Раз пошли на дело...

(из сборника «Выпавшие из-за занавеса»)

Мы с моим ведомым, Толиком Божковым, шли «на дело».
Дело росло за забором гарнизона, на немецкой территории, в лесу, и называлось оно: ёлка...
Так повелось, что Новый год для советских людей всегда был праздником особым. Он, единственный из всех праздников, не нёс на себе обязательной идеологической нагрузки, не был обрамлён в позолоченную раму государственного официоза, а всегда оставался праздником чисто семейным, домашним, и потому самым любимым, родным. А как известно, всё родное начинает особо цениться человеком как раз вдали от Родины, в окружении чужого – непривычного и непонятного, а потому враждебного.
К Новому году в гарнизоне Пютниц начинали готовиться загодя. Из отпусков, из Союза, специально, с прицелом на новогодние праздники, везли баночки красной и чёрной икры, недоступные (ввиду запредельных цен)  для советских людей в Германии; везли горчичный порошок для заваривания домашней, «настоящей», горчицы – немецкая кисло-сладкая «senf», с большими оговорками приемлемая в будние дни, была совершенно неуместна на праздничном столе; везли баночки «родного» майонеза, незаменимого при приготовлении обязательного, я бы даже сказал сакрального для новогоднего стола «оливье». На немецких рождественских ярмарках-распродажах в промышленных объёмах закупали пиротехнику – фейерверки и разнообразные петарды, как раз напрочь отсутствовавшие в магазинах на территории «одной шестой».
Ну и, разумеется, искали ёлку. Какой же Новый год без ёлки?! Искусственные ёлки, уже в ту пору вошедшие в обиход в Европе, были для советского человека ещё непривычны и вызывали широкий спектр чувств преимущественного негативного толка – от лёгкой неприязни до стойкого отвращения. Достать же настоящую ель в сплошь запараграфированной и заасфальтированной Германии было делом практически невозможным. Нет, ели в Германии росли. Но вот на рынках они практически не продавались, а если и продавались, то, опять же, за неразумно большие деньги.
Мы с Толиком приехали в Германию из дальневосточного гарнизона Орловка, где любую приглянувшуюся тебе ель можно было срубить, просто немного подальше высунувшись из окна. Поэтому ставить искусственную ель, а тем паче покупать – за валюту! – ёлку настоящую было для нас чем-то средним между несусветной глупостью и святотатством.
И вот, мы шли за ёлками...
Гарнизон Пютниц одним своим концом упирался в лес. Больше скажу, гарнизон Пютниц территориально даже захватывал кусочек немецкого леса. Небольшой. Примерно в пару гектаров. Но подходящих ёлок – нормального, квартирного размера – в этой части леса уже давно не было. Надо полагать, они были вырублены на новогодние цели ещё предшественниками наших предшественников. Стояли тут могучие тридцатиметровые великанши, видавшие, наверное, на здешнем аэродроме самолёты не только фашистской, но даже, пожалуй, ещё кайзеровской Германии. Как всякие заслуженные аксакалы они вызывали у нас почтительное уважение.
Подходящие ёлки росли совсем рядом – на немецкой территории, за забором. Но взять их было не так-то просто. Немцы, за много лет хорошо изучившие повадки своих советских «фройнде», недели за две до Нового года выставляли в лесу, вблизи гарнизона, полицейские патрули, долженствующие предотвращать незаконную вырубку елей. Попадание советского военнослужащего со свежесрубленной ёлкой в лапы такого патруля грозило ему, военнослужащему, не только космическим штрафом, но и означало неминуемую и немедленную, в 24 часа, отправку в Союз.
Впрочем, советские военнослужащие, в свою очередь, тоже хорошо изучили повадки своих немецких «друзей» и неизменно, из года в год, проявляя порой чудеса изворотливости и находчивости, доставляли в свои квартиры вожделенные ёлки – этот неизменный и незаменимый атрибут новогоднего праздничного убранства.
Сегодня чудеса находчивости надлежало проявить нам.
Мы с Толиком отправились «на дело» днём, в Рождественский сочельник, вполне обоснованно полагая, что накануне католического праздника бдительность немецких патрулей будет по-любому ослаблена.
Стояло редкое для здешних мест вёдро. Небо сияло голубизной, в мокром бесснежном лесу было тихо и остро пахло прелью.
Хорошо натоптанная тропа вывела нас к дыре в бетонном заборе. Это была граница между советской территорией и Германией. Дыра имела примечательный вид. Видимо, во время постройки забора здесь была установлена бракованная треснувшая плита. Со временем плита по трещинам разошлась и частично вывалилась. Предполагаю, не без определённой посторонней помощи. А затем началась нешуточная борьба. Борьба строгих советских инструкций и махрового советского разгильдяйства. Инструкции категорически запрещали покидание гарнизона, а равно и проникновение в него в любых местах, за исключением специально оборудованных контрольно-пропускных пунктов. Разгильдяйство нагло манкировало предписаниями инструкций. Дыру неоднократно закладывали кирпичом, – остатки кирпичной кладки громоздились по обеим сторонам пролома. Дыру затягивали колючей проволокой, – её ржавые обрывки вяло свисали с забора. Края пролома вымазывали тавотом, – на почерневший от времени тавот были накинуты тряпки, а рядом чья-то заботливая рука аккуратно вывела красным маркером: «Осторожно! Не испачкайтесь!»
– Вот что бывает, когда неукротимая сила сталкивается с непреодолимым препятствием! – сказал я Толику, осторожно пробираясь через пролом.
– И очень даже преодолимым, – следуя за мной, хмыкнул мой ведомый.
Метров через пятьдесят тропа вывела нас на бетонку. На дороге, тихо пофыркивая двигателем, стоял полицейский «Фольксваген». В машине сидели два полицая. Стёкла дверей были опущены. На нас уставились две пары настороженных глаз.
– Гутн таг! – проходя, вежливо поздоровались мы.
Головы полицейских синхронно качнулись. Мы миновали машину и беспечным прогулочным шагом двинулись по бетонке. Дорога шла вдоль «тылов» гарнизона, то удаляясь метров на сто от бетонного забора, то подходя к нему практически вплотную. Вскоре, следуя линии забора, бетонка сделала небольшой поворот, и патрульная машина скрылась из виду.
– Работаем! – скомандовал я, и мы бросились к ближайшим еловым зарослям.
Выбрав подходящие для наших целей деревья, мы повязали на них различимые лишь вблизи ленточки и быстро выбрались обратно на бетонку.
– Ночью бы мимо не пройти, – озвучил я свои опасения.
Толик поднял из травы ничем не приметный прутик и воткнул его в землю на обочине.
– От палки вправо под девяносто пятнадцать шагов, – сообщил он.
– Толково! – оценил я и, вымеряв шагами расстояние до своей ёлочки, воткнул в обочину второй прутик.
Кроме того, мы промеряли расстояние до наших прутиков от расположенного неподалёку дорожного знака.
Возвращаясь, мы опять миновали стоящую на том же месте патрульную машину.
– Чу-ус! – проходя мимо, помахал я полицейским рукой.
Немцы смерили нас ещё более подозрительными взглядами, но всё же снова кивнули в ответ...
К вечеру наползли тучи, принеся с собой влажный балтийский ветер и мелкую дождевую морось. Погода явно способствовала нашим злодейским планам.
Сразу после полуночи мы конспиративно встретились на углу.
– Готов?
– Готов.
– Пилу не забыл?
Толик похлопал себя по животу.
– Здесь.
– Добре. Тогда вперёд.
К дырке мы, разумеется, не пошли. Преодолев забор в ближайшем от нашего дома месте, мы двинулись напрямую через чёрный непроглядный лес. Идти приходилось практически вслепую.  Осторожно ступая и шаря впереди себя рукой, мы медленно продвигались вперёд, натыкаясь на деревья, оскальзываясь в мокрой траве и то и дело застревая в каких-то мокрых непролазных зарослях. Наконец мы выбрались на бетонку. Здесь было чуть светлее – низкие тучи были подсвечены огнями недалёкого города. Разобравшись с направлением, двинулись в сторону нашей еловой «плантации». Вскоре впереди показался знакомый дорожный знак. Ориентируясь по нему, мы без проблем нашли и наши палочки-метки. Не теряя времени, мы сняли висевшие под курткой на шее ножовки и нырнули в мокрый колючий ельник.
Свою ёлку я нашёл довольно быстро – пальцы нащупали на стволе повязанную на уровне груди шёлковую ленточку. Я присел и, приладившись, начал пилить.
– Шухер! – донёсся до меня сдавленный шёпот Толика.
Я замер. Деревья на той стороне дороги осветились, и из-за ближайшего поворота неторопливо выехала патрульная машина. Проблесковые маячки на её крыше были включены. Окрестности озарили яркие фиолетово-красные сполохи. Машина медленно проехала мимо и вскоре скрылась за следующим поворотом.
– Идиоты! – тем же сдавленным шёпотом прокомментировал явление «лунохода» Толик. – Они бы ещё сирену включили.
– Работаем! – напомнил я.
Послышался тихий скрип Толиковой ножовки. Я тоже взялся за дело. Через минуту моя ёлка устало завалилась на бок. Я повесил ножовку на шею, спрятал её под куртку и поволок спиленное дерево к дороге. Справа от меня с шорохом продирался сквозь заросли мой ведомый.
На бетонке мы отдышались.
– Пошли! – сказал я, и мы, ухватив под мышку каждый свою ель, двинулись по дороге.
Идти было нелегко – ёлки мы себе выбрали двухметровые, разлапистые, весили они по пуду, если не больше, и тащить их было не только тяжело, но и неудобно.
– Напрямую через лес не пройдём, – определил я, – застрянем. Или ёлки искалечим... Давай к дырке.
Однако подступиться к тропинке, ведущей к заветной дыре, оказалось невозможно. Едва мы высунулись из-за поворота, сразу же разглядели впереди, в темноте, притаившуюся на обочине машину.
– Назад! – скомандовал я.
Мы торопливо отступили за поворот.
– Стерегут, гады! – зло сплюнул Толик.
– Две машины как минимум, – подытожил я. – Одна патрулирует, другая в засаде стоит... Ладно, пошли назад.
Мы развернулись и потащили свою добычу обратно.
– Дойдём по дороге до забора, там и перелезем, – решил я.
– Далековато, – вздохнул Толик.
Я пожал плечами.
– А что делать...
Тем временем начался дождь. Сыпавшаяся до этого сверху мельчайшая морось превратилась во вполне приличные по интенсивности осадки. Дождь громко зашуршал по деревьям, на дороге заблестели лужи.
Мы прошли по бетонке метров двести, когда впереди, за поворотом, опять мелькнули фары и заморгали фиолетово-красные огни.
– С дороги! Быстро! – скомандовал я.
Мы скатились в неглубокий кювет, выставили перед собой свои ёлки и присели за ними.
«Луноход», полыхая всеми огнями, медленно прополз мимо.
– Вперёд!..
Обливаясь потом, мы почти бежали по дороге. Сверху тоже лило.
До места, где бетонка выводила к забору, оставалось ещё шагов сто, когда деревья позади опять осветили фары.
– В сторону!..
Здесь кювета не было, и прятаться за своими ёлками пришлось на голой поляне метрах в пяти от дороги...
– Блин, я когда присел, мне ножовка прямо в это самое упёрлась... в развилку. – пожаловался мне Толик, когда опасность миновала. – А поправить уже некогда было. Так и терпел.
– Красота требует жертв, – как мог утешил я его.
До спасительного забора оставалось с десяток шагов, когда за поворотом вновь замелькали фары.
– Твою ж душу мать! – переходя на бег, возмутился Толик. – Сколько ж их здесь?! У них Рождество или казаки-разбойники?!
– Ходу!.. Ходу! – подгонял я.
Подбежали к забору. Толик (бывший спортсмен-акробат) одним прыжком взлетел на него и уселся верхом. Я – одну за другой – подал ему ёлки. Толик перекинул их на нашу территорию и, ни секунды не задерживаясь, ухнул следом. Фары патрульной машины показались из-за поворота. Я подпрыгнул и, повиснув на руках, – весь в красно-фиолетовых сполохах – принялся карабкаться вверх. Когда фары осветили меня, я уже, свесив ноги, сидел на заборе и, вытирая ладонью мокрое лицо, переводил дух. Машина остановилась напротив. Боковое стекло скользнуло вниз, и в оконном проёме показалась озадаченная физиономия полицейского. Озадачиться действительно было от чего – ночью, в дождь, в лесу на заборе, свесив ноги, спокойно сидел человек.
– Дир гут? – поинтересовалась физиономия.
– Я, натюрлихь! – бодро отозвался я, потом, подумав, выпятил грудь и, молодцевато откозыряв, добавил: – Фрой вайнах, хер полицай! С Рождеством!
– Данке. Гляйхфальц, – машинально ответил фриц, потом, опомнившись, дико глянул на меня и поспешно задраил окно.
Машина тронулась и, сияя, словно новогодняя ёлка, медленно скрылась за поворотом.
– Ну что, немчура поганая, съели?! – громко и немного истерично крикнул я вслед.
Разумеется, мне никто не ответил. В наступившей тишине стало слышно, как мерно шуршит дождь. Вокруг стояла чужая ночь. На чёрных кронах деревьев, чуть подсвеченное снизу далёкими огнями, лежало тяжёлое низкое небо. Я сидел на заборе. Мне было жёстко и мокро. По спине текло. Висящая на шее ножовка болезненно упиралась в развилку.
– Эй! – донёсся снизу сдавленный голос ведомого. – Ты там что, ночевать собрался?!
– Сейчас! – откликнулся я. – Не гони! Уже приехали.
Я перекинул ноги на нашу сторону, вгляделся в царящую под забором кромешную тьму и, чуть помедлив, спрыгнул вниз – на родную советскую землю.