Три девицы под сосной

По гравийной дорожке между вековыми соснами подъезжает такси бизнес;класса, из него выходит блондинка за сорок, не дожидаясь, когда водитель откроет ей дверь. Её идеальные волосы, лаконичный маникюр, аксессуары, с филигранной точностью подобранные для путешествия, и удобный стильный брючный костюм показывают её чётко выверенные границы. Водитель достаёт её чемоданы и предлагает помочь донести. Женщина говорит, что справится сама, благодарит и протягивает водителю на чай. В её жестах нет тщеславия, она просто может всё сама и привыкла за всё платить… сама.Проходя мимо скамейки, спрятанной за лапами сосен и с видом на бушующий океан, видит женщину, укутанную в плед, примерно её возраста, с записной книжкой на коленях и телефоном, в который она наговаривает какой;то текст. Даже взгляда со спины достаточно, чтобы понять, что женщина мыслями не здесь, она где;то в прошлом или в мифическом завтра. Оксана понимает: она верно выбрала локацию, здесь, в санатории «Сосны», она отдохнёт и найдёт ответы.Подходя к стойке ресепшен, Оксана видит женщину за пятьдесят, она что;то бурно пытается объяснить девушкам за стойкой. Её хрупкость будто не идёт ей, она будто не в своём теле, которое она пытается сделать больше и заметнее за счёт крупных украшений и слегка вычурного, слишком объёмного платья и туфель на уже давно не модной «горке». Пятясь назад, рассыпаясь в благодарностях, она не замечает Оксану и налетает на неё, наступая той на её шикарные английские лоферы.— О боже! Простите меня, пожалуйста, я такая неуклюжая, просто я снова потеряла ключ от номера, а девочки так добры, что выдали мне последний запасной ключ! Здесь сервис на высочайшем уровне, а какие завтраки, и полотенца меняют каждый день. Простите меня ещё раз, там у входа есть аппарат для чистки обуви, простите, простите, пожалуйста, мне пора… — и, уже убегая, кричит: — За ужином я предпочитаю сидеть в углу, у шкафа с книгами!— Они замшевые, их нельзя чистить в аппарате, — больше себе, а не обидчице произносит Оксана.Время до ужина было поглощено бытовыми вопросами: смена номера — первый же предложенный номер не устроил Оксану по целому ряду недочётов: вид из окна, картина над кроватью — всё было не то. Когда женщина, приняв душ, разложила вещи, ответила на срочные сообщения по e;mail в комнате, которая, по её мнению, была не идеальной, но лучшей из предложенных, настала пора спускаться к ужину.Зал ресторана был практически пуст, всего пара человек были увлечены выбором блюд у шведского стола. Неуклюжая знакомая Оксаны, как и обещала, сидела за столом в самом тёмном углу зала, на её столе была куча тарелок с разнообразными блюдами, наверное, со всеми предложенными к ужину, — подумала Оксана. На носу у неё были громоздкие очки в роговой оправе и книга по истории костюма «100 платьев, которые изменили мир». Оксана приподняла бровь и усмехнулась про себя: ваши платья превратят мир в карнавал, подумала она.И тут «знаток моды» подняла взгляд от книги и помахала Оксане, приглашая за свой стол. Оксана сделала жест почтения, но тут же достала из кармана телефон и сделала вид, что у неё важный звонок.Собрав на тарелку небольшое количество овощей и кусочек говядины, села за стол у окна, который при всём при этом был максимально удалён от стола у книжного шкафа. Присела и показала навязчивой знакомой, что говорит по телефону через наушник. Надеюсь, она здесь давно и скоро уедет, — подумала Оксана и принялась за ужин.Когда она закончила, с огромным облегчением и лёгким удивлением заметила, что женщины за дальним столом уже нет, только официант убирает со стола всё, к чему дама даже не притронулась.После ужина она решила пройти по территории и наметить маршрут завтрашней утренней пробежки. Спустившись по достаточно пологим лестницам к океану, отметила, что это будет хорошая пробежка по пересечённой местности, и кроссовки она взяла как раз те, что нужно.И вдруг споткнулась обо что;то. Это был плед, рядом с ним лежала записная книжка и телефон. Странно как;то. Вспомнила, что женщину со скамейки за ужином она не видела. Огляделась по сторонам.— Эй, здесь есть кто;нибудь?! — крикнула она в темноту, рассеянную лишь одиночными фонарями.И вдруг её взгляд выхватил фигуру, идущую в сторону непроглядной тьмы — прямо в океан. Женщина была уже по пояс в воде.В голове у Оксаны стали выстраиваться схемы: что делать — бежать за помощью, пойти в воду за этой странной писательницей?.. Как вдруг совсем рядом, чересчур рядом, прозвучал знакомый голос:— Что вы здесь делаете, тоже ракушки собираете?— Вы хорошо бегаете? — резко спрашивает Оксана.Смотрит в это время на бесполезный телефон.— Связи нет! — сообщает она куда;то в пространство.Её взгляд возвращается к удаляющейся в океан фигуре.— Я громко кричу! — уже удаляясь, сообщает женщина в странном платье, роняя по пути собранные ракушки: пару раз она пыталась остановиться, чтобы их подобрать, но потом хваталась за голову и бежала дальше.— Я ходила на занятия по сценической речи! — раздаётся уже издалека.В это время Оксана замечает, что силуэт изменил направление и пытается вернуться к берегу.«Даже от сумасшедших есть толк, особенно если они занимались постановкой голоса», — думает она.И начинает звать, подбадривать и давать указания женщине, пытающейся выбраться на сушу:— Я здесь, сейчас придёт помощь, не торопитесь, вы практически уже сделали это, я здесь, я никуда не уйду!…Каминный зал, дрова трещат, свет пламени отражается в бокалах, которые держат три женские руки.— Аделаида Ивановна, бухгалтер по образованию, в душе дизайнер;модельер, — звучит в звенящей тишине.— Кто? — подняв глаза от бокала с танцующими в нём бликами, произносит женщина из океана.— Для своих просто Ада, — протягивает бокал и произносит: — чин;чин, — и как;то глупо улыбается. Поняв, что никто не поддерживает её призыв, ставит свой бокал на столик, сделав один нерешительный глоток.— А я Герда, — отвечает неожиданно чётко женщина.Они обе поворачиваются к третьей с молчаливым вопросом.— Я Оксана Третьякова, биржевой аналитик.— Герда, так о чём вы таком пишете, что решились броситься в океан? — задаёт повисший в воздухе вопрос Оксана.— Откуда вы знаете, что я писатель? — спрашивает Герда.— Она же аналитик, — с улыбкой и каким;то детским восторгом говорит Ада.— Я пишу рассказы;прощения для себя и для тех, кто чувствует себя одиноким в этом мире, — очень чётко, с пониманием своего дела говорит Герда.— И что, вас не простили в написанном вами же рассказе, и вы решили утопиться? — резко и непреклонно продолжает Оксана.— А с чего вы взяли, что я хотела утопиться? — выпрямившись и поставив бокал на стол, отвечает вопросом на вопрос Герда.— Человеческая жизнь не всегда поддаётся математическому анализу, и порой заскорузлая логика может завести в такой глухой тупик, что и не выбраться, и вот тогда такие аналитики и оказываются на краю крыши, и в их головах оттуда только один путь — безвольным мешком вниз…— Согласны со мной, Оксана? — смотрит прямо в лицо ошарашенной Оксане.— А кто, по;вашему, снимает этих людей с крыш? Психологи? А может быть, писатели? Да, конечно, как же я сразу не догадалась, — очень театрально хватается за голову Оксана, — такие сумасшедшие, никому не нужные престарелые русалки, как вы!— Нет, эти люди сами берут и снимают себя с крыши раз за разом, — резко встаёт и уходит. — Всем доброй ночи, — остановившись на секунду и обернувшись, произносит она.Этой секунды было достаточно, чтобы Герда поняла: она попала в точку. Ноги уносили Оксану прочь, а глаза молили: «Сними меня с крыши!»Герда чувствовала этот звон натянувшейся нити: когда хватаешь её за кончик, она превращается в струну. Это нить внутренней боли: она очень часто отзывается болью в левой руке, болью в пояснице; ею прошиты шрамы на сердце, ею наспех заштопана любовь к себе и, самое главное, своя ценность.— А вы кому;то да нужны, у вас кольцо на безымянном пальце, — неуклюже Ада пытается анализировать, быстро скопировав манеру Оксаны и при этом пытаясь как бы извиниться за неё.— Не нужно извиняться за чужую боль, — на минуту замолкает, затем продолжает ласково и тепло: — уже поздно, пойдёмте спать, Аделаида.Встаёт, подходит к Аде, протягивает руку:— Благодарю вас за вашу смелость и за ваш голос. Он обладает великой силой возвращать в реальность, вы должны это знать. Доброй ночи.Уходит, не оборачиваясь.Ада, ошарашенная таким вниманием к себе, произносит полушёпотом:— Великой силой…Допивает последний глоток вина, спохватившись, проговаривает:— И вам доброй ночи, — но в комнате уже никого нет.Спустившись к завтраку, Аделаида не нашла в ресторане ни одну из вчерашних знакомых, на мгновение ей показалось, что всё, что было вчера, — это был всего лишь сон, но официант принёс ей записку:— Это для вас передала та женщина, писательница. Она всегда завтрак берёт с собой и куда;то уходит.Ада открывает конверт. В нём лаконичное приглашение, выведенное старательно рукой, не привыкшей писать разборчиво:«В свете дня океан выглядит иначе. Приглашаю вас убедиться в этом за обедом на свежем воздухе».…
Проходя по коридору между кабинетами массажа и серными ваннами, Аде показалось, что она увидела Оксану, помахала рукой, но та скрылась за очередной дверью, не заметив её или намеренно проигнорировав.Подходило время обеда. Ада ещё раз достала записку, перечитала и поняла, что в приглашении не указано ни время, ни точное место: куда же идти? Наверное, это снова какая;то шутка.Спустилась в лобби, и тут к ней подходит портье и приглашает пройти к миникару, которые предназначены для передвижения по территории санатория.Тут сердце Ады затрепетало, как у ребёнка, она почувствовала себя Золушкой: вот кучер;крыс, а вот и карета из тыквы…Они проехали через уже знакомые территории и вдруг выехали на открытую площадку, а Ада думала, что если пройти дальше, там будет тоже лес, но более густой и страшный, и она;то уж точно заблудится. Пространство было склоном, устланным ковром из пожухших трав, но это было совсем не уныло, это было по;осеннему тепло и богато.У самого обрыва выделялось яркое пятно: накрытая для пикника скатерть, лежавшая прямо на земле, и Герда, отвлёкшаяся от записной книжки, увидев приближение миникара, пошла ей навстречу.— Здравствуй, Ада! Я очень рада, что ты приняла приглашение! — обнимает мягко и по;свойски Герда.— Ух ты! Конечно я согласилась, я только боялась, что не найду вас!— Иногда достаточно лишь внутреннего согласия, а остальное получится само собой, мир так устроен, — с улыбкой произносит Герда.— А мой папа говорил, что за всё надо бороться: без труда не вынешь и рыбку из пруда, — произносит Ада с восторгом, устраиваясь на мягких подушках цвета осени.— А вы… — встретившись с мягким взглядом Герды, поправляется Ада: — А ты видела сегодня Оксану?— Я ей также оставила приглашение, думаю, она присоединится к нам, но, возможно, позже. А теперь угощайся: чай с травами, свежий хлеб, молодой сыр — всё, что ты любишь.Герда протягивает Аде чашку с чаем. Ада замечает, что это красивая фарфоровая чайная пара, а не пластиковый стаканчик, который по логике был бы уместен для пикника, и ещё один момент её настораживает: стол накрыт на двоих.— Герда, а ты же говорила, что Оксану тоже пригласила. Почему здесь всего лишь две чашки?— Я думаю, Оксана обязательно к нам присоединится, но при других обстоятельствах.— А твой отец был прекрасным человеком? Это он дал тебе такое имя? — спрашивает Герда, предлагая Аде вяленые помидоры к сыру и хлебу.— Да, он был чудесным, добрым и хозяйственным. А что касается имени, то да: папа рассказывал, что как;то на заводе ему выдали билеты в оперу, на постановку «Аделаида ди Боргонья». Они с мамой мало что поняли из оперы, но папе очень понравился голос дивы, что исполняла партию страдающей герцогини.И когда я родилась, он дал мне это имя. Он прочёл где;то, что оно на древнегерманском означает «благородного сословия».Он старался для меня, он работал в две смены, а я… Я вижу и понимаю это только сейчас. У меня была подруга, я до сих пор не понимаю, почему она со мной водилась. Её семья была совсем другой: папа — академик, мама — красивая, на ней всегда были такие красивые бусы, и чашки в их доме тоже были всегда одинаковые, и даже на даче…Как;то раз Марина позвала меня на дачу вместе с родителями. Папа отказался ехать, сославшись на очередную шабашку, мама сказала, что нечего ей там делать, о чём она будет говорить там с этой фифой, которая ни одной банки с огурцами в жизни не закатала. И мне там делать тоже нечего: потом будут сплетни разносить, что приехала, мол, ела как за двоих, сидела не как положено, вилку не в той руке держала, тебе ещё девятый класс заканчивать в этой школе. Мы тогда только закончили восьмой.Но я всё же поехала. Мне так нравилось смотреть, как у них всё как в кино: все друг друга слушают, разговаривают о поэзии, как папа Марины читает газету за столом, мама кладёт вышитые салфетки на колени девочкам. Я провела чудесные выходные, родители Марины довезли меня до дома, прямо до подъезда. Я видела: мама смотрела в окно, как я прощаюсь с Мариной и её родителями, как они меня обнимают и дают в руки, завёрнутый в то самое вышитое белоснежное полотенце, кусок пирога с вишней — гостинец моим родителям, который испекла Маринина мама.Я вошла в полутёмный коридор нашей хрущёвки, мама делала вид, что чем;то занята на кухне.— Мама, я дома, — подошла я и попыталась её обнять.— Что, за два дня успела соскучиться? — отстранилась мама.— Это вам с папой, тётя Эльза сама испекла.Мама развернула свёрток:— Это же надо было догадаться — вишнёвый пирог в белое полотенце завернуть! И как теперь его отстирывать? Ума палата! А ещё жена академика!— Это ты ума палата! — выкрикнула я и убежала на улицу…А потом меня перевели в другую школу, я закончила девятый класс и пошла в училище — получать «правильную» профессию, которая не оставит меня без куска хлеба.Я с отличием закончила училище, пошла работать бухгалтером;калькулятором на папин завод, но меня всегда манила мода, исторические костюмы. И вот, заслужив первый отпуск и получив премию, я поехала в Санкт;Петербург; музей театрального и музыкального искусства был моей главной целью, но в него я пошла не сразу, а в последний день своего отпуска.И вот — у экспозиции костюмов к опере «Аделаида»… — Ада загадочно и с горькой насмешкой в глазах смотрит на Герду.— Ко мне подходит парень, такой красивый, высокий, со скрипичным футляром в руках, и говорит: «Вы так заворожённо смотрите на эти платья, а вас случайно не Аделаида зовут?» — Аделаида смеётся так кокетливо, будто переносит нас в тот самый момент.Но смех прерывается:— Вот так я познакомилась со своим будущим мужем.С улыбкой Аделаида замолкает и будто в небе смотрит диафильмы из своего прошлого.— И что было дальше? — прерывает полёт в прошлое Герда, подливая ещё чая из термоса.— Его звали, ты не поверишь, Отто. Его мама была балериной Мариинского театра, настоящая немка, просто Гитлер в юбке. Его папа был учёным;химиком, уважаемым в своих кругах человеком, а дома он был просто Веней, который вечно недопонимал, недослушивал и недоделывал, по словам мадам Кляйн.Отто хотел убежать из этого мира, у него не было друзей среди студентов его консерватории имени Римского;Корсакова, он был одиночкой по жизни и середнячком среди музыкантов.Поначалу нас свело это недоразумение с именами, а потом его жажда сбежать в простую жизнь обычных людей сыграла с нами злую шутку, и мы поженились.Повторюсь: я пошла в музей в последний день своего отпуска, но оставшиеся часы мы провели с Отто, он проводил меня на поезд и даже поцеловал в щёку со словами: «Теперь мы навсегда вместе, моя герцогиня».Мы созванивались, писали друг другу письма, потом Отто сдал выпускные экзамены и приехал знакомиться с моими родителями. Обед прошёл, конечно, напряжённо, но нам это было не особо уже интересно: для нас мир схлопнулся до размеров наших объятий, сплетённых пальцев под столом и долгих поцелуев под сенью клёна во дворе.Когда я вернулась домой, проводив Отто на «Красную стрелу», мама и папа сидели на диване как по стойке «смирно», стол был убран, посуда перемыта, не осталось и следа от приёма гостя, и даже цветы, что Отто подарил маме, куда;то подевались.— Доченька, присядь, нам с папой нужно поговорить с тобой, — указала мама на стул, стоящий перед ними и будто ждущий подсудимую, а не родную дочь.Продолжил папа:— Доченька, что это за профессия для мужчины — музыкант? Разве с такой профессией можно прокормить семью?Мама добавила:— Ещё и немец. Фашистов нам в семье только не хватает.— Папа, послушай. И ты, мама, тоже. Послушайте очень внимательно, так как я больше не намерена возвращаться к этому разговору. Отто сделал мне предложение…— Как?.. — попыталась перебить мама, даже пытаясь привстать с дивана.Ада указала маме замолчать и вернуться на место.— На перроне, — Ада продемонстрировала родителям кольцо. — И я согласилась.— Но, доченька, ты же его практически не знаешь! — папа.— Я знаю главное, папа: он не ты, он совсем другой. Разговор окончен, — и ушла в свою комнату.Последняя неделя дома прошла так, будто в квартире жили люди из разных измерений: родители не пытались больше заговаривать со мной, даже их разговоры между собой замолкали, когда я входила… А я… Я вообще не видела ничего вокруг, я была герцогиней, будущей герцогиней Кляйн. Отто носил мамину фамилию. Отто Вениаминович Кляйн — мой взлёт и стремительное падение под аккомпанемент скрипки.— Мой отец тоже музыкант, — произносит Герда и берёт в ладони руку Ады. — Говорят, у меня его музыкальные пальцы. Красивые у тебя перстни, а руки совсем замёрзли, может быть, будем собираться?— Я так понимаю, ваш брак был недолгим, — так же, глядя на руку Ады и не видя на ней обручального кольца, говорит Герда.— Да, ему быстро надоела простая жизнь и простая женщина. Не прошло и года, как он убежал от меня в Будапешт с арфисткой и прислал документы о разводе по почте.— А когда я вернулась домой, как побитая собака, папы уже не было в живых, а я даже не знала, что через месяц после того, как я уехала, у него случился инфаркт…— Да, зачастую мы видим настоящую любовь лишь на фоне той боли, что нас заставляет испытать гонка за иллюзией, — проговорила Герда, отпуская руки Ады и доливая себе чая.— Мой дедушка любил меня безгранично, а сейчас его больше нет, давно нет. Я тогда училась в седьмом классе, когда его не стало, с тех пор я боюсь проезжающих мимо поездов и железнодорожных мостов. Мы с мамой стояли на станции, она сказала, что дедушка смертельно болен, и в ту же секунду промчался грузовой состав, своим шумом и лязгом будто поделивший мой мир на «до» и «после». Я думаю часто, как бы сложилась моя жизнь, если бы я попросила его о помощи, если бы он был жив, если бы я рассказала ему, что мне пришлось пережить. Но девочкам в одиннадцать лет кажется, что всё, с чем им приходится столкнуться, — их наказание за плохое поведение, и вдруг тот, кто их любит по;настоящему, разочаруется, не поймёт, осудит. Вот только, прожив большую часть своей жизни, понимаешь, что тот, кто любит по;настоящему, всё поймёт и любить не перестанет, даже глядя на тебя с облака.— Но мне повезло: я встретила того мужчину, что полюбил меня и простил меня за всё, и самое главное — его любовь помогла мне простить и полюбить себя. А сейчас я на новом этапе: я готова простить своего отца, и за этим я приехала к этим соснам, к этому бушующему океану — не за загаром и милыми барашками на волнах, а к стихии, что смоет прошлые обиды.— А теперь давай собираться, хватит о грустном, всему своё время. Вон, за нами уже едут, я попросила затопить для нас баню. Может быть, Оксана там к нам присоединится, — улыбается Герда и начинает собирать вещи.В бане Герда рассказала Аде о Кае, о её первом рассказе, о том, как она была близка к тому, чтобы отпустить эту жизнь и больше никогда не возвращаться в этот мир телесный, глупый и бесполезный. Ведь зачем жить, если тот, кого ты любишь, не верит тебе? Но Герда начала писать и решилась показать написанное Каю, и он тогда обнял её по;настоящему, он сказал, что видит её боль и видит, какой сложный путь ей пришлось пройти.
С тех пор в их жизни стало всё иначе, мир будто поменял отношение к ним обоим, у Кая пошли дела в гору.
Герда ушла с ненавистной работы и стала писать.— Знаешь, самым запоминающимся для меня стало утро, когда я призналась себе: я должна издать свою первую книгу или хотя бы напечатать рассказ в каком;нибудь сборнике, пока жива моя первая учительница. Помню, я совсем малышка, первый–второй класс. Моя мама говорит с Мариной Юрьевной, а она была моим идеалом: от неё всегда пахло духами, у неё был такой красивый почерк, что лучше я по сей день не видела. А главное — характер, её неотступность. Наша школа была очень старая, когда её заканчивал ещё мой папа, она уже была очень старой. Но Марина Юрьевна всегда носила туфли на шпильке. Никому нельзя было носить такие, потому что доски на полу были старые, и директор запретила каблуки, а она продолжала носить свои лодочки. Периодически она проваливалась каблуками в пол, но её выражение лица, ни один мускул при этом не изменял ей. Она была идеалом для меня, и вот она сказала моей маме: «Я уверена, что настанет день, когда в витрине я увижу книгу, написанную вашей дочерью». Эта фраза грела меня, бесила, раздражала, но не покидала, каким бы ни был мир вокруг меня. И вот настал тот день, когда мой любимый мужчина взял моё лицо в свои ладони и сказал: «Любимая, это мощно…»Ада и Герда очередной раз вышли из парной. Герда ставит Аду под ведро с холодной водой, сама держит в руках цепочку, которая должна перевернуть ведро и окатить собеседницу ледяным потоком.— И знаешь, что бы сказала про тебя моя учительница?— Что? — с надеждой спрашивает Аделаида, но с опаской поглядывая на ведро над головой и цепочку в руках у Герды.— То, что твой голос творит чудеса! Кричи, Ада, кричи!!! — и дёргает за цепочку.Пронзительный крик освобождения, радости, триумфа заставляет пар в парной замереть в удивлении.Отдышавшись, Ада произносит:— Теперь я понимаю, зачем ты пошла в океан!Выйдя, завёрнутые в большие махровые полотенца, на веранду, они понимают, что кто;то был здесь, но не решился войти. Тлеющая сигарета и коробка с пирожными, перевязанная красивым бантом, забыты, точнее — брошены на столе…— Она придёт. В следующий раз она будет с нами, — произносит Герда и развязывает бант на коробке.На следующий день, открыв глаза, Ада поняла, что солнце уже высоко и она проспала аж до десяти часов, а завтрак вот;вот уже закончится. Наспех собравшись, она забегает в ресторан и буквально налетает на выходящую из него Оксану.— Вы решили затоптать всю мою обувь, — безэмоционально кидает фразу Оксана и собирается уходить.— Нет, я хочу сказать вам: «Доброе утро, Оксана. Может быть, вместе позавтракаем на берегу?» — и показывает взглядом на кофе с собой и сэндвич в руках Оксаны.— Сэндвичи с тунцом выглядят очень аппетитно. И если вам не сложно, захватите пару груш, я прошла мимо них, а сейчас понимаю, что не могу перестать о них думать, — произносит Оксана и выходит из ресторана.— Почему нельзя просто сказать «да»… — пожимая плечами, произносит сама себе Ада. Берёт сэндвич с тунцом, покрутив его в руках, кладёт обратно. — Не люблю я рыбу, особенно по утрам, — и меняет его на круассан с сыром, берёт три груши, кофе и спокойно выходит из ресторана. Догонять кого;то уже совсем не хочется.Спокойной походкой в удобных кедах Ада выходит на улицу, вдыхает полной грудью, оглядывается по сторонам не для того, чтобы найти и догнать Оксану, а чтобы вдохнуть весь новый день без остатка: его тепло, лучи бархатного осеннего солнца, богатство и глубину красок.Интуитивно спускается по лестнице, проходит немного вдоль берега и видит Оксану, которая просто смотрит вдаль, завтрак нетронутым стоит на плоском камне у её ног.«Неужели она ждёт меня?» — подумала Ада.Не отрывая взгляда от океана, Оксана задаёт вопрос подошедшей Аде:— Вы поняли, зачем она это сделала?— Мне кажется, она просто поняла, что в этой жизни единственное, чего стоит бояться, — это страх. Вот как;то так это складывается в моей нерациональной голове, — отвечает Ада.Она понимает, что это не заготовленный ответ, он не лежал где;то на полочке в её голове, он родился откуда;то в эту секунду. Её это немного пугает, как будто у неё появилась ещё одна рука или дополнительный орган чувства — чувствование ответов, которые ты не продумываешь, а позволяешь, расслабившись, просто прийти им и воспользоваться твоими голосовыми связками.— Не бояться страха — это и правда совершенно иррационально, — наконец оторвав взгляд от океана и будто придя в себя, проговорила Оксана.— Присаживайтесь, — приглашает Оксана присесть Аду.Какое;то время они просто жуют свои бутерброды и смотрят вдаль.Вдруг Оксана спрашивает:— А вы принесли груши?— Да, — улыбается Ада, достаёт откуда;то из складок своего платья фрукты.Оксана видит три плода и спрашивает:— А вы знаете, куда по утрам исчезает наша писательница? Вы же для неё взяли третью грушу?— Оксана! — смеётся Ада. — Вы снова рассуждаете логично. Просто я, взяв три груши, говорю миру: я хочу встретить сегодня утром и Оксану, и Герду.— А если вы её не встретите? Или она не ест груши? А вдруг у неё аллергия? — спрашивает с интересом Оксана.Она совсем на себя не похожа: сейчас она похожа на девочку лет шести, которая не боится себя, своей наивности и незнания, — думает Ада и отвечает:— А это уже от меня не зависит, я не могу за это нести ответственность. Я просто проявила желание встретить вас обеих сегодня утром. И потом, я всегда смогу съесть её сама.— И нет, я не знаю, куда она исчезает по утрам. Но мы можем прогуляться и попробовать её найти, а если даже не найдём — увидим, что ещё есть на территории, помимо привычных для нас тропинок от лечебного корпуса до жилого и от пляжа до бани… Вы же знаете, что здесь есть чудесная баня на дровах? — спрашивает Ада Оксану и совсем ненадолго задерживает свой взгляд на её лице, но этого мгновения хватает, чтобы уловить страх в её глазах.— Нет, про баню я не знала, пока вы мне не сказали, — обманывает Оксана.— Так я вам сейчас расскажу, — говорит Ада и жестом приглашает Оксану пройтись.Оксана и Ада гуляли больше часа: они обошли большую часть территории, посмотрели баню и посидели на шезлонгах у закрытого до весны бассейна, покормили курочек на небольшой ферме, принадлежащей санаторию, и разошлись по процедурам, но Герду так и не встретили.За обедом они сидели вместе за столом у окна, но Герды так и не было.— Я надеюсь, она на этот раз не решила прыгнуть в жерло вулкана ради литературного эксперимента, — на мгновение вернулась Оксана под свою маску.— Не думаю, до вулкана здесь далековато, подумайте рационально, — посмеивается Ада. — Сейчас мы просто спросим на стойке ресепшен, они наверняка знают, кто и куда исчезает.Подойдя к стойке, они узнают, что Герда ещё рано утром уехала в город, обещала вернуться к ужину и просила накрыть стол в зимнем саду на троих.— Интересное дело, — возмущается Оксана. — Она всё решила за нас. А вдруг у нас какие;то планы сегодня вечером?— А вдруг нет, — парирует Ада.— Это глупо и бестактно. Я не пойду, я буду читать в своём номере очень интересную книгу, прочесть её за отпуск — одна из моих целей на эту поездку!— А мне кажется, пойдёте. Следовать планам и целям вы можете после отпуска, а сейчас отдыхайте, — Ада посылает Оксане воздушный поцелуй и убегает вверх по лестнице.
Вечером в зимнем саду горят свечи, накрыт лёгкий ужин и бесподобный тёплый домашний компот из лесных ягод со специями. Играет ненавязчивая музыка — она настолько вписывается в атмосферу вечера, что и не разобрать: блюз это, джаз или классические сюиты.Герда расставляет мольберты и раскладывает краски, кисти и холсты на небольшом столике в углу.Тут в пространство просто врывается Ада:
— Так красиво! Здесь тааак красиво! Герда, ты просто волшебница!Подбегает к Герде, обнимает её крепко, обхватив так, что не даёт возможности ответного жеста. Герда только улыбается. Ада кружится среди растений и свечей, в итоге налетает на какой-то колючий куст, останавливается и говорит:
— Ну вот, так всегда! — садится на стул, кладёт руки на колени, глубоко вздыхает, и снова улыбка возвращается на её лицо. — А всё равно тааак здорово!— Добрый вечер, Аделаида! — наконец получает возможность поздороваться Герда. — Я так понимаю, тебе нравится обстановка? — протягивает ей самую большую кисть.Ада принимает кисть с поклоном и произносит поставленным голосом:
— Я принимаю этот жезл с уважением и благодарностью, Верховная фея-сказительница!Женщины смеются.— Ада, а ты не думала о карьере актрисы дубляжа? Ты правда здорово владеешь голосом.
— Я — актриса?! — Ада будто вдруг становится другой. — Та, что не достойна мальчика-скрипача из приличной семьи... Для мамы той Ады важнее отстирать пятно, чем насладиться пирогом... Та Ада, что убила отца своим поганым языком...Она замолкает.
— Нет, я постоянно говорю что-то не то, — произносит вслух Ада.— Ада, твой отец работал в две смены. Он делал всё, чтобы ты жила иначе. Подумай только, какое имя он тебе дал! В память о нём ты просто должна простить себя. Твой папа не злится на тебя — он радуется каждой твоей улыбке и грустит в моменты, когда тебя накрывает тень сомнения. Перед ушедшими у нас лишь одно обязательство — жить и быть счастливыми. И за себя, и за них.— Возьми и нарисуй ему открытку сегодня — со своими смелыми планами на будущее, мечтами... Нарисуй свою любовь к нему. Нарисуй, как ты скучаешь, как жалеешь о тех словах... И отпусти уже эту прогнившую верёвку вины. Поймёшь, что вас с папой связывает другая нить — она золотая, с полоской из лунного света, а пара бриллиантовых слёз радости и рубины улыбок украшают её. Сегодня я говорю тебе — рисуй!Тут женщины слышат, что кто-то за спиной пытается сдерживать слёзы. В дверях стоит Оксана. Она элегантно одета к ужину, из аксессуаров лишь тонкий шёлковый платок, повязанный на шее. Проходит к столу с принадлежностями для рисования, берёт лист бумаги, хватает охапку цветных карандашей:
— А есть линейка? — спрашивает она чётко; слёзы потоком льются из глаз.— Вот, пожалуйста, — Герда даёт ей линейку и циркуль.
— Спасибо, — произносит Оксана всё так же чётко.Она очень собрана: движения выверенные, голос твёрдый, спина прямая — но слёзы текут без остановки...Оксана садится за стол, отодвигает приборы, тарелки, раскладывает принадлежности с пугающей точностью. Одним движением срывает с шеи платок, скидывает шикарные вечерние туфли и приступает к рисованию. Точнее, это не рисование, а чертёж — чёткие круги, выведенные одним движением циркуля, вписаны в многоугольники и квадраты, подписаны длины сторон, углы, радиусы, диаметры. Какие-то фигуры заштрихованы, другие оставлены без цвета...Герда и Ада какое-то время молча наблюдают. Потом Ада садится за мольберт, проводит линию горизонта голубой краской и начинает писать письмо — образами и цветами.Герда молча усаживается в глубокое уютное кресло с бокалом домашнего компота и берётся за карандаш и записную книжку.Вдруг все вздрагивают от грохота упавшего стула — это Оксана так резко вскочила, что даже не заметила, как его уронила. Подходит к мольберту, устанавливает на него свой план — рисунок, хватает самую большую банку с краской — белила — и выплёскивает её на лист.Затем отходит чуть в сторону, наклоняет голову вправо, влево, выставляет вперёд карандаш, как это делают художники, чтобы определить масштаб. Бросает карандаш на пол, обмакивает кисть в алую краску и поверх белого рисует вопросительный знак. В правом нижнем углу добавляет улыбку — как подпись художника.— Что сегодня у нас на ужин? — как ни в чём не бывало спрашивает она. — Я жуть какая голодная! — добавляет, поднимая стул и садясь за стол.Герда откладывает блокнот, проходит мимо Ады, увлечённой письмом, одобрительно кладёт руку ей на плечо.
— Думаю, начнём с салатов и закусок. А на горячее — сюрприз. Я попросила шефа удивить нас сегодня, поэтому даже я не знаю, что это будет.
— Надеюсь, не рыба! — подаёт голос Ада из-за мольберта.
— А мне всё равно — хоть обезьяньи мозги, — говорит Оксана, набирая всего понемногу. — А вы?— А я тут поняла выражение: "художник должен быть голодным". Он не должен, он просто всегда априори голодный, — встаёт Ада и присаживается к столу.В тот вечер больше не было никаких откровений. Обсуждали блюда, рецепты, шёлковые платки, модные туфли — всё что угодно, только не то, что стояло за их спинами на мольбертах.Когда вечер закончился, каждая молча забрала свой рисунок. Пожелав доброй ночи, они разошлись. Герда осталась одна, подошла к своему пустому холсту, провела сухой кистью по нему, вгляделась, будто ожидала, что картина вот-вот появится сама собой.
— Не выходит... Пока не выходит, — тихо проговорила она и вышла за дверь.Следующий день прошёл тихо — у каждой в своём темпе. Герда снова куда-то испарилась с ланч-боксом, термосом и записной книжкой. Оксана жаждала движения, выплеска силы и, главное, контроля — она отправилась на день на конную прогулку в одиночестве.Ада, в отличие от остальных, не хотела прятаться. Она жаждала заявить о себе. Почти весь день провела в лобби за компьютером, потом подошла на ресепшн и поинтересовалась, где у них самое тихое место. Радости Ады не было предела, когда администратор сказала, что в сезон у них проходят курсы по вокалу — в специальной коморке со звукоизоляцией, микрофонами и прочим оборудованием.Ада заполучила заветный ключ и направилась в студию. Включив свет, она поняла, что включить что-то ещё у неё ума и смелости не хватит. Но цель есть цель — а всё уже и так почти идеально складывается.Не сразу, но она нашла техника, который помог подключить аппаратуру. На два часа закрылась в комнате, из которой ничегошеньки не было слышно, как ни прислушивался тот самый техник — добрый, заботливый, разведённый мужчина за пятьдесят, с чутким сердцем и золотыми руками, по имени Пётр.Когда Ада выскочила из коморки, Пётр уже задремал под стремительные аккорды «Баядерки» в наушниках. Женщина закружила его, чмокнула в щёку и, на бегу крикнув:
— Спасибо вам огромное, но я тороплюсь — я должна успеть! — помчалась прочь.Вернувшись к компьютеру в лобби, Ада вставила флешку, написала письмо:
Кому: ВГТРК Гостелерадиофонд
Тема: Аудио-кастинг— Так, прикрепить файл... ага... Готово! — последнее «готово» она произнесла громко. Девушки за стойкой обернулись; Ада помахала им рукой:
— А ужин скоро?
— Уже накрыли, можете проходить, Аделаида Ивановна, — вежливо ответили из-за стойки.Фраза немного усмирила пыл Ады, и в ресторан она вошла уже настоящей леди — хотя с лицом самой счастливой девчушки на свете. Оксана и Герда сидели за столом с горячим.
— И чем нас сегодня намерены побаловать? — втискивается между ними Ада.
— Привет, Ада. Ты просто светишься от счастья! Что случилось? — спрашивает Оксана.
— Я молодец, я умница, я красавица! — торжественно сообщает Ада и удаляется к десертному столу.Герда и Оксана переглядываются и без слов договариваются играть в её игру. Следуют за Адой:
— Ну, Аделаида, расскажи! Что случилось? Что ты сделала? Кто написал? Кто позвонил? Ты выиграла в лотерею? Ну же, Ада!Подруги ходят за ней по пятам, но та только улыбается, кружит вокруг тортов и качает головой.
Вдруг останавливается у шоколадного торта, поворачивается к ним и кричит:
— Я отправила демо со своим голосом на кастинг! Аааа! Я буду Золушкой!Все трое обнимаются и прыгают на месте.
— Пойдём за стол, расскажешь всё в деталях, — говорит Оксана.
— Хорошо, но при условии, что каждая из вас съест по куску вот этого торта!За окном уже вечер. За чашкой чая Ада рассказывает, как подала заявку на кастинг в аудиоспектакль на роль Золушки. Не куда-нибудь, а в Госфильмофонд. Сегодня был последний день, но она успела — и всё сложилось само собой, просто потому что она этого захотела.Вдруг она вскакивает:
— Пётр! Его тоже нужно угостить тортом! Без него ничего бы не получилось! — хватает кусок торта и выбегает.Герда и Оксана смеются.
— Шустрая какая у нас герцогиня! — смеётся Оксана. — Оставь её на неделю — не только замуж выйдет, но и «Гранд Оперу» покорит!Женщины, весело переговариваясь, выходят на террасу. Ада возвращается через пару минут, плюхается в кресло.
— О, какой красивый чай! Он оставил мне номер телефона, представляете?! — выдыхает она.— Подожди-ка, хитрушка, — останавливает её Оксана. — Мы ещё не знаем, кто этот Пётр.
— Местный техник. Когда сезон — их тут больше десяти. Сейчас... — начинает Ада.
— Женат? — резко спрашивает Оксана.
— Нет, разведён, — воодушевлённо продолжает Ада.
— Паспорт видела? — не сдаётся Оксана.
— Прекрати! Что ты такая недоверчивая! — капризничает Ада.
— Мой папа всегда говорил: доверяй, но проверяй, — отвечает Оксана.Повисает тишина. Герда делает глоток чая и спрашивает:
— Твой папа был инженером?
— Да. Откуда ты знаешь?
— Эта фраза могла бы быть девизом такой профессии.
— Это был не только девиз профессии, но и девиз жизни, — тихо говорит Оксана. — Он был инженером-конструктором авиационных двигателей.
— Военным? — уточняет Герда.
— Нет, гражданская авиация. Он говорил: мы отвечаем за сохранность людей в мирном небе; в военное всё спишет война, а вот мир не спишет ничего.— Его мир состоял из расчётов, контроля и погрешностей... Маму он очень быстро свёл к нулю своим деспотичным контролем: каждая копейка, каждая секунда времени должна была быть объяснима и доказана. Мамы не стало, когда мне исполнилось восемь.Когда похоронная процессия закончилась, я всё не могла сдвинуться с места. Казалось, если простою у её могилы достаточно долго — плёнка отмотаeтся назад, и мама снова разбудит меня к завтраку... Но подошёл отец, одним чётким движением тыльной стороной ладони стёр все мои слёзы. Навсегда.
— Всему своё время. Время слёз закончилось. Завтра тебе в школу. Я проверю уроки, — сказал он.
И проверил. И те, не сделанные в день похорон, и все последующие.— Он заставил тебя выполнить уроки в день похорон матери? — шепчет Герда.


Да, в моей жизни не было ни одного невыполненного задания.
Папа успевал всё: и стать главным инженером на заводе, и отбирать мне новых нянь, которые не задерживались надолго. Они пытались баловать меня, давать поблажки, но отец очень быстро и жёстко это пресекал.И вот я закончила одиннадцать классов, конечно же с золотой медалью, поступила в ВШБ МГУ, «Финансы и кредит», на программу «Корпоративные финансы». Это практически Хогвартс, даже по современным меркам, место не для всех, территория для избранных.— Ого, ты сама туда поступила, без папиных связей? — интересуется Ада.— Конечно сама, папин характер ни за что не позволил бы у кого;то что;то просить, тем более показать, что его дочь чего;то не может. Мы, Третьяковы, всё можем сами!— Ааа, ну да, — удивляясь сама своей глупости, Ада продолжает греть руки о чашку с чаем.— И вот, я училась тогда уже на третьем курсе, была лучшей в потоке, между пар забежала в ближайшее кафе перекусить и познакомилась там с парнем. Ну как познакомилась… Он там работал бариста, тогда это ещё только зарождалось: кофе с собой, латте, капучино. Он так смотрел на меня, что я чувствовала физически его взгляд. Он был студентом пятого курса университета путей и сообщений, факультет «Строительство железнодорожных дорог, мостов и транспортных тоннелей». Родом из Тамбова, папа — наладчик путей, мама — проводница. В его семье сыном гордились: может стать начальником станции…Но папа, конечно же, не оценил такой перспективы.— Сколько вам нужно денег на билет до Тамбова, молодой человек, чтобы я вас больше никогда не увидел рядом с моей дочерью? Или вы дойдёте пешком по шпалам, как в песенке про романтика, который не умел рассчитать своё время? — и выставил того за дверь.А я стояла ошарашенная и молчала, я испугалась и ничего, совсем ничего не сказала и не сделала, чтобы защитить свою любовь…Папа мне тогда сказал:— Двигатель заработает идеально лишь когда погрешность между деталями — ноль целых, ноль десятых. А между вами недопустимая погрешность: ты — лопатка турбины высокого давления от Су;57, а он — выхлопная труба от «Жигулей». Проанализируй, доченька, как далеко уедет такой механизм в сборе, и сделай правильный вывод.Вот я анализирую и вычисляю погрешности целых сорок пять лет, но ни одна ещё деталь, по моим подсчётам, не подошла к ЛТВД от Су;57…— А папа жив? — спрашивает Герда.— Да, он в пансионате в Швейцарии. Благо там не все понимают русский и английский, иначе давно бы выдали мне его под подпись и не только вернули бы те немалые деньги, что я им заплатила, но ещё и приплатили, чтобы я забыла даже название их пансионата…Тут Оксана поднимает мокрые глаза на подруг и говорит:— А тут одна по ногам ходит, другая в океан лезет с ей только одной известной целью. Свели вы меня с ума, одним словом, — и смеётся.— Ада, а дай нам послушать то демо, которое записала, — спохватившись и абсолютно стряхнув с себя груз исповеди, просит Оксана.— Точно! Ада, у меня ноутбук с собой, пойдём в каминный зал, а то здесь становится прохладно, — предлагает Герда.И подруги отправляются в глубь здания, согреваться у огня и растворять остатки своих печалей в кругу женской болтовни.Последующее утро и день подруги провели по;девчачьи: спа;процедуры, маникюр, массаж какими;то баночками или камушками, или камушками в баночках — это не столь важно, важно, что им было весело и легко. После обеда они разошлись по своим делам и встретились только вечером.Оксана всех предупредила:— На ужин не идём, встречаемся у входа, сегодня у меня для вас сюрприз.
Наступил вечер.У главного входа стояла Оксана. В её облике было что;то иное, но знакомое всем троим: она была чуть;чуть Ада, немного Герда. Выйдя через дверь на улицу и увидев её, Герда не сразу, но довольно быстро это поняла, — достаточно было тех нескольких шагов, что она проделала, чтобы подойти и обнять Оксану. Герда отошла на расстояние вытянутых рук, ещё раз внимательно посмотрела на Оксану.— Я правильно тебя поняла? — задала Герда вопрос очень хитро улыбающейся Оксане. — Ты в своём образе сегодня собрала частички всех нас троих?— Да. Что скажешь? — изящно покружившись на месте, спрашивает Оксана.— Да, это потрясающе, так гармонично. У тебя талант совмещать несовместимое, — произносит Герда.— У кого талант к этому, так это у тебя, — парирует Оксана и смеётся.Тут подходит Ада и спрашивает:— Над чем смеётесь? — и вдруг видит Оксану во всей красе. — Ты явно украла что;то из моего гардероба, но это что;то так хорошо на тебе сидит, что я даже не могу понять, что это!— Вот и прекрасно! А это вам — кусочек меня каждой, — достаёт из рюкзака свои очищенные шикарные лоферы, протягивает их Аде. — Надевай, сегодня я хочу узнать, какого это — оттаптывать ноги, обутые в шикарную английскую обувь.— А это тебе, Герда, — она повязывает на шею Герды свой шёлковый платок, который был на ней за ужином в зимнем саду. — Я хочу видеть, как ты сорвёшь его со своей шеи в безудержном танце.— Погоди, мы что, идём на танцы? Это твой сюрприз? — бросается на шею к Оксане Ада. — Мы что, едем в город? Мне тогда нужно взять телефон с собой, на всякий случай.— Ты почти угадала: да, это танцы, но телефон тебе не нужен, в город мы не едем, — и тут к подъезду подъезжает настоящий ретро;автомобиль.— Дамы, прошу вас, — водитель в ливрее открывает двери перед подругами и помогает сесть им в автомобиль.— Вы сейчас увидите всё своими глазами. Я нашла это место во время конной прогулки вчера, — с трудом сдерживая восторг, говорит Оксана.— Так значит, сегодня днём ты не спала после сеанса иглоукалывания, а готовила сюрприз, врушка, — шутливо толкает Ада Оксану.Герда с теплом и внутренней радостью наблюдает за своими подругами, за тем, как легко им дышится, как искренне они радуются — и та, что предвкушает сюрприз, и та, что его приготовила. Жить и дарить радость — это синонимы. И в этот же момент Герда понимает, что она крутит в руках закладку своей записной книжки: это брелок в виде древнего японского иероглифа «эцу». Он состоит из двух элементов: «сердце» (;) и «обмениваться, говорить» (;) — дарить себя и быть счастливой... Не позволять пользоваться собой, а дарить понимание, слышать боль других сердцем, душой, той незаживающей раной.Мысли Герды прерываются сообщением водителя:— Дамы, мы приехали.— Здесь же кромешная тьма, — констатирует Ада очевидное.— Сейчас, минутку, — Оксана достаёт откуда;то из кармана маленький пульт, передаёт его Герде. — Дорогая, нажми, пожалуйста, вот на эту большую кнопку.Герда нажимает кнопку — и тут же подруги видят старинную усадьбу, украшенную современными гирляндами. Света от них достаточно, чтобы видеть, что происходит вокруг, но он не такой яркий, чтобы слепить.Они проходят внутрь. Как ни странно, Оксана включает электрическое освещение абсолютно привычным для современного человека способом — нажав на кнопку на стене.— Я, конечно, всё понимаю, ты крутая бизнес;вумен, но провести электричество в старинной усадьбе за сутки… — теряется в догадках и одновременно восхищается Ада.— Конечно, спасибо, Аделаида, что ты в меня так веришь, но электричество кто;то провёл здесь до меня. Я не вникала, кто и зачем, кому принадлежала эта усадьба тогда, кому принадлежит сейчас. Я просто узнала, у кого ключи, договорилась на месте — и вуаля!Они входят в зал. Всё устроено на высшем уровне: фуршет, свечи, скатерти, живые цветы в старинных напольных вазах и граммофон во главе всего великолепия.— Ну вот сейчас;то ты не сможешь сказать, что не приложила руку ко всему этому, что это просто вуаля — и всё, — порхая как бабочка и кружась, раскинув руки в стороны, напевает Ада.Подпорхнув к граммофону, продекламировала:— Итак, дамы, танцы объявляю открытыми! Пластинки не выбираем, ставим все подряд, и самое главное правило — танцуют все!Ставит иглу на край пластинки, и вот, с лёгкой хрипотцой, играет вальс «На сопках Маньчжурии».Ада в полном восторге кружится через весь зал, у неё получается очень ловко, её платье выступает ей партнёром и вместе с тем силой, которая, как кажется со стороны, уже не даст ей остановиться.Оксана покачивается в такт вальса, Герда танцует руками, из которых так и не выпустила свой блокнот.— Да что вы, в самом деле, такие замороженные! — забирает блокнот из рук Герды, вместе с ней в танце подходит к Оксане, берёт их за руки и кружит в хороводе.Ещё пара вальсов окончательно вскружили им головы. Когда музыка замолчала, они плюхнулись на мягкие стулья, и Оксана, чуть отдышавшись, налила всем лёгкого игристого вина.Выпив практически залпом, Ада подбегает к стопке пластинок:— Следующая — без подписи. Итак, дамы, нас ждёт сюрприз…Через шуршание помех вдруг прорывается пронзительный, такой настоящий, живой в своей боли голос:
«Не жалею, не зову, не плачу…»
Женщины будто нырнули в какое;то желе — резко, с головой. Глаза наполнились тоской.Ада медленно проходит к ближайшему стулу и садится на край, как бы стесняясь, и смотрит, как Герда встаёт и выходит в центр комнаты. Когда голос стихает, в комнате ещё какое;то время будто чувствуется присутствие чего;то пульсирующего, дышащего тоской...Герда садится на пол по;турецки и, чуть раскачиваясь, начинает говорить:—
Эссе «Забава»Светила луна — огромная серебряная чаша.Хоть и была Забава соткана из лунного света, но всё же чувствовала какое;то беспокойство, она не понимала, зачем отец её разбудил, как только взошла полная луна. Он откинул полог её богато украшенного шатра, над входом висело изображение луны, изготовленное из отполированной раковины. Это знак дочери вождя: когда начинались роды, по обычаю их племени отец садился так, чтобы слышать, но не видеть процесс рождения. Выбирал интуитивно материал и форму для тотема и изготавливал оберег для своей дочери. Гудень выбрал большую морскую раковину, преподнесённую ему когда;то в дар далёким племенем. Люди того племени были малы ростом, шустрые и чёрные, как черти, ели они только рыбу и пили солёную воду. Он взял инструмент и полировал диск, вырезанный им из раковины, не один час, так как роды всё не прекращались; в момент, когда раздался долгожданный детский плач, он нажал слишком сильно, и побежала по центру трещина. И понял тогда вождь, что судьба у его дочери будет — носить в душе вечную рану, что станет резонатором всех людских болей.Шло время, Забава была смышлёной, доброй, но нелюдимой, однако она могла часами напролёт любоваться какой;нибудь травинкой или букашкой или наблюдать со стороны за женщинами, что плели корзины или ткали полотно. Так же ей была интересна и работа местного кузнеца, но с особым интересом она вилась у шатра ведуньи. Когда ей было одиннадцать зим, она подошла слишком близко к огню в кузнице, и отлетевшая искра попала ей прямо в глаз. Девочка двадцать один день была в бреду, говорила на незнакомых языках, даже пела на них песни. Когда она внезапно очнулась в шатре у ведуньи, стала разговорчивой и потянулась к людям, но не всем это нравилось, так как Забава стала видеть людей насквозь, в особенности их глубокие боли и обиды, а зачастую это то, что люди хотят спрятать подальше, в особенности от самих себя, а не слышать из уст девочки, которую ещё и не прогонишь прочь: это же дочь вождя.И вот решили местные вепри и кощунники, что устали они слушать о себе правду, и решили подпаивать вождя зельем и песни петь ему на ухо запретные, чтобы избавиться его руками от Забавы. Шло время, Забава стала прекрасной девушкой, доброта её души преобразила её лицо и стан, и появилась у неё ещё одна сила, что совсем не нравилась местным нечистодушным: видела Забава тех, кто умрёт скоро, и после смерти провожала их на тот или другой берег. И вот подошла она как;то к кощуннику и говорит:— Умрёшь ты скоро, но за тобой слишком много придёт демонов, так как жил ты грязно, и отогнать их всех, навряд ли, сил у меня хватит.И решил тогда кощунник, что дальше ждать нельзя, нужно избавиться скорее от этой девки, — решил он своим скупым умом, что не будет пророка — и пророчество исчезнет. Знал он, что за опушкой леса проходило краем племя злобное, страшное, но трусливое, чтобы на их городище напасть; были они безобразные и дикие, похожи меж собой были только тем, что были все мужского рода, и не было у них никаких внутренних законов, кроме как уничтожать Свет…Герда вдруг замолчала, и крупная дрожь пробежала по всему её телу, а Ада и Оксана увидели чётко серебряный ореол, что окутал её и так ясно подсветил её лицо, что увидели они в нём молодую прекрасную девушку. Не раз потом каждая из женщин в моменты напряжения, когда нужно было принять важное решение, видела перед глазами это лицо.Герда глубоко вдохнула и продолжила, глядя куда;то вверх, будто описывая картины, проплывающие перед её глазами:— И вот пошёл кощунник к ним, чтобы убедить выкрасть Забаву. Рассказал он им, что света в этой девке столько, что сыты они останутся до следующей зимы. Выслушали его дикари — и растерзали… Но теперь это знание не позволило пройти мимо этим дикарям, аппетит разыгрался такой, что уняться они не могли, что аж друг друга жрать стали. И вот достал из;за пазухи их шаман флакон с зельем, подозвал мерзким рыком чёрную птицу, опустил её клюв в яд и отправил в сторону городища.Долетела птица до шатра Гуденя, нашла его спящим, опустила свой клюв в приоткрытый для дыхания рот вождя — и умерла тут же. Как проснулся наутро вождь, понял, что ждёт он, когда полная луна взойдёт, первая из весенних, как не ждал ничего и никогда.И вот наступила ночь полной луны. Поднялся вождь, ведомый ядом, жена же его, мать Забавы, укрылась с головой покрывалом, не хотела она ничего ни видеть, ни знать, как и прежде. И пошёл он к шатру своей дочери и повёл её в лес, за опушку. Тот прежде служил им оберегом. Увидел он племя страшное и отдал свою дочь им без сожаления и лишних раздумий, и было ему просто на душе — пусто и просто…Герда снова на мгновение замолчала, но вскоре продолжила, выпрямив спину:— Терзали монстры деву, рвали зубами и когтями, а дева не чувствовала боли, она лишь смотрела вслед уходящему отцу и любила его, и понимала, что сделал он это, чтобы спасти свой народ от этих диких монстров. И когда от луны на небе осталась только тень, острый камень ударом по голове превратил её в лунный свет, что не смогли поймать и сожрать чудовища. Устремился он вверх, к своему началу, и стал частью огромной серебряной чаши. И в это мгновение прозвучал звонкий голос над лесом и городищем: «Я прощаю тебя, отец, убил ты меня ради блага всех ныне и присно живущих людей…»— Нет, доча, сделал я это лишь ради забавы, — последовал ответ…
Тишина звенела, гудела, была плотной и настойчивой; ни у Ады, ни у Оксаны не хватало сил её прекратить. Тут Герда глубоко вдохнула, потянулась, как после долгого сна, огляделась вокруг и сказала:— А что сидим, мы же пришли танцевать.Встала, подошла к стопке пластинок, взяла ту, что лежала сверху, аккуратно опустила иглу.
Утомлённое солнце
нежно с морем прощалось…
Оксана подошла к Герде и обнимающей её Аделаиде и протянула им бокалы. Они выпили по глотку, Герда подняла глаза на подруг и тихо сказала:— Вот теперь вы знаете, о чём я пишу, — улыбнулась, и вместе с её улыбкой комнату наполнили звуки фокстрота. Герда сорвала с шеи платок и отдалась ритму без остатка.Утомлённые, но счастливые, уже под утро женщины разошлись по своим номерам, чтобы назавтра попрощаться — но попрощаться не навсегда, а до скорых встреч.
Послесловие:
Этот рассказ родился как эксперимент с силой слова и той мистикой, которая иногда вмешивается в процесс письма.Первые сцены арт;катарсиса Оксаны в зимнем саду писались между приёмами пациентов, во маленьких «окнах» рабочего дня. Стоило принять внутреннее решение: «завтра Оксана расскажет, откуда в ней её одиночество», — как в кабинет позвонили по внутренней связи: код «красный», пост охраны, срочный вызов к пациенту.После оказанной помощи я снова взяла в руки телефон — и в тот же миг появлялись новые помехи: практикантка, внеплановая пациентка, текущие дела. Финал истории уже выстраивался сам, будто чей;то настойчивый голос торопил именно к нему, а сцена исповеди Оксаны всё время ускользала. На следующий день, когда концовка была дописана, файл с этой сценой просто исчез с устройства.К счастью, черновик удалось восстановить по фразам через ассистента;редактора, но стало ясно: повторно «сыграть» тот первый, живой выброс чувств нельзя — второй дубль всегда будет лишь реконструкцией. В каком;то смысле Оксана до конца отстаивала право на свою тайну: её боль сопротивлялась оглашению не меньше, чем она сама.Тем ценнее для меня то, что вы всё;таки читаете сейчас её исповедь. Значит, и храбрость, и хитрость, и целеустремлённость героини перевесили сопротивление страха. Очень хочется, чтобы её путь помог каждому, кто держит эту историю в руках, стать хоть немного смелее перед собственными страхами. Ведь, как сказала Ада, «самое страшное — это бояться страха».
;