки наших планов. Генератор тактовых частот я тебе подарю, не дожидаясь, когда ты его вырастишь самостоятельно. Но и одного отпустить не могу. Твоей жене тоже сделаю. Ни на секунду её не отпускай от себя. Хоть за руку води. Я не знаю намерений Смотрителя Инкубатора, но и своего не упущу. Меня в первую очередь волнует собственная эволюция, и я не намерена выпускать тебя из своих загребущих ручек. Какие бы ни были планы у Всевышнего, постарайся остаться человеком. У тебя должок передо мной. Не забывай об этом.
Она убрала руку, и Дима осознал, что лежит на спине, а рука накрывала не голову, а глаза. Он постарался сесть, но не смог. Резко заболела голова.
— А вот с этим я тебе помочь не смогу, — услышал он раздосадованный голос Троицы. — К этому тебе придётся привыкать самостоятельно. Перестройка организма будет идти через нервное возбуждение, то есть через боль. По-другому не получится. Но человек существо живучее настолько, что может привыкнуть к чему угодно. Полежи. Поболей пока.
Дима замер, прислушиваясь к боли. Она, казалось, лютовала во всём теле и особенно в голове: снаружи черепной коробки, внутри, чего по логике вещей быть не должно. И эта боль не стояла столбом, она плавно перетекала волнами с затылка на лоб и обратно, иногда заворачивая на боковины. И тогда он переставал что-либо слышать, так как звон в ушах заглушал любые звуки извне. Время шло, но боль даже не думала притупляться. Она хоть и не была чрезмерно сильной, даже можно сказать, терпимой, но тем не менее её постоянство выбешивало.
Наконец ему надоело находиться в одном и том же положении, и он с трудом сначала завалился на бок. Встал на карачках. Сел на ватную задницу. Голова, казалось, опухла и складывалось такое впечатление, что увеличилась в размерах. Надулась, как воздушный шар. Перед глазами кругами расходилась рябь, не давая зрению сконцентрироваться. В ушах стоял перезвон, не позволяя прислушаться. Кто-то что-то за спиной глухо бубнил. По голосу вроде как гиперангел. Ему кто-то что-то отвечал, но кто это был — непонятно. Мать от него отвернулась, и Дима, с трудом заглянув ей за спину, скорее догадался, чем увидел, что с другой стороны от него сидит Юля.
Он отчётливо осознал, что Лебедева, в отличие от него, сейчас рухнет без сознания, и её придётся отсюда выносить. Причём сегодня она точно в себя не придёт, и её неадекватность продлится значительно дольше, чем у него. Он это не предсказывал, не прогнозировал, не предполагал, а просто знал, словно этот фильм он уже видел, и он его, хоть и без деталей, но помнит. Да. Именно так. Он этот эпизод уже точно видел раньше. Прям дежавю какое-то. Только когда это было — сказать затруднялся.
Вот его супруга завалилась на спину и медленно сползла по траве, словно её кто за ноги утянул. Голова девушки оказалась на уровне Троицы, и та накрыла ей глаза ладонью. Диме это было уже не интересно. Он знал, что с ней делает Матерь и чем это закончится. Дима посмотрел за спину. В мутной пелене взгляда обнаружил перепуганных Васю с Машей. То, что Синицына от вида процедуры перепугается, он даже не сомневался. Но вот видеть перепуганного Копейкина было прикольно. Сычёв даже прищурился, стараясь навести резкость, чтобы рассмотреть эдакую невидаль.
Но тут что-то заставило его перевести взгляд обратно на поле, где вдалеке скопился народ, и Дима с удивительной ясностью почувствовал ком в горле от жалости к этим людям. Словно смотрел на них перед неминуемой гибелью: расстрелом или взрывом бомбы. Захотелось закричать: «Бегите, идиоты!», но ни одного звука не смог выдавить из себя. Только слегка наклонился и тяжело задышал, абсолютно точно зная, что сейчас десятки ни в чём не повинных людей погибнут. И тут на выделенной поляне посреди толпы произошёл мощный взрыв…
Из недр раскидистым кустом в несколько этажей вырвалась огромная масса воды, словно она находилась под большим давлением в некотором резервуаре, целостность которого разрушили, и народ буквально смело; разорвавшейся у них под ногами землёй под гигантским напором жидкости. Поломанными куклами взмыли в воздух десятки, сотни тел, разбрасываясь по Девичьему полю мясными ошмётками. Часть улетала в реку, медленно обтекающую полуостров и безмолвно забирая в свои воды ещё секунду назад живые плоти. Низкий гул вырывающегося из-под земли потока заглушил все звуки вокруг. Земля ощутимо дрожала, что чувствовалось даже на том удалении, где сидели наблюдатели.
Оставшиеся люди в панике, как тараканы, разбегались в рассыпную. Кого-то настигали вырванные из недр камни и куски земли даже за несколько сот метров от эпицентра взрыва. Кого-то смывали потоки воды и грязи, укатывая их в землю, как под асфальт. В одно мгновение на месте выделенной поляны образовалось бурлящее озеро, в центре которого извергался водно-грязевой вулкан.
Дима, находясь между сном и явью, неожиданно осознал слова Феофана, сказанные ему накануне на счёт линзы. Так вот про что он говорил. Под поверхностью Девкиного поля располагалась водяная линза под большим давлением, которую эти придурки при закладке фундамента проткнули. Господи, какие же люди идиоты, думал Сычёв. Ну почему они умудряются разрушать всё, к чему прикасаются, даже не понимая глубины сотворённого своей тупостью?
— Из этой дыры, — неожиданно сквозь гул расслышал Дима голос Искусственного Разума у себя за спиной, который, видимо, комментировал происходящее для Васи и Маши, — возьмёт начало река, которую назовут Вавилон, она будет вытекать аж до ваших времён. Только её при обустройстве набережной под землю в трубу спрячут. И на этом вся сверхъестественность этой земли исчерпается.
Дима оглянулся. Парочка коллег, округлив глаза и раскрыв рты, смотрели на водный Армагеддон. А у Сычёва почему-то в голове мелькнул пакостный вопросик: «Серафим сделал своё дело, Серафим может уходить?» От мысленного ворчания накатила тошнота, и он обратно прилёг на траву. Закрыл глаза и задумался.
Какие же люди идиоты. Общество дураков и смеси полудурков, выстроенное на лжи и узаконенном невежестве. И главная дурость этого общества — они полагают себя царями природы. Природы, мля! С какого перепугу они решили, что им дозволено всё на этой планете? Сколько человечество за свою эволюцию по этой дурости уничтожило священного и неприкасаемого. Разрушили и сожгли собственную историю, полагая себя вправе определять, что сохранять будущему поколению, а что уничтожать, не оставляя камня на камне.
Самовлюблённые ублюдки. Их интересует лишь собственный эгоистичный клубок проблем, не желая считаться с будущим человечества. О какой общей душевности можно говорить в этом обществе? Каждый сам за себя. Даже объединяясь, всякий норовит заполучить свою и только свою выгоду от этого союза и непременно вскарабкаться на вершину пирамиды в качестве доминанта.
Лживые религии заботятся лишь о величине паствы, что приносит доходы. У идеологий, как бы они ни звучали благостно о равенстве и братстве, всегда найдутся лживые идеологи, вышагивающие впереди, одним этим показывая, что при общем равенстве всегда найдутся те, кто ровнее.
Люди не желают причислять себя к животным. Согласен. Человек — не животное. Он значительно хуже. Он строит социально ориентированное общество, социальность которого иллюзорна. Красивые слова, красивые лозунги только для того, чтобы потешить чувство собственной важности, прекрасно понимая, что старается всех обмануть. И чем правдоподобнее его ложь, тем выше статус. На волне карьерного роста возвеличивает неписанные законы морали, о которых вспоминает лишь тогда, когда их нарушение не касается лично его.
Что может объединить человеческую цивилизацию в общность? Единая религия? Чушь. Единая идеология? Полная чушь. Единые законы для всех, несмотря на доминантность? А вот такие прецеденты в истории были. Степные орды средней полосы России тысячелетия существовали как монолитный ужас государствам-соседям. Скифы, Киммерийцы, Сарматы, Гунны, Готы и так далее. Названия носили разные, но принцип их единства всегда был один: жесточайшая дисциплина законов.
Их всего-то было у них три: не кради у своих; если пообещал — умри, но сделай; и в походе даже не думай о половой дифференциации. В походе нет ни мужиков, ни баб, есть только воины. Любое нарушение, да даже намёк на его неисполнение — смерть, независимо от статуса и положения. Точно такая же дисциплина в исполнении законов позволила ордам Чингисхана превратиться в непобедимое войско, сметающее на своём пути народы и государства. Правда, у него законов было побольше, но отношение к ним — один в один.
Подобная безжалостность работала как искусственный отбор. В орде оставались лишь те, кто свято блюдёт законы, а значит, подчиняется непререкаемой дисциплине. Другие в ней не выживали. Их выжигали калёным железом, как гнойный нарыв, не позволяя либеральной заразе расползаться по своим рядам. И орды: что скифы с сарматами, что монголоиды с каганатами — мгновенно распадались, как только менялся лютый на расправу правитель и эти законы ослаблялись.
Парадокс! Но для того, чтобы объединить людей в нечто единое, требуется бесчеловечность, порождающая страх такой силы, что личные эгоистические клубки сматываются и прячутся в собственные глуби;ны сознания ради общности интересов и исключительно ради собственного выживания. Как, несмотря на разность мировоззрения каждого, объединить всех в единую душу мироздания? Выходит, единственное, что нас делает одинаковыми, наплевав на все различия, — это желание жить. Выходит, по-другому никак? Что же мы за мракобесы-то такие? А ещё собрались вселенский космос осваивать.
Но тут до Диминого слуха сквозь его пессимистичные мысли донёсся Васин бас:
— Но почему? — негодовал здоровяк. — Что, нельзя было этому помешать? Вы же всемогущие!
— А зачем? — с интонацией наигранной издёвки спросил Искусственный Разум. — Это ВАШ выбор. Да будет тебе известно, что вся вселенная управляется исключительно процедурой выбора. Высшие Силы никогда никому не указывают и тем более не принуждают что-либо делать. Запомни это как закон. Они только постоянно синтезируют ситуации, ставящие перед выбором, оставляя принятие решения за реципиентом. В этом и есть подноготная развития разумности.
— Ну нас-то вы принуждаете, — вмешалась в спор Маша с перепуганной интонацией, указывая лишний раз на несправедливость.
— Неправда, — не согласился гиперангел. — Вас учат, и, как детей несмышлёных, вынуждены заставлять внимать знания. Ты знаешь другой способ? Вы находитесь на детской стадии развития: «верю — не верю». Поэтому мы вкладываем в ваши пустые головы понимание мира и его законов, которые впоследствии вы будете защищать. С точки зрения миропонимания у вас ещё не сложилось его осознание, и самостоятельно, без нашего информационного террора, вы его не освоите.
Наступила пауза. Дети-инквизиторы обмозговывали, явно так же по-детски сопротивляясь, потому что это им не нравилось. Это стало понятно по очередному каверзному вопросу Васи.
— А как же подсказки, что разбросаны вами повсюду? Или это всё выдумка?
— Не выдумка, — ответствовал Феофан с грустью в голосе, соответствующей усталости от тупости учеников. — Это ваша справочная, которой вы можете пользоваться дополнительно к основному материалу. И если разберётесь в ней, то поймёте, что будущие жизненные ситуации возникают не просто так, а имеют определённые закономерности. Всё, что создаётся искусственно, в том числе и будущее, обязано иметь смысл.
На этот раз пауза в диалоге растянулась надолго. Настолько, что Дима потерял к ней всякий интерес и неожиданно осознал, что голова стала болеть значительно меньше. Зря он об этом подумал. По крайней мере, тут же пожалел, так как это заметила и Троица.
— ПодмайСа, увалень, хвать валяЦа, — вывел его из самодиагностики издевательский голос космической тёщи, угораздило же подобной обзавестись. — Башка ужно не хворат. Не выпендривайСа. Меня на мякине не проведёшь. Обман за версту чую.
Диме ничего не оставалось, как открыть глаза и сесть, осматриваясь по сторонам мутным взором. Несмотря на то, что боль притупилась, зрению чёткость не вернулась. Голова слегка кружилась, но, по крайней мере, не тошнило.
— И что, — задался он насущным в данный момент вопросом, — эта свистопляска в голове у меня теперь будет пожизненно?
— Нет, — успокоила его Троица, переходя вновь на нормальный язык. — Раздвоение — это результат работы сразу двух разных источников опорных частот. Планетарный никуда не делся, а внутренний пока перевозбуждён. Но он со временем утихомирится. Причём так, что ещё замучаешься его активировать. Тебе придётся научиться их переключать по мере необходимости. Это непросто и сразу не получится. Нужна будет кропотливая практика. Но со временем овладеешь. Ты у меня мальчик не глупый, а вот со своей второй половиной тебе придётся повозиться. Ей будет значительно сложнее. А после пережитого она вообще пойдёт в отказ на его использование. Девочке придётся объяснить, что теперь от этого ей никуда не деться. Но и жалеть не смей. Жалость ни в каких случаях к хорошему не приводит, без исключений. Деградация константна, а значит, её вынуждено надо преодолевать. Вы оба по складу характера — воины. А значит, к звёздам только через тернии.
— А мы? — проявив бескультурье, поинтересовался из-за спины басовитый Вася, показывая своей выходкой, что подслушивает чужие разговоры.
— А вы — нет, — не поворачиваясь, ответила ему Матерь. — Вы с Машкой ослы.
Дима непроизвольно хмыкнул, расплываясь в улыбке. Но Троица тут же смягчила столь категоричное утверждение:
— Ослики, — она тоже расплылась в улыбке. — Если эта парочка движется вперёд на превозмогании, то вы исключительно на упрямстве. Что втемяшите в голову — оглоблей не вышибить. И с морковкой на вас фокус работает. Повесь вам перед носом по морковке, попрёте напролом, руша всё на своём пути. И если у этих через тернии к звёздам, то у вас: вижу морковку — не вижу преград.
Копейкин что-то забулькал себе под нос, явно нелицеприятное. Маша придурошно хихикнула, тут же повторив за Троицей, ласково обзывая мужа осликом, причём с интонацией, словно при этом поглаживает его по головке. Дима сидел к ним спиной и не видел, но отчего-то точно знал, что погладила, а упрямый Вася взбрыкнул. Сычёв тут же выдал своё предположение:
— Вася больше на упрямого бычка похож, чем на ослика. Эдакий ослобык.
— Я сейчас кому-то башку откручу, — рыкнул Копейкин за Диминой спиной, но не очень грозно.
— Давай, — согласился Сычёв, вновь заваливаясь на спину и закрывая глаза. — Кочерыжка ноет, уж сил никаких. Сам бы оторвал, но вряд ли получится.
— Замолкли, ироды, — прервала их Матерь развязным тоном, поднимаясь на ноги и отряхиваясь. — Надоели хуже горькой редьки. На том кончаем с вами. Отправляйтесь-ка вы к Софийке. Пущай она дале с вами мучается.
— А нам? — взревел в негодовании Вася.
— Чаво вам? — уставилась на него Троица с видом непонимания.
— Генераторы тактовых частот, — продолжил негодовать Копейкин.
— А вам-то на кой? — взвилась Матерь, не выходя из образа непонимающей.
— Ну так, — осёкся бугай, не зная, чем мотивировать свой порыв в стремлении в эволюционном развитии.
— Вы мои, — ткнула в его сторону тёща, — земные. Вам от меня ни на шаг не можно. В какие-такие космические дали ты собрался бежать?
— Да никуда я не собирался, — набычился обиженный Вася, что не дали игрушку на халяву.
— Вот и не вякай мене, — приструнила она его. — Куды развиваться — знашь. Вот и давай не мытьём, так катаньем совершенствуйся. Ты хоть знашь, что значит совершенствоваться?
Вася промолчал, почёсывая бороду, но менее обиженным от этого не стал. Но тут поднялся на ноги Дима, влезший со своими знаниями:
— Совершенствоваться — значит меняться. А стать совершенным — значит по желанию становиться каким захочешь.
— Вота, — ткнула Матерь в Сычёва пальцем, угрожая проткнуть, от чего Дима снова чуть не рухнул в траву, — слухай вумного сотоварища.
Дима отшатнулся от тычка, но на ногах устоял, продолжив общаться исключительно с Васей, в знак протеста напрочь игнорируя вредную тёщу с её непременным рукоприкладством. Надоела уже со своими закидонами.
— Я наконец сообразил, зачем они прикидываются колхозом, — скривился он, отряхиваясь. — Что Троица, что София. Они просто вживаются в разнохарактерные роли, оттачивая своё совершенство. И это, похоже, их забавляет. Эдакая эмоциональная игрушка от скуки.
— Всюду-то он нос свой сопливый сунет, — с наигранной злостью отреагировала Матерь на его предположение, закрепив недовольство увесистой затрещиной.
На это его бедная головушка ответить уже ничего не смогла, потому что ушла в полную несознанку по причине потери сознания.