Зачем репетируем жизнь? Это же не театр

Игорь Валентинович Сомов двадцать три года готовит постановку "Гамлета" — семнадцать версий режиссерского сценария, бесконечные эскизы, философские концепции.
Он уверен: не было достойных условий, понимающего руководства, талантливых актеров. Но когда провинциальный театр оказывается под угрозой закрытия и он вынужден поставить банальную мелодраму за три месяца, рушится вся система самообмана. Возможно, он никогда не был гениальным режиссером. Возможно, он просто боялся проверить себя реальностью.

Психологическая драма о человеке, для которого нереализованная мечта стала способом избежать жизни. О разнице между подготовкой и прокрастинацией. О цене, которую платят за право оставаться совершенным в мире возможного вместо несовершенного в мире действительного. И о том, что иногда капитуляция перед реальностью — это единственная настоящая победа.

История о том, как провинциальный режиссер за три месяца потерял иллюзии и обрел себя. Не великого. Просто настоящего.
 *             *               *

Игорь Валентинович Сомов сидел в полутемном зрительном зале и смотрел на сцену. Актеры мялись у декораций, кто-то шептался за кулисами, свет прыгал пятнами по полу. Репетиция шла уже третий час, но ни одна сцена не складывалась. Он знал это. Они знали это. Все знали, но продолжали делать вид, что работают над чем-то важным.

— Стоп, — сказал он негромко.

Актеры замерли.

— Начнем сначала. С момента, когда Вера входит.

Лена, игравшая Веру, вздохнула и вернулась за кулисы. Ей было двадцать три, она окончила театральное училище в прошлом году и мечтала о настоящих ролях. Эта была её первой главной. Игорь Валентинович видел, как она старается, как пытается понять его объяснения, как после каждой репетиции остается в зале и репетирует одна. Но чем больше она старалась, тем более деревянной становилась на сцене.
Он потер переносицу, чувствуя накатывающую усталость. Пятьдесят восемь лет. Тридцать два года в театре. Двадцать лет главным режиссером. И за всё это время — ни одной постановки, которой он мог бы гордиться. Календарные комедии к восьмому марта. Школьная классика. Провинциальные мелодрамы. Работа. Просто работа.
На сцене Лена снова вошла в воображаемую квартиру. Переступила порог, остановилась, посмотрела в пустоту. Пауза. Слишком длинная пауза.

— Лена, — позвал Игорь Валентинович. — Ты помнишь, о чем мы говорили? О подтексте. Вера входит не просто в комнату. Она входит в пространство своей прежней жизни, которая уже кончилась, но она еще не знает об этом. Ты должна...
Он замолчал. Лена смотрела на него с выражением искреннего желания понять и полного непонимания. Михаил Петрович, старый актер, игравший отца Веры, стоял у декорации и смотрел в пол. Остальные ждали.

— Давайте сделаем перерыв, — сказал Игорь Валентинович.
Актеры расходились медленно, с облегчением. Он остался в зале один. Тишина была густой, почти материальной. Где-то скрипнула дверь, где-то далеко, за стенами театра, проехала машина. Тиканье настенных часов в фойе доносилось сюда, в зал, ритмичное и равнодушное.

Три месяца назад новая директриса Анна Борисовна вызвала его к себе и положила на стол папку. Молодая, энергичная, она пришла из министерства культуры с планами реорганизации. Игорь Валентинович не любил таких людей — они говорили о театре как о бизнесе, о зрителях как о клиентах, об искусстве как о продукте.

— Игорь Валентинович, — сказала она без предисловий. — У нас три месяца. Или мы ставим спектакль к юбилею города, или театр закрывают. Здание уже присмотрел застройщик. Торговый центр.

Папка содержала пьесу местного драматурга. Игорь Валентинович читал её той же ночью, не в силах поверить в то, что прочитал. Провинциальная мелодрама о любви комсомолки и фабричного рабочего в семидесятых. Банальная. Плоская. Написанная человеком, который о театре знал столько же, сколько о квантовой физике.
Он пришел к Анне Борисовне с контрпредложением. У него есть режиссерский сценарий "Гамлета". Семнадцать версий, двадцать три года работы. Это будет настоящая постановка, достойная внимания, достойная этого театра.

Она выслушала его молча, потом спросила:

— Игорь Валентинович, а почему вы за двадцать три года так и не поставили?
Вопрос был простым, но он пронзил его насквозь. Он начал объяснять: не было достойных актеров, не было понимающего руководства, не было ресурсов, не было времени. Анна Борисовна слушала, кивала, а потом сказала очень тихо:

— Может, просто боитесь?

Он встал и ушел, не попрощавшись.
Сейчас, сидя в пустом зале, он вспоминал её слова. Боитесь. Простое слово. Обидное. Может быть, правдивое.
Все эти годы "Гамлет" был для него чем-то большим, чем нереализованная постановка. Это была мечта, которая оправдывала всё остальное. Каждый провальный спектакль, каждую уступку вкусу публики, каждый компромисс с директорами, требовавшими зрелищности вместо глубины. Он всегда мог сказать себе: я готовлю нечто большее. Я не растрачиваю себя на мелочи — я копл силы для главного.
Но что если главного не существует? Что если все эти семнадцать версий режиссерского сценария, все эти тетради с заметками, все эти ночные размышления о природе датского принца — что если это всего лишь красивая упаковка пустоты? Способ не проверять себя. Способ остаться в мире возможного, где он гениален, потому что не проверен реальностью.

Дверь в зал открылась, и вошла Лена. Она несла два стакана чая. Один протянула ему.

— Спасибо.

Она села в кресло рядом, помолчала.

— Игорь Валентинович, я не справляюсь, да?

Он хотел сказать что-то ободряющее, но не нашел слов. Она была права.

— Я не понимаю, — продолжила Лена. — Я читала всё, что вы мне дали.
 
Станиславского, Михаила Чехова. Я думала о подтексте, о внутренней жизни Веры. Но когда выхожу на сцену... Я просто не знаю, что делать.
Игорь Валентинович отпил чай. Он остыл.

— Лена, может, проблема не в тебе.

— Как это?

— Может, я усложняю там, где нужно упростить.

Она посмотрела на него удивленно.

— Но вы всегда говорили, что театр — это не развлечение. Что настоящее искусство требует глубины.

— Говорил, — согласился он.

— И это правда же?

— Не знаю.

Они сидели молча. В зале было холодно. Отопление включали только во время представлений, экономили. Лена кутала в свитер, он прятал руки в карманы.

— Игорь Валентинович, а почему вы не ставили "Гамлета"?

Вопрос был неожиданным. Он обернулся к ней.

— Откуда ты знаешь?

— Михаил Петрович рассказывал. Сказал, что вы двадцать лет готовите постановку.
Что у вас семнадцать версий сценария. Почему вы ждете?

Он хотел дать ей стандартный ответ, который повторял всем эти годы. Но не смог. Может быть, потому что она смотрела на него слишком открыто. Может быть, потому что устал врать.

— Потому что боюсь.

— Чего?

— Того, что окажусь посредственностью.

Лена молчала. Потом сказала:

— Но ведь можно всю жизнь бояться. И так и не узнать.

— Можно, — согласился он.

— Это же страшнее, нет? Не узнать.

Он не ответил.
Дома Галина встретила его на кухне. Она готовила ужин — что-то простое, гречка с котлетами. Запах жареного мяса висел в воздухе. Игорь Валентинович разделся, прошел в комнату, посмотрел на стены.

Эскизы декораций к "Гамлету". Десятки эскизов, нарисованных в разные годы разными художниками, с которыми он обсуждал свою постановку. Эльсинор как лабиринт. Эльсинор как театр в театре. Эльсинор как психиатрическая клиника. Каждая концепция казалась ему когда-то гениальной. Сейчас он смотрел на них и не видел ничего, кроме бумаги с карандашными линиями.

— Игорь, — позвала Галина. — Ужин.

Они ели молча. Раньше, много лет назад, он рассказывал ей о своих идеях, о театре, о планах. Она слушала, задавала вопросы, спорила. Потом перестала спрашивать. Потом он перестал рассказывать. Между ними выросло молчание, комфортное и мертвое.

— Как репетиция? — спросила она, не поднимая глаз от тарелки.

— Плохо.

— Ты справишься.

— Не знаю.

Она подняла голову, посмотрела на него внимательно.

— Что случилось?

— Анна Борисовна спросила, почему я не поставил "Гамлета" за двадцать три года.
Галина вытерла рот салфеткой, отложила вилку.

— И что ты ответил?

— Что не было условий.

— А она?

— Сказала, что, может, я просто боюсь.

Галина молчала. Потом тихо произнесла:

— Может, она права.

Он почувствовал, как что-то сжимается в груди. Обида. Гнев. Страх.

— Ты тоже так думаешь?

— Игорь, я не знаю. Я тридцать лет живу с человеком, который рассказывает о том, что он поставит. Когда-нибудь. Когда будут условия. Я видела твои тетради, твои эскизы, слышала твои монологи. Но я ни разу не видела спектакля.

— Ты не понимаешь.

— Понимаю, — сказала она. — Я понимаю больше, чем ты думаешь. Ты выбрал возможность вместо реальности. Потому что в возможности ты гениален, а в реальности придется проверить.

Он встал из-за стола, не доев. Ушел в комнату, закрыл дверь. Сел за стол, где лежали его режиссерские тетради. Открыл первую. Почерк молодого человека тридцати пяти лет, только что назначенного главным режиссером. Энтузиазм на каждой строчке. "Гамлет — это не трагедия мести, это трагедия сознания. Он не медлит, он мыслит. Каждое его бездействие — это действие ума".
Красиво. Умно. Пусто.

Он пролистал тетрадь дальше. Страницы и страницы анализа. Отсылки к Фрейду, к Юнгу, к Камю. Концепция, надстроенная над концепцией. Метафора, вложенная в метафору. И нигде — ни одной конкретной мизансцены, ни одного живого жеста, ни одного момента, когда персонаж превращается в человека.
Он закрыл тетрадь.

Всю жизнь он думал о театре, но не делал театр. Всю жизнь готовился к шедевру, но не создавал ничего. Он был как музыкант, который тридцать лет настраивает инструмент, но так и не играет.

Следующая репетиция началась с молчания. Игорь Валентинович пришел раньше всех, сидел в зале и ждал. Актеры собирались медленно, переговаривались вполголоса. Анна Борисовна пришла вместе с Михаилом Петровичем, они о чем-то негромко говорили у входа.

Когда все собрались, Игорь Валентинович поднялся.

— Мы начинаем заново.

— Как это? — спросила Лена.

— Всё, что мы делали три недели, мы забываем. Все концепции, весь подтекст, все философские надстройки. Мы ставим пьесу так, как она написана. Просто. Честно.
Михаил Петрович усмехнулся.

— Игорь Валентинович, ты всю жизнь ругал простоту. Говорил, что это для примитивных.

— Говорил, — согласился он. — Ошибался.
В зале повисла тишина.

— Что случилось? — спросила Анна Борисовна.
Игорь Валентинович посмотрел на неё, потом на актеров.

— Я понял, что всю жизнь прятался за сложность. Потому что в сложности можно скрыть отсутствие ремесла. Можно говорить о высоких смыслах и не показывать живого человека. Я учил вас думать о подтексте, но не учил просто действовать. Делать. Быть.

Лена смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Но вы говорили...

— Забудь, что я говорил. Лена, твоя Вера — она не символ застойной эпохи. Она не метафора утраченной молодости. Она двадцатилетняя девушка, которая влюбилась в парня, работающего на фабрике, и боится, что родители не одобрят. Вот и всё.

 Этого достаточно. Если ты сыграешь это честно, зрители увидят всё остальное сами.

— Но как?

— Просто. Ты входишь в комнату. Ты знаешь, что отец дома. Ты должна сказать ему о Мише. Ты боишься. Вот и всё. Что ты делаешь, когда боишься?
Лена подумала.

— Я... я медлю. Снимаю куртку медленно. Вешаю на крючок. Проверяю, ровно ли висит. Иду на кухню налить воды, хотя не хочу пить.

— Вот. Это и есть твоя сцена. Без философии. С водой и крючком.
Михаил Петрович кивнул.

— А я?

— Ты отец, который знает, что дочь что-то скрывает. Ты смотришь на неё. Ждешь. Не говоришь ничего, просто ждешь. Потому что знаешь — она не выдержит молчания.

— А дальше?

— Дальше вы играете сцену. Без лишнего. Каждое слово для дела. Каждая пауза — живая. Если что-то кажется лишним, убираем. Если что-то работает, оставляем.
Анна Борисовна сложила руки на груди, наблюдая. В её взгляде было что-то похожее на любопытство.

Они начали репетировать. Лена вышла на сцену. Остановилась у воображаемой двери. Сняла куртку медленно. Повесила на невидимый крючок. Поправила. Игорь Валентинович смотрел, затаив дыхание. Впервые за три недели он видел не актрису, пытающуюся изобразить концепцию, а живого человека, делающего простые вещи в понятной ситуации.

— Стоп, — сказал он. — Лена, это хорошо. Но ты повесила куртку слишком аккуратно. Ты же нервничаешь. Может, крючок не там, где обычно? Может, ты два раза пытаешься повесить, и куртка падает?

Лена кивнула, повторила. Куртка упала. Она подняла, повесила снова. В зале кто-то тихо вздохнул. Это работало.

Михаил Петрович сидел у стола на сцене, читал газету. Не поднимал глаз. Лена пошла на кухню, налила воды. Выпила залпом, хотя не хотела пить. Поставила стакан. Он звякнул о раковину. Михаил Петрович поднял глаза.

— Папа, — сказала Лена.

Он смотрел на неё. Молчал.

— Папа, мне нужно тебе кое-что сказать.

Он сложил газету. Положил на стол. Ждал.

Пауза. Долгая. Невыносимая. В зале стояла абсолютная тишина. Игорь Валентинович понял — они смотрят настоящий театр. Впервые за много лет.

— Продолжайте, — сказал он тихо.

Сцена текла дальше. Диалог был простым, почти банальным. Но каждая реплика сидела на месте. Каждая пауза дышала. Когда Михаил Петрович наконец произнес: "Миша? С фабрики?" — в этих словах было всё: и недоумение, и разочарование, и предчувствие боли, которую он не хочет причинять дочери, но причинит.

Когда сцена закончилась, в зале снова повисла тишина. Потом Анна Борисовна медленно захлопала. Одна. Остальные подхватили.

Лена стояла на сцене, растерянная. На её глазах блестели слёзы.

— Это было... — начала она.

— Честно, — закончил Игорь Валентинович. — Ты была честной. Это всё, что нужно.
Михаил Петрович подошел к краю сцены, посмотрел на него.

— Игорь, что с тобой случилось?

— Понял, что тридцать лет делал неправильно.

— И что теперь?

— Теперь делаю правильно. Или пытаюсь.

Старик усмехнулся.

— Лучше поздно, чем никогда.

Следующие недели пролетели как дни. Они работали ежедневно, иногда по десять часов. Игорь Валентинович был безжалостен к себе и требователен к актерам, но требовал не философии, а простоты. Убрать лишнее слово. Убрать лишний жест. Найти мотив для каждого действия. Не играть эмоцию, а делать что-то конкретное, и эмоция придет сама.

Лена расцветала на глазах. Впервые она не пыталась изобразить характер — она просто существовала в предлагаемых обстоятельствах. Её Вера была живой девушкой с мелкими слабостями, смешными привычками, трогательными надеждами. Не символ. Человек.

Михаил Петрович тоже изменился. Раньше он играл отца как архетип советского рабочего, носителя идеологии, человека из учебника истории. Теперь он играл усталого мужчину пятидесяти лет, который любит дочь и боится, что она выйдет замуж не за того, повторит ошибки его молодости. В одной сцене, когда он молча ставил чайник, стоя спиной к залу, Анна Борисовна негромко всхлипнула.
Игорь Валентинович впервые за много лет чувствовал, что создает что-то настоящее. Не великое. Не гениальное. Просто настоящее. Спектакль о простых людях в провинциальном городе семидесятых годов. История, рассказанная честно, без надрыва и без украшательства.

Анна Борисовна стала приходить на каждую репетицию. Сидела в углу зала, наблюдала. После одной из репетиций подошла к нему.

— Игорь Валентинович, я хочу извиниться.

— За что?

— За то, что сказала тогда. Про страх.

— Вы были правы.

— Я не имела права.

Он покачал головой.

— Имели. Кто-то должен был сказать. Спасибо.

Она помолчала, потом спросила:
— А "Гамлет"? Вы всё ещё хотите поставить?

Игорь Валентинович посмотрел на сцену, где разбирали декорации.

— Не знаю. Может быть. Когда-нибудь. Но уже не так, как раньше.

— Как же?

— Без семнадцати концепций. Просто история человека, который не знает, как жить в мире, где умерла правда. Без метафор. Только человек и его боль.

— Думаю, это будет интересно, — сказала она.

Премьера прошла в полном зале. Городские чиновники сидели в первом ряду, критики из областной газеты — во втором. Игорь Валентинович стоял за кулисами и слушал дыхание зала. Слышал смех в нужных местах, тишину в других. Когда Михаил Петрович произносил финальную реплику: "Счастье — оно в малом, дочка. Не в большом", — в зале кто-то тихо плакал.

Занавес закрылся. Аплодисменты начались не сразу, но когда начались, были долгими и искренними. Актеры выходили на поклон. Лена сияла. Михаил Петрович улыбался смущенно, как будто не понимал, за что его благодарят.

Анна Борисовна поднялась на сцену, взяла микрофон.

— Дорогие друзья, сегодня мы увидели прекрасный спектакль. Это не просто театр — это зеркало, в котором мы узнаем себя. Хочу поблагодарить режиссера-постановщика, Игоря Валентиновича Сомова, за честность и мастерство.

Аплодисменты усилились. Игорь Валентинович вышел на сцену. Свет бил в глаза. Он видел только первые ряды, остальной зал тонул в темноте. Он поклонился.

Почувствовал что-то странное в груди. Не гордость. Не триумф. Облегчение. Простое, тихое облегчение человека, который наконец сделал то, что должен был сделать давно.

После спектакля в фойе был небольшой фуршет. Чиновники пожимали руки, говорили дежурные комплименты. Критик из областной газеты подошел к нему с блокнотом.

— Игорь Валентинович, скажите, это новое направление для вас? Такой лаконичный стиль, без режиссерских изысков?

— Скорее, старое, — ответил он. — Я просто вернулся к основам. К тому, что забыл за годы.

— А ваш "Гамлет"? Говорят, вы много лет готовите постановку.
Игорь Валентинович помолчал.

— Да, готовил. Но, кажется, готовил неправильно.

— То есть постановки не будет?

— Будет. Но не та, которую я планировал. Другая.

— Можете рассказать подробнее?

— Нет, — улыбнулся он. — Ещё рано.

Критик что-то записал и отошел. Игорь Валентинович взял бокал минеральной воды, стоял у окна, смотрел на улицу. Снег шел медленно, большими хлопьями. Город был тихим.

Лена подошла к нему, коснулась рукава.

— Игорь Валентинович, спасибо.

— За что?

— За то, что научили меня не бояться простоты.

— Это я должен тебя благодарить. Ты задала правильный вопрос тогда, в зале.

— Какой?

— Зачем откладывать самое важное.

Она улыбнулась, ушла к другим актерам. Игорь Валентинович допил воду, поставил бокал на подоконник. Пора было идти домой.
Галина не пошла на премьеру. Сказала, что простыла, но он знал — она просто не хотела. Слишком много лет прошло, слишком много раз она слышала о его планах и не видела результатов. Он не настаивал.

Но когда вернулся домой, она ещё не спала. Сидела на кухне, пила чай.

— Как прошло? — спросила она.

— Хорошо.

— Правда?

— Да. Аплодировали долго. Анна Борисовна довольна. Театр спасён.

Галина кивнула, отпила чай.

— Игорь, я должна тебе кое-что сказать.

Он сел напротив, почувствовал беспокойство.

— Что?

— Я горжусь тобой.

Он не ожидал этих слов. Молчал, не зная, что ответить.

— Я видела, как ты менялся эти недели, — продолжила она. — Ты стал другим. Более... настоящим.

— Я просто перестал врать себе.

— Это много.

Они сидели молча. Потом Галина протянула руку через стол, коснулась его ладони. Он сжал её пальцы. Впервые за много лет между ними не было молчания. Было что-то другое. Понимание, может быть. Или просто усталость двух людей, проживших вместе тридцать лет и наконец переставших притворяться.

— Что теперь? — спросила она.

— Не знаю, — признался он. — Анна Борисовна предложила открыть при театре молодежную студию. Хочет, чтобы я вёл.

— И ты согласился?

— Да.

— А "Гамлет"?

Игорь Валентинович посмотрел на дверь в комнату, где на стенах висели эскизы, где в шкафу лежали семнадцать версий режиссерского сценария.
— Уберу в архив, — сказал он. — Может, когда-нибудь вернусь. Но не сейчас. Сейчас хочу работать с молодыми. Учить их не бояться простого. Не прятаться за умные слова.

— Думаешь, получится?

— Не знаю. Попробую.

Галина улыбнулась.

— Тогда попробуем.

Он посмотрел на неё удивленно.

— Ты же не про театр?

— Нет. Про нас.

Игорь Валентинович молчал. Потом кивнул.

— Попробуем.

Через неделю он пришел в театр рано утром. Зал был пуст, на сцене стояли декорации к другому спектаклю — что-то лёгкое, комедийное. Он сел в первом ряду, смотрел на сцену.

Лена вошла через служебный вход, увидела его.

— Игорь Валентинович? Вы зачем так рано?

— Думаю.

— О чем?

— О новой студии. Хочу набрать ребят, научить их театру. Не такому, какому меня учили. Другому.

— Какому?

— Честному.

Она села рядом.

— Можно я приду? Помогу вам.

— У тебя контракт в театре.

— Вечером буду играть. А днем — помогать вам. Если не против.

Игорь Валентинович посмотрел на неё. Молодое лицо, открытый взгляд. Она действительно хотела. Не из вежливости. По-настоящему.

— Хорошо, — согласился он. — Будем вместе. Ты научишь их быть живыми. Я — не бояться.

Они сидели в пустом зале, и в тишине слышалось только тиканье часов да далекий шум города за стенами. Игорь Валентинович думал о том, что жизнь странная штука. Ты можешь тридцать лет идти в одну сторону, а потом понять, что шёл не туда. И придется начинать заново. Без иллюзий. Без красивых оправданий. Просто делать своё дело, честно и скромно.

Он больше не мечтал о гениальности. Он хотел просто работать. Передать тем, кто придет после него, то, что понял слишком поздно: в театре, как и в жизни, главное — не прятаться. Не за словами, не за концепциями, не за нереализованными мечтами. Просто быть. Делать. Ошибаться и пробовать снова.

Может быть, это и есть настоящее мастерство. Не гениальность, а честность. Не откладывание, а действие. Не совершенство возможного, а несовершенство реального.
Через месяц первая группа студии собралась в репетиционном зале. Пятнадцать человек, от шестнадцати до двадцати пяти. Кто-то учился в училище, кто-то просто любил театр. Игорь Валентинович стоял перед ними и не знал, с чего начать.
— Меня зовут Игорь Валентинович, — сказал он наконец. — Я режиссёр. Работаю в театре тридцать два года. И большую часть этого времени делал неправильно.
Ребята переглянулись.

— Я учил актеров думать о подтексте, о метафизике, о глубинных смыслах. А нужно было учить их просто действовать. Быть. Существовать на сцене без фальши. Теперь я хочу научить вас тому, чему не учил других. И чему сам научился слишком поздно.

— А чему? — спросила девушка в первом ряду.

— Не бояться простоты, — ответил он. — Не прятаться за сложность. Делать своё дело честно. Даже если оно не совершенно. Даже если вы не гении. Просто делать.
Занятие началось. Игорь Валентинович давал им простые этюды: войти в комнату, зная, что там кто-то есть. Сесть за стол, ожидая плохих новостей. Сказать "я люблю тебя", не произнося этих слов. Он смотрел, как они пытаются, ошибаются, пробуют снова. И впервые за много лет чувствовал, что занят настоящим делом.
Лена сидела рядом, помогала ему, подсказывала ребятам, когда они терялись. После занятия, когда все разошлись, она сказала:

— Вы счастливы.

— Думаешь?

— Вижу.

Игорь Валентинович задумался.

— Может быть. Не знаю, как называется это чувство. Но я делаю то, что должен. Без самообмана. Это... приятно.

Они вышли на улицу. Вечерело. Снег перестал идти, воздух был чистым и холодным. Город готовился к ночи: зажигались фонари, закрывались магазины, люди спешили домой.

Игорь Валентинович шёл медленно, смотрел по сторонам, будто видел город впервые. Может быть, так и было. Раньше он смотрел внутрь себя, в свои несбывшиеся планы и нереализованные замыслы. Теперь смотрел вокруг. На реальный мир, полный обычных людей с их маленькими радостями и простыми горестями. Именно о них он хотел делать театр. Не о великих идеях. О людях.

Дома на антресолях лежала коробка с семнадцатью версиями режиссерского сценария "Гамлета". Он не выбросил их. Не было нужды. Они просто лежали там, как память о прошлом, которое больше не тяготило. Может быть, когда-нибудь он вернется к ним. Может быть, нет. Это было неважно.

Важно было другое: завтра снова придут студийцы. Послезавтра будет репетиция нового спектакля в театре. Через месяц нужно будет поставить что-то короткое для школьников. Впереди была работа. Не гениальная. Не совершенная. Просто работа. И в ней было больше смысла, чем во всех его нереализованных мечтах.
Игорь Валентинович открыл дверь квартиры. Пахло чем-то домашним — Галина готовила. Он разделся, прошел на кухню, обнял её со спины.

— Что это? — удивилась она.

— Просто так.

Они стояли молча. Потом она повернулась, посмотрела на него.

— Ты правда изменился.

— Да, — согласился он. — Наконец-то.



https://dzen.ru/a/aRm3OyZ41ysahExC