Костёр. вечер седьмой

КОСТЁР
 
Вечер седьмой

Топор и парус

                «Я ученик и ищу себе учителей»
                — надпись на печати Петра I

В этот вечер дед принёс к костру модель корабля — маленькую, но искусно сделанную, с парусами из тонкой ткани.
— Дед, откуда это?
— Сам сделал. Давно, ещё в молодости. Ботик «Святой Николай» — копия того, на котором маленький Пётр учился плавать.
— Пётр Первый?
— Он самый. Великий. Страшный. Гениальный. Выбирай любое слово — и будешь прав.
Дед поставил кораблик на пенёк рядом с костром. Отблески огня заиграли на крошечных парусах.
— С чего начнём?
— С начала. Тысяча шестьсот семьдесят второй год. В семье царя Алексея Михайловича родился сын. Четырнадцатый ребёнок. Назвали Петром.
— Четырнадцатый? И он стал царём?
— Братья умирали — тогда это было обычно. К десяти годам Пётр стал наследником. Но была ещё сестра Софья — умная, властная. Она захватила регентство, а Петра с матерью отправила в село Преображенское. Подальше от Москвы.
— Как в ссылку?
— Почти. Но Петру там понравилось. Никто не заставлял учить церковнославянский, сидеть на бесконечных церемониях. Он делал что хотел. А хотел он — играть в войну.
— В солдатиков?
— В живых солдат. Собрал «потешные полки» из сверстников — дворянских детей, слуг, просто деревенских мальчишек. Строил крепости, брал их приступом. Игра — но серьёзная. Из этих потешных потом выросли гвардия, Преображенский и Семёновский полки.
— А корабли?
— Нашёл в амбаре старый английский ботик. Спросил, что это. Ему объяснили: лодка, которая может плыть против ветра. Пётр заболел этим. Выучился управлять, потом — строить. Поехал в Архангельск, там впервые увидел море. И понял: России нужен флот.
Дед подбросил веток в костёр.
— В семнадцать лет Пётр отстранил Софью, стал править сам. В двадцать пять — отправился в Европу. Великое посольство — двести пятьдесят человек. Царь поехал инкогнито, как урядник Пётр Михайлов. Хотел учиться.
— Царь — учиться?
— В Голландии работал плотником на верфи. В Англии изучал кораблестроение. Ходил на фабрики, в музеи, в анатомические театры. Всё записывал, всё запоминал. Полтора года в Европе — и вернулся другим человеком.
— И что сделал?
— Начал ломать. Старую Россию — боярскую, бородатую, сонную. Приказал брить бороды — кто не хочет, плати налог. Приказал носить европейское платье. Перенёс Новый год на первое января — раньше праздновали первого сентября. Это было только начало.
— Почему бороды-то?
Дед усмехнулся.
— Борода была символом. Символом старины, традиции, «мы не такие, как они». Пётр хотел сломать этот символ. Показать: мы теперь — Европа. Жестоко? Да. Но он и сам с себя начал — первым сбрил бороду, первым надел голландский камзол.
— А война?
— Северная война. Двадцать один год против Швеции — тогда сильнейшей военной державы Европы. Карл XII, шведский король — гениальный полководец. В самом начале, под Нарвой, разгромил русскую армию в пух и прах. Восемь тысяч шведов против сорока тысяч русских — и победили шведы.
— Позор?
— Катастрофа. Но Пётр — вот что удивительно — не сломался. Сказал: шведы будут нас бить, но научат побеждать. И начал строить новую армию. Переплавил церковные колокола на пушки — церковь взвыла, народ роптал, а он плавил.
— И потом победили?
— Потом — Полтава. Тысяча семьсот девятый год. Карл вторгся в Россию, дошёл до Украины. И там, под Полтавой, русская армия его разгромила. Наголову. Карл бежал в Турцию. Швеция больше никогда не стала прежней.
Мишка смотрел на игрушечный кораблик.
— А Петербург?
— А вот это — главное. Ещё до Полтавы, в тысяча семьсот третьем году, Пётр заложил крепость на Неве. На болоте, на костях. Буквально на костях — тысячи людей погибли, строя город в нечеловеческих условиях.
— Сколько?
— Никто точно не знает. Может, тридцать тысяч. Может, сто. Крестьян сгоняли со всей страны, они месили болотную грязь, мёрли от голода, болезней, холода. А на их могилах вырастал город. Окно в Европу.
— Это... это правильно?
Дед долго молчал.
— Вот мы и подошли к главному вопросу. Пётр сделал Россию великой державой. Создал флот, армию, промышленность. Открыл Академию наук, первую газету, первый музей. Сам работал — токарем, плотником, кузнецом. Не боялся грязной работы.
— Но?
— Но какой ценой. Население сократилось на четверть — от войн, от строек, от налогов. Крестьян закрепостили окончательно — теперь их можно было продавать, как скот. Сына своего — царевича Алексея — Пётр приговорил к смерти за измену. Пытал. Тот умер в тюрьме.
— Своего сына?
— Своего сына. Алексей был против реформ, хотел вернуть старину. Пётр считал: лучше пусть умрёт, чем разрушит всё, что я построил. Страшная логика. Но он ей следовал.
Костёр трещал. Мишка поёжился — не от холода.
— Дед, так он был хороший или плохой?
— Вот ты снова хочешь простого ответа. А его нет. — Дед повернулся к внуку. — Пётр был велик — и жесток. Гениален — и беспощаден. Он вытащил страну из средневековья за волосы, как барон Мюнхгаузен себя из болота. Но волосы были чужие. Миллионы чужих жизней.
— Можно было по-другому?
— Может быть. А может, нет. Япония через двести лет провела похожие реформы — и тоже жёстко, хотя без такой крови. Но там были другие условия. Историю нельзя переиграть, Миш. Можно только понять.
— И что ты понял?
Дед взял в руки кораблик, повертел его.
— Я понял, что великие дела не всегда делаются великими людьми. Иногда — чудовищами. Иногда — безумцами. Пётр был и тем, и другим, и ещё гением впридачу. Он создал Россию, в которой мы живём — границы, армию, культуру. Но создал через боль и смерть. Это не повод для гордости и не повод для стыда. Это — факт. И с этим фактом надо жить.
Он поставил кораблик обратно.
— Пойдём спать. Завтра — тысяча восемьсот двенадцатый год. Наполеон. Другая война, другие уроки.
— Дед, а кораблик можно мне?
Дед посмотрел на внука и улыбнулся.
— Можно. Он твой. Только береги — я его полгода делал.
Мишка бережно взял кораблик. Паруса были тонкие, как крылья бабочки. Трудно было поверить, что с такого вот ботика началась великая империя.
Но ведь началась. И это тоже — факт.
* * *