4. Набросок

А в салоне автобуса, высеченном в цитрусовой гамме, ртутно-моргающем и пахнущем медициной (за его панцырем – глинистый туман утренней ночи, сводный холодный брат мучнистого пара в котельных, куда режиссеры любят загнать протагониста для армагеддонского махалова с антагонистом), я теребил слова, точно губы, ища порфирный стейк для роскоши избыточной вставки – вот, космократор! – ну что, мельница судьбы, позволишь ли выдохнуть, прежде, впрочем, в таких случаях говорили «вздохнуть», да, видать, надвигается трындец цикла, вдох-выдох очередной вселенной (оцените двусмысленность фразы), и мои res gestae тоже близятся к апофеозу, и священным обрубком, лишенным грибницы людских связей, я вплываю в свой возраст домохозяина, в медный век, шелушащийся драгоценной патиной, и женщина-маг, женщина-влажноепламя ожидает меня на берегу, чтобы выудить сплетенным из тончайших нервов сачком и плюхнуть по первоначалу в баню, а затем и в котел для варки. Золотом (о, тревожно рано оно родилось) мерцает наш вояж в Великую Тартарию, к твоей, бессмертная, змеекожей башне (каталог блюд, кондитерская, терракотовая траттория, брусничная баранина, немыслимый каталог всех каталогов, Расселов парадокс брадобрея), мою глотку щекотало наслаждение квадратно-ячеистым скелетом городского организма, урывками я почитывал жизнеописание языка урду, хорошо ложившееся на бугристый небосвод – отражение покатых и черных гор твоей родины, и пил спирт с медом, и лежащие туши холмов обнимали намокший бархат кладбища, после, в чертоге самолета ты и я, священнодействуя, глотали треугольные сэндвичи, таявшие, подобно моллюску, и свысока любовались жировой прослойкой облаков. Игра, нам дарована игра. Немыми и слепыми улицами, каллиграфированными декабрьской иллюминацией, я быстро двигаюсь, и мне, математику и скрипачу (выдумка, безусловно), взбредает в голову, что демиургос отчаянно хочет заслужить прощение у безмолвия за свою самонадеянность, и для того он изобрел алхимию, десницей он месит, а шуйцей лепит миры, завораживающие, как новогодние игрушки, однако его маниакальное желание исступленно исполосовывать континуум шрамами рациональных чисел тонет в неуловимости насмешливой пучины (попутно мысль: каков будет цвет числовой оси, ежели все точки рациональных чисел нальются кровью, а иррациональных – зеленью?). Одновременно я вспоминаю, что чаемая мелодия, разысканная, наконец, недавно, оказалась не мангово-желтой и матовой, но латунной и металлической – и это великолепно. Царственные краски бросаешь ты, мой вечный свет и жена, на холст, папирус, бумагу. Учусь у тебя божественной грубости, основе ремесла. Respice finem. Когда мы отчалим отсюда, главное, чтобы под ступнями распускалась фантастическая плесень огней, как тогда, помнишь, при взлете под вечерним брюхом аэробуса. А пока я шагаю в толще синей пустоты, и при взгляде назад цепочки фонарей сворачиваются в рулоны, опадают и рассыпаются, словно ненужные декорации.


Автор картины – Светлана Стафиевская.