Песчинка во времени и пространстве

Дневник единочества. Пятница, 2 июля

Моя холостяцкая жизнь началась ранним июльским утром 2004 года с проводов жены с дочкой и покупкой жестянки с вишневыми сигариллами на тонком мундштуке в табачном киоске питерского аэропорта.
– Ну, теперь можно и закурить, – сказал я водителю, устраиваясь на заднем сиденье служебной «Волги». – Поехали!

Преисполненный желания по возвращению c работы выспаться в дочкиной комнате я забыл к вечеру и решил остаться на диване в зале. Порыв остался недолговечным и в последующие дни у меня не возникало желания тревожить детскую обитель своим храпом – дочкино царство должно было остаться нетронутым до возвращения хозяйки, где её ждали любимцы: многочисленные плюшевые собачки, кошечки и даже большой крокодил.

Вторая ночь единочества прошла беспокойно. Во сне снова заселял кого-то из москвичей в гостиницу, опаздывал на деловую встречу и в аэропорт… Несколько раз просыпаясь таращился на часы, с трудом соображая: «Где я? Что я делаю?». Единочество, как производная от кратковременного уединения, когда ты не просто одинок, а существуешь в единственном числе во времени и пространстве, оживая только в снах, где можешь путешествовать в любом измерении. Единочество может быть только добровольным и это состояние может накрывать тебя в любые периоды времени и даже на самый короткий его отрезок – главное уметь отключиться от окружающего мира. В единочестве невозможно обрести счастье, поскольку ты всегда будешь в нем один, как на необитаемом острове, и если вдруг тебе покажется такое состояние гармоничным – лучше обратиться к психиатру, поскольку жизнь даже больного человека невозможна без социума даже в сумасшедшем доме.
«Тяжела и неказиста жизнь российского артиста», – вспомнилась утром строчка из шуточного стишка Сергея Фирсова о надуманных трудностях артистического бытия. Чиновничья жизнь тоже сродни лицедейству – маски, маски, маски! Они прирастают крепко и с годами службы становятся вторым, третьим, четвертым «лицом» человека. Он не может их отодрать даже возвращаясь домой к выбегающим навстречу детям. Сколько раз я слышал от жены: «Оставляй свою работу за порогом – дома ты нам не начальник!». Но закрыть глаза – не тумблер выключить; от работы не отмахнешься – она всегда «с тобой». Хорошо если есть собака, с ней можно выйти на улицу и, спустив с поводка, наблюдать за ее поведением, угадывая повадки и намерения. А мне дома иногда и водка не помогает, и жена моя – не Раиса Горбачева, – каждый вечер на прогулку не выведет, чтобы выговориться и напряжение снять…

Работаю чиновником больше двадцати лет и считаю свою службу полезной для общества, но чиновником себя не считаю, поскольку работа моя сродни дежурству на вычислительном центре, где люди при компьютерах, а серверы, как мозговой центр, откуда все нужные сводки выходят. Чиновников народ не любит, считая дармоедами, а какие чиновники из ВЦ-шников – ни льгот, ни привилегий, ни поликлиник, да, и зарплата «ниже плинтуса» – одним словом неудачники, влюбленные в свою профессию.

Утром в выходной день поехал к целительнице, но впервые безрезультатно. Странное возникло ощущение: встречу она назначила, как всегда, на 8 часов. Торопясь к знакомому дому на Верейской немного опаздывал. Подходя к входной двери старого здания удивился непривычному здесь у крыльца коричневому собачьему следу. Кодовый замок оказался неожиданно сломан, открытый подъезд был завален рекламными газетами и объявлениями, сопровождавшими меня по лестнице до пятого этажа. Грязные широкие подоконники были заполнены окурками, записками коммерческих агентов. У меня возникло странное ощущение, будто какая-то «защита» исчезла из пространства подъезда, некогда ограждавшего вход к целительнице от подобного бедлама. Легкая лестница с пологим уклоном, поднимавшая всякий раз настроение и вселявшая надежду в самых безвыходных положениях, сменилась настроением с тяжелыми предчувствиями.  Но сердце упрямо гнало прочь глупые мысли, столь же неотвратимо возвращая их снова на то же место, после безответных звонков в закрытую дверь…

Не работал и телефонный автоответчик, отзывавшийся во все другие дни, звучным голосом Людмилы Павловны: «Сейчас меня нет дома, но вы можете оставить свое сообщение после сигнала…». Она всегда предупреждала, когда не могла принять пациента, – повторял я про себя, – возвращаясь к станции метро.

Вернувшись домой, я позвонил Михалычу, сообщив о новости, чем немало его озадачил, но информации у него не было и потому договорились созвониться когда что-то узнаем. И для него и для меня Людмила Павловна была волшебной палочкой-выручалочкой, исцеляющей от самых неожиданных недугов, как это всегда происходит у целителей. Она обладала редкой энергетикой в руках, щедро раздавая ее пациентам во время сеансов. А сберегать эту энергию, как сама она говорила, было нельзя – это разрушало собственный организм. От нее на «своих» ногах выходили онкологические и безнадежные больные, впечатлительные дамочки средних лет с горящими глазами, будто сбросившие десяток годов со своего паспорта, и всё это было похоже на чудо, чему вряд ли кто-то мог поверить по рассказам, если бы сам не увидел собственными глазами. Но, конечно, абсолютного исцеления никто не гарантировал – всё оставалось в руках людей и их последующего поведения в жизни. Людмила Павловна лишь давала шанс на полное исцеление, и старалась облегчить участь хворых, но никогда не предсказывала им будущего, а уж тем более не говорила, что каждый из них должен был исправить в своей жизни, чтобы перестать болеть – всё это оставалось личным делом пациента.

Видимо целительствовать ей было позволено и даровано ясновидение, но брать на себя большее не разрешалась, и потому на сеансах, извиняясь, что стала глуховата, она всегда больше говорила сама о том, что видела в гороскопе пациента, никогда не прислушиваясь к нему, кроме как при первом знакомстве.

Стараясь не придавать большого значения произошедшему событию, я рассудил, что рано или поздно всё прояснится, и вернулся к своим обычным делам.

Выходной день прошел под знаком наслаждения единочеством: по телефону никто не звонил, хоть я и выкрутил их на максимальную громкость. Складывалось впечатление, что никто не знал о том, что я стал «холостым», да, еще с пустой квартирой, в чем, впрочем, была и моя вина, поскольку друзья настолько уверовали в мою семейную порядочность, что не решались обращаться с авантюрными предложениями.

Около 18 часов раздался единственный за день звонок из Калуги. Александр Николаевич снова приглашал приехать в Козельск и Оптину Пустынь, о чем в мае мы договорились на встрече в Твери.

Слово надо держать, – подумалось мне, – надо съездить. Сошлись на том чтобы созвониться 5–6 июля, после того, как смогу купить билеты на ночной поезд в Москву на 8 июля, откуда с Киевского вокзала на электричке доберусь до Калуги. Обратно вернусь 10 или 11 июля, – предположил я, не особенно задумываясь о календаре и обязательствах в отпуске – пары-тройки дней хватит!

Пока стиральная машина делала за меня «женскую» работу, зачитался Юмашевым, размышляя над тем, как серьезно продвинулся мистик в познании Вселенной.  Он стал увлекать меня не меньше, чем другие подобные писатели. Ходил и осмысливал новые мыслеформы, повторяя про себя: интересно, очень любопытно… А смог бы я пройти его путем в Тибете? В любом случае, я всерьез рассчитывал, что мне еще представится такая возможность в жизни. Впечатления автора переживал на уровне собственных ощущений, так они были зримы и реальны, будто сам находился в Долине Смерти. Раньше такого в его книгах просто не было. Временами, когда «шел» избыток информации, я читая, забывался, глаза «теряли» строчки и закрывались сами собой. Плотность информации в книге была очень высокая. Как и при чтении предыдущих сочинений автора возникало ощущение, что необходимо вернуться к ним снова, но до этого пока не доходило – ни одной из книг я не перечитывал.

Ночью посмотрел фильм Прошкина «Игры мотыльков» – он того стоил! Своеобразная «Маленькая Вера» XXI века. Отметил про себя, что ментальность у молодежи уже совсем другая, а проблемы в России остаются те же, и воют от них герои натурально, как от безысходности, только все больше в этом плаче детской истерики от собственной беспомощности. Интересно найдется ли в России режиссер, писатель или сценарист, который сможет поставить и решить извечный вопрос: «Что делать?». Только бы он не был коммунистом или националистом. А Юмашева все равно надо перечитать.

Вспомнились события прошлой недели. Какая мистика может скрываться в самой безобидной ситуации! Что подтолкнуло меня, перебрав десяток книг в магазине, извлечь с полки «Последнее танго в Париже» Роберта Элли? Вспомнить, перелистывая страницы, останавливаясь на одном-другом абзаце, с удивлением узнавая имена героев, которые в фильме не звучали, что было главным условием при их знакомстве… – никаких имен, ни прошлого, ни будущего.

Распалившись до желания немедленно прочитать найденную книгу, вырываю из контента последних новостей, как наваждение, информацию о смерти Марлона Брандо. «…он жил в своем особняке и при нем было восемь его женщин от 18 до 60 лет, которые, по его свидетельству изводили собственное состояние за бесконечными стараниями выглядеть перед ним лучше, чтобы он в свои восемьдесят, смог заметить это и завалить избранницу. Но они, по его словам, совершенно не справлялись со своими обязанностями…»
Теперь остается пересматривать его фильмы.

Впереди третья ночь. Спать пока не хочется. Вспоминаю дочку. Живо представил ее с бегемотом Мотей, собравшуюся домой из Петропавловска… Будто с ее двора летают самолеты до Петербурга – глупыха! Она еще не поняла, как ее надули. А вот смогут ли обмануть через год будет зависеть от того насколько ей понравится там гостить нынешним летом.

В Питере хорошей погоды по прежнему не предвидится! Даже моржеваться, как в прежние годы, не возникает желания – отпотеваю только в бане спортклуба.

В завершении ночной работы за компьютером «легким» движением… переворачиваю фужер с красным вином на клавиатуру… Модем не среагировал и продолжал набор номера, и ноутбук привычно «вошел» в почтовый ящик… На уборку полусладкого вина, (пейте сухое!) ушло полчаса. Липкие клавиши пока не зависают, но очень досадно за свою неаккуратность, которая мне может стоить и компьютера. Но не зря говорят, что IBM допускает проливать на клавиатуру до одной чашки горячего кофе! Пока изменений в работоспособности не заметил. Подождем до понедельника.

Фрагмент пространства №1.

Поездка в Калугу удалась. Выйдя утром в пятницу на Комсомольской площади в Москве доехал до Киевского вокзала и на скорой электричке, с видеотрансляцией в салоне, через три часа был в Калуге. Наш местный начальник Александр Николаевич встретил меня у вагона. Он не изменился в последние двадцать лет, сохраняя поджарую фигуру и открытый насмешливый взгляд, выдававший в нем неистребимого оптимиста.  Мы искренне обнялись и поехали в гостиницу. Наскоро побрившись и переодевшись я вышел на улицу, и мы отправились на экскурсию в родовое имение Гончаровых, в 25 километрах от города.

Музей, любимый и посещаемый калужанами, у столичных туристов вызывал скорее вежливый интерес – подлинных экспонатов было мало, а все интерьеры скромного дворца, получившего таковой статус в 18 веке после остановки в нем императрицы, были восстановлены после войны и последующих разрушений. Экспозиции оживали только после эмоциональных рассказов экскурсовода. Временами слышалось сожаление об особо дорогих предметах семьи Пушкиных, перекочевавших в столичные музеи поэта в Москве и Петербурге. Солнцу русской поэзии это наверняка не понравилось бы, – подумалось мне.

Заехали пообедать в один из областных районов. Встречали по-русски, хлебосольно. Наелись, напились и отправились в контору к Александру Николаевичу, где снова закусывали и вели неспешные беседы о работе. Уставшие друг от друга разошлись около восьми вечера, пройдясь пешком до гостиницы и договорились завтра поутру выехать в Оптину пустынь, а по дороге встретится с давним коллегой, сменившем недавно службу на пост в правительстве соседней области.

Чтобы описать наше путешествие на следующий день и посещение святых мест мне наверняка потребуется обдумывать каждое слово. Не зная будет ли интересно такое повествование воздержусь до времени, скажу лишь обо одном – такие места лучше посещать без шумной компании, тогда и впечатлений останется значительно больше. Конечно в святых местах статус паломников значения не имеет, но выправку и осанку, даже без галстука, прихожане легко распознают. И когда мои друзья, громко обмениваясь шутками и не обращая внимания на ропот собравшихся, пошли без очереди к источнику, под раскатистый голос Славки:
– А чего это мы будем женщин вперед пропускать? Мы их не стесняемся, с ними и пойдем окунаться… Сколько ж можно стоять в очереди?

Мне захотелось «провалиться сквозь землю», что ничуть не смутило моих спутников, продолжавших заразительно смеяться…

Побывав в Оптиной пустыне и Шамордино мы заехали на небольшой карьер. Выбрали место на берегу среди соснового леса. Было солнечно, но не жарко. Все отметили первый погожий день лета. Зажарили шашлыки. Подтрунивали друг над другом и смеялись, вспоминая годы совместной работы. За разговорами просидели до семи вечера, когда Славка предложил уехать к нему на подмосковную дачу, поблизости от Шереметьево. Ни минуту не сомневаясь я согласился.

Познакомившись со Славкой шесть лет назад мы быстро сдружились, хотя и были скорее антагонистами, чем родственными душами. Славке всегда были нужны слушатели и соратники. В своих рассуждениях он был категоричен и пристрастен и, хотя никогда не служил, всегда придерживался армейского правила: есть мое мнение, а есть неправильное. При этом он был незлопамятен и щедр в дружбе, искренне делясь многими идеями и замыслами в реформировании управления. Но они и были «его» идеями, поскольку только он и мог их реализовать, опираясь на собственный авторитет, ретивость и рыжую харизму.

Я неоднократно ночевал у него на разных госдачах, которые он менял после развода с женой. Потом был период охлаждения отношений, который пришелся на время его назначения министром. Но после гибели общего друга Виктора Ортенко он снова как-то потеплел ко мне, вспоминая при редких встречах о Викторе, с которым они были знакомы со времен, когда начинали работать на Старой площади инструкторами в ЦК КПСС. Их дружеские и откровенно пристрастные временами отношения и жаркие споры, доходившие под «парами» иногда до крайностей не вызывали тем не менее взаимных обид и легко забывались на следующий день, как у настоящих мужиков. Острота потери друга не проходила и сейчас. Славка откровенно признался, что встретившись с Виктором накануне его смерти он почувствовал, будто прощался с ним, а потому, как он сказал, и выпили совсем немного, да и сидели недолго…

Около 20 часов рванули на Славкиной «Шкоде» в Московскую область. К его загородному дому подъехали около полуночи. Проснувшись на следующий день в новом для себя месте я быстро оделся, и, не без удивления, а с каким-то радостным ребячьим ощущением стал ходить по комнатам большого дома, а позднее с удовольствием слушать рассказы своего друга о долгом строительстве коттеджа, растянувшемся на 12 лет. Впервые побывав в таком особняке быстро понимаешь все преимущества загородной жизни и ощущаешь «заразную» необходимость какой-то период провести в таком же доме. Стало понятным и стремление москвичей, ежедневно расходующих 3-4 часа на поездку к месту работы и обратно, как эквивалент восстановления от суетной столичной жизни, тем более что отличий от городской квартиры в благоустройстве я не нашел – только преимущества: сауна в подвале, большие пространства кухни и гостиной, мощеная площадка вокруг дома, ягоды и овощи на огороде и чистый воздух. Даже шум взлетающих самолетов в Шереметьево не омрачал моего настроения – наоборот, наблюдая за ними все последующие дни, будто отправлялся в очередной «полет» с каждым из них, с удовольствием растягивая время своего единочества.

Возвращение домой затянулось. Прожив у Славки еще два дня, огорчений от пребывания так и не обнаружил. Пока он был на работе готовил к его приезду нехитрый ужин. Ходил в магазин, прогуливался внутри небольшого коттеджного городка, вызывая настороженность местных жителей, как любой чужак среди своих.

В среду пришло понимание, что нужно возвращаться домой. В Москве заехал в министерство к Ильину. Больше никого видеть не хотелось и пообедав, отправился на вокзал, на дневной поезд в Петербург.

А потом была пустая квартира и снова работа… Но дали горячую воду!
Осмысливая свое короткое путешествие в Калугу и Москву неожиданно утром, будто «услышал» залетевшую подсказку: любите и относитесь к жизни как к счастливому случаю, выпавшему однажды на вашу долю, как к подаренному Всевышним шансу обрести счастье в постижении ее главного смысла, и всеми силами избегайте уныния и недовольства тем, что в отдельные периоды жизни подаренное вам счастье бытия будет не во всем соответствовать вашим представлениям об истинных ценностях мироздания.

Объяснить откуда пришло ощущение «услышанного» я не смог, но оно постепенно превратилось в осознание какой-то доселе неведомой ценности, став будто оптической линзой, сквозь которую всё чаще я стал смотреть на окружающий мир, а его понимание сделалось на какое-то время другим, более полным и глубоким.

 
Четверг, 15 июля.

Сегодня, как и вчера, был рабочий день. Пришли новые документы на переоформление банковских счетов и образцов подписей, в связи с преобразованиями в службе. Потом, как обычно, принесли входящую корреспонденцию, а через час был прием граждан. Отработал почти целый день и приехал домой около 19 часов. Почувствовал, что вымотался.

Поначалу после отпуска работалось легко: отдохнув накануне четыре дня и придя на службу наметил много планов, пообщался с коллегами, провел совещание, но к 16 часам навалилась усталость. Подумал, что надо как-то дозировано относиться к контактам и общению, исключая лишние, иначе любой, даже кратковременный отдых, и накопленный запас сил испаряется за несколько часов.

Мое двухнедельное отсутствие на работе, вернее ее эпизодические посещения во время отпуска, сказались достаточно неблагоприятно на коллективе конторы. Удивительно быстро в этом «механизме» всё может расстраиваться!. Сначала, как трещинки, появляются мелкие неурядицы, быстро вырастающие до проблем и межличностных конфликтов – любовь и презрение в людях, как ярые антагонисты: одни действуют на созидание, другие – на разрушение. При этом вторые, работая деструктивно сначала на окружающих, а потом и на своих «хозяев» быстро приводят в тупик безысходности и потере интереса к работе и жизни. Но если бы кто мог понять это сам! Сколько нужно терпения для каждого, чтобы поднять настроение, возвратить уверенность в силах, подтолкнуть к осознанию собственной необходимости и важности выполняемой им работы, в чем приходится убеждать несколько раз на дню, подтверждая, что средства не могут быть целью, пробуждать интерес к делу… Но так получается далеко не всегда.

Вчера видел свою служебную машину после аварии. Причины нелепого случая вроде бы «все объясняют» и не вызывают даже злости, а только досаду. В минувший понедельник мой водитель Сударушкин повез начальника хозяйственного отдела в больницу на Литейный проспект, где лежала его дочка. На перекрестке с улицей Жуковского он поторопился и, не дождавшись, пока «рассосется пробка», выехал на полосу встречного движения, чего я не припомню даже после моих приказов в машине, и… подставил под удар свой правый борт, выезжавшим из подворотни «Жигулям», гружёным книгами. Удар был настолько силен, что лопнули стекла, и оказались задеты передние и задние крылья машины. Повело и правую стойку.

Машина была застрахована и в любом случае ее ремонт был делом страховой кампании, но беспокойство меня почему-то не оставляло. В ощущениях присутствовала некая предопределенность произошедшего. Вспомнилось как перед отъездом в Калугу слышал от Сударушкина жалобы на своего начальника, который настойчиво предложил ему взять отпуск на время моего отсутствия, куда водитель не хотел идти по причине обычного безденежья.
– Понимаете, с Зудовым трудно разговаривать на эту тему… – сокрушался он. Пришлось мне тогда вмешаться и позвонить своему заместителю. Потом вспомнились какие-то обрывки недовольных разговоров о недисциплинированности водителя… – затюкали его без меня, – подумалось мне.

Но конечно все могло произойти на ментальном уровне и поведение водителя могло «подчиниться» на мгновение чужой воле и настырности Зудова, но формальные правила дорожного движения на подсознание не распространяются. После шести лет, проведенных в поездках на заднем сиденье, я убеждался в этом много раз: когда неожиданно начинали совпадать с водителем «придуманные» тобой маршруты движения и даже повороты, выполняемые будто по невербальной подсказке! Или, поддавшись твоему настроению водитель мог ехать, как ты хотел, забывая о правилах и собственной безопасности. Со временем пришло осознание того, что применение такого «оружия» должно быть лишено эмоций, тем более негативных. Не зря говорят, что водитель начальника – член семьи и подчиняется только ему одному. Видимо я сам в какой-то момент решил упростить себе жизнь на работе, вспоминая о водителе только в случае выезда, в остальное время отдав его начальнику автохозяйства.

Еще работая с Цветковым, предшественником Сударушкина, меня не покидало ощущение, что рано или поздно на новой машине мы обязательно побываем в аварии, – она будто меченая была, но до времени проносило. Стоило мне уйти в отпуск и автомобиль потерял оберёг. Теперь вне зависимости от исхода ремонта, думаю, что не захочу в нее сесть – железо «помнит» удары, а распространенное мнение о том, что бомба дважды в одну воронку не падает, на автомобили не распространяется. Так, что полгода, видимо придется поездить на старой «Волге», отдав битую машину заместителю.

Среда, 28 июля.

Испорченный ноутбук, редкие телефонные общения с любимым человеком, лишили меня возможности чувствовать рядом самых близких людей. Даже когда после рабочего дня хочется скорее спрятаться в домашнюю тишину незримое присутствие жены и дочки в квартире играет положительную роль, как переключение внимания и смена впечатлений, а если это сопровождается яркими воспоминаниями, тогда и понимаешь, что такое настоящее счастье, но бывает такое в последнее время крайне редко, именно поэтому границы недоступности обостряют ощущения.

Мы большие любители рисовать образы-идеалы друг друга, которые, как скульптуры, вышедшие от мастера-стеклодува, оказываются слишком тонкими для северного климата, рассыпаясь от малейшего сквозняка «незакрытых дверей» наших отношений, редко совпадающих во времени, пространстве и тональности. Мне иногда кажется, что она всё правильно понимает и соглашается со мной только спустя какое-то время, наотрез отказываясь признаваться в этом даже себе самой. Но, при отсутствии чувств полагаю бессмысленным, выяснять отношения и устанавливать правила между супругами – природа свое возьмет, в этом мире все построено на любви. И не мной придуманы эти законы, я лишь уверен, что нельзя пренебрегать ими.

Четверг, 29 июля.

Сегодня вечером бродил по магазинам. Самочувствие после работы оставалось позитивным. Наблюдал за петербуржцами после недельного отсутствия сначала в Сибири, а потом провалявшись на койке во время болезни. Забавно. На улицах очень мало добрых и жизнерадостных лиц. Когда живешь с ними постоянно бок о бок этого не замечаешь, и сам становишься таким, а вот отъехав в любую сторону от северной столицы видишь неожиданно открывшуюся разницу. Но об этом позже. Почему-то больше всего мне сейчас хочется писать. И пусть все остальные дела подождут…

Однажды летом, в конце 90-х, мы сидели с Каретиным в Стокгольме, в гостях у знакомого немецкого шведа Шульца на кухне мансардной квартиры, любимой поговоркой которого была банальная сентенция, ставшая впоследствии нашей шутливой «формулой»: «Что наша жизнь? – Пить. Любить. Путешествовать!». Вот как всё может быть просто…

В тот вечер заканчивался наш многолетний проект сотрудничества и та поездка в столицу Швеции была последней. Попивая пиво и закусывая с русским аппетитом наскоро приготовленный в отсутствии хозяина вечерний ужин мы болтали с нашей бессменной¬ переводчицей о непредсказуемости жизненных перипетий, которые каждый для себя находит и определяет, как главные в своей жизни. За окном шестого этажа хорошо просматривался закат на озере Мэлори, а тишина окружающих кварталов дополняла какую-то неестественную для русских обстановку покоя и умиротворенности, располагая к неспешным беседам и длинным монологам, о содержании которых сейчас было и не вспомнить... но формула Шульца почему-то задержалась надолго.

Фрагмент пространства №2.

Командировка задумывалась давно. Приглашение приехать на совещание в Иркутск получил еще в апреле. Отсутствие средств на командировку в моей конторе и необходимость заблаговременного приобретения билетов в какой-то момент подперчили сладостные предвкушения «лихого» шестичасового перелета, но в конце концов все сложилось удачно. И даже когда 19 июля приехав заранее в аэропорт я узнал о переносе рейса на два часа, то не слишком огорчился. Скоротал время за бокалом «Балтики» в Пулковском ресторане на втором этаже аэропорта – и не напрасно! Последними решениями авиакомпаний на борту самолетов запретили подавать даже слабоалкогольные напитки, как впрочем, и продавать тоже! А без этого как уснуть? – услышал я позднее от соседа в салоне самолета.

Мой последний переход часовых поясов состоялся при перелете из Нью–Йорка в Москву в 2001 году. Тогда запомнилось, что лететь навстречу солнцу всегда легко, но теперь в день вылета впереди был рабочий день, и захочется мне спать или нет я не знал, отправляясь в Иркутск на 5 часов вперед. Дремал почти до самой посадки.

На выходе с летного поля меня встретил Анатолий Моздоев местный начальник окружного отдела. Наша система хороша тем, что в каждом регионе есть «свои», и если ты кого-то не знаешь, то уж рожа питерского начальника давно «засвечена» и с этим ничего нельзя поделать… но всегда можно извлечь пользу и не беспокоиться понапрасну – найдут и встретят в любом состоянии.

Мы сели в служебную машину и поехали на базу отдыха «Голубой залив». В Иркутск не заезжали и через полчаса были на месте. Многое вокруг напомнило Карельский перешеек: песок, сосны, только росточком метров на десять повыше, да, иголки подлиннее – в Сибири, видать породы другие.

Времени у меня было немного. Подселившись к самарскому коллеге Геннадию Ивановичу, который встретил меня на пороге номера обрадованный, но заспанный и «совсем без галстука» со вчерашнего дня. Хозяева здесь гостеприимно встречают, – подумал я, и наскоро приняв душ, переоделся и спустился на завтрак, а в 10 часов занял место за столом на совещании.

Сибиряки – мудрые люди всегда знают сколько нужно работать, а когда отдыхать, в отличии от канадских лесорубов, рассуждающих на лесосеке о женщинах, а дома – о работе. Совещание с повесткой в десяток вопросов закончили к двум часам после полудня. Проекты решений заранее проработали, материалы предварительно разослали, а потому обошлось без читок и дискуссий.

После обеда, в мелкий дождь, выехали в солнечную обсерваторию, на северном берегу Байкала, недалеко от поселка Листвянка. Самый большой телескоп для наблюдений за солнечной активностью был построен на высоте 75 метров над уровнем Байкала. Кроме него, чуть ниже по склону стояли два телескопа поменьше. Из-за низкой облачности в тот день посмотреть небесное светило нам не удалось. Увидели только на цифровых фотографиях в помещении обсерватории. Но осмотреть и освидетельствовать на фотопленку внешнее устройство телескопа и комнаты наблюдений нам разрешили.

Стоило спуститься под гору вниз, а хозяевам разложить на столе закуски и наполнить стаканы…, как солнце не заставило себя ждать и призывно засветило… Но к телескопу уже никто не вернулся.

Во время короткого пикника директор обсерватории подробно рассказывал о проводимых наблюдениях за планетами. Чувствовалось, что отдав этой работе не менее сорока лет, он знает о ней всё, или почти всё, и рассказчик он был отменный, как впрочем любой неординарный ученый, поскольку, в зависимости от реакции своей легкомысленной аудитории мог свободно погружаться как в научные глубины, так и «всплывать» на поверхность граненых стаканов, не перегружая внимания слушателей. Внешность его была вполне типичной для некабинетных ученых: среднего роста в больших очках в пластмассовой оправе, худощавое лицо с глубокими морщинами и сохранявшие пышность русые волосы с проседью, такие же по цвету как бородка клинышком. К общему удивлению выяснилось, что заместитель начальника нашей местной конторы когда-то возглавлял эту обсерваторию, в которой его заместителем был нынешней директор, повествовавший нам об основах астрофизических наблюдений за солнцем и объясняя, что расчеты строятся и анализируются исключительно на методах общей теории статистики, но многим участникам нашего совещания было уже не до этого…
Наверху было жарковато. От стола я держался подальше – с дороги пускаться в карьер не хотелось – впереди был длинный вечер, и, похоже, не один, да, и смена часовых поясов пока не позволяла мне правильно ориентироваться во времени. Дальневосточники, стоявшие рядом, твердо уверили меня в том, что наручных часов они никогда не переводят и в Москве продолжают жить по своему местному времени, но заезжают в столицу, как правило, за три-четыре дня.  В свой пластиковый стаканчик я наливал байкальскую водичку, сочувственно наблюдая за движениями коллег, занятых жадной разделкой соленого омуля, неторопливо работая руками, блестевшими от рыбьего жира.

Солнце разошлось, но дымку над Байкалом не разогнало. Фуршет растянулся почти на час. Успели сфотографироваться во всех ракурсах, пока наконец автобус не стал медленно заполняться экскурсантами. Спускались с горы, временами выключая двигатель. Узкая извилистая грунтовая дорога то вплотную прижималась к склону горы, где пассажиры радостно отыскивали глазами грибы, то круто сворачивала, автобус опасно наклонялся и женщинам было в самый раз повизжать. Но всё окончилось благополучно и через несколько минут мы остановились на берегу Байкала. Листвянка чем-то напомнила Черноморское побережье: те же пристани с кораблями и владения новых русских на живописных склонах по соседству с рыбацкими развалинами, вросшими в землю, как свидетельство долгих лет, прошедших со времени закладки. Такое соседство удручает, правда, наверное, только туристов. Местные просто живут: одни выжидают, другие терпят, третьи уезжают навсегда.

Ненадолго сделали остановку у сувенирных рядов на пристани Листвянки. Даже те, кто был здесь вчера, не удержались и вышли на осмотр местных промыслов. Больше всего меня удивило обилие поделок из можжевельника. Даже спустя длительное время, дерево сохраняло запах, легкость и неповторимый цвет. На складных столиках торговцев были разложены многочисленные полудрагоценные камни и изделия из них, но в какой-то мере на выставках в Питере я уже присмотрелся к ним, вспоминая о принадлежности знакам Зодиака. Взгляд останавливался на тех, что отражали местные обычаи и традиции: талисманы и обереги. Наверное, исповедуя другие религии, можно было найти что-то и для себя, но без веры это вряд ли имело смысл.

Быстро вечерело. Мы возвращались в пансионат. Большинство участников приехали накануне и успели осмотреться на Байкале, и даже искупаться и позагорать – июль для здешних мест единственный месяц для этих целей. Строго выполнил расписание командировки только я один, прилетев в день открытия совещания и «захватив» из Петербурга дождь, встретивший нас на пороге пансионата.

Состав участников оказался весьма пёстрым. Кроме полутора десятка сибиряков, к совещанию примкнули гости из федеральных округов. Когда еще можно побывать на Байкале? А Лешка Челядьев с Урала прихватил с собой дочку с сыном из Флориды, гостившими у него. Такой вот интернациональный состав получился из 32 человек! О каждом из них можно рассказывать в отдельности, но об этом позднее, если хватит времени и терпения. Чиновники – обычные люди, каждый со своим характером, увлечениями, прожитой жизнью, а объединила нас одна судьба – профессия и преданность ей.

Вечер завершился торжественным ужином. Необычным реквизитом было присутствие на столе, под каждой тарелкой, ксерокопий авторских песен на профессиональную тематику, написанных на известную музыку, их исполнение которых было в включено в программу застолья. Инициатива хозяев была горячо поддержана нестройным хором в конце вечера, но петь уже смогли не все.

Ужин затянулся, особо стойкие засиделись за столом до двух часов. Я покинул нестройный хор около полуночи и, чувствуя «абсолютную трезвость» и то, что другого случая мне не представится пошел купаться на залив в Листвянке. Всю ночь шел дождь. Темнота в Сибири – это когда на улице не видишь вытянутой руки. Вода была холодной, но терпимой, главное, что пологое дно позволяло контролировать глубину и удерживало от желания заплывать далеко. Никто ночью больше купаться не стал. Генка сослался, что вдоволь набултыхался накануне.  Меня контролировали бдительные хозяева, готовые к непредвиденным обстоятельствам, но обошлось без происшествий.

Так закончился, наверное один из самых длинных дней в моей жизни: к шести часам перелета добавились пять часовых поясов и двадцать часов бодрствования в Иркутске – такая получилась арифметика.

Суббота, 30 июля.

Восстанавливать события прошедшего времени, не ударяясь в воспоминания, занятие непростое. Нужно написать о поездке, а позади уже две недели, и зная, что если я не сделаю этого сегодня, то вообще не смогу вернуться к запискам уйдя с головой в работу со 2 августа.
Фотографии, сделанные в поездке меня не порадовали. То ли погода сыграла злую шутку с качеством пленочных изображений, то ли мистер КОDАК подкачал? Одно могу сказать точно: для Байкала объектив фотоаппарата оказался  мелковат – глаз видит значительно больше.

Фрагмент пространства №3.

Отъезд. 21 июля в 10 часов утра попрощавшись с пансионатом «Голубой за-лив» мы отправились за 260 км к Ольхонскому проливу. Небольшой автобус, короткая база которого заставляла по-лягушачьи подпрыгивать его на ухабах, быстро удалялся от гостеприимной Листвянки. Дорогих гостей по пути следования дважды встречали хлебом-солью. У бурятов есть несколько святых мест вдоль трассы Иркутск–Баяндай: Обо (сэргэ) или Sacred places, где по преданиям жили монахи, и где путники обязательно должны сделать остановку, если только они хотели, чтобы путешествие, охота, рыбалка были удачными. В таком месте на обочине ставили деревянные ворота, на которых путешественники повязывали ленточки, была там и беседка, и летний туалет, и сакральное место, где нужно было оставить денежку или… сломанную сигарету. Зачем сигарету нужно было сломать мне так никто и не сказал...
Первую остановку сделали на 57 километре. Всё было как-то очень неожиданно: местное телевидение и буряты в национальных одеждах. Гости не успели проголодаться, а нам настойчиво предложили отведать местной водки тарасун и закусить рыбой и шашлыками. Вручая стаканы с мутноватой молочной жидкостью, которую большинство из нас никогда не пробовали, буряты радушно улыбались, чокались и опрокидывали содержимое. Я только пригубил напиток и незаметно поставил стакан на стол. Крепкие напитки мне никогда не нравились и даже когда по служебной необходимости приходилось пить по русской традиции водку, быстро научился делать это маленькими глотками, а то и вовсе только подносить к губам.

Много фотографировались. Через полчаса сели в автобус и вскоре приехали в Усть-Ордынский Бурятский автономный округ, где нас ждали в администрации и на торжественном обеде. Приветственные выступления и презентация округа в кабинете главы растянулись на 40 минут. После обеда не спеша тронулись дальше, только теперь впереди нас следовали две автомашины с мигалками, сопровождая высоких гостей из столицы.

За окном было умеренно тепло, около 20 градусов, иначе, путешествие нашей команды, утомленной от хлебосольных приемов, могло быть более тягостным. В автобусе дремали почти все, может за исключением двенадцатилетнего летнего внука Челядьева и некоторых соседей, пристроившихся около него. Мальчишка, от которого так и веяло добрым нравом, был рослым не по годам – навскидку никак не меньше 185 сантиметров и не детским размахом в плечах, за что мысленно я нарек его Голиафом. Он был занят портативной игрой в планшете, одновременно рассказывая окружающим о подробностях ее загрузки с большого компьютера, а также, между делом, повествовал о том какие существуют в Америке законы по охране детей от родителей, дающие возможность ребенку подать в суд даже на собственного отца.

Слушая Голиафа я вспоминал подаренные мне книжки по ювенологии, просмотрев которые я убедился, что эту науку придумали авторы, никогда не имевшие собственных детей, потому что обычным родителям такое не могло бы прийти в голову.

За окном пейзаж менялся от степей к сопкам и невысоким предгорьям. Низкая облачность добавляла зевоты, а однообразие горизонта, который по мере движения оставался почти неизменным, делало дремотное состояние необратимым и сколько я ни силился бодриться, разглядывая окружающее пространство за окном, побороть Морфея так и не смог…

Незаметно въехали в Сахюрту, откуда уже виднелась южная часть острова, Ольхонские ворота и одноименный пролив.

От пристани паром должен был перевезти нас вместе с автобусом на Ольхон. Было около 18 часов. На берегу скопилось полтора десятка машин и автобусов, но мы были «первыми». Невесть откуда взявшийся бурят в милицейской форме с жезлом регулировщика и до смешного строгий, стал отсекать транспорт на подъезде к подошедшему парому. Никто особенно и не возмущался против представителя власти – паром был бесплатным, а поскольку расходы покрывала администрация из местного бюджета – она и была главной. Побродив немного по отлогому берегу мы с Геной забрались в автобус и вскоре въехали на борт небольшого парома, который забирал до шести машин одновременно, доставляя их на остров. Многие из наших не захотели садиться в автобус и путешествовали на палубе.

Отчалили. Пролив длиной в километр прошли незаметно быстро – за 15 минут. Причалив на противоположном берегу, мы выехали на автобусе и прямо с борта двинулись до самого большого поселка на острове – Харанцы. В отличии от шоссе на материке дорога на острове, была без покрытия, а временами и вовсе переходила в бездорожье. Тряслись около 40 км до населенного пункта, где проживает около тысячи жителей, тогда как на всем Ольхоне оседлого населения живет меньше полутора тысяч. В Питере таких обитателей можно было бы запросто вселить в один многоэтажный дом, а здесь в их распоряжении был целый остров!

Скажу искренне, для меня автомобильные передвижения на длинные расстояния никогда не были пределом мечтаний. Не то, чтобы я плохо переносил дорогу, просто гонки по бездорожью – не для меня. Сколько раз хотелось остановиться в дороге и побродить одному по окрестностям, понаблюдать за местными жителями, а мы спешили почти по-ленински: «Дальше, дальше, дальше!» двигаясь к неведомой цели. Конечно формат командировки – особый статус, подчиняешься предложенным условиям «как все», а потому: «молчи грусть».

Наверное, дело еще и в том, что всякий раз при поездке за пределы родного Петербурга, мне не хватает времени заранее познакомиться с местами предстоящего пребывания, хотя сегодня для этого есть все ресурсы Интернета. Тогда и восприятие было бы обостренным и сфокусированным, поскольку получаемая информация ложилась бы на известные факты и в дороге чувствовал бы себя как на проверенной по карте территории. Но эти истины, как всегда, были «задним числом» и имели в этой поездке немного значения.

На Байкале больше 30 островов. Мы поселились на крупнейшем из них. В переводе с бурятского Ольхон толкуется, как «лесочек» и «сухой». На острове триста дней в году светит солнце, а осадков выпадает не больше двухсот миллиметров. Местность Ольхона – это четыре природно-климатические зоны: тундра, степь, леса, горы. Здесь нашли стоянки человека новокаменного века, его примитивные орудия (каменные скребки, костяные иголки, крючки) и захоронения людей. Еще видны остатки сложенных из местного камня-плитняка жертвенников, городищ, защитных валов древнего народа – курыкан, которых сменили буряты; их святилища – это соединения шаманского и буддийско-ламаистского культов.

Шаманство здесь далеко не символическое и отношение к нему значительно более ревностное, чем в России к христианству. Шаманов охотно принимают в гости, слушают их, присутствуют на обрядах и колдовстве. Один из шаманов Валентин приходил и к нам в лагерь, участвуя в ужине, а после него долго пророчествовал у костра после полуночи, но я не присоединялся к «посвященным».

Долго ли, коротко ли, но дорога к вечеру привела нас в юрт-лагерь «Гармония» по соседству с поселком Харанцы, рядом стоял еще один такой же лагерь «Фан», а на севере по побережью – детский «Сарм», и это, как говорят местные менеджеры от туризма, только начало. Как только на остров проведут электричество число организованных мест отдыха многократно возрастет. По дороге мы видели установленные мачты линий электропередач, для подключения которых осталось только проложить кабель по дну Ольхонского пролива. Остров всегда манил туристов. Сюда активно приезжают немцы и французы, некоторые даже остаются на продолжительный период.

Ощущения на Ольхоне совсем другие, чем в любой среде обитания: воздух хочется «есть» ложками, а ощущение собственного состояния чем-то напоминает невесомость. Только вот чистая байкальская вода почему-то вызвала у меня легкое раздражение в желудке, напомнившее забытую изжогу. Видимо организм настолько привык к питерской воде с примесями, что вкусовые ощущения стали невосприимчивы к структурированной воде. Я пробовал ее пить и во время купания, но результат был тем же. Местные говорили, что для бытовых нужд они качают воду из озера с глубины 200 метров. В одном остался убежден – вода в Байкале минерализованная.

По прибытии вечером внимание командировочных переключилось на бытовое обустройство. Нас поселили в юртах по четыре человека, но, как выяснилось позднее, спать долго не пришлось. Выяснилось, что электричество здесь подают с девяти вечера, когда на три часа запускается дизель-электростанция, а в остальное время в каждой войлочной юрте под потолком можно «зажечь» от аккумулятора одну лампочку, и никаких других розеток не найдешь, только шведская печка по центру. Ее устройство позволяет поддерживать температуру в юрте с одной охапки дров в течение полусуток.

Потом был длинный-длинный ужин до утра и песни хором. Хозяева где-то раздобыли дамскую гитару с проволочными струнами. Угомонились с рассветом после ночных купаний. Утром гостей ожидал неприятный «сюрприз»: сломался паром и Моздоев, отправившийся отвезти замминистра, ничего не смог поделать, кроме как посадить его на моторный катер и, напутствовав пожеланиями добраться до Сахюрта и далее до Иркутска, безнадежно запил. В сложившейся ситуации на материк отправился местный начальник, который спас положение и отвез шефа в аэропорт.

Мог ли я знать, что сутками позже те же приключения ждали и меня: у парома после трехлетней эксплуатации сгорели двигатели, и мотористы, оставшись на острове ушли в запой. Знаю доподлинно, что паром остался неисправным и после нашего отъезда, и вместе с туристическим автобусом и служебными автомашинами пробыл на Ольхоне еще месяц.

Утром следующего дня, после завтрака, гости отправились с экскурсией на северную оконечность Ольхона мыс Хобой, а я категорически отказался от сафари только услышав про УАЗы и бездорожье. Ночная неумеренность давала себя знать и организм требовал ограничения подвижности. Выспавшись до полудня и вообразив себя Робинзоном, я медленно удалился от лагеря по направлению к берегу озера. Оказавшись в полном одиночестве, я неосознанно, как мальчишка, вскинул руки над головой и крикнул: «Велик ты, Господи, сотворив такие чудеса вокруг!», – что показалось мне вполне естественным, здесь, где все дышало первозданной красотой, почти не тронутой человеком: пологий склон, редкие сосны, на которых я впервые видел соседство молодых зеленых и старых рыжих шишек, каменные обрывы и песчаные лагуны, где каждую песчинку при дуновении ветра можно было увидеть в воздухе в движении с другой, без грязи и пыли. Прожив четыре дня в командировке моя рубашка оставалась белоснежной, что трудно представить живя в городе!

Вода на поверхности Байкала всегда показывает характер. Невесть откуда набежит волна, а то и до барашков дойдет или воцарится покой на поверхности. Сколько раз спускался к берегу – столько видел перемен в настроении воды, нужно только остановиться и разглядеть его. На берегу долго не задержался и полез в воду. Сначала она обожгла, потом не хотелось вылезать – такая вода была «ласковая». Она имела еще одну особенность: в Байкале вода была словно маслянистая, выходишь и руки будто кремом смазаны – пальцы к ладошкам прилипают.

От всей этой красоты веяло глубоким покоем и уверенностью в своих силах, будто неотрывных от единства с природой. Это ощущение я провез с собой весь следующий день, когда покинул наш лагерь, и отмечал эту спокойную уверенность в людях, помогавших мне перебираться на материк и в аэропорт. Глядя на них думалось: никакой суеты и страхов, всё, что должно произойти – произойдет, мы только проводники. Удивительная здесь живет молодежь – люди слова: сказано – сделано. Если установлена цена, больше никакого торга, а первое движение – прийти на помощь и быть полезным. Всё – по простому в общении, без столичной фанаберии. Главное качество, ценимое в партнерах, – надежность. Что тут сказать – нам бы так!

Прожив единственный день в «Гармонии», предоставленный самому себе, я нашел поблизости собачью ферму, где содержалось два десятка беговых голубоглазых лаек, и вволю за удивительными собаками-охотниками.

По дороге на берег Байкала встретил сынишку местного рыбака маленького Сашку, который начал короткий диалог при знакомстве с простого обращения:
– Привет! Тебя как зовут?
– Олег, а тебя?
– Меня? Саша. А ты, что пьяный?
– С чего ты взял?
– А мой папа всегда пьяный. А сколько тебе лет?
– 46.
– И моему папе столько же…

Говорят, что на Ольхоне мужиков редко видят трезвыми, а женщины в 30 лет выглядят как в пятьдесят – все домашние хлопоты на них, а мужья или работают, или готовятся приступить...

Есть поверье, что остров забирает силы у людей, поэтому путешественники стараются ничего с Ольхона не брать ни камней, ни других предметов на память, поскольку, перемещенные в новое место, они начинают забирать энергию из окружающих, требуя своего возвращения в святые места.

Последний вечер на острове прошел по установившейся традиции: ужин за полночь, разговоры и песни. Только вот гитару я попросил местных ребят увезти. Из-за стола расходились неохотно, но усталость брала свое, завтра всем нужно было выезжать пораньше, но мне первому.

Обратная дорога в одиночестве была совсем непохожа на предыдущий путь – везде ждала неопределенность. Служебная «Волга» быстро домчалась до переправы, где директор нашего юрт-лагеря, отправившийся меня проводить, побежал искать подходящую лодку с мотором. Было около полудня. Невесть откуда взялся Моздоев, пытавшийся затащить меня на очередной пикник и настойчиво предложил мне рюмочку теплой водки. Несмотря на вежливые возражения, он продолжал тянуть меня за локоть. Пришлось нагрубить.
– Будешь так говорить, вообще без меня отсюда никуда не уедешь… – буркнул он и пошел, пошатываясь, как был, в семейных трусах на пристань, решать вопросы переправы – большой начальник для здешних мест!

Через несколько минут подошла алюминиевая «казанка», в которую могло поместиться не больше трех человек. Рискуя зачерпнуть воду бортами, перехватываясь за высокий причал пристани, мы распределились в лодке вчетвером и отчалили. Погода испортилась. Сильная качка и брызги не давали прицельно фотографировать.

Еще один перегон позади, – подумалось мне, когда до берега оставалось меньше полусотни метров, – теперь надо успеть в аэропорт. Директор юрт-лагеря, поначалу не собиравшийся переправляться через пролив, в последний момент прыгнул в лодку. На материке он быстро отыскал корейский микроавтобус и, разбудив водителя, договорился о поездке в Иркутск, к нам присоединилось еще двое неместных ребят. Тепло попрощавшись мы тронулись.

С одной остановкой, мимо святых мест, мы доехали до аэропорта за четыре часа, где я стал ожидать объявления посадки в самолет до Петербурга. Бродил по залу ожидания и зоне вылета, покупая в подарок маме и старшим сыновьям сувениры и всякую мелочь. Командировка заканчивалась и время тянулось медленно, и снова пришлось коротать его за пивом. Уже в салоне самолета выяснилось, что мы летим через Омск, откуда всего за пять часов я мог бы добраться до Петропавловска в северном Казахстане и увидеть маленькую дочку с бегемотом, но что-то подсказало, что такая внезапность может и разводом закончиться, отказался от экспромта.

Из Омска вылетели в салоне, переполненном китайцами. Они болтали без умолку, но не смогли помешать мне быстро заснуть.

Воскресенье, 1 августа.

Жизненные ценности и загадки мироустройства.

Все мы живем по-разному и смысл в жизни каждый из нас видит свой. Одной из больших загадок для меня всегда оставался вопрос: как регулируется мироустройство. Кто делает одни страны богатыми и процветающими, а другие – отстающими и безнадежными? Почему распавшийся Союз не стал для России ступенькой в верх, а обрушился вместе с лестницей пирамиды, сохранив ключевые кадры в управлении, которые спустя 20 лет после начала перестройки, сохраняют даже большее влияние, чем имели в эпоху однопартийной системы?

В поисках объяснений бессмысленно проводить исторические ретроспекции и логические построения – в большинстве опубликованной информации отсутствует скрытая часть, и ее не найдешь, в пространстве всемирной паутины. С ней можно встретиться только случайно, полагаясь на собственную интуицию. Например, выключить звук при просмотре телепередач, или просматривать случайным образом газетные статьи, концентрируясь на статьях и фотографиях, которые привлекли твое внимание. Такой поиск всегда подчиняется подсознательной логике, а отсутствие формально поставленных целей повышает шансы найти именно то, что давно искал. Накопление информации – процесс длительный, рано или поздно он переходит в качество, позволяя отодрать жвачку от скрытой записи об истинном положении вещей.

В конце 70-х я слышал о том, что в пригороде столицы Индии находится некий разведывательный центр, в котором на основании анализа ежедневной информации мировых СМИ, делаются достаточно точные прогнозы о развитии событий и ситуации в мире на предстоящий год, два, три. Наверное это происходит помимо воли пишущей братии, когда между слов и строк прорывается смысл невербальных откровений. Давно открытое для себя: управляем не мы – управляют через нас, что только в индивидуальном аспекте совпадает с христианскими заповедями. В масштабах государства законы управления работают уже под другую «музыку». В чем всякий раз убеждаешься при знакомстве с новыми идеями, возникающими на еще не успевшим окрепнуть фундаменте старых отношений. Кто-то очень настойчиво, под самыми благовидными лозунгами, испытывает на прочность мою страну. Она, не успевая окрепнуть, получает новый сокрушительный удар и команду «перестроиться», и снова впереди маячат перемены, от которых обычно ничего хорошего не ждут.

В ближайшее время будут перераспределены полномочия между федеральным центром и субъектами федерации, от которого последние проиграют очень много… Но возмущений не будет, потому что следом произойдет укрупнение регионов, будут заменены существующие льготы «адекватными» денежными выплатами, а с 2006 года на территории страны будет развернута новая административно-территориальная структура – десятки тысяч муниципальных образований с своими органами власти, полномочиями…, но без финансовой поддержки. «Что ж идеи нам близки, – пел великий артист, – первым лучшие куски…».
На первый взгляд разумность вышеприведенной стратегии объяснима, но только без общей цели и идеологии в государстве она скорее обречена на провал. Что изменится в той же Иркутской области, где будет упразднена
самостоятельность автономного округа? В ее столице больше не остановятся министерские делегации, а гостям, покидающим щедрое застолье у главы округа, не придется опускать глаза, наблюдая на улице грязных, бедно одетых дошкольников с голодными глазами…

Скажу откровенно, что многие мои друзья устали от резонаторов непоколебимой правоты нашей политики и обилия нормотворческой деятельности в стране. Если бы только десятая часть из того, что пишется, говорится, и принимается, еще и делалась, и не только в центральных городах, то этим реформам можно было бы слагать здравицы, а пока только похоронные марши.

Пребывая в сибирской глубинке, не переставал удивляться как далека открыточная государственность региональных столиц от действительности, даже при наличии всех атрибутов местной и федеральной власти. Натурально-денежный товарообмен, хорошо если на десятую часть добровольно декларируется, а уж продукция личного подсобного хозяйства и вовсе нигде не учитывается. Но понимаешь, что по-другому здесь и быть не может, без такого «порядка» народ будет вымирать еще быстрее, так пусть хоть сам себя прокормит без помощи центральной власти.

Надежду оставляют появившиеся в последнее время молодые люди 30-40 лет, непьющие, с горящими глазами, стремительно развивающие свой бизнес в глубинке. Всё за что принимаются – получается успешным: туризм, собаководство, рыболовство. Но времени должно пройти ещё немало, чтобы эти ростки дали устойчивые всходы.

А в нашем городе продолжается замена членов команды и ротация кадров. Обычно, так бывает в лесу, когда подслеповатый старик с трудом отыскивает молодые грибы, а все чаще кладет в корзинку старых, с виду крепких и даже «молодцеватых» подосиновиков и боровиков, жизнь которых давно прожита, и новое место вряд ли их оживит. Разве что на сковородке? Но старик упрям, а корзина должна быть полной.

На многие совещания меня теперь не зовут, да я не очень-то и расстраиваюсь, потому как ничего кроме разочарования они не приносят. Совсем недавно пришел к выводу, что «настоящим» чиновником я так и не стал, и наверное не буду. К повышению тоже не годен, потому что, прежде всего не обладаю набором качеств, необходимых для этого: преданность, управляемость и предсказуемость. Остальные на сегодняшний день просто не востребованы.

Но для меня – это не повод для уныния! В жизни остается еще очень много пространства для познания, и главное из них – книги. Прочитаешь и непреодолимо тянет к описанию пережитых ощущений. Будто поднимаешься на крышу единственной в одноэтажном городе башни и видишь то, о чем раньше только догадывался. Некоторые страницы оказываются копией собственного характера. Наверное поэтому появилось желание написать и после десятилетнего ученичества подвести для себя жизненный итог. Черновик получился достаточно быстро, но то, что не вошло в черновую редакцию «не отпускает» и «рвется» на первые строчки.

Известная истина о том, что талантливый ученый, равно как артист, или художник, работает, используя лишь малую часть своих возможностей, порождая у непосвященных ощущение божественной легкости во всем, к чему прикасается рука Мастера. Не скрою, что такова и теория Козырева, в которой он, используя «инструмент измерений», открывает для читателей далеко не все. Искренне обрадовался найдя в его книгах созвучные мысли об осторожности доведения до пациентов информации и ее строгого дозирования, исходя из способностей пациентов принять ее. Но есть, кажется, и другое, к чему нередко велик соблазн прибегнуть – врачевать, когда тебя об этом не просят, советовать  книги и «лечебные» рекомендации, в них изложенные. Такой «доброты» после некоторых попыток теперь стараюсь избегать: последствия изучены, уроки сделаны – каждый должен сам найти и взять информацию, которая ему нужна, чтобы найти свою дорогу к счастью.

Осознание табу пришло интуитивно. На первых порах, наверное, из ощущения превосходства исключительного владения, потом из осторожности и сознания неустойчивости сформировавшейся новой системы ценностей и ориентиров – себе всегда проще объяснить, нежели доказывать, да, и нужно ли? И вопрос не в равнодушии, а скорее в равноудаленности каждого из нас от законов мироздания, для кого-то оно открывается с одной стороны, и совершенно с другой – остальным. Овладевая такой теорией изменяешься сам. Получая неплохие результаты в профессиональной деятельности становишься увереннее и сильнее в достижении поставленных целей, сохраняя чувство любви к каждому из приходящих к тебе, пробуешь формировать свое управление коллективом на основе созидательной инициативы каждого из них. Чередуя контроль исполнения и попустительство, скрупулезность в крупных сделках и пренебрежение мелочами в суете, внешнюю жесткость и внутреннюю мягкость, ты не можешь не признать собственное одиночество на вершине известного только тебе потенциала. Без друзей, но с подчиненными. А иногда и без семьи, но с неизменно любимой работой.

Наверное, я в чем-то увлекся, но несколько раз ловил себя на мысли, что расставаться с прочитанным тяжело. Продолжение можно найти быстро, начав сначала. Информация, заложенная в последних книгах Козырева, многоуровневая, а главное доступная. Но если при чтении предыдущих было стойкое ощущение, что их издание будет продолжаться, то сейчас, мне кажется, что оно не превысит двенадцати.

Понедельник, 9 августа.

Откровения после полуночи.

Заинтересовался документальным фильмом о творчестве Зощенко «В жизни меня били три раза…» прошедшем на экране «Культура». 8 августа моему любимому писателю исполнилось бы 110 лет. Он умер в Сестрорецке в год моего рождения 22 июля. Еще один фильм, как дань памяти писателя – «Один день из жизни инженера Баркасова» посмотреть не смог.  Поставленный в 1982 году он до сегодняшнего дня оставался для меня неизвестным, но как любые киноэкранизации Зощенко, на мой взгляд, чрезмерно изобиловал эксцентричностью и клоунадой. Проза Зощенко намного глубже, и даже там, где за кажущейся простотой возникало ощущение мелкотемья и незатейливости сюжетов, меня не покидало ощущение многомерности изложения, скрытого за простотой смысла. И об этом не могли не догадываться великие актеры, читавшие в фильме его рассказы.

Слушая закадровый голос о жизни и смерти великого писателя, мысленно переносился в детство, когда впервые в гостях услышал чтение Зощенко. Брат моей матери декламировал рассказы по ролям, как на сцене, подражая простоте поведения зощенковских персонажей. Наверное, тогда и пришло ощущение, что этот писатель мой. Позднее я пробовал копировать его стиль в собственных рассказах. Проходило время. Нереализованные замыслы ненаписанных рассказов, щедро расходились в обсуждениях планов среди друзей, но дальше не шло. Так сложилось, что реализовать талант мне всегда мешают внешние обстоятельства, к которым я вроде как и непричастен: «Так получилось…Простите… Паршивая выдалась погода…».

Осознание необходимости самореализации в жизни приходит не с дипломом об окончании средней школы, и даже не после института, а с прожитыми годами.

Говорят, что американцы считают нормальным, если человек на протяжении своей жизни неоднократно (с интервалом в 3–5–7 лет – у каждого это складывается индивидуально) проходит через переоценку ценностей. Хорошо если меняется только место жительства и работы, тяжелей когда меняют семью. Тот, кто безболезненно проходит подобную перетряску, не накапливая зла и обид, получает «пропуск» в следующий этап жизни, а вместе с ним и новые знания, новый опыт. Главное, сохранить чувство любви, продолжая накапливать его. Если человек не справляется с новыми обстоятельствами в жизни может включиться «программа уничтожения», которая задолго до того, как человек осознает фатальность происходящего, станет медленно разрушать организм, подготавливая физиологический финал. Интересно сходятся теории разных авторов из самых, казалось бы, противоречивых фактов, личного опыта и событий складываются стройные системы знаний о мироустройстве. На протяжении всей книги Юмашев цитирует в эпиграфах слова проводника-шерпа Тенцинга о Тибете: «Многие люди приходят – смотрят, смотрят… Некоторые люди приходят – видят».

Мне иногда кажется, что в реальной жизни дела обстоят примерно также: очень многие люди считают, что знают зачем живут. Но приходит день подведения итогов и обернувшись назад они понимают, что прожит только «черновик», и они готовы переписать всё набело… А времени уже не остается.

Как часто находясь в «плену» страхов, привычек, зависимости от оценки окружающих, мы так редко бываем свободны в своем волеизъявлении. А что мы хотим в этой жизни? Для меня давно стало аксиомой понимание того, что нам позволено будет сделать всё, что захотим в этой жизни. Только найти мечту – вопрос времени, лишь бы желание её найти было неукротимым.

А много ли мы хотим в этой жизни. Я всегда и во всем хотел первенствовать, и учиться делать всё, что мне хотелось: хорошо плавать и кататься на горных лыжах, играть на гитаре и фортепиано, писать музыку, сочинять стихи и прозу, фотографировать, путешествовать, зарабатывать достаточно средств, чтобы не задумываться о содержимом своего бумажника, оставаясь независимым. Когда эти желания не имели ничего общего с тщеславием и гордыней – всё получалось, и всё рушилось когда целью становилось самоутверждение. Бойтесь своих желаний?

Как просто писалось, когда обращался к незримому собеседнику, любимому человеку или другу. Строчки будто сами ложились на бумагу, искренность откровений творила чудеса. И совсем не мог писать «под заказ»: слова выдавливались, как засохшая паста из тюбика, что порой стоило громадного терпения сочинить даже страницу. Так было во всём и не только в литературных опытах. Но оставалось одно желание – сделать всё самому. С детства оглядываясь на сверстников из благополучных семей я хорошо понимал свое место в жизни «сегодня и завтра», а поскольку неудовлетворенность таким положением, о несправедливости тогда даже не думалось, во мне безостановочно свербело одно желание – я хотел учиться.

Всё получилось в конечном итоге – грех жаловаться на судьбу! Осталось только… научиться жить на новом этапе, опираясь на открытые истины, в новом пространстве, не пересекающемся с людьми, оставленными в прошлом и тех, что ушли из моей жизни навсегда. Индивидууму не присущи элементы массового сознания, которым можно управлять через систему воздействия, – он «сам себе» хозяин каждого утра и дня, оставаясь песчинкой во времени и пространстве.

Санкт-Петербург 2.07.04 –28.09.20