Чистый натрий

Чистый натрий

Что бы ни говорили, а Вовка Васильев был личностью неординарной. Про себя любил повторять, что пить и курить выучился в первом классе. Со старшеклассниками держался уверенно, в школьный туалет, где на переменах дымили папиросами, входил без тени робости. Не стеснялся он и учителей, задавая им каверзные вопросы — и не только по теме урока.

Одноклассники быстро раскусили секрет его всезнайства. На любой неожиданный вопрос преподавателя, заставший их за передачей записок или другой ерундой, Вовка отвечал без запинки. Будто третьим глазом видел, что творится в классе. Домашние задания в его тетрадях были образцом прилежания, хотя на уроках он мог ничего не записывать. Разгадка открылась после общения родителей: Вовка находился под жесточайшим контролем матери. Она штудировала с ним учебники на два-три урока вперед по всем предметам, и такой порядок сохранился до старших классов.

Учеба «из-под палки» не находила отклика в Вовкиной душе. Он оставался бунтарем, презирающим любой порядок и правила, кроме футбольных и баскетбольных. Пиво для него всегда было предпочтительнее лимонада. Возможности мальчишек тех лет не давали простора фантазиям: или школьный обед, или сигареты. Никто из друзей особо не тяготел к вредным привычкам, но Вовке, в его стремлении к авторитету, эти атрибуты казались обязательными.

Главное, что отличало его от других — добродушие, которое не все могли разглядеть в озорном шалопае с черными глазами и взлохмаченной головой. Совершая проступки и получая замечания, он не черствел, оставаясь внутри добрым и незлым парнем. Его вспыльчивость и неуемная изобретательность в шалостях нередко вели к несправедливым наказаниям. Тогда от обиды он мог даже заплакать, хотя таким его видели редко.

Заглаживать вину чаще всего приходилось Вовкиной маме, входившей в родительский комитет. Она работала прядильщицей на комбинате «Красная Нить», за многолетний труд получила множество наград. Каждое ее появление в кабинете директора и долгий разговор заканчивались перемирием. Вовка на время затихал и становился паинькой. Все понимали: правила «игры» под названием «обязательное среднее образование» не предполагали отчисления.

Особенно близок к исключению Вовка оказался в девятом классе, когда к ним пришла молодой преподаватель химии, выпускница пединститута. По решению директора, она же стала их классным руководителем.

Свой авторитет Елена Николаевна решила завоевать в первую же субботу сентября, предложив двухдневный поход в Лемболовский парк на Карельском перешейке.

«А у нас в Орехово…», — загадочно произнес Вовка, услышав объявление, и шаловливо поглядел на друзей.

«Чего ты Орехово вспомнил?» — спросил Мишка.

«А ничего! Дачу мы там снимали. "Чем дальше в лес, тем своя рубашка ближе к телу"», — пошутил вполголоса Вовка и тут же попросил разрешения взять в поход ребят, поступивших после восьмого класса в училища. Как показали дальнейшие события, терять им было нечего.

В пятницу вечером, распределив обязанности по закупке провианта, друзья взялись за главное — алкоголь. Из небогатого ассортимента и собранных денег выбрали красный портвейн «Южное крепкое». В трех ближайших магазинах купили тринадцать бутылок. Почему именно тринадцать — объяснить никто не мог. Наверное, Вовке доверили всё рассчитать, и он выполнил это с точностью, купив на сдачу пару пачек «Беломора» и спичек.

Вовке везло — он выглядел старше сверстников: черные усы, небольшой шрам под левым глазом, полученный, по его словам, «от топора на даче», придавали лицу подростка мужественное выражение. Многие помнили случай, когда он, отправившись в магазин у школы, получил по совпадению цифр в чеке бутылку болгарского портвейна «Варна» вместо пачки «Беломора». Отказываться он не стал, и портвейн был выпит на следующей перемене. Последующие забеги пацанов за «такими же» папиросами успеха не имели. Вовка часто говорил, что может гипнотизировать людей, а на него гипноз не действует.

Спрятавшись за гаражами у железнодорожной ветки, друзья смотрели на сумки с бутылками, впервые ощущая себя взрослыми. К этому возрасту алкоголь каждый уже пробовал. Кому-то он нравился, кто-то пил с отвращением, «за компанию», а кто-то, подражая взрослым, чмокал губами, изображая удовольствие. Но купленный портвейн смаковать никто не собирался — он был предназначен, чтобы по-взрослому отметить начало учебного года и новой жизни в девятом классе. Предполагалось, что каждому достанется по бутылке. Теперь их нужно было спрятать — нести домой никто не собирался.

Место долго искать не пришлось. Дневная смена на заводах закончилась, рабочие, выпив «положенную» норму, разошлись по домам — значит, здесь, между гаражами, вечером уже никто ничего искать не будет. Забросав бутылки обломками досок и сухой травой, друзья условились забрать запас перед электричкой и разошлись.

На следующее утро все собрались у ленинского паровоза №293 на Финляндском вокзале. Рюкзаки четырех друзей заметно давили на плечи, но лица оставались невозмутимыми. Вовка ходил между ними и с хитрой улыбкой, оглядывая распираемые поклажей рюкзаки, ехидно спрашивал: «А что у вас, ребята, в рюкзаках?»

Классная руководительница, казалось, ничего не подозревала. Когда ребята вежливо спросили, можно ли при ней курить, она, пожав плечами, позволила: «Вы же не в школе». И словно дала старт вольнице. Ребята оживились, стали вести себя свободнее, отпуская двусмысленные шуточки. Но Елена Николаевна была «начеку»: отлавливая скабрезности, пресекала их быстро и жестко. Слово для нее было важным инструментом. Она была категорически против глагола «стебаться» и всех его производных.

Другим ее пунктиком был мусор. В то время это и вправду выглядело фобией. Она следила, чтобы каждый выбрасывал любой мусор — даже сгоревшую спичку или кружочек от пломбира — исключительно в урну. Спорить было бесполезно: она взглядом гипнотизировала провинившегося, заставляя поднять бумажку.

Пригородный поезд отправился по расписанию. Девятиклассники рассыпались по вагону. Кто-то достал гитару. Вовка играл примитивно, зная пять основных аккордов, но старался. Пел громко, заглушая стук колес, песнями Галича, Клячкина, Северного. На просьбы спеть Высоцкого не откликался. Пятьдесят минут прошли незаметно.

«Нам налево или направо?» — громко спросил Вовка, обращаясь к Елене Николаевне.

«Ребята, — сказала учительница, — мне эти места знакомы. Пойдем на оборудованную стоянку в пяти километрах. Другие предложения есть? Тогда не отставать! Следующая остановка — на привале».

«Короче, "Охота на лис" будет!» — съязвил Вовка.

«Нет, Володя, спортивного ориентирования не будет — к нему надо готовиться», — ответила учительница.

«Нам легче!» — парировал Вовка, поправляя рюкзак.

Лес вокруг станции напоминал парк. Группы туристов углубились между сосен по едва заметным тропкам, но вскоре все разбрелись, стараясь найти место подальше от соседей, но вблизи воды. Земля, усыпанная хвоей, была похожа на бледно-желтый ковер. Сушняка не было видно, что настораживало бывалых. Шли гуськом, перебрасываясь шутками, но к концу пути притихли.

Место для привала оказалось неожиданным: между елей на расстоянии стояли холмики, поросшие травой, как крыши землянок, укрывая одно стояночное место от другого. Все согласились без обсуждений — то ли устали, то ли не было желания искать дальше.

Ребята принялись ставить палатки и разжигать костер в центре, обрамленном бревнами. Девчонки занялись обедом, кто-то ушел за грибами и брусникой. Мишка по прозвищу Мифа разбирал удочки и сокрушался, что не позаботился о наживке. Вовка ерничал:

«А где, Мифа, ты бы взял опарышей, если мы вчера о походе узнали?»

«У соседа, он их на чердаке разводит...»

«Ладно, что поймаешь, то и съедим. А нет — так тушенки хватает. Забей!»

Мишка, найдя банку, ушел копать червей и вскоре устроился на берегу озера. Вовку это не устраивало — он уже хотел отметить событие, но собрать компанию не мог. Начинать праздник в отрыве от класса тоже не хотелось, и он решил выдержать паузу.

К двум часам обед не был готов, и, перекусив, все решили перенести его на ужин, когда вернутся Мишка с уловом и девчонки с грибами. Время тянулось медленно. Елена Николаевна неторопливо знакомилась с учениками, расспрашивая об их жизни. К ужину она уже знала всех по именам.

«А вы в школу пошли по призванию или родители заставили?» — пошутил Вовка.

«У меня мама — учительница», — ответила Елена Николаевна, не почувствовав подвоха.

«А самый любимый предмет был?» — поддержал Ленька.

«Химия, конечно».

«А любимый писатель?» — спросила Ира Ярмош.


«Эрнест Хемингуэй. Только его в школе пока не проходят».

«А вам про наш класс что-то говорили?» — спросила рослая Танька.

«Нет. А почему должны были? Вы что, особенные?»

«Нет, мы — крепкая середина. Лучшие ушли в спецшколу, кто-то — в училище», — подытожила Татьяна.

«Ребята, давайте ужинать!» — предложила Елена Николаевна.

Все потянулись к костру.
«Горн мы не брали, но подудеть есть во что», — обрадовался Вовка, доставая из рюкзака первую бутылку портвейна и пристально глядя на учительницу.

«Если думали удивить — не удалось, — твердо сказала Елена Николаевна. — Я на вокзале обратила внимание на ваши рюкзаки. Но сдаваться не собираюсь. Вы считаете себя взрослыми — сами и отвечайте за поступки».

«Да мы чуть-чуть, — сказал Мифа, поднимая стакан. — Предлагаю тост: "За наш первый поход и новый учебный год! Ура!"»
Послышался нестройный хор, и начался ужин.

Никто не учил этих ребят и девчонок культуре пития. Первый опыт они переняли на домашних застольях, где выпивали, чтобы снять напряжение после трудовой недели, полной несправедливости и противостояния с начальством. Дети рабочих и интеллигентов вступали во взрослую жизнь, не подозревая, что за стенами школы течет совсем другая жизнь. Большинство верило в торжество идеалов добра и справедливости. Не было среди них в тот момент никого, кто думал бы иначе, — в этом и была прелесть их юности.

Опьянение молодых организмов наступило быстро. Кто-то уснул в палатке, кто-то боролся с тошнотой. Четверка бывалых друзей держалась стойко и вела «интеллектуальную» беседу.

«Вот вы, Елена Николаевна, какие фильмы любите? Французские или наши? Любимый актер? В театр ходите?» — скороговоркой сыпал вопросами Вовка.

Учительница отвечала с достоинством, не переводя в шутку.
«Больше нравятся французские. Люблю БДТ и Кировский, но билеты достать трудно. Последний раз смотрела "Онегина"».

Для ребят содержание ответов не значило ничего — главным было спрашивать.
«А музыку какую любите? Группа "Slade" — как к ней?» — сменил его Мифа.

«Не знаю такой. Дадите послушать?»

«А можно личный вопрос? — спросил Сергей. — Вы замужем?»

«Нет, пока не успела», — спокойно ответила она.

Ребята переглянулись, и с губ сорвался шепот: «Ну, я же говорил — без кольца!»

«Ребята, пора спать», — сказала Елена Николаевна, поднимаясь, и вдруг увидела двух подходящих к костру парней — вчерашних выпускников школы, присоединившихся по просьбе Вовки. Было похоже, что их ужин начался в другом месте и раньше.

«Вовка, — воскликнул высокий, — а где гитара?» — и закончил вопрос нецензурно.

«Коля, не выражайся, здесь дамы! — нервно сказал Вовка. — Принесу, только струны не рви».

«Ладно, тащи. Я матом не ругаюсь — я на нем разговариваю, — хрипло рассмеялся Колька. — А кто здесь дамы? — Он обвел взглядом сидящих. — Так это вы — новая классная? Очень приятно. Коля Сашин — будущий автослесарь. Без вредных привычек».

Он стоял, покачиваясь, бесцеремонно разглядывая ее римский профиль, и наконец спросил: «Вам нос не жмет?» — и криво усмехнулся.

«Сашин! — крикнула Маринка. — Ты что, дебил?»

«А, Фишка? Чего вякаешь?» — презрительно обернулся он.

В этот момент вернулся Вовка с гитарой, но, быстро оценив обстановку, не отдал ее, а шепнул другу Кольки: «Серега, тащи его спать, пока беды не случилось».

«Ванюга, ты мне угрожаешь?» — заревел Колька.

«Да нет, что ты. Просто устали все. До завтра», — миролюбиво сказал Вовка.

«Смотри у меня, Васильев… Репу начищу!» — агрессивно заявил Сашин.

«Брось, Коля, какие разговоры!»

Коля взял гитару, устроился напротив Елены Николаевны и взял первый аккорд «Гимна восходящего солнца». Учительница, опустив глаза, делала вид, что слушает, но безучастно смотрела на огонь. Валера шепнул ей: «Не обращайте внимания — он придурок. Мог на уроке брюки спустить и хвастаться. Мы жаловаться боялись — он злой, как зверь, и отец у него алкоголик».

«Я понимаю, — ответила она, — но зачем вы его позвали?»

«Он сам ультиматум поставил, когда про поход узнал», — оправдался Валерка.

С трудом перебирая аккорды, Коля пропел последний куплет низким голосом, опустил руки на гриф и сказал: «Это единственную песню Валерка научил играть без баре!» Не услышав одобрения, трезво заключил: «Ничего вы не понимаете в музыке! Я спать!» — и, передав гитару, отправился в палатку.

Настала очередь Вовки. Он спел свою песню «Аленушка». В узком кругу он преображался, и его песни о любви и дружбе звучали совсем не хуже профессиональных. Каждые две-три песни сопровождались тостом. Потом пел Валерка, и на нем «Южное» наконец закончилось…

Новая классная руководительница всем понравилась, а Вовка с Валеркой даже влюбились в нее, проводя после уроков всё время в ее кабинете химии, а потом и в лаборантской, куда вход ученикам был запрещен. Незаметно Елена Николаевна потеряла бдительность и перестала контролировать подростков, которые хозяйничали среди реактивов, как дома.

Однажды Вовка, зная, что чистые металлы могут воспламеняться в снегу, вытащил из банки с глицерином кусок натрия размером с мелок, завернул в платок и спустился во двор. Стояла теплая зима, уроки кончились. Вовка выскочил из школы и направился к нам:
«Глядите, что у меня есть!» — и развернул платок.

Мы обомлели: там лежал дымящийся кусок «живого» металла! Его горошины хватало для опыта на уроке: когда Елена Николаевна опускала ее в воду, натрий воспламенялся и с бешеной скоростью носился по стакану, пока не сгорал. Мысль об опыте в талом снегу у школьного крыльца казалась сумасшествием. Всем, кроме Вовки.

Недолго думая, он отбежал к углу спортзала, где лежала горка снега, и метнул туда натрий.
«Берегись! Сейчас грохнет!» — заорал он.

Мы спрятались за тополями. Под полуметровым слоем снега оранжевым факелом носился чистый натрий. Зрелище было завораживающее. Реакция почти закончилась, когда из-за угла вышел шестиклассник Леша, которого раньше в школе никто не видел. Ему кричали, махали руками, но он, увидев, что всё стихло, подошел к жерлу «вулкана» и, заглянув внутрь, плюнул…

Раздался хлопок, и вырвавшееся пламя обожгло ему лицо. Через секунду — истошный вопль, а через полчаса мы, пятеро одноклассников, из свидетелей превратились в виновников. Шестиклассника отправили в травмпункт — он чуть не лишился зрения.

На следующий день у директора нас ждали с родителями. Расследованием руководил завуч Аркадий Давыдович Кастров, которого Вовка за глаза именовал Аркадием Давидовичем, иронизируя над его национальностью, что вскоре подтвердилось его отъездом в Израиль.

Приговор завуча был беспощаден: Вовку — исключить, остальным, как не воспрепятствовавшим, — строгий выговор и неуд за поведение по итогам четверти.

Директор, выслушав вердикт, постаралась сохранить объективность. Она спросила ледяным тоном:
«Аркадий Давыдович, как могло произойти, что девятиклассники беспрепятственно проникли в лаборантскую на четвертом этаже и выкрали реактив?»

«Вот-вот, меня это тоже интересует!» — громко вставила Вовкина мать, нервно перебирая платок. Решалась судьба сына.

«Этот вопрос следует адресовать Елене Николаевне Чистовой. Кабинет химии и лаборантская — в ее ведении», — доложил Кастров.

С того злополучного похода над Чистовой сгустились тучи. Коллеги не понимали ее методов работы, ее открытость с подростками вызывала осуждение. История с натрием стала последней каплей. Ей не давали выступать на педсоветах, игнорировали инициативы, многие отказались с ней общаться.
«Что вы можете сказать в свое оправдание?» — спросила директор.

Елена Николаевна поднялась и, подбирая слова, рассказала:
«Ключи я получаю и сдаю на вахте под роспись. В отсутствие лаборанта мне помогают старшеклассники, которым я доверяю. Выйти из лаборантской можно только через класс, так что пронести реактив в моем присутствии было невозможно. Я не могла предположить, что кто-то на это отважится».

«Кто эти старшеклассники? Они здесь?» — ледяно спросила директор.

Елена Николаевна видела всех нас, но назвала почему-то только Вовку.

«Педагогов и вас, Аркадий Давыдович, прошу остаться. Остальные — ждите в коридоре», — заключила директор.

Через полчаса нас снова позвали. Решение огласил завуч:
«Педагогический совет постановил: первое — отстранить Чистову Елену Николаевну от классного руководства. Второе — объявить строгий выговор Васильеву Владимиру. Третье — объявить выговор…» — далее следовали наши четыре фамилии.

Дома отец строго говорил со мной, пугая ответственностью: если бы мы причинили шестикласснику увечье, пришлось бы выплачивать пособие всю жизнь. Главное, что я услышал тогда: нельзя доверяться стадному инстинкту, нужно действовать по собственному разумению. Сейчас я понимаю, что слова были иными, но стараюсь следовать этому наставлению.

Через полтора года мы закончили школу, но еще долго навещали бывшую классную. Она не изменилась, сохраняя доверие и искренность с учениками. А еще через год она вышла замуж за своего ученика, очень похожего на Вовку. Регистрация была летом, после того как он получил аттестат. Но брак оказался недолгим — возобладал культ силы, и они расстались. Наша химичка пристрастилась к алкоголю, а после смерти родителей разменяла квартиру, и следы ее в большом городе потерялись.

18.07.21 17:54 — 20.12.2025 21:22