Дед и яйцо. Роман в четырёх томах

Том первый. Дед.

Все счастливые избы похожи друг на друга, каждая несчастливая изба несчастлива по-своему.

В избе Облонских всё смешалось – и куры, и яйца, и невыметенный сор, который, как известно, не следует выносить.

Дед Стива, благодушный и румяный, сидел на печи в расстёгнутом тулупе, обнажавшем его широкую грудь, поросшую седым волосом, и думал о том, как хорошо было бы сейчас поехать в Москву, в Английский клуб, и съесть там расстегай с осетриною.

– Ты опять ничего не делаешь, – сказала баба Долли, входя с подойником.

Дед виновато улыбнулся своей особенной, всепрощающей улыбкой, и Долли, хотевшая сказать ему что-то резкое, вдруг поняла, что не может на него сердиться, и заплакала.

Том второй. Яйцо.

А в курятнике тем временем происходило следующее.
Курочка (по мужу – Ряба), чёрненькая, с живыми блестящими глазками, которая ещё вчера, на своём первом выходе в курятнике, танцевала с молодым петухом и чувствовала, что вся жизнь её впереди, – эта самая курочка вдруг ощутила в себе то особенное напряжение, какое бывает у кур перед важным событием.

И она снесла яйцо.
Но не простое.

Молодой князь, проезжавший мимо на своей породистой лошади, остановился у огромного пня и по случаю взглянул. Сперва на яйцо, потом на небо, потом опять на яйцо.

«Как я не видал раньше этого высокого неба? – подумал князь. – И как я счастлив, что наконец увидал его. Всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. И этого яйца. Хотя яйцо – скорее всего обман. Впрочем, и небо, может быть, тоже обман. Да, всё обман».

С этими словами он отправился дальше, оставив деда и бабу в некотором недоумении.

Том третий. Разбитие.

Дед бил.
Он бил яйцо об стол, и пока он бил, перед его глазами проносилась вся его жизнь — как он молодым парнем ходил на косьбу, и как солнце жгло его спину, и как пот заливал глаза, и как пахла свежескошенная трава, и как мужики ели квас с луком и чёрным хлебом, и как лошадь Игренька повредила ногу на переправе, и как он женился на Долли, и как родились дети, и как дети выросли, и как дети уехали в город, и как лошадь Игренька умерла, и как он плакал над её могилой, и как...
Яйцо не разбилось.

Баба била.
Она била яйцо об печь, и пока она била, она думала о том, что дед её не любит, и что жизнь её не удалась, и что могла бы она выйти замуж за офицера, который тогда, сорок лет назад, так красиво смотрел на неё на станции Бологое, но она выбрала деда, потому что дед был надёжен, и вот теперь...
Яйцо не разбилось.

Между тем новый барин – граф, толстый неуклюжий молодой человек в очках, недавно унаследовавший имение, приехал поговорить с дедом о масонстве.

– Послушайте, – сказал он, волнуясь и поправляя очки, – что есть яйцо? То есть я хочу сказать: что есть яйцо в высшем, метафизическом смысле? Не есть ли яйцо символ мироздания? И если яйцо – символ мироздания, то не есть ли скорлупа – символ тех условностей, которые... которые – он запнулся, потому что сам не знал, что хотел сказать, но чувствовал, что это было что-то очень важное и глубокое.

– Граф, – сказала вдруг курочка (та самая), – не надо думать. Надо жить.
И он вдруг понял, что она права.

Том четвёртый. Мышка.

Мышка бежала.

Это была та самая мышка, которую когда-то в детстве видел Николенька, и которая произвела на него такое неизгладимое впечатление, что он помнил её всю жизнь, хотя это была совершенно обыкновенная серая мышка, каких множество бегает по русским избам.
Мышка махнула хвостиком.
Яичко упало.
Яичко разбилось.

И в эту самую секунду одна дама, случайно проходившая мимо со своим спутником, офицером, увидела разбитое яйцо и почувствовала странную тоску.

– Мне отчего-то хочется на станцию, – сказала она.

– Зачем? – удивился офицер. – Это просто яйцо.

Она подумала и согласилась. И они пошли пить чай.
Обыкновенные истории и кончаются обыкновенно – впрочем, других почти не бывает. Замечу лишь, что к яйцу это уже не имеет никакого отношения.


Эпилог I

Дед плакал. Баба плакала.

Сосед-помещик, пришедший пешком с косой на плече, тоже хотел поплакать, но не мог, потому что не понимал, о чём плакать, и это непонимание мучило его больше всего.

– Я снесу вам другое яичко, – сказала курочка. – Не золотое, а простое.

И дед вдруг перестал плакать.
Потому что понял.
Понял то, что пытался понять всю жизнь, и что не могли объяснить ему ни масоны, ни книги, ни разговоры с умными людьми. Он понял, что смысл жизни – не в золотом яйце. И не в простом яйце. И вообще не в яйце.

А в чём – этого нельзя было выразить словами, но он это понял, и от этого понимания ему стало так хорошо, что он снял сапоги и пошёл босиком пахать землю, хотя была уже глубокая осень и земля промёрзла.

– Дед! – кричала баба. – Вернись! Простудишься!

Но дед не слышал.
Он был счастлив.

Эпилог II

Вскоре дед был отлучён от церкви за то, что простодушно учил людей не противиться мышам, — и это произвело больше недоумения, чем смущения, особенно у самого деда.