Ухабистое становление III поколения социологов

К 85-летию
Профессора Елены Смирновой

Третье поколение советской / российской социологии составляют социологи, родившиеся в интервале 1935-1946 годы. Их детство и ранняя юность пришлись на военные и послевоенные годы. Среди них есть те, кто помнит ленинградскую блокаду, есть познавшие оккупацию, безотцовщину, голод, еврейские семьи испытали на себе различные формы проявления борьбы с «безродными космополитами». На момент вхождения в социологию она не признавалась самостоятельной наукой, в стране не было социологического образования, невозможны было нормальные контакты с зарубежными учеными. Все это затрудняло процесс вхождения социологов III когорты в науку.


В рамках проводившегося мною сбора биографической информации об отечественных социологах (2005-2020 гг.) проведено около пятидесяти интервью с представителями этого поколения, оно мне особенно близко еще и потому, что сам – из него.  В сборнике «История российской социологии. 20 лет поисков» [1] есть три очерка под общим названием «Пора говорить о социологах III поколения», того в пространстве http://proza.ru/avtor/bdbd80 есть рассказы об отдельных представителях этой общности: И.А. Голосенко, В.Б. Голофасте, Б.В. Дубине, Л.Е. Кесельмане, Р.С. Могилевском, Г.В. Старовойтовой, Л.Г. Ионине, Г.Е. Зборовском, Д.Л. Константиновском, Ф.Э. Шереги и др. Этот текст – продолжает описание «моего» поколения.


Елена Эмильевна Смирнова, доктор социологических наук, профессор многие годы посвятила исследованию системы образования и подготовки специалистов. Много лет она преподавала на факультете социологии СПб Университета. Не буду считать, сколько лет мы знакомы, но полвека – несомненно.
Ниже – несколько фрагментов, в ряде случаев – минимально сокращенных и слегка адаптированных - интервью, мною проведенного с Е.Э. Смирновой в 2005 году, два десятилетия назад [2]. В ее рассказе о прожитом отражается ухабистость становления всего III поколения социологов.


<< Лена, ты ленинградка? Расскажи немного о твоей семье…>>

Я родилась в Ленинграде 3 января 1941 года в доме на Среднем проспекте Васильевского острова на углу 10 линии. Этот красивый дом, отделанный серым кирпичом, жив и сейчас. В августе меня, маму и бабушку практически одним из последних поездов родственники отправили в эвакуацию. Мы долго скитались по просторам Зауралья, Алтая и Сибири, пока не соединились с моим отцом в маленьком городке Бугуруслан. Там прошло детство, в котором черный хлеб с солью и подсолнечным маслом были лакомством. В этом городке я увидела воочию: то, что ты вырастил сам – это твой «хлеб», потому что до сих пор помню полки магазинов – там стоял черный плиточный чай, конфеты «Весна» и крабы «CHATKA». Конфеты и крабы никто не покупал. Этот город увидел белые батоны и сливочное масло в магазинах лишь с приходом к власти Н.С. Хрущева. Там я закончила семь классов и вернулась в Ленинград к родственникам. Родители приехали позже, т.к. получили свою долю репрессий. Может, живя в Ленинграде, я не получила бы той любви к цветам и кустам, собакам, кошкам и птицам, которые и сейчас делают иногда мою жизнь такой красивой. А может, сказывается кровь прадедов, которые по обеим линиям родства были крестьянами, любили землю и умели на ней работать. Я петербурженка в третьем колене. Мой дед проработал на Путиловском заводе 30 лет мастером, его ценили, и это видно еще и по тому, что он зарабатывал совсем не так, как современный профессор.
Годы были тяжелые, но мне хорошо помнится, что в школе мы жили очень дружно, не помню, чтобы нас обижали учителя. Уж униженных (как теперь) в школе тогда не было. Школу я завершила в Ленинграде. С одноклассниками мы до сих пор встречаемся каждый год, жаль, что не в нашей школе – она стала восьмилеткой через несколько лет после нашего окончания.


<< Что привело тебя на дорогу социологии? Как ты теперь это понимаешь? Семья, учителя, друзья, случайное стечение обстоятельств? >>

Ответ довольно прост: не было бы счастья, да несчастье помогло. Я закончила институт Холодильной промышленности по специальности инженер-механик. Попала я в него учиться случайно: занималась на подготовительных курсах, да так и осталась учиться. Выбор профессии – сложнейшая штука, особенно в той ситуации, когда учишься ровно и успешно. После окончания школы думала и об экономике, и о химии, и о строительстве. Многие предметы казались интересными, и литература, и химия, и психология. Но я закончила школу в 1958 году, а к тому времени психфака еще не было в Университете. А конкурсы в вузы были по 8–10 человек на место.
Закончив вуз, пошла работать конструктором в НИИ Метрологии. Не прошло и двух лет, как я поняла, что никакого конструктора из меня не выйдет. И я стала серьезно размышлять о том, что же делать дальше. И тут я знакомлюсь с психологом Аркадием Сопиковым и социологом Эдуардом Беляевым, которые работают у В.А. Ядова и что-то уже пилотируют, т.е. проверяют созданные тесты. Они предложили мне кое-что проверить на моем рабочем месте. Мне это показалось интересным, меня всегда тянуло к людям, к общению, был особый интерес понять, что собой люди представляют, почему они поступают так, а не иначе … Они же предложили мне ходить на открытые ядовские семинары. Вот тут-то коготок и увяз. Этот интерес и привел меня в социологию.


Сначала было очень трудно, непонятно, так далеко от всей моей прежней жизни. Стала читать, в основном это были самиздатовские переводы. А. Сопиков в это время активно сотрудничал с Г.П. Щедровицким, и у меня появилась возможность бывать на некоторых его семинарах. Дальше – больше. Новые друзья-социологи помогли устроиться на объединение «Красногвардеец» промышленным социологом. Как часто нам помогают люди! На «Красногвардеец» мне помогли попасть два замечательных человека, промышленные социологи – Д. Гущин и Л. Нафтульев. Промышленность тогда широко вводила должности инженера-социолога, эти специалисты занимались главным образом «доводкой» методики Научно-исследовательского института комплексных социальных исследований (НИИКСИ) по социальному планированию. Отдала дань этому и я. И случилось так, что мне на рецензию дали отчет группы О.И. Шкаратана по какой-то узкой теме. Он прочитал мою рецензию и пригласил работать у него в лаборатории Финансово-экономического института. Все это время я активно посещала ядовские заседания. У О. Шкаратана собралась уже грамотная социологическая публика, шли семинары, многое обсуждалось, велись различные практические темы. Приходили с докладами разные толковые люди – математики, экономисты, психологи. Не раз слушала Г.Н. Черкасова, о котором остались самые светлые воспоминания: мыслил свежо, не зажато, был открыт новым идеям, к людям относился тепло, весь он был какой-то не партийный и не советский. Не всех помню того периода, но социологи Алла Назимова и Галя Силантьева вспоминаются с радостью, ибо связано это было не только с работой, но и очень хорошими отношениями.


<<...вектор интересов определился, когда ты начала работать в социологии? >>

Когда проект группы В.А. Ядова, связанный с диспозициями, был утвержден, у него появились ставки, и в 1970 году я поступила на работу в Институт конкретных социологических исследований АН СССР на должность младшего научного сотрудника. Работала я в психологическом направлении под руководством А. Сопикова, и занимались мы пилотажем методик, которые отвечали гипотезам Проекта - интеллект, семантический дифференциал Осгуда, ригидность и другие. Пилотажи проходили на заводах, главным образом, в конструкторских бюро. Хорошо помню, что инженеры, с которыми мне пришлось общаться, относились к нам с пониманием, все наши «психологические выверты» старались понять и выполнить так, как мы о них просили. И еще важно отметить, как тщательно выполнялись все пилотажные процедуры. Только методика Осгуда пилотировалась в вариантах 5-ти, 7-ми, 9-ти и 11-членных шкал. Каждый результат пилотажа обсуждался на семинарах. Часто решающее слово оставалось за математиком и социологом Галей Саганенко, которая оценивала результаты математически. Не помню, как было дело у других участников Проекта, но меня Галина столько раз заставляла все проверять и считать различные коэффициенты, что, наверно, я сто стальных перьев исписала, в прямом смысле слова километры бумаги извела на различные подсчеты, таблицы и схемы. Сегодня это звучит смешно, но ведь в те времена все делалось вручную. Одних коэффициентов Спирмена было подсчитано сотни.


Запомнился мне момент, когда уже были описаны все методики и подготовлены к публикации в Москве. Все тексты-описания, инструкции по сбору и обработке материалов, экспозиционные материалы, протоколы были вычитаны и выверены. Помню большие зеленые папки, которые были подготовлены для отправки в Москву. И помню удивительное чувство радости от сделанного дела у всех.


<< К тому времени возник ли у тебя интерес к какой-либо теме? >>
 
На этапе проведения пилотажа меня заинтересовал феномен толерантности, да и в дальнейшем меня не оставляла мысль о том, что это свойство личности может «сработать» на гипотезу избирательности человека в сфере труда. Была создана специальная методика для оценки влияния определенной информации на процесс восприятия человеческого лица. Идея была проста: оценивают ли люди одно и то же лицо одинаково или по разному в зависимости от подписи под портретом («фашист», «убийца» или «лауреат литературной премии», «гуманист»). Предварительно в контрольной группе был сделан отбор «равноценных» фотографий, по критерию красоты. Соответственно в экспериментальной ситуации использовались идентичные по красоте портреты. Сама эта методика в основной проект не вошла, но ее материалы стали основой моей кандидатской диссертации, руководителем которой был А.А. Бодалев.
Здесь уместно чуть уйти в сторону. Когда работа уже была завершена, произошла защита кандидатской диссертации А. Сопикова на факультете психологии. Она была посвящена теме конформности; конформность трактовалась им как свойство личности следовать за другими в более или менее сильной форме. Защита шла при отрицательном внешнем отзыве (какая могла быть конформность у советского человека!). Но работа была выполнена грамотно, обоснованно, к тому же ей предшествовали американские эксперименты. Потому факультет встал на ее защиту, и она была утверждена Советом факультета и далее ВАК. Но после этого прецедента А.А. Бодалев предложил мне «запрятать» толерантность поглубже и сосредоточиться в диссертации на «эффектах восприятия человеческого лица».
Тема была повернута в сторону проблем измерения. В ней была представлена идея о том, что измерение свойств личности можно осуществлять в разных подходах.


Чтобы подстраховать мою защиту от возможных нападок на толерантность, на защиту пригласили еще и математиков, которые авторитетно подтвердили, что все данные проверены с помощью хи-квадрата и других математических коэффициентов. Это был 1971 год, когда известные сегодня студентам коэффициенты воспринимались как высокое, почти сакральное знание. Вот так я и стала кандидатом психологических наук.


<< Вспоминаю, что вскоре после защиты ты перешла из Академии Наук в НИИКСИ.>>

Диссертация была завершена, защищена и довольно быстро прошла утверждение в 1972 г. К этому времени в секторе В.А. Ядова стали происходить различные кадровые подвижки, и я поняла, что лучше мне перейти в другое место. В этом же году я получила предложение от В.Т. Лисовского работать в его лаборатории, куда перешла в качестве старшего научного сотрудника. Началась новая страница в моей жизни.
У В.Т. Лисовского была большая по тем временам лаборатория, человек 12, он был признанным властями социологом, имел большие исследовательские возможности. Его тематика охватывала разные группы молодежи: школьников, студентов, молодых специалистов. Под его руководством проводилось поистине огромное количество исследований по многим городам и весям СССР. Все они выполнялись в виде анкетных опросов. Его труды сегодня хорошо известны. Они широко публиковались в виде его авторских монографий, а также сборников статей и тезисов его сотрудников. Наряду с массовыми опросами, Лисовский постоянно использовал и такие методы сбора информации, как диспуты, анализ писем, общение с различными группами молодежи (например, кришнаитами). Нам тогда казалось, что шеф «чудит». Но теперь я вижу, что он, скорее всего, интуитивно использовал качественный подход в изучении молодежи. Он был активен и открыт, ему нужны были новые идеи, он держал таким образом руку на пульсе молодежных движений, улавливая те веяния, которые в массовых опросах было не «схватить», которые еще не стали типичными. Нужно отдать ему должное в том, что при наличии цензуры, он умудрялся показать то, что «не разрешалось», что можно было обнародовать в некоем полемическом ключе, осуждая некоторые явления в меру социальных ограничений того времени. Не случайно он стал Лауреатом премии ВЛКСМ, в этом просматривается некоторая знаковость того времени.


У меня хранится много книг, подаренных мне Володей, а на одной из них надпись: «Члену ВКПб…» Я в одной из анкет вопрос о партийности почему-то так и обозначила. Чем мне ВКПб показалась лучше КПСС? Видимо, уже тогда стало заметно, что я белая ворона. Отнюдь не диссидент, просто я искренне не понимала, почему нужно жить в формальном мире, почему утром диктор телевидения не может по-человечески сказать: «Доброе утро, люди, желаю вам всем хорошего дня!». Или почему нужно «гноить» социолога за вопросы о сексуальной жизни.
Лаборатория была дружной, мы часто собирались вместе то дома у кого-то, то в кафе, пели, смеялись, подкалывали друг друга. Почему-то мне больше всего помнится песня юриста и социолога Сережи Пелевина, где есть такие строки: «Хочется быть женщиной, хочется красивой, а надо быть опять секретарем». Наверно, потому, что жизни она как-то очень соответствовала.


<< Что ты скажешь о нашем поколении в советской/российской социологии? В целом я полагаю, что мы – второе поколение. Границу трудно провести, принадлежность к поколению определяется не только годами рождения, но и самоидентификацией... я по, скажем, созвучию с «шестидесятниками» пока называю нас – "шестидесятилетними". Что мы сделали? чего не сделали? в чем наша самость или ее нет? что мы добавили к тому, что сделали первые? или ничего? Мы только продолжение отцов-основателей или пошли дальше? >>
[БД: Полная лестница социологических поколений была мною предложена позже, и наше поколение было признано третьим.]

Поколение «шестидесятилетних» – вопрос непростой, прежде всего потому, что этот слой социологов очень неоднороден. Во-первых, в нем много философов, есть юристы, психологи, математики, инженеры, экономисты. Размышляя о них, прежде всего, думаешь о том, что все эти люди – «маргиналы по истокам»...
Сложившееся профессиональное мышление сильно ориентирует человека на определенный стиль мышления, на видение любой проблемы в своем ракурсе… Отсюда и возникает идея нашей «маргинальности». Надеюсь, такая постановка вопроса не будет обидной. Я прибегаю к этому образу, исходя из позиции, что «правоверный» социолог должен произрастать и формироваться все-таки в социологической традиции «с младых ногтей». Нам этого не было дано, а потому мы не успели многое освоить во-время («блажен, кто во-время…» – по Пушкину). Мы развивались рывками (при появлении возможностей), мы не имели возможности выбрать место работы и тематику, мы не имели возможности публиковать то, что считали важным, а, значит, не имели и отклика на свои идеи.


Возможно, у нас уходило слишком много сил духовного плана на преодоление сильнейшего сопротивления философов эмпирическим исследованиям (знаменитый «ползучий эмпиризм»), попытки наконец-то «узаконить» и ввести в повседневный научный обиход те западные концепции, которые были необходимы для понимания социальных институтов и процессов. Чтобы обозначить сложности этого времени достаточно вспомнить, что нельзя было ссылаться на труды Г.П. Щедровицкого.
Вторым, на мой взгляд, важным признаком нашей группы является интерес к социологии, желание заниматься ею, работать в этой области «вопреки всему».


Что же мы сделали? Думаю, главное, что мы сделали, это сохранили и приумножили то, что сделали «шестидесятники». Конечно, это скорее мнение о «модальной» совокупности», а не отдельных личностях. Наука не может существовать без некоего «питательного бульона» – то есть людей, которые ее поддерживают, верят в нее, работают не ради славы и денег, а потому, что хотят работать именно в социологии, а не в другой, может, более престижной или «хлебной» области. Идеи «шестидесятников», обозначивших некоторые ключевые моменты социологии, «шестидесятилетние» развили, сделали массовыми и доступными следующим, и более широким группам. Среди этого поколения выросли и теоретики, такие как Я. Гилинский, и такие исследователи общественных процессов как Роман Могилевский, Леонид Кессельман и Татьяна Протасенко. Я могу говорить всерьез только о петербуржцах, ибо их профессиональная жизнь происходила на моих глазах. Но далеко не всех питерцев я знаю.


Возможно, что одной из важных заслуг является возникновение многих новых исследовательских центров изучения общественного мнения, политических процессов – это уже дело именно «шестидесятилетних». Может быть, можно сказать, что «шестидесятилетние» вывели социологию на более широкую арену из академических лабораторий.
С этим поколением я ассоциирую и волну «качественников», среди которых не могу не назвать Виктора Воронкова и его коллег. Скорее всего, мои суждения довольно однобоки, ибо глаз мой и внимание всегда были направлены в сферу образования. Возможно, вопрос этот глубже: следовало бы посмотреть работы людей этого слоя, тогда ответ был бы более обоснованным. Да и, к сожалению, общение с москвичами, сибиряками, прибалтами и другими нашими коллегами за последнее десятилетие так ослабло, что трудно составить более или менее целостную картину.
Обращаясь мысленно к нашим коллегам, живущим во многих городах России, нужно сказать, что они создали свои школы и направления. Правда, здесь будет трудно отделить «шестидесятников» от «шестидесятилетних». Эта грань очень сложна и возрастные границы очень условны. Юло Вооглайд и Ассер Мурутар создали свою эстонскую школу, социологи Томска, Новосибирска, Екатеринбурга, Тюмени, Саратова, Алтая внесли свой вклад. Я практически не знаю историю их развития, но среди них много «шестидесятилетних».


И все же, мне кажется, что ключевой термин в оценке «шестидесятилетних» – приумножение и приращение. Ведь многие из них учили и растили кадры молодых – в вузах, университетах, в своих лабораториях и Центрах. Они создавали новую генерацию членов иного научного сообщества – более свободного и открытого. Как-то этот вопрос то-ли «забывается», то ли находится не периферии наших профессиональных обсуждений при оценке возрастных групп.
Мы постоянно учились, мы маргиналы еще и потому, что перескочили из одной эпохи в другую, не потеряв некой здоровой преемственности в социологии, сохраняя ей верность и постоянную мотивацию на ее развитие.


Здесь приведены воспоминания Елены Смирновой, охватывающие начало ее работы в социологии. Напомню, полный текст интервью опубликован в журнале «Телескоп» [2]. Небольшой фрагмент интервью, касающийся защиты Смирновой докторской диссертации, стал отдельным небольшим рассказом [3].


1. История российской социологии. 20 лет поисков // <http://proza.ru/avtor/bdbd80&book=14#14>.
2. Е. Э. Смирнова: «По профессиональной части претензий не было. Но инкриминировалось распечатывание гороскопов // Телескоп: журнал социологических и маркетинговых исследований 2006. №1. С. 2- 10.
3. Докторов Б. Двадцать лет спустя оппонент объясняет свое мнение. <http://proza.ru/2025/12/16/30>