Глава V

В СВЯЩЕННОЙ ОБИТЕЛИ ЭСФИГМЕН

ЖИВОЙ ПАТЕРИК

В середине августа 1953 года Арсений наконец достиг безопасной пристани общежительного Эсфигменского монастыря. Он открыл свое сердце игумену Каллинику и рассказал ему о своем непреодолимом желании подвизаться в пустыне. Арсений попросил принять его в монастырь на несколько лет - до наступления духовной зрелости и готовности осуществить свое заветное желание. Игумен согласился. Святой общежительной Эсфигменской обители, с ее строгим уставом, утомительными послушаниями, духовным наблюдением и руководством, предстояло стать твердым духовным островком, оттолкнувшись от которого Арсений впоследствии смог бы совершить духовный перелет в пустыню, вожделенную для него с детства, не рискуя при этом упасть и разбиться.

   Чтобы включить Арсения в список послушников монастыря, требовалось запросить подтверждение из Коницкой полиции. От полицейских родители Арсения и узнали, что он уже на Святой Горе. Вскоре и сам он написал родителям письмо. Еще одно письмо Арсений послал отцу Павлу (Зисакису). Он поведал другу: «Я пришел в священную обитель Эсфигмен и остался здесь. Если спросишь, как я живу, отвечу: слава Богу, очень хорошо. В монастыре добродетельные отцы и очень хорошие порядки. Видимо, я оказался здесь по Промыслу Божию. Надеюсь, что Господь сопричтет меня, Свою грешную и паршивую овцу, к Своему малому монастырскому стаду».

   Общежитие Эсфигмена стало для Арсения настоящим живым патериком. Здесь он увидел подвижников, просиявших деятельной и созерцательной жизнью, встретил отцов, которые с рассуждением возделывали в себе монашеские добродетели: уклонение от мира, послушание, воздержание, нестяжание, безмолвие, братолюбие.

   Их отречение от мира было всецелым. Они прекратили всякое общение со сродниками по плоти, «в них не было места безвременному и бесполезному общению и разговорам, пустословию и дерзновению». Было немыслимо, чтобы кто-то из отцов подошел к послушнику и начал расспрашивать его о том, как он жил и чем занимался в миру. Отцы подвизались в святом молчании, которое «есть матерь молитвы, безмолвия супруг, сокровенное духовное восхождение». «Когда я поступил послушником в общежительный монастырь, - вспоминал преподобный позже, - я ни с кем не заводил знакомства. В монастыре было шестьдесят отцов, но ни один из них даже не спросил, кто я и откуда. Человеческого утешения не было, и это помогало мне искать утешения Божественного».

   Хотя братия обители была многочисленной, в монастыре царило безмолвие настолько глубокое, что можно было подумать, что подвизается там только один исихаст. Только большие монастырские часы отбивали каждую четверть и на несколько мгновений нарушали тишину. Бой часов не давал братии забыться и напоминал им о необходимости творить молитву Иисусову. Так вся братия безмолвно трудилась на послушаниях, имея в уме священные слова: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя».

   Жизнь братии была очень простой. Да и все в обители было предельно сдержанным и аскетичным. Из материального пользовались только тем, без чего совсем нельзя было обойтись, и оттого души братии питались высшей, духовной радостью. Обстановка келий была такой: койка, столик и стул, несколько икон, лампадка, керосиновая лампа. Печек в кельях не было. Некоторые из братий холодными зимними вечерами зажигали керосиновую лампу, чтобы в келье стало немножко потеплее. Единственной книгой, которая постоянно лежала в келье, было Святое Евангелие. Братья, желавшие почитать что-то еще, брали благословение у игумена и получали ту или иную книгу в монастырской библиотеке.

   Готовясь ко Святому Причащению, братия Эсфигмена следовала старинному уставу и постилась три дня, вкушая пищу без масла. Накануне Божественного Причащения большинство отцов совершали келейное бдение с вечера до утра. Пост и аскеза доходили до высшего предела в период Великого поста. В первую седмицу отцы практически не выходили из храма, до буквы соблюдая требования Типикона. Но и в другие великопостные седмицы службы продолжались по много часов кряду. Трапеза была в три часа пополудни, предлагалась на ней овощная похлебка без масла. «Великий пост в Эсфигмене, - вспоминал впоследствии преподобный Паисий, - был самым настоящим восхождением на Голгофу».

   С такой же бескомпромиссностью братия относилась к дням, когда церковный устав не допускает работ. Монастырь был бедным, и запасов продуктов практически не было. Несмотря на это, если суденышко, на котором в Эсфигмен с монастырских метохов привозили продукты, причаливало к монастырской пристани в праздничный день, его никто не разгружал. Братия предпочла бы смотреть, как шторм уносит в море виноград и бочонки с маслом, чем нарушать заповедь Божию и соблазнять мирян, работая в воскресенье или праздник.

   Эсфигмениты никогда не пропускали богослужений суточного круга. Содействовали этому рассудительное наблюдение и братская помощь. Один из соборных старцев монастыря поздно вечером обходил коридоры братских келий, надев мягкие тапки, сшитые из старых одеял. Услышав из чьей-нибудь кельи шум, он стучал в дверь и спрашивал:
   - Брате!.. Чем ты занят в столь поздний час?
   - Поклоны делаю, - отвечал брат. - Вдруг заболею и не смогу совершать правило? А так у меня будет какой-то духовный запас.
- Если ты заболеешь и не сможешь совершать правило, - отвечал соборный старец, - то Бог с тебя за это не спросит. А вот если ты завтра проспишь службу, ответ перед Богом придется держать.
   А если соборный старец видел, что поздно вечером из-под чьей-то двери пробивается свет керосиновой лампы, он стучал и спрашивал:
   - Чем занят, брате?
   - Вот, читаю жития святых, - отвечал брат. - Хочу дочитать сегодня одно житие.
   - Нет разницы, сегодня или завтра ты его дочитаешь, - говорил старец. - Закрывай-ка ты лучше книгу и ложись спать, иначе завтра всю службу будешь клевать носом.

   Если это было необходимо, игумен мог наложить на кого-то из братий епитимью. Епитимьей за серьезные проступки было отлучение от Святого Причащения. Как-то раз один эсфигменский монах был по делам в Новом скиту. Вышеупомянутый иеромонах из каливы святого Димитрия передал ему письмо для Арсения. Вместо того, чтобы передать письмо в руки игумена, как это было положено, брат отдал его Арсению, который, прочитав, тут же отнес письмо игумену. Игумен вызвал монаха, который принес письмо, и наложил на него епитимью не причащаться сорок дней. Узнав об этом, Арсений начал переживать, что все это произошло из-за него, пошел к брату и стал просить у него прощения. Брат разговаривал с Арсением с большой любовью, сказал, чтобы тот не расстраивался и объяснил, что вина лежит на нем самом, поскольку он нарушил установленные монашеские порядки.

   В другой раз Арсений из сострадания к другому послушнику, которого на какой-то срок отлучили от Причастия, пошел к игумену и взял у него благословение весь срок чужой епитимьи готовиться к Причастию вместе с остальной братией, но не причащаться. Этой жертвой он хоть как-то утешал послушника - иначе тот чувствовал бы себя совсем одиноким и отрезанным от братства. Несмотря на то что Арсений не подходил ко Святой Чаше, Христос посещал его иным образом. Присутствие Божественной благодати было видно по тому, как светилось его лицо.

   Послушник Арсений ежедневно видел много примеров добродетели. Но особенно он восхищался одним своим сверстником, тоже послушником. Тот отличался необыкновенным благоговением и смирением, во всем был примером для других. Даже просто глядя на него, Арсений получал огромную духовную пользу. Он чувствовал, что помощь, полученная через этого послушника, превосходила всю помощь, полученную им с детства от прочитанных житий святых. Этот брат сам был «живым житием» и образцом для подражания. Арсений, не завидуя ему, старался быть на него похожим. Он просил Бога, чтобы брат пришел в меру святого, имя которого он носил, а сам он пришел в меру этого брата.

   Больше всего Арсения приводила в умиление братская любовь, которую имели друг к другу отцы обители. Позднее он вспоминал: «В общежительном монастыре я жил в духовно преуспевшем братстве. Эсфигмен не только назывался общежитием, но и был им на самом деле. Отцы отличались духовной отвагой и всегда стремились к самопожертвованию. Этот дух - как сделать что-то, чтобы брату было легче, - господствовал и на послушаниях, и в трапезе, и во всем. Каждый из отцов в первую очередь думал не о себе, а о другом. Отправной точкой их помыслов и действий была священная святоотеческая формула: «Ты видел брата своего? Значит, ты видел Самого Христа». Отцы постоянно старались ничем не опечалить Христа. Поэтому они постоянно жили в состоянии духовного торжества. Они жили в раю».

ПОМОЩНИК НА ПОСЛУШАНИЯХ

В священной Эсфигменской обители, как и во всех общежительных монастырях Святой Афонской Горы, новоначальный послушник проходил практически через все основные послушания: его назначали помощником ответственного за то или иное служение старшего монаха. Каждый из старших монахов, помимо навыков в работе, приучал новоначального к монашеским порядкам и поведению: уважать игумена и братьев, на все отвечать «благословите» и «буди благословенно», жить в послушании. Он, кроме того, учил послушника, как выполнять монашеское правило, как творить молитву Иисусову. Таким образом новоначальный потихоньку начинал понимать, что к чему, и вставал на правильные духовные рельсы. Старшие братья «обтесывали его сучки», а игумен занимался «тонкой духовной наводкой», подобно столяру-краснодеревщику.

   Арсения назначили помощником трапезника и помощником пекаря. Это были его первые монастырские послушания. Хотя с детского возраста Арсений привык к тяжелым работам, на послушаниях он очень сильно уставал. Он постоянно просил Бога укрепить его силы, дабы как можно больше служить братьям, которые тоже очень утомлялись. Арсений думал, что чем быстрее он помоет миски и большие латунные кастрюли, чем больше воды он наносит в трапезу из источника, тем легче будет ответственному за послушание брату.

   С таким же усердием Арсений был готов услужить и каждому из отцов. Как-то раз один немощной старый монах попросил Арсения принести ему в келью миску супа. Закончив послушание, Арсений выполнил просьбу. Увидев это, живший в соседней келье брат сказал ему: «Ты поосторожней с ним, Арсений! Сначала его разбалуешь - а потом он тебя уже в покое не оставит! Знаешь, сколько я от него натерпелся? Он как-то лежал простуженный и попросил меня помочь, ну я и пошел ему навстречу. Так он потом то и дело мне в стенку стук да стук! „Окажи любовь, завари мне чайку”, „окажи любовь, поверни меня на другой бок”, „окажи любовь, нагрей в печке кирпичик и положи мне на поясницу”… То „чайку”, то „кирпичик”, опять „чайку”, опять „кирпичик” - да сколько можно-то, а?… Мне ведь когда-то надо и правило читать!» Арсений слушал брата с недоумением. Такое отношение к ближнему было исключением для обители. Потом, рассказывая об этом случае, преподобный добавлял: «Это же ужас какой, если вдуматься! Старый человек за стенкой страдает, стонет, просит о мелочах, которые облегчат его боль, а ты не хочешь прийти ему на помощь, чтобы не прерывать своего монашеского правила! Молитва на таком правиле - мертвая молитва. Да, именно „кирпичик” и именно „чаек” имели бы для Бога гораздо большую ценность, чем сотни поклонов и тысячи молитв этого „ревнителя молитвы”».

   Когда Арсений был помощником в трапезной, он познакомился с одним Христа ради юродивым, отцом Георгием отшельником. Иногда отец Георгий заходил в Эсфигмен, и трапезник кормил его обедом. Арсений, будучи новоначальным и рассуждая еще по-мирскому, считал отца Георгия сумасшедшим. Таким же считали его и некоторые из отцов. Однако когда один из старых и самых добродетельных отцов обители, отец Герман, услышал, как Арсений говорит кому-то про отца Георгия: «У него не все в порядке с головой», он сделал Арсению строгое замечание. «Отец Георгий не сумасшедший, а святой! - сказал отец Герман. - Сумасшедшим он только притворяется». После этого Арсений относился к отцу Георгию с благоговением и, наблюдая за ним, сам уверился в его святости.

   В святогорских монастырях ежегодно 1 января, в день памяти святителя Василия Великого, собирается Духовный собор. Все начальники обители по очереди предстаю перед Собором, и им объявляется о новых послушаниях, которые они будут нести весь наступивший год. Когда перед Собором предстал Арсений, ему объявили, что теперь он будет помощником архондаричного. «Буди благословенно!» - ответил Арсений. После собора трапезник дал ему такой совет: «Ты ответил на Соборе „буди благословенно” - и все. Это не очень хороший ответ. В нем есть гордость. Таким ответом ты выставил напоказ свою самоуверенность, показал, что сам можешь справиться с любым послушанием. Надо было ответить соборным старцам так: „Буди благословенно, но не знаю, справлюсь ли я. Буду стараться вашими молитвами и благословением”». Этот совет очень помог Арсению и заставил его задуматься о том, насколько тонкой духовной работы над собой требует монашеская жизнь.

   На новом послушании Арсений научился красиво накрывать столы, готовить угощение для паломников, стирать простыни. Стирали так: варили воду с золой, давали ей отстояться и использовали вместо чистящего средства. А «гладили» простыни, просто придавливая их тяжелыми плоскими камнями. Такой работой Арсений раньше никогда не занимался. В архондарике он тоже сильно уставал, потому что монастырь был очень гостеприимным. Каждый день принимали пятьдесят-шестьдесят паломников. Их окружали большой заботой и любовью, потому что в каждом приходящем в обитель человеке монахи видели Самого Христа. Иногда случалось так, что братия ели на трапезе фасоль, подпорченную жучками. Чтобы жучков не было видно в мисках, в блюдо добавляли побольше орегано. А паломников тем временем за соседними столами угощали рыбой, которую братья с большим трудом наловили для них в море в предыдущую ночь. Часто братья, которые несли послушание в архондарике, оставались там допоздна, чтобы накормить лесорубов, которые спускались с гор только поздним вечером. Иногда для того, чтобы успеть приготовить угощение, приходилось уходить из храма еще до окончания Божественной Литургии. Арсений, хотя был от природы быстрым и ловким и уходил на послушание до отпуста Литургии, часто не успевал всего сделать, или случались какие-то промахи. Однако перед его глазами всегда были светлые примеры других отцов. Он начал деликатно наблюдать, как ведет себя один келейник игумена. Этот брат не был особенно быстрым. На Божественной Литургии он всегда стоял до самого конца, но при этом всегда успевал приготовить угощения, потому что перед началом послушания осенял себя крестным знамением, веря, что Бог ему поможет. Так он принимал Божественную помощь. Арсений решил делать так же, а если не будет успевать что-то сделать и его станут за это ругать - принимать это со смирением.

   После архондарика Арсения перевели помощником в монастырскую больницу. Старшим на этом послушании был благоговейный монах - старец Дорофей, также отличавшийся подвижническим духом. К каждому из братии - будь то старых монах или молодой послушник - отец Дорофей относился как родная мать. Видя, что кого-нибудь из братии словно ветром шатает от болезни или слабости, отец Дорофей говорил ему с таинственным видом: «Пойдем-пойдем! Хочу тебе один секрет рассказать». Он приводил брата в больницу и давал ему тахини с медом или сахаром. Старым монахам он мог сварить суп с тонкими макаронами. Отец Дорофей чувствовал необходимость заботиться особым образом о каждом брате. Он любил каждого, и не потому, что «так положено», а искренне и от сердца. Арсений чувствовал духовное родство со старцем Дорофеем и старался ему подражать.

   В общем, на какое бы послушание ни назначали Арсения, он трудился там от всего сердца и изо всех сил. Не ограничиваясь тем, куда он был назначен, он с готовностью, не беря в расчет усталость, спешил помогать братьям, трудившимся на других послушаниях. Его готовность прийти на помощь вскоре стала всем известной, и братья не стеснялись просить его о помощи. Не успевая на своем послушании, какой-нибудь брат просил: «Арсений, окажи любовь, сходи туда-то». Арсений шел, по дороге его встречал другой брат: «Арсений, окажи любовь, сделай то-то и то-то». Арсений никогда не отказывал, делал все, о чем его просили, но часто чувствовал, насколько он устал. Как-то раз один из соборных старцев, увидев, что он изнемогает, спросил:
   - Что случилось, брат? Выглядишь каким-то расстроенным.
   - У нас дома, - ответил Арсений, - на крыльце всегда стояла пара истрепанных «дежурных калош». Когда кому-то — от мала до велика — надо было выйти во двор, то он надевал «дежурные калоши» и потом оставлял их на прежнем месте. И вот, если я правильно понимаю, в общежитии монаху надо быть для всех и каждого такими калошами.
   - Стать «дежурными калошами» ради любви ко Христу… - повторил соборный старец. - Как сам-то думаешь: есть что-нибудь выше этого?
Эти слова окрылили Арсения. Он постоянно вспоминал их и с готовностью продолжал откликаться на любую просьбу братий.

ДУХОВНЫЕ ПОДВИГИ ПОСЛУШНИКА АРСЕНИЯ

С еще большей ревностью Арсений относился к своему келейному правилу. Он, хотя и был еще послушником, взял благословение совершать правило монаха-великосхимника - четыре четки трехсотницы с поясными поклонами и триста земных поклонов. Накануне Причащения Святых Христовых Тайн Арсений делал еще больше земных поклонов и пел при этом наизусть первую песнь Великого покаянного канона и немного из «Феотокария». Помимо Евангелия он читал «Эвергетин» и поучения преподобного Феодора Студита - эти книги дал ему игумен. Если, читая, Арсений чувствовал, что какая-то мысль или отрывок особо помогут ему в его борьбе, он выписывал прочитанное в тетрадь, чтобы читать, перечитывать и пытался применить это на деле. Когда выписок становилось много, Арсений переписывал их в другую тетрадь - разделяя по темам. Так прочитанное крепко отпечатывалось в его памяти, и он мог постоянно к этим словам возвращаться в уме, «читая книгу не по бумаге», - как сам он об этом говорил.

   Во время богослужений Арсений изо всех сил старался стоять на ногах и не присаживаться в стасидию. Когда у него болели ноги, он приводил на ум Христа, Которого мучили сжимая Его пречистые ноги в деревянной колоде. Вначале на службах Арсений со вниманием следил за тем, что читается и поется. Так он выучил богослужебный устав. Позже на службах он то творил умную молитву Иисусову, то углублялся в божественные смыслы тропарей и стихир.

   Несмотря на напряженную духовную борьбу, Арсений стал замечать за собой некоторые духовные слабости, и это вызывало у него тревогу. Например, он замечал, что когда миряне уважительно обращаются к нему «отец Арсений» или говорят «благословите, отче», он чувствует какую-то радость и начинает собой любоваться. В миру со мной такого не было, - подумал Арсений. - Почему же вся эта требуха липнет ко мне сейчас? Давай-ка вспомним: как я жил в миру? На что я обращал тогда особое внимание?» И вот он стал вспоминать, что в миру, хотя и не молился так много, как сейчас, зато непрестанно наблюдал за собой и не забывал ставить себя на место. Он понял, что сейчас, находясь в монашеском общежитии и почувствовав себя в духовной безопасности, он забросил духовную работу над собой, хотя такая работа - самая основа духовной борьбы. Он вновь начал следить за собой, каждое утро и вечер анализируя свои помыслы и поступки. Иногда он даже поднимался на возвышающуюся над Эсфигменом гору Самария и, глядя с нее на монастырь, заводил с собой такой диалог: «Скажите пожалуйста, а что это за монастырь? Ах, Эсфигмен… Понятно, понятно. А вы знаете в нем кого-нибудь из монахов? Что вы говорите? А не слышали, не здесь ли живет Арсений такой? Здесь? А в какой келье? А вы не в курсе, насколько хорошо этот самый Арсений проводит свою послушническую жизнь?» Так, глядя на себя глазами воображаемого странника, Арсений более ясно видел свою жизнь и пытался ее исправить.

   Поступая так, Арсений предотвратил, как он сам говорил, свое «углубление в гордыню и бесстыдство» и с более глубоким пониманием начал борьбу за внимание и трезвение. На общих работах по сбору оливок и винограда, куда выходила вся братия, он работал быстро и молча, сосредоточеннно творя молитву Иисусову. Однажды вместе с другими послушниками и молодыми монахами его послали в мир, на принадлежащий Эсфигмену метох недалеко от городка Иериссос. Там надо было посадить тополя вдоль дороги. Когда монахи работали, напротив остановилось несколько школьных автобусов и из них выбежали дети. Арсений подумал: «Раз я покинул мир, то и на мирян мне глядеть нельзя». Это стоило ему огромных усилий, но он не оторвал глаз от земли и не взглянул на детей.

   Нельзя сказать, что борьба за трезвение оказалась для Арсения слишком тяжелой, ведь с детства он старался навыкнуть самопринуждению и приучил себя отсекать даже самые добрые пожелания. С невероятным трудом далась ему иная борьба — приодоление привязанности к матери. Воспоминания о ней чрезвычайно мучали его, он часто видел ее во сне. Он исповедовал происходящее игумену и, совершая чрезвычайную борьбу, следя за помыслами и много молясь, смог, как сам говорил впоследствии, «искоренить из сердца человеческую любовь к матери». Тогда в сердце его начало все сильнее разгораться пламя «всеобъемлющей любви», которая обнимает собой всех людей без исключения. Он приял божественный и небесный огнь, который Христос пришел воврещи на землю. Впоследствии преподобный был всецело охвачен этим огнем. «Вырывать из собственного сердца мать, - вспоминал он позже, - оказалось очень больно. Однако потом я почувствовал божественную радость. Идя на жертву, монах превращает себя в отрезанный от родных ломоть и постепенно начинает ощущать духовную любовь ко всему миру».

   В отречении от мира Арсению помогло и одно чтение, услышанное им в монастырской трапезной. Читали о богатом муже по имени Кратет. Путешествуя на корабле, он догадался, что моряки замышляют бросить его в море и забрать его сокровища. Тогда Кратет своими руками выбросил сокровища в море и остался жив. «Кратет спасся, выбросив то, за что цеплялся сам и что цеплялось за него», - говорилось в книге. «Неужели и мне не стоит выбросить все ради Христа? — думал Арсений. — Все, что удерживает меня, мешая приблизиться ко Христу, надо выкидывать за борт.

   Немалую борьбу Арсений вел против печали. Помимо воспоминаний о матери, диавол часто наводил на молодого послушника печаль и уныние. Однажды Арсений почувствовал столь сильное уныние, что даже попросил одного благоговейного брата о нем помолиться. Тот пошел в храмик святителя Григория Паламы и отслужил за Арсения молебный канон. Тут же искушение исчезло, и Арсений почувствовал в себе Божественное утешение. «Отцы отличались огромной любовью, - рассказывал позднее преподобный, - и их молитва дерзновенно восходила к Богу».

   А диавол никак не мог успокоиться. Теперь он начал пугать Арсения, наводя на него свои страхования. Стоило Арсению вечером войти к себе в келью, как раздавался стук в дверь, и грубый голос: «Молитвами! Святых! Отец!» Арсений отвечал: «Аминь», но никто не входил; он открывал дверь, но за ней никого не было. Арсения охватывал столь сильный страх, что он не мог оставаться в келье и выходил на монастырский двор. Однажды вечером, после повечерия, его увидел сидящим во дворе один из соборных старцев. Подойдя к Арсению, старец сказал: «Сынок, ты почему не идешь в свою келью? Посмотри, ведь никого из отцов на дворе нет: все после повечерия разошлись по кельям и молятся наедине с Богом». Арсений заплакал и рассказал старцу об искушении. Выслушав Арсения, тот принес кусочек воска с частицей Честного и Животворящего Древа Креста Господня. Дав святыню Арсению, старец сказал: «Сынок, иди спокойно к себе в келью и ничего не бойся». Как только Арсений вошел в келью и закрыл за собой дверь, он снова услышал грубый голос: «Молитвами! Святых! Отец!» - «Аминь», - ответил Арсений. Дверь открылась. В келью вошел некто в полицейской форме и начал грубо кричать: «Эй, ты!.. Дрянь-монах!.. Тебя еще не постригли, а ты уже всякие щепки в келью тащишь?!» Он то кричал, то заливался издевательским хохотом, но приблизиться к Арсению, державшему частичку Животворящего Древа, не мог. А как только Арсений воскликнул: «Господи, Иисусе Христе!» — лже-полицейский исчез.

   Так, следя за собой и получая помощь от старцев обители, Арсений преодолевал разнообразные искушения и шел вперед, подражая святому Арсению Великому и спрашивая себя постоянно: «Арсений, ради чего ты вышел из мира? Искоренив себя из мира, он старался теперь искоренить из себя все мирское, отсечь себя от всего и от всех, чтобы стать истинным монахом, «отрезанным от всех и сообразующимся с каждым».

РЯСОФОРНЫЙ МОНАХ АВЕРКИЙ

Когда в монастырь Эсфигмен приходил кто-то с целью стать монахом, до пострига проходило обычно от одного до трех лет. Однако игумен, видя, как в Арсении день ото дня увеличивается ревность к монашеской жизни, после семи месяцев послушничества предложил постричь его сразу в великую схиму. Арсений колебался с ответом, и игумен отправил к нему одного из отцов, чтобы обсудить этот вопрос. Когда присланный игуменом монах спросил у Арсения, почему он не хочет принять постриг в великую схиму, тот ответил: «Я действительно не понимаю, что изменится оттого, стану я великосхимником или, например, рясофорным монахом. Для меня все изменится, если станет монахом мой внутренний человек. Мне достаточно просто того, чтобы по-монашески жить». Однако после этой беседы Арсению было такое видение: он стоял в храме и видел, как все монахи входят в алтарь через царские врата. В правой части алтаря стоял Христос. Входя в алтарь, монахи кланялись Христу, потом отходили ко святому жертвеннику, где омывались, а оттуда они уходили на небо и терялись из виду. Арсений понял, что Бог сильно показал ему это видение для того, чтобы он понял, насколько сильно все меняется для человека после монашеского пострига. Становясь монахом, человек добровольно приносит себя Христу и восходит к очищению и единению с Богом. Арсений рассказал об этом видении игумену и попросил прощения у брата, который с ним беседовал. Но все же он просил у игумена не постригать его в великую схиму, а ограничиться рясофором. Попросил он об этом потому, что, во-первых, не чувствовал себя готовым к великой схиме, а во-вторых, не хотел связываться обетом «пребывать в монастыре сем до самой смерти», поскольку желание безмолвнической жизни в пустыне разгоралось в нем сильнее и сильнее. И вот 27 марта 1954 года он был пострижен в рясофорные монахи и получил имя Аверкий.

   Будучи послушником, отец Аверкий совершал келейное правило монаха-великосхимника. Став рясофорным монахом, он взял благословение удвоить великосхимнический канон, выполняя его за себя и за одного немощного брата. Чтобы успевать совершать такое большое правило, он с вечера делал все земные поклоны и большую часть четок, а после полуночи, когда келейно молится вся братия, исполнял оставшуюся часть правила, дабы его молитва восходила на небо вместе с молитвами всех отцов обители.

 Диавол, видя подвижнический дух отца Аверкия, решил попробовать свалить его ударами не «слева», а «справа». Он стал внушать молодому иноку без рассуждения давить на себя, чтобы тот, растратив все силы, оставил духовную борьбу. И вот, как только уставший отец Аверкий , совершив несколько сотен земных поклонов, ложился на койку и пытался уснуть, диавол шептал ему: «Спишь? Вставай. Столько людей страдают, столько подвергаются опасности! Вставай и делай за них поклоны!» Отец Аверкий вставал и делал поклонов сколько мог. Но стоило ему снова прилечь, начиналось то же самое: «Такой-то человек болен, он нуждается в молитвах. А ты спишь? Встань и соверши о его здравии столько-то четок». Арсений снова вставал и молился. Так продолжалось всю ночь. В конце концов лукавый довел отца Аверкия до такого состояния, что он отчаялся и сказал: «Уж лучше бы я ногу сломал, чтобы не делать этих поклонов». Он дошел до того, что и самый вид четок вызывал у него самую настоящую дрожь. Позже преподобный старец вспоминал: «У меня было такое ощущение, словно Христос берет меня руками за горло и пытается задушить. Но, конечно, это был никакой не Христос, а тангалашка. Христос не хочет от человека такого рода страданий. Подобная духовная депрессия и тревога - вещь сатанинская».