Люди дождя

***
     Февральским днем того года в старом, всеми позабытом и заброшенном охотничьем домике, затерявшемся в непроходимой хвойной чаще, прозвучал выстрел.

     Падая, словно подрубленное дерево, мужчина глухо ударился спиной о стену, съехал по ней на пол и остался неподвижным.  Теперь, когда жизнь в нем угасала, по-другому глядели его глаза.

     Она, не двигаясь, застывшим взглядом уставилась в пол. Ее рука заметно дрожала.

     И тогда, покосившаяся дверь избы со скрипом открылась, на пороге стоял худенький старичок с морщинистым лицом и слезящимися глазами. Глаза его, не привыкшие к полумраку, подслеповато щурились, внимательно осматривая помещение.  В следующее мгновение он увидел обмякшее тело у стены. Старик торопливо подался вперед, сделал несколько шагов в сторону безвольно распластавшегося на полу тела, и остановился как вкопанный. Старик задохнулся от гнева, зажал костлявой ладонью впалый рот, едва сдерживая рвавшийся наружу крик. Так он простоял с минуту, затем развернул свое тощее тело и резким движением выдернул из ее ослабевшей руки пистолет.


 
***
     Юра медленно брел по длинному больничному коридору. Каждый его шаг проносился гулом и отдавался болью в спине. Усталость навалилась на него, как только он покинул палату. Голова казалась тяжелой от переполнявших ее мыслей, грудь сжимало. Он нервно засунул руку в карман брюк, нащупал пачку сигарет. Хотелось курить. Хотелось на воздух. Тошнотворный больничный запах гнал его прочь, торопил.

     Юра миновал сестринский пост, приоткрытую дверь в сестринскую комнату, сразу за постом. Неяркая полоска искусственного света из открытых дверей комнаты, лениво расползлась по кафельному полу. За дверью, на кушетке, покрытой белой простыней, дремала молоденькая медсестра Леночка. Дальше вдоль коридора в два ряда тянулись пронумерованные палаты. Безликие, плотно закрытые двери, за которыми скрывались врачебные тайны. Много судьбоносных врачебных тайн. Тайн скорби, жалости, надежды, безысходности, порой равнодушия.

     Юра прошел мимо ординаторской и поравнялся с дверью, сверху горел ярко желтый фонарь с написанным красной краской словом "Выход". Он взялся за дверную ручку и замер, прислушиваясь. За его спиной двустворчатая стеклянная дверь столовой. В полумраке угадывались силуэты столов с плотно прижатыми к ним стульями и громоздкая стойка у стены справа. За окнами столовой, в зыбкой предутренней тишине, безмятежно спал город.

     У Юры всегда были особые отношения с тишиной. Будучи подростком, он искал "эту" тишину и боялся ее. Боялся пустоты и одиночества, которые тишина приносила с собой. Теперь она скорее злила его. Ее недосказанность напоминала игру в прятки. Тишина, как белый лист бумаги, предлагала выбор и только.

     В рабочих экспедициях, за время уединения, в глуши таежных лесов и на безбрежных просторах степей, Юра научился распознавать запахи редкой тишины. Это были запахи первобытной свободы, когда время замедляло свой ход, переставало контролировать. И Юра мог полагаться только на себя, на свои инстинкты.

     Здесь тишина была иной. В этой густой массе, он не мог не чувствовать приторный запах смерти, тянувшийся за ним по больничному коридору от угловой палаты номер семь. Сегодня или завтра это случится. А если все-таки сегодня. Юра не мог заставить себя задержаться здесь даже на мгновение.

     Палата номер семь лишала Юру покоя. Точнее пленник этой палаты. Тщедушный старичок, утопающий в ворохе постельного белья, дряблый с желтым морщинистым лицом, побитым пятнами старости и водянистыми, лишенными жизни, глазами.  Старик терпеливо ждал смерти, как избавления от мыслей, терзающих его и днем, и ночью. Юра ждал, вместе с ним, но только не его смерти, а его особого откровения. Старик часами лежал с открытыми белесыми глазами и смотрел в пустоту. В такие мгновения Юре казалось, что старик изучает тропы, которыми ему предстоит пройти в ближайшее время, как только настанет его черед. Костлявое тело старика полностью засосала разношенная панцирная сетка кровати. Отчего, шишкастая голова на подушке, покрытая редкими седыми волосами, под которыми просвечивалась бледно розовая кожа, казалась бестелесной.

     - Скоро, - шептал обветренными губами старик, - скоро. Уж недолго осталось.

     Время шло. С каждым днем старик становился слабее. Юра понимал, что может так и не дождаться рассказа старика, что тот однажды заснув, может уже не вернуться. 

     Да и о чем может поведать этот жалкий старик?  Кем он тогда был при этом доме? Кажется, он большую часть времени проводил в сарае, не то конюшня, не то псарня. Афанасий. Да, точно Афанасий. Он в тот вечер был самым молчаливым, едва ли несколько слов сказал.  Именно Афанасий в тот день, взял с него клятву молчать обо всем, что он увидел.

     Много лет миновало с той поры. Все эти долгие годы, как казалось Юре, как он сам себя убеждал, были наполнены для него светом.

     И вот сегодня, ближе к обеду, старик, очнувшись от полудремы, произнес надтреснувшим голосом:

     - Пора.

     - Пора? - Юру потрясло столь стремительное возвращение в действительность умирающего старика. – Вы понимаете кто я?

     - Я еще из ума не выжил, - буркнул старик.

     - Тогда почему я?

     - Ты единственный, больше никого не осталось, - прохрипел старик в полумраке палаты. - Я должен рассказать. Молчи и слушай.

     Это был последний бой измотанного жизнью человека. Монотонным срывающимся голосом повел он свой длинный рассказ, делая перерывы лишь для того, чтобы отпить из стакана воды и смочить пересохшие губы.

     Сейчас, стоя в полумраке больничного коридора, держась за дверную ручку, Юра понял: в его жизни не было света с того самого момента, когда он оказался в том полуразрушенном доме в глухом лесу. Все оказалось обманом. Он остался до смерти напуганным подростком, свидетелем тайны, которую он поклялся хранить.

     - Я уже умер, - едва слышно закончил свой рассказ старик. Было далеко за полночь. - Умер тогда, в том проклятом лесу, вместе с ним умер. А может и раньше, в тот момент, когда все понял, - дыхание старика было тяжелым. От усталости голос его сипел и срывался. - Мне мнение твое без разницы, как и уже все на этой грешной земле. Делай с этим, что хочешь. Теперь ты свободен.

     - Имя, - выдавил Юра, испугавшись собственного голоса. Неистовая злоба переполняла его. - Назови имя.

     Старик уставился на него водянистыми глазами. Ледяная корка, покрывающая зрачки его глаз, разрасталась, становилась иссиня-черной. Губы старика едва шевельнулись, произнеся заветное имя.



***
     - Ты был у старика? - Юра тяжело опустился на диван, обхватив голову руками. - Ты был у деда, я знаю. Папа звонил Павлу Ивановичу.  Я слышала, как он просил его оставить тебя наедине с этим стариком, - маленькая комната освещалась неярким светом торшера. Юлька сидела на шатком стуле у рабочего стола, подобрав под себя ногу. Милые розовые зайчики на ее бледно голубой пижаме спали, свернувшись калачиком и укрывшись собственными ушами.

     - Что ты здесь делаешь?  - спросил отрешенно Юра.

     - Я нашла их. Я нашла рисунки, - повысила Юлька голос и развернувшись к столу, включила настольную лампу.

     - Рисунки? - Юра посмотрел на сестру.

     - Папа с мамой опять ругались. Ну..., не ругались, спорили. Папа сказал маме: «А ведь это могло быть правдой. Ведь были рисунки. Помнишь?».  Я нашла рисунки. Нашла.

     На поверхности стола были разложены неровные листы бумаги. Лишь коснувшись взглядом этой, пожелтевшей от времени, бумаги, он вспомнил все. Четыре карандашных портрета и один, нарисованный цветными карандашами. На этой бумаге были изображены лица людей, которых он знал лишь один день и которые изменили всю его жизнь. Он помнил это всегда.

     Юра резко поднялся с дивана. За окном светало. Городские фонари погасли, в окнах домов зажигался неровный свет. Город лениво просыпался.  Из окна девятого этажа видно небо.  Юра любил небо. И такое сердитое, напряженное с грозными серыми облаками, как сегодня.

     Улицы, укрытые снегом, ранним утром казались такими же серыми и грустными, как небо. И лишь снег на крышах близлежащих домов отдавал голубизной, был чистым, нетронутым.

     - Будет дождь, - произнес Юра.

     - Дождь? - прошептала Юлька и прижалась к брату. - Нет, Юрасик, будет снег.

     - Будет дождь, сказал тогда Афанасий. Он съест весь снег и завтра мы сможем выкопать могилу.

     Юлька прильнула к брату, уткнулась лицом в его грудь.

     - Ты рылась в моих вещах! - сказал Юра. Он обхватил сестру за плечи, поцеловал ее в макушку.

     - Мне так плохо, Юрасик, так плохо. Я хочу тебе помочь, - Юлькин голос дрогнул.

     - Все ужасное, мышонок, уже позади. Теперь все будет хорошо, - пообещал Юра сестре. Будет ли все хорошо?  "Теперь ты свободен", сказал старик.  Свободен....

     - Родители меня не любят, - грустно произнесла Юлька. - Они и тебя не любят. Но это понятно, - Юра улыбнулся, слушая сестру. - Наши родители живут шепотом, будто бояться кого-то разбудить. И знаешь, похоже мы их бесим.

     - Мы их разочаровали. Очень сильно разочаровали, - выдохнул Юра. - Сначала я, а теперь, похоже, и ты.

     Юра был геологом. Профессию эту, вопреки желаниям родителей, выбрал специально, чтобы как можно меньше находиться дома. Уже позже он осознал, насколько правильным был его выбор.  Постоянные экспедиции: пребывание на воздухе в любое время года, бытовые трудности, заставляющие обходиться малым, порой лишения и даже опасность для жизни, сделали Юру настоящим, иным, отличающимся от "комнатных" родителей.

     Однажды он увидел во взгляде отца призрение. С тех пор Юра еще больше полюбил резиновые сапоги, грязный рабочий комбинезон, свои шершавые загрубевшие руки и вечно обветренное лицо.

     А отец еще тщательнее накрахмаливал свой врачебный халат, носил только белые, слепящие взгляд рубашки с туго затянутым галстуком у шеи и лакированные черные ботинки, в которых отражался свет потолочных ламп.

     В тот год особого бунтарства, когда Юра вышел полностью из-под родительского контроля, появилась на свет Юлька, как спасательный круг. 

     - Юрасик, - произнесла глухо Юлька, уткнувшись лицом в его старенький заношенный свитер. - Расскажи мне, что тогда случилось?

     - Это больно, - Юра гладил Юльку по голове.

     - Я знаю, - не отставала сестра, - я уже не маленькая.

     Юльке четырнадцать. Юра крепко прижал сестру к груди, пытаясь защитить ее от всякого зла, уберечь от дурных людей.  Во все времена рядом с тобой могут жить отъявленные мерзавцы и злодеи.  Никто не готов к встрече с таким. Это всегда будет неожиданно и очень страшно как ночной кошмар.  Он крепко сжимал хрупкое тело сестры в своих объятьях и физически чувствовал абсолютную беззащитность и беспомощность, которые исходили от нее. Много лет назад с девочкой, чуть старше Юльки, случилась беда.

     Об этом говорили по телевизору, писали в газетах. И это могло так и остаться чужим горем, если бы Юра тем ранним утром послушался отца и отправился в школу.

     И вот теперь, спустя столько лет, тяжелые воспоминания накрыли его с головой. Прошлое обрушилось на него и мир вновь перевернулся, перестал быть прежним. Пережитые им когда-то события настигли его, лишили покоя, веры в себя, решимости. Он вдруг враз стал шестнадцатилетним напуганным подростком, которому так никто и не поверил.

     - Ты не думай, - Юлькин голос вернул его к действительности. - Я тебе верю, - уверяла сестра, словно прочитав его мысли. - И родители тебе уже верят, просто они в этом даже себе боятся признаться.

     - Я тогда, мышонок, врал, много врал, - отозвался Юра.

     - Что, больше меня? - Юлька отлипла от его груди и взглянула на него ясными невинными глазами.

     Юра рассмеялся с невероятным облегчением.



***
     Юра сгреб рисунки, аккуратно разложенные на столе, не рассматривая их, направился к дивану, увлекая за собой сестру.

     - Мама очень хотела, чтобы я был правильным, что ли, - начал Юра, расположившись на диване и прижав к себе притихшую Юльку. - Это справедливо. Каждый родитель хочет лучшего для своего ребенка, наверное. Но мне не удавалось усмирить свой бунтарский дух. А ведь я пытался, поверь. В то время я был опасен даже для самого себя. И родители начали брать на работе разные смены, чтобы я всегда был под присмотром. Это мало помогало, но они старались. Мне даже жалко их было, - Юра вздохнул, вспомнив то нелегкое для его семьи время. - Иногда происходили накладки. Так произошло и в тот злополучный день. Маме надо было заступать на смену, а отец с ночного дежурства еще не вернулся. И мама, разбудив меня раньше положенного времени, под конвоем сопроводила в ординаторскую отделения, где в это время находился отец. Минут через сорок я должен был, опять же под конвоем, только теперь уже отца, направиться в школу.

     - О, Юрась, - печально затянула Юля.

     - Надо отдать им должное, к школьному крыльцу они никогда не подходили. Наблюдали издалека. Бывало, мама следила за мной прямо с балкона нашей квартиры. Я затылком чувствовал ее назойливый взгляд, сопровождающий меня до самой школьной двери.

     - Это неправильно, - возмутилась Юля.

     - Я умудрялся исчезнуть на небольшом расстоянии между нашим домом и школой, - улыбнулся Юра. - Поэтому, их понять можно.

     Так вот, в ординаторской было три стола. Рабочий стол отца стоял в самом дальнем углу кабинета. Тем ранним утром я крутился, сидя на компьютерном стуле отца. Круг в одну сторону, остановка, круг обратно. Обычно отца хватало на два-три круга, затем он срывался и начинал меня бранить, в особых случаях успевал придумать наказание. Но тем утром было что-то не так. Отец сидел на стареньком продавленном диване, отрешенно уставившись в одну точку и похоже меня не замечал.

     Я перестал крутиться на стуле и растерянно наблюдал за отцом, когда дверь в ординаторскую отворилась.

     - Дмитрий Иванович, – окликнул отца высокий мужчина в сером мешковатом костюме.

     Отец вздрогнул, словно от удара, торопливо поднялся с дивана. Он направился к мужчине, еле-еле переставляя ноги. Только в этот момент я понял, как сильно отец устал.

     - Нет, нет, - выставил руку мужчина. – Можно и здесь.

     - Да. Я дежурил, когда их…, когда это случилось, - вздохнул отец. – Такое в моей практике впервые. Поверьте.

     Мне стало не по себе. У меня перехватило горло, желудок сжал болезненный спазм, ладони вмиг стали влажными. Мой отец был замешан в чем-то нехорошем.

     - Всегда что-то случается впервые, - заверил мужчина.

     - Да, вы правы.

     - Дмитрий Иванович, мы постараемся во всем разобраться. А вы нам в этом поможете, – мужчина указал рукой в сторону дивана. - Давайте присядем, - предложил он. Затем внезапно ткнул указательным пальцем в мою сторону. – Это кто? - мне показалось, что прозвучал выстрел.  Я вжался в стул.
Отец вяло перевел взгляд на меня. Какое-то мгновение он пристально изучал меня, как будто впервые видел.

     - Сын мой, - произнес наконец отец. - Он не болтлив. Но если…

     - Пусть остается, - позволил мужчина.

     Из их дальнейшего разговора я понял, что ночью в приемное отделение больницы привезли два тела без признаков жизни. Одно тело принадлежало мужчине за сорок, другое юной девушке, почти ребенку. Оба тела были с пулевыми ранениями в области груди. Дожидаться милиции мужики, доставившие тела в ближайшее медучреждение, отказались, ссылаясь на усталость. Свои координаты правда оставили. И так как больница, в которой работает отец не имеет своего морга, тела решили спустить в подвальное помещение, дабы не волновать ночных посетителей.

     - Они решили тела эти из сторожки сюда доставить, - рассказывал дрожащим голосом отец, - так как уверенны, что потом эту самую сторожку в лесу не нашли бы. О существовании ее не знали, хотя охотятся в этом лесу много лет, и наткнулись они на нее случайно, заплутали что ли. Услышали нечеткие звуки, как выстрелы, решили посмотреть, так как всех местных охотников знают. Но эта часть леса, как они уверяют, - пояснил отец, - неисхоженная, темная и для охоты на зверя не пригодная.

     - Ну что же, с этим понятно, - пытаясь успокоить отца, мягко произнес мужчина.  – Затем одно тело исчезло. Правильно я понял?

     - Тело девушки из подвала исчезло, - отец вытер рукавом халата взмокший лоб.

     - Вы уверены, что тело было…

     - Была ли она мертва? – перебил мужчину отец. – Да!  Мы проверила оба тела, до того, как спустить их вниз. И я с уверенностью могу сказать, что все показатели говорили о том, что оба тела…, - от сильнейшего волнения, охватившего отца, он почти кричал. - Да они уже холодными были, - отец спрятал лицо в ладонях.

     - Странно, - сдержанно произнес мужчина, - кому понадобилось тело?

     - Тут, – быстро справился с волнением отец. - В общем, тело мужчины уже опознали. Один наш интерн слушал пару лет назад его лекции в «Дизеле». Что-то вроде клуба, – добавил отец, встретившись с удивленным взглядом мужчины. – Парень еще на дежурстве, можете сами с ним поговорить.

     - Непременно, – отозвался мужчина. – Хотите сказать, что вам известна фамилия?

     - Викентий Михайлович Ежинский, – махнул отец рукой в сторону своего рабочего стола. - Там есть адрес и телефон, мы узнали по городской справке.

     Я метнул взгляд на стол. Все это время у самого моего носа лежали две истории болезни. Верхняя страница одной из историй выглядела не тронутой, титульный лист другой был заполнен рукой отца. Я успел лишь выхватить взглядом адрес проживания Ежинского, когда мужчина ловким движением руки сгреб обе истории.

     - Ну что же, похвально, – мужчина неспешно полистал истории, переписал данные в маленький синий блокнотик. – Дмитрий Иванович, а когда вы поняли, что тело исчезло? Заметили это когда?

     - Сначала я дозвонился до городского морга, - перебирал в памяти произошедшее отец, - объяснил им ситуацию. Попросил, чтобы они забрали тела, как можно скорее, до окончания моей смены. Затем сообщил об этом вам, в милицию позвонил, так как случай неординарный. – Мужчина в сером костюме согласно кивнул головой. – Санитары приехали раньше, и мы спустились в подвал. Тогда и увидели, что одного тела нет.

     - Хм. Сколько примерно времени прошло с момента как вы их туда опустили и до приезда санитаров?

     - Минут сорок, не больше, – уставшим голосом ответил отец. – Время, когда их привезли в приемное отделение, я указал в истории болезни. Ну, а пропажу мы заметили минут за десять до вашего приезда. Вот и считайте.

     - Времени предостаточно, - подытожил мужчина. – Дмитрий Иванович, вы случайно не обратили внимания, может рядом был кто-то посторонний.

     - Да, - подскочил, словно распрямившаяся пружина, отец, - как я мог забыть, здесь ведь родственники Ежинского.

     - Родственники? – переспросил мужчина.

     - Да… Ну не совсем родственники, – смущенно поправился отец. - Люди близкие ему, они его знали при жизни, – отца явно что-то смущало. - Тело хотели забрать.

     - С родственниками разберемся, - пообещал мужчина. – Но прежде, чем поговорить с ними я хотел бы услышать от вас, Дмитрий Иванович, как они вам пояснили все происходящее.

     - Признали Ежинского, но присутствие девушки рядом с Ежинским их удивило, сильно удивило. Ежинский какой-то период времени проживал с ними под одной крышей и девушки, насколько они знают, у него не было. Более того, Ежинский был человеком с тяжелым характером и женский пол не жаловал. Это и наш интерн подтвердил.

     - Родственники появились…

     - Точно не скажу, как-то почти сразу, как привезли тела, - сухо отозвался отец. – Я их в приемное отделение отправил, пока.

     Мужчина что-то пометил в своем синем блокнотике и обратился к отцу:

     - Придется вам задержаться, Дмитрий Иванович.

     - Да, я понимаю.

     Мужчина в сером мешковатом костюме покинул ординаторскую.  Я выдохнул и стул подо мной предательски скрипнул.

     - Ты, вот что, ступай в школу, – вспомнил обо мне отец. -  Нечего тебе здесь.

     - Угу, – только и смог я выдавить из себя. И, не дожидаясь повторного приглашения, схватил портфель, куртку, выскочил из ординаторской и побежал вниз, перепрыгивая через две ступеньки.

     Спустившись, я окинул быстрым взглядом холл первого этажа. Людей у приемного отделения в эти утренние часы было немного, «родственники» покойного резко выделялись на общем фоне. Теперь я понял, что смущало отца, когда он упомянул о «родственниках» покойного. Это были мужчины. Один из них афроамериканец, был рослым детиной с лысым блестящим черепом и накаченными мышцами, буграми, выступающими под тонкой тканью рубашки. Одежда, плотно прилегающая к его телу, казалась на несколько размеров меньше и чуть ли не трещала в некоторых местах. Другой мужчина был подстать первому, можно сказать, что они выглядели, как братья-близнецы, только этот другой был светлокожий.

     Они беседовали с мужчиной в сером мешковатом костюме. Тот что-то неторопливо записывал в свой маленький синий блокнотик. Я, чтобы не привлекать лишнего внимания, поспешил на улицу.



***
     Как только «родственники» покинули здание и свернули за угол больничного корпуса, я последовал за ними. Они шли к стоянке машин.

     Нормальной стоянки для машин у больничных корпусов не было. Сотрудники вечно страдали, выискивая подходящее для парковки место. Участки, пригодные для парковки, рваными кусками были разбросаны по всей территории, прилегающей к корпусам, и скрывались за зданиями и разросшимся кустарником.

     Я брел за мужчинами, прижимаясь вплотную к стене больничного корпуса, и пытался сообразить, как мне поступить дальше. Старые развесистые кусты тянулись вдоль всего здания. Кусты были выше меня и мне не приходилось прилагать особых усилий, чтобы скрыться за ними. А вот двигаться, продираясь сквозь заросли кустарника, было сложно. «Родственники» шли не спеша, оглядываясь и прислушиваясь, и я поспевал за ними.

     Мужчины поравнялись с тремя одиноко стоявшими машинами на небольшом пяточке, окруженном деревьями. Какое-то время они топтались на одном месте, тихонько переговариваясь. Затем один из них закашлялся. В этот момент я четко услышал щелчок.  Я не мог ошибиться.

     Но мужчины в машину не сели, проследовали дальше.

     Знаю, родители считали меня безответственным человеком. Но я всегда проверял, перед уходом, выключен ли газ, выдернут ли шнур утюга из розетки. Я лишний раз дерну ручку входной двери, чтобы убедиться, что она точно закрыта. Я загляну в почтовый ящик, просто загляну, не вынимая корреспонденции. И уж не знаю почему, я всегда прихожу на все встречи, и даже на ненавистные занятия, вовремя. Меня это жутко бесит, но иначе я не могу.

     Поэтому, как только мужчины исчезли за очередным углом здания, я рванул к припаркованным машинам. Слух меня не обманул. Двери Пежо, которую я проверил первой, оказались запертыми, а вот водительская дверь второй машины, белого старого фольксвагена, поддалась мне сразу. Не минуты не думая, я протиснулся в приоткрытую дверцу машины, пробрался на заднее сидение и затаился там. Время шло, ничего не происходило.

     Я подумал, что эти ребята очень правильно выбрали место для своей машины, если хотели, что-то утаить. Дело в том, что именно в этом корпусе, возле которого была припаркована машина, на первом этаже находилось что-то вроде огромной кладовки, поэтому окна первого этажа, тянулись грязной узкой полоской высоко над землей. Зачем вообще эти окна были нужны, трудно сказать. Воспользоваться таким окном, чтобы обозреть происходящее на улице, было невозможно без лестницы. Понятное дело, никто и не будет этого делать. Так вот: окна под потолком, развесистые кусты у стен и предутренняя темнота, что еще надо, чтобы скрыть преступление.

     Я немного освоился в машине и решил осмотреться. Машина казалась заброшенной. Никаких предметов ни на панели, ни в бардачке. Сидения машины не обтянуты чехлами, коврики правда были, грязные, потерявшие свой цвет и протертые до дыр. Я уже начал сомневаться не ошибся ли я, выбрав эту машину. Может быть, она была оставлена незапертой лишь потому, что взять в ней было нечего. Чтобы хоть как-то согреться, я решил двигаться и заглянул за спинку сиденья. Там я увидел какую-то гору тряпья, так мне показалось. Присмотревшись, понял, что это качественный шерстяной плед, яркого пестрого окраса. В багажнике этой заброшенной машины плед выглядел нелепо.

     Я сразу понял, что скрывалось под пледом. И все-таки невольно вскрикнул, когда, приподняв край пледа, увидел маленькую девичью руку. Я резко оттолкнулся от спинки сиденья и съехал на дно машины. Надо было отсюда выбираться.  Пытаясь подняться на ноги, я уперся руками в сиденье, когда услышал хруст снега под колесами подъезжающей машины.  А уже через мгновение, кто-то тихонько приоткрыл переднюю дверцу и аккуратно опустился на водительское сиденье. Путь к отступлению был отсечен. Я медленно опустился обратно и стал ждать, что будет дальше.

     Мы сидели в полной тишине. Человек, на водительском сиденье всхлипнул, или мне померещилось. Водитель всхлипнул опять, как-то зажато, стесняясь самого себя, не давая вырваться эмоциям наружу. Человек на водительском сидении тихонько плакал.

     Так мы сидели какое-то время.

     -  Ну что, милая, пора домой, - голос принадлежал пожилому человеку. Мужчина повернул ключ зажигания. Я тогда подумал, обращаясь «милая», он имел ввиду машину или труп девушки в багажнике.

     Машина тронулась с места. Мы ехали вдоль лечебных корпусов, направляясь вглубь старого сада, где полностью отсутствовало ограждение и заброшенный сад плавно переходил в небольшую лесопарковую зону, а я тщетно пытался отыскать глазами окно ординаторской, которую недавно покинул. Начинался новый рабочий день, в окнах здания зажигался свет. Врачи, медсестры, санитарки и пациенты готовились прожить еще один день своей жизни.

     Не знаю почему, но в тот момент я не был напуган. Трепки от родителей все равно не избежать. Адрес, по которому проживал таинственный Ежинский, находился всего в тридцати минутах езды, в спальном районе, на окраине нашего небольшого городка, застроенного однотипными многоэтажками. Мне было интересно, что эти «родственники» будут делать с трупом девушки, но рисковать я не собирался. И решил покинуть свое убежище при первом удобном случае.



***
     Совсем скоро я понял, что мои расчеты оказались неверными. Я заподозрил неладное, когда осознал, что мы едем слишком долго. А затем за окнами унылый городской пейзаж резко сменился темной полосой леса.  Мы выехали за город.

     Вот тогда мне по-настоящему стало страшно.

     Какое-то время мы ехали по ровной асфальтированной трассе, но вот машину начало бросать из стороны в сторону. Я понял, что мы съехали с автострады. А спустя время нас со всех сторон живой изгородью обступили деревья. Я видел верхушки высоких деревьев с голой ветвистой кроной, сквозь которую кое-где угадывались очертания серого предрассветного неба. Мы ехали по лесу. Ветви деревьев били по стеклу, машину все сильнее бросало на ухабах.

     Не могу точно сказать, как долго мы ехали. Деревья то подходили к машине вплотную, то совсем исчезали из виду. Спина и шея, от долгого лежания в неудобном положении, ныли тупой болью. Ноги затекли, казались чужими. Все тело одеревенело. Очень хотелось вытянуться во весь рост, вдохнуть воздух полной грудью.

     Машина остановилась, когда совсем рассвело. Солнце не показалось, это было хмурое скучное утро.

     Мужчина открыл дверцу машины и какое-то время молча сидел о чем-то размышляя. Затем неспешно, тяжело сопя, выбрался наружу. Не успел я выдохнуть, как дверца за моей спиной, на которую я облокачивался спиной, неожиданно распахнулась, издав резкий скрежет. Я вывалился из машины в мерзкую снежную кашу и ошалело уставился на мужчину. Это был пожилой сутулый человек с пристальным жестким взглядом. Он молча в упор смотрел на меня, пока я пытался подняться на ноги, барахтаясь в грязном снежном месиве.

     - Вы убьете меня? – Это было первое, о чем я спросил старика. Не то чтобы меня это сильно беспокоило, но я хотел знать, к чему готовиться.

     - Нет, – резко бросил он. – Иди в дом.

     Я задержался на мгновение, чтобы очистить грязь с одежды.

     - В дом, - рявкнул старик, проходя мимо меня.

     Он направился к небольшому сараю из плохо подогнанных друг к другу досок, что-то бормоча себе под нос и вскоре скрылся из виду.

     Я вошел в дом.



***
     - Бревенчатый дом был убогим, как снаружи, так и внутри, - продолжил свой рассказ Юра и осекся. Он молча рассматривал рисунок. Портрет юной светловолосой девушки с желтыми, как осенняя листва, глазами оказался сверху.

     - Это она? - еле слышно спросила Юлька, заглянув брату в лицо.

     - Я знаю, что ты за дверью, - неожиданно произнес Юра и Юлька отпрянула от брата и уставилась на дверь. - Отец, ты можешь войти.

     - Я тут чай хотел, - появился отец в дверном проеме с чайником в руках, - предложить.

     Юра вдруг осознал, что жутко проголодался. Когда он ел в последний раз?  Юлька ловко съехала с дивана и направилась к отцу.

     - Папа, он ведь холодный, - возмутилась Юля, забрала чайник из рук отца и направилась в кухню.

     - Ну да, - едва слышно, как во сне, отозвался отец. И обратился к сыну: - Юра...

     - Не надо, - сразу оборвал отца Юра, - я все понимаю. Вы были напуганы не меньше моего. И потом, я постоянно врал. Что вы могли тогда подумать?

     - И все-таки я чувствовал, я знал, что здесь что-то не то. Мне твой рассказ не давал покоя. - Отец присел на стул. - Но я предпочел в этом не разбираться. Мы с твоей мамой работали над докторской и на том момент..., - отец отвернулся. - Прости, Юра, я плохой отец.

     - Я тоже не подарок, - Юра едва заметно улыбнулся, сегодня он был с отцом на равных. Юра и сам не заметил, как повзрослел. Так почему же мальчишеский страх до сих пор ледяным осколком живет в его сердце и причиняет ему такую боль? - Спасибо, отец, что заговорил об этом.

     - Я молчал столько лет. Что же я за человек? Я молчал, а мой сын... Ты справлялся с этим сам, как мог, как понимал, - отец резко поднялся со стула, встал у окна.

     - Все позади, - Юра подошел к отцу и положил ему руку на плечо. Отец был худощавым, невысокого роста, отчего казался незащищенным, даже каким-то жалким. А ведь когда-то он был огромным и недоступным для Юры.

     - Позади, - повторил отец, как эхо, произнесенные Юрой слова. - Нет, сынок. Ты пришел ко мне, как к отцу, ты ждал поддержки. И что сделали мы? Мы обвинили тебя во лжи и запихнули в очередную секцию, - отец прикрыл глаза ладонью.

     - Надо разобраться.  Юлька может и мала, чтобы о таком знать, но... - Юра встретился с отцом взглядом. - Я хочу, чтобы ты остался, отец. Ты мне нужен.

     - Спасибо, - выдохнул мужчина и его желвак на шее сделал заметный скачок.

     Рабочий стол отодвинули от стены, чтобы было удобнее. Принесли с кухни два табурета и расположились у стола. Юра, на свободном от тарелок месте, аккуратно разложил рисунки: четыре карандашных портрета на тонкой с рваными краями бумаге и один, нарисованный цветными карандашами, на стандартном белом листе. Какое-то время молча пили чай, всматриваясь в лица на бумаге, а потом Юра продолжил свой рассказ.

     - В том доме какое-то время я был один, у меня была возможность осмотреться. Ничего примечательного. Помимо кухни, еще три комнаты. Две совсем крохотные, одна побольше. В большой вдоль стены печь. Получается одна из крохотных комнат была теплой. Но меня заинтересовала только дальняя комната, холодная и чем-то жуткая. Тогда я не мог понять, что так напугало меня в этой комнате. У одной стены стол, заваленный бумагами. Бумаг много, бумагами завален и пол, и единственный подоконник в комнате. Похоже никого не заботило это. В комнате сплошной кавардак. У противоположной стены продавленный, жутко грязный диван с ворохом такого же грязного тряпья у изголовья. Над диваном самодельные полки, заставленные, заложенные книгами. Книги тоже в полном беспорядке, - пояснил Юра. - Лежат, стоят. Полки забиты до предела, стены из-за книг не видно.

     - В той комнате я взял эти рисунки, - махнул Юра в сторону разложенной на столе бумаги, - и запихнул их в портфель. Рисунков было много. Я уже тогда отметил для себя, что рисовали на любом клочке бумаги, на всем, что попадало под руку. Рисунки были в основном сделаны простым карандашом, но было и несколько рисунков, сделанных чернильной ручкой. Эти рисунки лежали сверху. Я решил, что они были последними. Почти на всех таких рисунках был изображен лес или домик в лесу. Я неторопливо рассматривал однообразные рисунки леса, когда увидел чуть ниже в стопке бумаг карандашный портрет, потом еще один и еще. Портреты меня заинтересовали. Это были изображенные в анфас и в профиль одни и те же люди. Лица троих из них были мне хорошо знакомы, а вот портрет четвертого человека я видел впервые, но был уверен, что это портрет Ежинского. Его лицо рисовали чаще других. И с каждого портрета Ежинского, из-за падающих на лицо волос, на меня смотрели глаза зверя.

     - Знаешь, отец, наверное, я был оболтусом, - отклонился от рассказа Юра, - но не глупцом. Уже тогда, глядя на эти рисунки, я понял, что эта девочка, труп которой старик прятал в сарае, какое-то время жила в доме. Это были ее рисунки, я в этом не сомневался. И старик, и эти два здоровых мужика знали эту девочку, но почему-то скрывали это и зачем-то выкрали ее тело. Я нутром чувствовал, что здесь творилось что-то неладное. И уже позже я понял, что с этой комнатой было не так. В экспедициях мне приходилось ночевать в неотапливаемых помещениях, я знаю, что это такое. Иногда в таких помещениях сохраняется устойчивый запах застоявшейся сырости, плесени, порой даже гнили. Но та комната была не просто холодной, в ней витал запах человеческой боли и страха.

     И отец, и Юлька внимательно, не отрываясь смотрели на Юру. Юлька сидела на стуле, подложив ногу под себя и чуть подавшись вперед, облокотившись на стол. Отец припал к спинке стула и скрестил руки на груди. Юра отпил холодный чай и продолжил.

     - Ближе к вечеру все обитатели дома собрались в большой, хорошо протопленной, комнате. К тому моменту я сидел в сломанном кресле у печи, вместо ножек под кресло были подложены обломки кирпича, и следил за огнем, подбрасывая в печь дрова. Комнаты в доме освещались коптилками, они были повсюду. Я сразу обратил на это внимание. В большой комнате их было штук семь не меньше и сейчас они все горели. 

     Я и старик пили горячий чай, оба великана заливали в себя водку из алюминиевых кружек, закусывая приготовленными на скорую руку бутербродами с колбасой. Мужчины переговаривались между собой, не обращая на меня внимания. Я помню, что подумал тогда, что скорее всего меня уберут как свидетеля. Знал я немного, еще меньше понимал, что происходит, но все-таки я был свидетелем если не убийства, то кражи трупа точно.

     Светлокожий был угрюм и неразговорчив, говорил темнокожий Тими, - Юра указал на портрет губастого парня. - Второго звали Алексом. Я подумал, что скорее всего его имя Александр, но уточнять не стал. Старика звали Афанасием. Ну, а имя этого, - Юра мотнул головой в сторону изображенного на бумаге лица, скрытого за прядями длинных волос, - вы уже знаете - Ежинский Викентий Михайлович.

     - А девочка? Как звали девочку?  -  спросила Юля.

     - Имя девочки я узнал несколько часов назад и был сильно удивлен. Оказалось, что я знал эту девушку. Она училась когда-то в той же школе, что и я, - Юра тяжело вздохнул, вспомнив проведенные часы в палате умирающего старика. - Потерпи, мышонок, я дольше ждал. Давай по порядку.

     Юлька согласно кивнула. Юра продолжил: - Тими торопливо, сбиваясь и перескакивая с одного события на другое, рассказывал Афанасию о похищении тела Ежинского. Тогда, слушая Тими, я понял, чем эти двое были заняты все это время. Алекс лишь изредка поправлял Тими. Из их рассказа получалось, что тело Ежинского они выкрали при транспортировке его из вашей больницы, отец, в городской морг.

     - Да, - подтвердил отец, - я помню, об этом упоминал следователь Иннокентий Степанович, при очередной беседе со мной. Они тогда сильно негодовали.

     - Так вот теперь в сарайчике за домом лежали два тела и тогда Афанасий сказал: "Будет дождь. Он съест весь снег и завтра мы сможем выкопать могилу".



***
     - Старик, выслушав сбивчивый рассказ Тими, с трудом поднялся с дивана и, шаркая ногами, покинул комнату, плотно прикрыв за собой дверь. Весь оставшийся вечер и ночь он проведет в ветхом, продуваемом всеми ветрами сарае, рядом с телом Викентия.

     Оставшиеся в комнате слушали как трещат дрова в печи. Я не знал этих людей, они ничего не знали обо мне и не спрашивали меня ни о чем. Первые несколько минут я жил ожиданием, что они начнут меня расспрашивать: кто я и как тут оказался?  Но время шло, ничего не менялось, мы, как и прежде под успокаивающий треск дров в печи, пили горячие или горячительные напитки в полном молчании. Первым не выдержал я. Не то чтобы я переживал за свою судьбу. Прости, отец, но в тот момент во мне жила какая-то озлобленность на тебя и на маму. Мне очень хотелось наказать вас. Мне казалось, случись со мной что, вы будите сильно переживать. И меня почему-то это ни капельки не огорчало, наоборот, я этого желал. Я хотел, чтобы вы возненавидели сами себя.

     - Я понимаю, - махнул отец головой и посмотрел на Юльку.

     - Нуууу, - протяжно изрекла Юлька, потупив взгляд, - не до такой степени, конечно. Но есть немного.

     Отец, тяжело вздохнув, опять помахал головой.

     - Что ж мы за родители, если наши дети такое замышляют?

     - Нормальные родители, - протянула Юлька. - Вечно занятые своими делами родители.

     - И правда нормальные, - поддержал сестру Юра, - в переходном возрасте всякое бывает. А потом еще и эта история. В общем, я тогда поинтересовался у тех двоих, что со мной будет.

     - Сегодняшний день был трудным, - пробубнил Алекс, - переночуешь здесь. Завтра отвезем тебя в город.

     - И не убьете? - разочарованно спросил я. - Ведь я свидетель. А свидетелей обычно убирают.

     - Свидетель? Свидетель чего? - рассмеялся Тими. - Ты просто глупый пацан, который вместо того, чтобы идти в школу, забрался в чужую машину.

     - Ну я видел трупы..., ну труп девушки точно видел, - настаивал я на своем.

     - И что? Мы все его видели, - парировал мне Тими.

     Алекс, обжигая пальцы, открыл печную дверцу и прикурил от щепы. Развалившись на диване и прикрыв глаза, он курил, прислушиваясь к нашему разговору.

     - Больше скажу, - продолжил словоохотливый Тими, - мы с Алексом не паиньки, всякое бывало. Но чтобы ребенка убить...

     - Не болтай лишнего, - лениво, сквозь дремоту, пробормотал Алекс.

     - Я не ребенок, - возразил я. - Вы меня ни о чем не спрашиваете, - не унимался я, - значит вам все равно.

     - В этом доме лишних вопросов не задают, - произнес изрядно захмелевший Тими, выделяя каждое слово. - Захочешь сам скажешь, не захочешь, так тому и быть. Я и Алекс пришли сюда, скрываясь...

     - Тими, - недовольно буркнул Алекс.

     - Так вот, - продолжил Тими, - нас не спросили кто мы и откуда взялись в такой глуши. Просто в один из дождливых дней открыли дверь и впустили в дом. Я тебе больше скажу, - делился со мной Тими, - я до сих пор не знаю, кто такие Афанасий и Викентий, а ведь мы тут без малого полгода провели. Кем они друг другу приходятся? Я так думаю, - поделился своими соображениями Тими, - Викентий хозяин, а Афанасий при нем. Викентий нас просто не замечал, мы для него, что листва, опавшая под ногами, - обиженно произнес Тими. - Афанасий за Викентия сильно переживал, глаз с него не спускал, что за тяжело больным приглядывал. А он и выглядел как больной: худой, бледный, большую часть времени в "холодной" сидел. - Тими приложился к кружке, сглотнул. - Мы из-за деда трупы выкрали, шибко слезно просил: "Надо его вернуть домой". А нам что, надо так надо. Он полгода нас терпел.

     - А убили зачем? - рискнул я задать вопрос, решив заранее, что про эту часть своего пребывания в избушке Тими промолчит.

     - То его девчонка застрелила, - искренне выложил Тими. Алекс посапывал. Говорил Тими громко, но монотонно, что, как мне хотелось верить, ненадолго усыпило бдительность Алекса.

     И я осмелел.

     - А что это за девчонка? Откуда взялась?

     - Кто ее знает, - задумчиво произнес Тими, - из лесу. Как-то разыгралась гроза, да с таким ветром. Ставни прямо с петель срывает. Закрыть эти дряхлые ставни невозможно, пришлось заколачивать, иначе ветром стекло повыбивает. Алекс был за домом, я заколачивал окно у входной двери. Темень и холод жуткие, - вспоминал Тими. - Я топтался у окна и согревал озябшие руки дыханием, готовясь забить очередной гвоздь. В этот момент сверкнула молния, яркая такая, по небу полоснуло, что хлыстом. Мне показалось, вроде заметил я что-то на поляне у дома, что-то необычное, то, чего раньше там не было. Что-то похожее на дряхлый пень. Помню, я еще подумал, что Алекс не донес пень до сарая и бросил прямо перед домом. Небо опять осветили всполохи света и мне почудилось, что "пень" ползет, очень медленно, но ползет. В этот момент из-за угла дома выскочил Алекс.

     - Давай в дом, - дернул он меня за рукав, - согреться надо.

     Алекс нырнул в дом, я за ним. И вот пьем мы теплый чай, а я и говорю:

     - Там к нам что-то ползет.

     - А, - отмахнулся Алекс, - пускай ползет.

     Мы напились чаю, согрелись, на улицу, понятное дело, выходить не хочется. Но старик погнал нас на улицу, последнее окно "холодной" комнаты заколотить. Сказал: непогода надолго, стекло тонкое, хрупкое, ветром выдавит, беда.

     К тому моменту я совсем успокоился и решил, что отсвет молнии сыграл со мной злую шутку и "пень", ползущий к нашему дому, мне просто померещился.

     Как теперь помню, Алекс открыл дверь и замер, я гляжу через его плечо: огромная куча тряпья, перетянутая веревками вдоль и поперек, сидит напротив входной двери прямо в луже, лупает глазами и ловит языком ручейки воды, сбегающие с шапки-ушанки.

     Афанасий увидел, что мы в растерянности замерли у входной двери и почуял неладное. Старик растолкал нас в стороны, схватил "это" за шиворот какой-то старой, поеденной молью, мокрой шубы и заволок в избу. При этом пацан так шустро перебирал ногами, пока Афанасий его тащил по земле, будто боялся выпасть из огромного кокона, в который было заключено его тщедушное тельце.

     И вдруг Викентий как громыхнет: - Что за гадость вы тащите в дом? Верните это в природу.

     - Ну, старик, - Тими рассмеялся в голос, - и бросил этот клубок тряпья на пол, как ненужный хлам. Стоим, смотрим. Пацана трясло от холода, но как только он почувствовал под собой пол, медленно, но уверенно пополз в сторону кухни. У меня создалось впечатление, что этот комок тряпья и грязи неплохо ориентируется в чужом доме. Но позже я себя убедил, что голодный, он просто полз на запах еды.
Следующий раз мы увидели пацана к вечеру следующего дня. Он был уже не такой грязный, как при первой нашей встрече, но такой же тощий с впалыми щеками и блуждающим взглядом. Он просто утопал в одежде, которая была теперь на нем, но все-таки это была сухая одежда. Горловина огромного свитера была закатана в три слоя, отчего вокруг тонкой белой шеи образовался толстый вязаный обруч. Лишнюю длину рукава свитера просто отрезали ножом, тоже самое сделали и с лишней длиной ношеных спортивных брюк. На талии брюки примотали к телу пацана, чтобы он их не терял при ходьбе. На маленькой голове у него была какая-то дурацкая вонючая шапочка, обглоданная молью и сползающая на глаза. Эта шапка, почему-то меня сильно бесила и мне хотелось стянуть ее с его башки. На ногах большие, с обрезанным голенищем и с огромными дырами, валенки. Поначалу, это "пугало" перемещалось по дому трусцой, видно опасаясь остаться без одежды, но очень скоро он приноровился к ситуации и шустро мчался на кухню, при первых запахах еды.

     Пацан оказался с характером. Маленькую теплую комнату всегда занимал Викентий. Вторая маленькая комната находится от печи далековато и прогревается всегда плохо. В ней Викентий оборудовал свой кабинет, еще до нашего появления. Афанасий обитал всегда в этой большой комнате. Здесь же и нам выделяют место для ночлега каждую ночь. Но с появлением пацана, Викентий враз лишился и кабинета, и покоя.

     Пацан кухню покидал неохотно, ел он медленно, но много. Какое-то время мы пытались дать ему имя, потом махнули рукой, ни к чему.  Он жил какой-то своей жизнью, ходил среди нас тенью, на зов не откликался, от общения отказывался. Мы решили, что он не совсем здоров на голову и оставили его в покое. Лишь Викентий с какой-то опаской наблюдал за ним. В былые дни Викентий мог неделями не покидать своего «логова». Теперь же он приходил в кухню по нескольку раз на день, садился за стол и наблюдал за тем, как мальчишка ест.  Часто видел я его и в "холодной" комнате, мальчишка что-то калякает его же карандашами и ручками, на его же бумаге, а Викентий сидит неподвижно на диване, уставившись в его спину. Пацана поведение Викентия мало волновало. Он его просто не замечал. Викентий же следил за каждым шагом мальчишки. А Афанасий украдкой наблюдал за Викентием. Это была непонятная для нас игра, но нас из дома не гнали, и мы помалкивали. 

     Прошло чуть больше двух месяцев, к тому моменту пацан немного окреп и перестал кричать ночами. И вот однажды вечером, во время еды, я не выдержал и стащил с его головы эту поганую вонючую шапку.

     Тими тяжело вздохнул, наполнил свою кружку жидкостью, но пить не стал.

     - Помню, я тогда так сильно вздрогнул, что ложка из рук выпала. Из-под шапки вырвалась копна белых кучерявых волос. Почти сразу пришло осознание того, что волосы седые. В следующую секунду я встретился с его взглядом и понял, что наш пацан - девчонка, вернее девушка лет четырнадцати. За столом стало совсем тихо: перед нами сидела девочка-подросток с абсолютно седыми волосами. Она молча обвела всех взглядом и продолжила есть.

     Еще с месяц, с легкой подачи Алекса, мы звали ее Одуванчиком, уж очень сильно она его напоминала со своей длинной тощей шеей и маленьким личиком, утопающем в копне белых кучерявых волос. А потом она умерла.

     - Кто это сделал? - спросил я охрипшим от долгого молчания голосом.

     - Это игра, какая-то игра этих троих. И нас это не касается, - увернулся от ответа Тими. - Пройдет зима и мы покинем этот утонувший в дождях дом, вместе со стариком.

     - Старик один в лесу умрет, - произнес я почему-то.

     - Возможно, - Тими потянулся, протягивая занемевшие ноги к теплой печке. - Смерть не так страшна, как кажется.  Может для одинокого старика это будет как избавление.

     - Избавление? - удивился я. - От чего?

     - Ну, может от одиночества, - пожал плечами Тими. - Какая разница, что будет со стариком. Он нам никто. И мы тут порядком засиделись.

     Утром следующего дня Тими и Алекс выкопали неглубокую яму и мы, как умели, похоронили Ежинского и никому не известную девушку. Старик злился и ворчал все утро. Сначала, Алекс и Тими напрочь отказались вырыть две ямы, чтобы захоронить тела отдельно. Затем отказались рыть яму глубже, сославшись на то, что земля мерзлая. И вот, когда старик, уже кажется, со всем смерился, оказалось, что и ящик они сколотили один на два тела. Старик зарыдал от беспомощности, когда увидел, как на тело любимого им человека, положили маленькое тельце совсем чужой, ненавистной для него, девчонки.

     Потом Алекс вез меня домой. Я сидел с завязанными глазами и ждал, когда он накинет на мою шею удавку. Машина остановилась, Алекс потянулся к дверце с моей стороны, вдавив локтем мое, обмякшее от страха, тело в спинку сиденья, и у меня внутри все оборвалось. Я решил: вот он мой конец. Но Алекс открыл дверь и скомандовал, толкая меня в плечо: - Мотай отсюда. И помалкивай. Слышишь, помалкивай, если жить хочешь.

     Я кульком вывалился из салона и услышал звук отъезжающей машины. Я сдернул с лица тугую черную повязку, попробовал проморгать, пытаясь понять, где я. Возле меня валялся мой старенький школьный портфель.



***
     - Тогда ты пытался все рассказать нам, - произнес отец, - но мы не стали тебя слушать.

     - Афанасий просил меня помалкивать о том, что я там увидел. Он сказал, что теперь ему терять нечего. Все, что у него было в этой жизни лежит под землей. А потом и Алекс…

     - Но ты все-равно хотел нам все рассказать...

     - Мне было страшно. Когда я все обдумал, мне стало очень страшно. Тими и Алекс безусловно что-то знали или о чем-то догадывались. Тими не просто так сказал, что это "игра троих". Афанасий, Ежинский и девушка были связаны между собой какой-то тайной. И уже тогда я подумал, что Афанасий и Ежинский знали эту девушку. Они знали ее имя и знали, как она оказалась в лесу тем осенним дождливым днем. И еще, мне почему-то казалось, что эта девушка не могла остаться в живых. Я просто физически чувствовал, они ей просто не позволили бы этого. Потому что, эта девушка была из тех, о которых писали в газетах и говорили по телевизору. Но вы мне не поверили и отправили меня в очередную секцию.

     - Да, - только и смог выдавить отец.

     - Ее звали Стефания. Лидинская Стеша. Она училась в восьмом, в восьмом классе моей школы. - Юра молча разглядывал дно своей пустой чашки. - Я чуть ли не каждый день встречался с ней в школе, но тогда там, я ее не узнал, - Юра посмотрел на отца. - Тогда в лесу я ее не узнал.

     - Дед ее мучал? – спросила Юлька сорвавшимся голосом. Она подтянула к себе рисунок девушки. – Он ее мучал, – ответила она сама на свой вопрос. – Иначе откуда седые волосы.

     - Не дед, - глухо отозвался Юра, - Ежинский.  Но дед, - Юра со злостью ударил кулаком по рисунку, изображавшему Афанасия, - дед знал и молчал. Вся эта свора... - Юра провел ладонью по лицу и прикрыл рот. 

     Какое-то время все сидели молча.

     - Каким хрупким становится человеческое тело, в котором случается поломка, - еле слышно произнес Юра. - Серьезная поломка, не пустяк. У этой девочки рана оказалось серьезной. Она так и не оправилась полностью. И все-таки она нашла в себе силы, чтобы отомстить.

     - Юра..., - обратился Дмитрий Иванович к сыну.

     - Подожди, отец, осталось чуть-чуть. В общем, старик узнал о существовании сына в тот момент, когда на формирование его, как личности, повлиять уже не мог. Кто знает, когда и под влиянием чего из мальчишки получается монстр. Может быть, он рождается таким и ничто не в силах этому помешать.

     Викентию было чуть больше четырнадцати, когда его больная мать, разыскала Афанасия, сообщила ему о сыне и попросила присмотреть за мальчиком, так как из родных людей, после ее смерти, у него никого не останется. И Афанасий, будучи человеком одиноким и уже немолодым, взвесив все "за" и "против", согласился. "Мальчик самостоятельный, учеба дается ему легко и проблем с ним никаких", - сообщила Афанасию женщина. Афанасий поверил. Кому как не матери знать свое дитя.  При ближайшем знакомстве Викентий показался Афанасию мальчишкой симпатичным, но замкнутым, не общительным. Четырнадцать лет возраст сам по себе сложный, а тут еще и тяжело больная мать, да и Афанасий, человек для мальчика чужой. "Нужно время", - решил Афанасий. Но времени у всех оказалось недостаточно, спустя полтора месяца мать Викентия ушла из жизни.

     Афанасий продал свою маленькую, но уютную квартирку холостяка и переехал в квартиру Викентия, чтобы лишний раз не травмировать подростка сменой школы и расставанием с друзьями. Викентий с Афанасием был немногословен, на заданные вопросы отвечал однозначно, часто закрывался в своей комнате, но учился парень хорошо, нареканий со стороны преподавателей не было, и Афанасий решил, что мальчишке нужно чуть больше времени, чтобы смериться со сложившейся ситуацией.

     Серьезные проблемы начались спустя три года.  За это время Викентий мало изменился, по-прежнему был нелюдим и необщителен, но сам Афанасий вдруг почувствовал ответственность за парня, успел к нему привязаться.  Странности в их маленькой семье случались и раньше, но Афанасий считал, что все уляжется, Викентий перерастет, станет другим. Но Викентий все чаще и чаще закрывался в своей комнате, а Афанасий все громче делал звук работающего телевизора, чтобы заглушить едва уловимый крик раненого животного, доносящийся из комнаты сына.

     Годы шли, Викентий окончил школу, затем институт и стал Викентием Михайловичем. Он работал ведущим специалистом в одном из учебных заведений города, а вечерами читал любительские лекции по искусству в клубах, когда его туда приглашали.

     Жизнь не то, чтобы наладилась, но присутствие живого человека в жизни Афанасия давало уверенность в дне завтрашнем, и стареющий Афанасий тихо ждал перемен, ни на что не жалуясь.

     Но за годы совместного жительства, они так и остались чужими людьми, проживающими в одной квартире. Викентий по-прежнему закрывался в своей комнате и, кажется, не замечал Афанасия. А Афанасий все так же делал звук телевизора громче, только теперь этот «звук» должен был заглушать вскрики девушек, с которыми Викентий закрывался в своей комнате. То, что Викентий истязает девушек Афанасий понял спустя несколько лет. К тому моменту Викентию было едва за тридцать и истязания девушек переросли в настоящие пытки. Викентий все чаще стал исчезать из дома.

     Вскоре, как гром среди ясного неба, пришло осознание: его сын садист. И те, наводящие ужас, колонки в газетах, кричащие об истерзанных и полуживых девушках, найденных в лесополосе - дело рук его сына, Викентия. Впервые заглянув открыто в глаза сына, Афанасий ужаснулся, как мог он раньше не замечать дерзость этого взгляда. На него в упор смотрели жесткие, колючие глаза, в то время как, тонкие губы медленно расплывались в ухмылке, оголяя звериный оскал. И каждое, едва уловимое движение сына, несло в себе опасность.

     Афанасий принял сторону сына, он уже не мог представить свою жизнь иначе. Викентий же немного поразмыслил и согласился на уговоры Афанасия покинуть город, так как осознавал: кольцо вокруг него быстро сжимается. Они поселились в лесу. О существовании избушки в непроходимых лесных дебрях Афанасий узнал, еще будучи ребенком, от своего деда. Когда-то такие домики строили на скорую руку заготовители леса, для зимовки. Удобств особых в них не было, но от непогоды они укрывали. Викентий протянул чуть меньше года и все повторилось снова. Только теперь так получалось, что старик собственными руками создал условия для своего сыночка-дьявола. Первая девушка в заточении не продержалась и двух недель. Второй была Стеша и с ней было что-то не так. Она не просила ее опустить, не устраивала истерик, не звала на помощь и, казалось, даже не пыталась сбежать. Но каждое утро, как только диван в "холодной" комнате отодвигался в сторону и стена, заставленная книгами, открывалась, образуя проем в человеческий рост, можно было услышать, как девушка четко и спокойно произносила: "Меня зовут Лидинская Стефания, мне шестнадцать лет".

     Викентия забавляло поведение девушки, и он ни за что не расстался бы с ней по доброй воле. Но в один из дождливых дней в их дом попросились два незнакомца. Афанасий, воспользовавшись случаем, натянул на худенькое, истерзанное тельце Стеши, тряпье, что попалось под руку; обмотал ее веревками, чтобы тело не выскользнуло из одежды и выволок девушку в лес, давая ей слабую надежду на спасение.

     - Почему? - взволнованно вскрикнула Юлька. - Почему она вернулась?

     - Прошел почти год, с тех пор как пропала Стеша, - попытался объяснить сестре Юра. - Это большой срок.

     - Но она даже не пыталась, - возразила Юля.

     - Мы этого не знаем. Может у нее не было сил, - поддержал сына Дмитрий Иванович. - И потом у нее оставались еще дела в этом забытом богом уголке.

     - Пожалуй так, - произнес Юра, - кто знает. Дед сетовал, что они недооценили девчонку и она нанесла им удар, которого они от нее никак не ожидали. Старик не знал какими уговорами она заманила Викентия в сторожку, не знал он и как ей удалось выкрасть пистолет у Алекса. Он, как и все, решил, что девчонка тронулась умом. Она вела себя, как умалишенная. Афанасий расслабился, потому что был убежден, что ни один здравомыслящий человек не вернулся бы добровольно в логово зверя. Но она вернулась и застала их врасплох.

     Афанасий все понял, когда увидел Стешу в заброшенной сторожке у распростертого на полу тела Викентия.  Девушка едва держалась на ногах от холода и слабости, слишком много сил ушло на месть. Она была бледна, кожа ее лица была в застаревших ранах и царапинах, но в глазах ее не было страха. И сердце старика сжалось: она знает, что единственный способ для нее завершить начатое - умереть.

     Юлька всхлипнула, а потом они сидели в тишине и каждый думал о своем.

     - Этот рисунок нарисовал я, - произнес тихо Юра, рассматривая портрет Стеши Лидинской. - Я так боялся забыть ее образ. Я торопился. Это была первая студия, в которую я записался самостоятельно, чтобы научиться рисовать.

     - Я не знал, - удивленно глядя на сына, произнес Дмитрий Иванович.

     - Да, тогда мне казалось, что всем вокруг плевать. Я был зол на весь мир. И еще я не знал какого цвета у нее глаза.

     - Поэтому они желтые, - тихо произнесла Юлька. - Она и правда похожа на одуванчик.

     - Был Одуванчик..., - Юра отложил рисунок в сторону, поднялся из-за стола, так и остался стоять, уставившись в одну точку.

     - Старик сказал, что стало с Тими и Алексом? - спросил Дмитрий Иванович. - Они ушли от него?

     -  Нет, не ушли, - как-то вяло ответил Юра. - Их тела, а вернее то, что от них осталось, найдут в доме, в "холодной" комнате. Афанасий застрелил Тими, это не составило труда, пока Алекс вез меня к автостраде. Затем он избавился от Алекса. Он пристрелил его сразу, как только тот вошел в дом, не дав ему времени осмотреться. Алекса старик боялся. На следующий день Афанасий перебрался в город. Из всех свидетелей остался в живых только я.

     - Он тебя не тронул, почему? - Юля прижалась к брату, и они застыли у окна, наблюдая за городской суетой.

     - Почему? - повторил вопрос дочери Дмитрий Иванович.

     - Он наблюдал за мной все эти годы. В те периоды, когда я бывал в городе.

     - Но ведь мы могли тогда поверить тебе, - возразил отец.

     - Но ведь не поверили. Может быть, он хороший психолог и уже тогда знал, что от всех нас ожидать, - Юра потрепал Юльку по голове. - Он знал, что я все расскажу вам при первом же случае и он знал: вы мне, не поверите. Это прошлое...

     Юра развернулся и встретился взглядом с отцом.

     - Узнай что-нибудь о ее родных, - обратился он к отцу. - Я хочу разыскать ее родителей, а потом я найду ее могилу. Мне ребята помогут, они обещали. Ведь искать и находить - наша профессия.

     - Да, - отозвался Дмитрий Иванович. - Я сегодня же свяжусь с Иннокентием Степановичем. Мы их разыщем, сынок.



***
     Я сижу на голом земляном полу, сжавшись в комок и радуюсь, что обо мне на время забыли. Потайная узенькая комнатка находится сразу за стеллажами с книгами. Из стен кое-где торчат гвозди. Теперь я держусь от таких мест подальше. Здесь так отвратительно пахнет.

     Я не сопротивляюсь. Это лишь продлит мои мучения, я берегу силы.

     Все эти порезы, следы от ремня и провода, синяки (много синяков) и красные распухшие следы от побоев на моем теле, чуть позже ожоги, делают меня слабой, забирают последние силы. Но я не смерилась.

     Он отбирает у меня одежду, оставив лишь нижнее белье, затем все возвращает обратно. Я нужна ему живая.

     Однажды он ударил меня ботинком и наблюдал, как я корчусь от боли. Я пощады не прошу. Потом он порезал мою ногу ножом, рана не глубокая, но сильно кровоточила. Он бинтовал рану и вел себя так, будто ничего не случилось.

     Долгие дни ситуация остается для меня безвыходной. Кошмар тянется бесконечно. Я слабею с каждым днем.

     И вот старик забинтовал меня в какое-то тряпье, выволок из дома и оставил в лесу.

     Я лежу неподвижно, уставившись в одну точку. Мои силы на пределе. Я чувствую, как колотится сердце у меня в груди и в висках. Моросит дождь.

     Я попыталась подняться и поняла, что не чувствую ног. Я в ловушке, мне не уйти. Не важно, как далеко я успею отползти, он меня отыщет. Он охотник.  Я заметно ослабла и едва держусь в сознании от холода и боли. Без посторонней помощи мне не встать.

     Быстро темнеет. Дождь усиливается. Становится слишком холодно. Я приняла решение и вернулась в «ад».

     Старик немало удивлен. А он безумен, и он сердится.

     Я встала на ноги. Каждый шаг дается мне с трудом, я просто переставляю одну ногу за другой. При ходьбе я падаю, поднимаюсь и опять падаю. Они наблюдают за мной и только.

     Я не в состоянии говорить разборчиво, поэтому принимаю решение молчать, опять же берегу силы.

     Не могла уснуть всю ночь, размышляла над планом мести. Веду себя тихо. Хочу лишь, чтобы все скорее закончилось. Вздрагиваю всякий раз, когда он оказывается рядом.

     Пытаюсь много есть, но понимаю, что стремительно теряю силы. Стоит поторопиться. Ощущение того, что вот-вот что-то произойдет, стало для меня и для него почти осязаемым, напряжение витает в воздухе. Все поверили в мое безумие, но не он. Умираю всякий раз, чувствуя его проницательный взгляд на своем затылке.

     Я хочу иметь достаточно мужества, чтобы осуществить свой план.

     Мамочка, отец, я готова к любому исходу. Надеюсь, что никто из них не станет рыться в этом бумажном хламе.

     Я - Лидинская Стефания и он знает мое имя.