Глава 1

Дом из толстенных бревен стоит на самом краю деревни, дальше – лес и озеро.
 
Деревня у нас маленькая. На 35 домов всего 5 фонарей уличного освещения. И дом с подсветкой – это самое светлое пятно в конце улицы. Как портал в параллельный мир. А подсветка делает это портал просто фантастическим.

На крыше – светящийся олень. Наше серебряное копытце.

Вечер. Я в своем любимом кресле. В нем хочешь сиди, хочешь лежи, хочешь прямо, хочешь боком, хочешь – просто почитать, а хочешь – можно и поработать.

Смотрю, как горят дрова в камине, слушаю треск пламени. Звуков больше нет никаких – в этом прелесть крайних домов. Любуюсь через большие окна на медленно падающие снежинки - они в свете фонарей красивые-красивые, и думаю, как же здорово жить.

Окна выходят на озеро и лес. Там и летом мало кто ходит, а зимой, да еще в метель – отродясь никого не было.

Так что, без опаски шторы открыты и комната вся целиком, вместе со мной в большом уютном кресле выставлена на показ метели, луне, и прочим обитателям тумана, леса и озера.

Сегодня, в тепле, в уюте особенно остро чувствуется грусть и сожаление, что родители рано ушли, что рядом нет бабушки, моей бабули…Остались только воспоминания и грусть сожаления, что здесь и сейчас их нет.

Значит, я уже выросла?

А так здорово было маленькой прыгать вокруг деда в кресле…

На улице тихо до звона в ушах. Так что, хруст снега прозвучал отчетливо и громко.
Любопытно – кто здесь ходит в такой час? И в такую погоду.

За дверью никого не оказалось. А на подоконнике, болтая ножками, сидело странное существо: не то из снега, не то из тумана или лунного света. Оно улыбалось и смутно мне кого то напоминало.

Руки сами потянулись открыть окно.

И вот ночной гость уже вприпрыжку гонял вокруг моего любимого кресла. Прыгал, оставляя на полу не то лужицы, не то узоры инея.

Глаза, темно-карие, при слабом освещении казались почти черными. Как у меня маленькой. Я в детстве так смешно обижалась, когда меня дразнили, что плохо в бане помылась…

«Я хорошо мылась, с мылом! И лицо мыла, и глаза. Даже щипало их от мыла!» — вдруг захныкал мой ночной гость. Точно, как я когда то, моим тогдашним, детским, обиженным до слёз, голосом.

Меня как током пронзило. Так вот кого оно мне напоминало — меня, в детстве. Я как раз вспоминала себя маленькую…

Оно замерло. Уловило мое потрясение и подняло на меня этот взгляд из прошлого.
— Постой, — тихо сказала я, и голос мой дрогнул.

Существо — девочка, тень, отзвук — устроилось у моих ног. Оно было холодным, но холод этот не был колючим.

Его черты не были четкими. То проступали веснушки, которые были у меня в семь лет, то размывались, оставляя лишь прозрачный силуэт.

— Тебе… страшно? — спросила я, не зная, кого спрашиваю: его, себя или того ребёнка, который навсегда остался там, в бане, с щиплющими глазами.

Оно покачало головой.

— Мне скучно одному. А у тебя… тепло. И домом пахнет. Можно я погреюсь у твоей тоски? Она такая горячая.

«У твоей тоски». Значит, оно чувствовало не просто мысли, а самую их суть, ту самую ноющую боль в груди.

— Конечно грейся, — разрешила я. — А тоска… она разве разная бывает?

Оно кивнуло, и его силуэт на мгновение стал чётче, приняв позу, в которой я любила сидеть в детстве, скрестив ноги по-турецки.

— Ой, разная! — теперь его голосок зазвенел. — Твоя про родных — она золотистая и теплая, как парное молоко, которое сразу из под коровы. А вот про себя маленькую… она как радуга. От нее греться приятнее всего.

Оно поджало ноги и, кажется, стало чуть плотнее, реальнее. А я вдруг вспомнила, как дед брал меня на руки и сажал к себе в огромное, пахнущее табаком и старым деревом, кресло. Точно так же трещал камин. И я чувствовала себя в абсолютной безопасности.

— Дед… — прошептала я, глядя в огонь.

Рядом со мной воздух дрогнул. И в кресле напротив, в дымке от камина, проступили очертания. Не лицо, не детали — смутный силуэт мужчины. Запахло сухим деревом, порохом и чем-то степным, полынным. И наступила тишина. Когда не нужно слов.
Существо у моих ног довольно заурчало, как котёнок.

— Видишь? — прошептало оно. — Он тут. В твоей золотистой и парно-молочной тоске. Я только показало его тебе. Ты сама его держишь в памяти так крепко, что он почти живёт тут.

Мне не было страшно. Я просто смотрела на этот неясный образ. А внутри разливалось тепло. Как от этих дров.

— Значит, ты… показываешь?

— Я — то, что ты потеряла и не хочешь забывать, — сказало существо, и теперь в его голосе звучала не детская обида, а какая то древняя мудрость.

- Твоя любовь, твоя тоска, твоя память. Я живу в твоём портале. Ты его построила из брёвен и света, а я в нём родилось из твоих чувств. Я могу быть отражением. Твоим. Их. Любым, кто живёт в тебе так ярко, что светит сквозь годы.

Оно замолчало, а образ деда в кресле медленно растаял.

— А утром, — уже снова детским, звонким голоском сказало существо, — можно я буду бабулей? Тоска по ней пахнет корицей и тёплым тестом. Мы с ней картофельные намазушники печь будем.

Я рассмеялась сквозь подступивший к горлу ком. Это не было жутко или грустно. Это было как то удивительно правильно. Так же правильно, как окна не в пол, подсветка под крышей и олень на цоколе.

— Можно, — сказала я. — А сейчас… сейчас побудь собой. Погрейся.

Так мы и сидели: я в своём идеальном кресле, а у моих ног — пушистый сгусток моей собственной, живой души, который пришел через окно из метели, чтобы напомнить: то, что любишь по-настоящему, не исчезает. Оно остаётся рядом, просто ждёт, пока ты сама откроешь к нему дверь.

За окном медленно падал снег. Дом-портал светился в ночи. А внутри шла своя, тихая магия — исцеление памятью.