Все мои истории ведут к тебе

"Нас только двое.
И надеюсь, у тебя тоже кто-нибудь второй есть".

Кошки с каменными глазами держат когтистыми лапами шары, а твои пальцы крепко сжали мои.
Ты не кошка, но твои глаза настолько же каменные, за ними не разглядеть ни намека на эмоции, ни хвоста промелькнувшей мысли, а у меня на лице отпечатком лежит очевидное: "Как я в это ввязался? Как?"

Отмотать назад.

Воспроизвести.

Лабиринты промозглого города, сырость в подворотнях, сырость в легких, сырость в небрежно кинутой на дно рюкзака пачке сигарет. Моросит. Влажные губы сжимают такой же влажный фильтр, а китайская зажигалка уныло выбрасывает в воздух сноп искр, потом еще и еще раз, до тех пор, пока слабый огонек не запрыгал перед сигаретой. Единственное доступное тепло, отдающееся по утрам болью в грудине и непрекращающимся кашлем, куплено в ларьке за углом и способно привести меня к раку легких. Я затягиваюсь, поднимая взгляд под облачный потолок. Здесь даже небо выше нормального, глубже и холоднее родного, южного, а я думаю только о том, что рак — это так унизительно.
Думаю и тяну глубже, вышагивая на проспект.
Здесь похоронено больше чувств, чем можно себе вообразить.
Только идиот выберет это место, чтобы оставить тут прошлое.
Я, наверное, мог бы быть одним из них, таким же простодушным идиотом, оставившим сердце в городе-голубой-мечте каждой второй малолетней провинциальной студентки.

Промотать вперед.

Воспроизвести.

"Я опасаюсь, будет хуже,
Чем могло бы быть.
Мне говорят, что все, что нужно,
Жить, жить, жить".

Алкоголь обжигает рот, вяжет так, что сложно говорить. И нечего. Что я скажу, сидящему напротив и смотрящему из ментального зала ожиданий в мое сомнительное настоящее? Что я опять, снова капитально облажался, поставив на светлую лошадку, которая лихо пришла к финишу абсолютно темной?
Бред.
Говорю про то, что за окном. Да, да, погода дрянная, дорогая, да, да, льет без конца из дырявого звездами неба, не зря любовались летом на поток Персеиды под натиском комаров и душной сыростью росы. Да, конечно, скоро весна, сойдет монохром и зацветут каштаны, будем сидеть под одним, напевать "Я предал тебя, а ты — меня" и пить смолянистый джин, прячась от собственного Большого Брата, следящего за городом тысячами глаз хищно мигающих красным камер. Она, кажется, права, уже темно, пора домой и спать. Нет, я сегодня не останусь.
Не сегодня.
А завтра, как она неслышно роняет в пустоту квартиры, никогда не наступает.
По ту сторону окна действительно сыро, холодно и пахнет прелыми листьями, поддернутыми инеем. А еще пахнет зимой, этот тяжелый запах, который хуже сырости, эти застывшие дворы, которые бог знает сколько лет назад облезли стенами, пожелтели и обветшали. Они всегда напоминали мне женщин пятидесяти лет на дцатой годовщине выпускного под утро: некоторые статные и красивые, остальные — обычные, оставшиеся — избитые жизнью, но все уже неизбежно старые, с потекшей тушью и сбившейся комками на щеках тоналкой.
Я измеряю город шагами, стараясь избавиться от ассоциаций, мыслей и поставленного на репит во внутреннем кинотеатре фрагмента дурацкого фильма о моей жизни, где ты говоришь: "Все, что ты делаешь, про твоих женщин. Про твоих женщин. Про женщин. Все, что ты делаешь. Женщин. Все..."

Сбросить.

Форматировать.

Начать запись.

"Нас,
Двое нас.
Ты и я.
Ты и джаз".

Кошки с каменными глазами сжимают когтистыми лапами шары, а я прохожу мимо них и считаю шаги до Дворцовой, одурманенный солнечным вечером в ноябре и чистым звучанием гитары уличного музыканта, который хрипло напевает что-то о вечном небе и вечной любви.
И плевать, что не существует ничего вечного.
Я скрываюсь в тени дерева в Александровском, уголек сигареты — единственный маячок, по которому ты идешь ко мне, ухмыляясь красивым ртом.
Пока дым размывает твой силуэт, я думаю, что китайцы назвали бы это чувство, которое спутывает сознание и трется о ребра с той стороны, каким-нибудь хитрым словом, когда я просто говорю:
— Давно не виделись, — а потом обнимаю тебя за плечи, только для тебя добавляя одними губами: — Я чертовски скучал.
Ты говоришь, что мои истории про женщин, а я говорю, что мои истории вели меня к тебе.