Рубчойла

Моё знакомство с деревней Рубчойла — этим удивительным архитектурно-природным комплексом, одной из древнейших жемчужин Сямозерья — случилось в разгар пандемии. Когда все туристические маршруты в стране оборвались, я в последний момент успел проскользнуть за границу Карелии, ещё не скованную строгим запретом. И вот я встретил майские праздники здесь, на пороге настоящей северной весны. Она только-только вступала в свои права: в густом лесу, пахнущем хвоей и талой водой, ещё белели плотные насты снега, а гладь Сямозера была затянута матовым, пористым льдом. Но в этой вынужденной изоляции крылся особый подарок. Не было привычного потока туристических автобусов, и вся деревня — её молчаливые улицы, серые от времени фасады, пустынные дворы — принадлежала только мне. Тишина была звенящей и плотной, нарушаемая лишь редким скрипом старого дерева да криком пролетающей птицы.

Рубчойла открывалась неспешно, как старинная книга с деревянными страницами. Её архитектура — это летопись, вырубленная топором. Могучие пятистенки и шестистенки, дома-крепости под высокими двускатными крышами, стояли, пережив не один век. Брёвна срубов, почерневшие от непогоды и времени, хранили глубокий, почти чёрный цвет. Резные наличники на окнах, где когда-то играли яркими красками, теперь оттеняли свою былую красоту сложным узором теней. Я бродил по немощёной улице, и каждый дом казался отдельным миром с собственной историей, застывшей в причудливой форме козырька крыльца или в массивной, окованной железом двери. Здесь чувствовался не музейный холод, а стойкая, суровая жизнь, уходящая корнями вглубь веков.

Покидать это место не хотелось, и, уже направляясь к машине, я стал свидетелем живого воплощения духа Рубчойлы. Из-за угла одного из домов, с невозмутимостью хозяина этих мест, вышел пожилой мужчина. Его фигура сразу сложилась в цельный, законченный образ: поношенные резиновые галоши, уверенно шлёпающие по земле, заправленные в носки тёмные штаны, простеганная ватная куртка и, как главный акцент, потрёпанная ушанка с опущенными «ушами». В одной руке он вёл на верёвке такую же неспешную дворнягу. Эта картина была настолько аутентичной, вневременной, что я не удержался. Извинившись, попросил сделать снимок на фоне резного фасада. Мужичок хрипло буркнул что-то вроде «а, делай», и с видом древнего монумента, чуть покосившись, замер в кадре. Его комично-суровое выражение лица на селфи стало самой тёплой и живой памятью о той поездке — не просто фотографией, а запечатлённым характером.

Несколько лет спустя судьба занесла меня в командировку на остров Кижи. Вдали от города вечера были долгими, и коротали мы их за разговорами в вагончике с бригадой реставраторов. В ходе одной из таких бесед зашла речь о малой родине, и наш прораб, крепкий, коренастый мужчина с умными глазами, неожиданно сказал, что родом из деревни Рубчойла. Обрадовавшись совпадению, я оживлённо рассказал о своём визите туда и, как железный аргумент, достал телефон, чтобы показать ту самую фотографию.

«О как! Да это ж мой батя!» — раскатисто засмеялся прораб, и его лицо вдруг отразило ту же самую, чуть угрюмую доброту, что и на фото. И правда, присмотревшись, я увидел то самое насмешливое прищуривание глаз, ту же основательную стать. Разница была лишь в антураже: на фото — галоши и телогрейка, здесь — рабочие ботинки и каска. Мы долго смеялись над этим круговоротом жизни, а он потом добавил, хитро подмигнув: «Он, старик, до сих пор в тех галошах рассекает. Говорит, ногам вольготно. А ушанка — его талисман, с молодости не расстаётся».

Эта история осталась со мной как удивительная притча о связях, которые невидимой сетью опутывают наш, казалось бы, такой огромный мир. Карелия — просторный, суровый край. Но иногда она вдруг становится удивительно маленькой и уютной. Ты можешь уехать за сотни вёрст, на всемирно известный остров, среди грандиозной архитектуры, и вдруг обнаружить, что уже давно, пусть и мимолётно, пересёкся с чьей-то личной историей. И это уже не случайность, а напоминание: за любым величественным пейзажем, за любой масштабной датой всегда стоят простые человеческие жизни — вот такие, в стоптанных галошах и старой ушанке, которые, оказывается, и есть самые прочные нити, связывающие этот мир воедино.

С творческим вдохновением, Ваш Сергей Бурыкин