Костомукша

Колеса глухо шуршали по густой пыли Шоссе Горняков, вязкой и неподатливой, словно зыбучий песок. Грунтовка продиралась прямой нитью сквозь болотные кочки и чахлые сосны, и за этим жидким частоколом уже начинали вырастать неземные ландшафты: искусственные горы, террасированные, угрюмого бурого цвета. Они возвышались правильными, чуждыми этой местности пирамидами. Одни, рыже-красные, дышали тонкой, едкой взвесью — это были отвалы пустой породы, бесплодные геологические муравейники. Другие, серые и маслянисто-блестящие, отдавали холодом и тяжестью — шлаковые горы, окаменевшие отходы гигантского метаболизма комбината. На их склонах копошилась техника, похожая на букашек, своим размером лишь подчёркивая немыслимый масштаб работы, которая здесь кипела.

Когда после встречного грузовика пыль постепенно осела, взору открылся он — Горно-обогатительный комбинат. Его трубы и мощные корпуса из сизого бетона заполнили собой весь горизонт, поглощая тонкую ленту дороги, ведущую к его подножию. Оттуда, с интервалом в несколько часов, доносился глухой, протяжный рёв — гудок, деливший жизнь на смены. А по ночам комплекс превращался в созвездие жёлтых и красных огней, фантастический механизм, который не останавливался ни на минуту, пожирая руду одного карьера и готовясь к освоению следующего. Стоя здесь, в окружении бескрайней, молчаливой тайги Костомукшского заповедника, понимаешь всю дерзость этой постройки. Здесь нет органичного развития — лишь вызов, брошенный природе.

За чертой промышленной цитадели, там, где кончался её гул и едкий воздух, начиналось иное пространство — город. Костомукша с её жёлтыми, оранжевыми, красными домами казалась не порождением этой земли, а тщательно составленной коллажированной картинкой. Широкие, почти пустынные улицы, чёткая планировка, тишина, нарушаемая лишь редкой машиной. Здесь не пахнет дымом печей и стариной, как в древних карельских деревнях. Запах другой — бетона, хвои и чистого листа ватмана, на котором только что начертали генеральный план будущего. Да и люди здесь иные. Это не потомки поморов, столетиями встроившие свой быт в ритмы природы. Они дети и внуки комсомольцев, приехавшие когда-то со всего огромного Союза на грандиозную стройку. Их философия рождена не многовековым сосуществованием с тайгой, а её покорением. Их взгляд устремлён не в глубь традиций, а вперёд, к графику смен и бесперебойной работе комбината. Их общая история — не древний эпос «Калевала», а профсоюзные путёвки, панельные дома, возведённые за рекордные сроки, и особая гордость за изолированный, самодостаточный мир, созданный с нуля.

Глядя на этот яркий, удобный город, затерянный в безбрежном зелёном океане молчаливых лесов Карелии, думаешь не о победе человека. Мысли о диалоге, где каждая сторона пока не сдаётся. Комбинат — мощный, неуклюжий аргумент. Тайга — терпеливое, всеобъемлющее молчание. А город, это утопия из стекла и бетона, живёт своей жизнью между ними. История здесь началась не с легенды, а с генерального плана. Ностальгия по эпохе гигантских строек, по ощущению общего дела — это и есть почва, на которой здешние люди выращивают свою принадлежность к месту. Они — не хранители древности и традиций. Они —наследники индустриальной мечты, которая странным образом прижилась, став для них просто домом среди холодных озёр и бесконечного леса.

С творческим вдохновением, Ваш Сергей Бурыкин