Vagina Evropy. 6

- 6 -
 Солнце быстро остывало, опускаясь в море. Молодому ворону из Овечьей рощи надоело гонять глупых чаек. Сегодня ему везло, живот полон отнятой рыбой, можно было отправляться к дому.
 Вечерний бриз раскачивал кроны деревьев. Сухая ветка, торчащая на вершине самой высокой лиственницы, была никем не занята. Многие поколения птиц до блеска отполировали лапами твёрдую древесину. Взрослые вороны ни разу не позволили молодому коснуться заветной ветки. И вот это случилось.
 Птица сложила крылья и уселась на высоком помосте. Повертела головой, удобно устраиваясь, сутулясь, по-воровски огляделась блестящими, круглыми глазами. Всё было как всегда: на зелёном лугу пасутся овцы. Иногда эти дуры умудряются падать с обрыва на камни, и тогда удаётся отведать их мяса. Оно не такое нежное как рыба, которую вороны отнимают у крикливых чаек, но хорошо насыщает. У дома под зелёной дерновой крышей горит очаг из плоских, закопчённых жирной сажей, камней. У очага сидят двуногие. Двуногие не опасны. Они не умеют летать. Могут быть полезны. Иногда они убивают овец или друг друга и дают воронам наесться вволю. На краю луга за овцами и оградой из камней ещё один двуногий - голый по пояс с лысой, блестящей на солнце головой. В его руках две палки. Двуногий стремительно двигается, словно танцует, размахивает палками, наклоняется, делает быстрые выпады. По бритой голове и спине течёт пот. От костра человека с палками не видно.
 Солнце коснулось блестящей поверхности спокойного моря, продавило круглым боком плоский горизонт. Ветка раскачивалась. Небо и море зажглись вечерней зарёю. Скоро прилетят взрослые вороны и его прогонят. Надо было скорее сделать то, что всегда делают другие птицы и о чём он давно мечтал.
 Молодой ворон расслабил пальцы на лапах и повис вниз головой. Мир перевернулся. Небо оказалось внизу, а деревья, камни и овцы, двуногие у костра, танцующий с палками человек, словно упали в небо. Если бы ворон умел, он бы рассмеялся…


 «Приготовь, старуха, оленьего мха!» - сказал шаман своей женщине и достал длинный нож. Костёр из сырых ивовых веток нещадно чадил. Старуха удивлённо посмотрела на мужа. «Ты что, собрался младенца пеленать?» - спросила дерзкая.
 Шаман нахмурил брови. И эта туда же! Стоит позволить одному человеку в стойбище нарушить его волю, зараза вольнодумства пожирает всех. Охотник Чувкасы должен покориться, Белое Пёрышко разделит ложе с шаманом или умрёт.
 Одного сурового взгляда хватило Айнханна, чтобы поставить жену на место. Старуха втянула голову в плечи, и шаркая ногами, выбралась выполнять волю мужа. Привычный страх вернулся в подслеповатые глаза. Раскачиваясь, чтобы легче войти в транс, шаман запел священную песню и стал точить нож. Торнрак получит достойную жертву!

 Услышал его могучий Торнрак. Через три дня после жертвоприношения испуганные людишки приползли к чуму Айханна и бросили на порог красавицу Паму. Мужчины рассказали, как в стойбище у Больших озёр пришли злые духи. В руках их были длинные ножи, такие же как дал Торнрак Айнханна. Кожа их была из железа. Самый сильный наш мужчина Чувкасы не смог пробить её. Дух одним движением перерубил крепкую мужскую шею, словно она была не толще утиной. Чужаки убивали и смеялись. Только Пама и другие женщины после того, что светлокожие делали с ними, не верили в божественную природу пришельцев. Но кто же станет слушать глупых баб!
 Шаман сдёрнул с головы меховой малахай с нашитыми на него амулетами. Ахнули, поражённые увиденным, люди. Вместо левого уха шамана зияла кровавая дыра, заткнутая комком ягеля. «Сильно злой был мой Торнрак на вас — нельзя ему отказывать. Я отдал духам часть себя и забрал вашу вину, - крикнул Айнханна, - а то бы валялись ваши безголовые тела в тундре. Быстро забыли вы Большую Боль!!» Но рассказ испуганных мужчин поразил шамана. Страшное подозрение проникло в душу...


 Втайне от ярла Харда, свою добычу викинги продали перекупщикам, сильно уступив в цене. Деньги поделили.


 Дни стали короче и холоднее. За одну ночь чёрные вершины гор поседели от снега. По утрам море парило. Белые, подвижные струи поднимались к серому небу, лёгкий ветер гнал их на берег, где они остывали и осаждались на кронах старых деревьев Овечьей рощи. Скоро весь берег, скалы и деревья покрылись узорчатыми пластинками льда похожими на бабочек.
 Люди спешили запастись дровами на всю долгую зиму. Скот пригнали с дальних пастбищ в центральную усадьбу. Потом пошёл снег. Буря бушевала два дня. Когда ветер перестал загонять дым очага назад в жилище, всё вокруг: дома, сараи, навесы для лодок и кораблей оказались под толстым слоем снега.
 Солнце выкатило на синее небо, залив землю нестерпимо яркой, праздничной белизной, от которой на душе людей вспыхивала беспричинная щенячья радость. Пришло время охоты, варки пива, длинных вечеров у тёплого очага, песен и саг, нескончаемых как сама зима.
 А у Харда сломался лангарп. Беда - остаться музыканту без арфы накануне длинной зимы! В годы могущества самому чинить инструмент Харду Сказителю не было нужды. При дворе всегда находилась пара умелых рук, охочих до угощения у стола щедрого ярла. Не то теперь. Даже могущественный жрец Одина не смог ему помочь. Выручил христианин. Покрутил в жилистых руках сломанную арфу, озадаченно похмыкал и заявил, что арфу, пожалуй, сможет починить молодой раб, которого зовут Эльфус.
 Так молодой оруженосец впервые появился в длинном доме Харда Сказителя.


 Если с тобой не собираются разговаривать на твоём языке, бьют в морду за любую ошибку, чужую речь выучишь быстро. На дальнем хуторе Эльфусу доставалась за всё: за то, что овца охромела или костёр потух, молоко скисло, или пиво не выбродило, били за малейшую действительную или выдуманную провинность, били от дурного расположения духа и просто, чтобы позабавиться. Приходилось терпеть.
 Починить арфу, которую местные звали чудовищно неблагозвучным словом «ландгарп» для музыканта, привыкшего самостоятельно исправлять свой инструмент, сущий пустяк. Но наученный горьким опытом Эльфус не торопился исполнить задание.
 В богатом доме хозяина кормили и не били. Поэтому для начала наш умелец разобрал ландгарп на части, отобрал детали, которые можно выдать за негодные, и принялся за их исправление или изготовление новых.
 Несколько раз видел здоровенную девчонку с большими обветренными руками, из-за которой всё началось. Узнал, что зовут её Кэйа, и она дочь хозяина. Столкнувшись с Эльфусом в доме, девчонка всякий раз краснела, отводила глаза и старалась сразу уйти. Наверное он ей был неприятен.
 Однажды Эльфус сидел у очага и делал вид что чинит арфу. Ярл Хард и хромой жрец Орм играли в тавлеи и пили пиво. Брат Михаил им прислуживал. Старик Хард всё время выигрывал и кажется этим был недоволен. Глупый хозяин, выигрывать так приятно!
 Эльфус всмотрелся. Играли на клетчатой доске с дырками, куда вставляли фигуры. Белый король со своим войском пытается занять угол доски, а чёрные ему не дают. Очень просто. Игра юношу увлекла. Жрец повешенного бога делал одну и ту же ошибку. Он спешил, не обращал внимания на ходы Харда.
 Заметив, что юноша во все глаза смотрит за их игрой, Орм, желая посмеяться над дикарём, предложил сыграть. Эльфус неохотно согласился. Каково же было удивление присутствующих, когда юноша несколько раз к ряду обыграл жреца Одина, а потом и старика Харда. С этого дня у Эльфуса началась новая, счастливая жизнь.

 Высокородный граф жил в хлеву. С овцами теплее. Балдуину приходилось выполнять много тяжёлой работы. Он часто бывал голодный и злой.
 Проныра Эльфус стал любимчиком ярла и живёт в хозяйском доме. Ярл словно забыл кому обязан жизнью дочери. Обидно жрать пустую похлёбку в компании овец, зная, что его бывшие слуги неплохо устроились. Монах иногда таскает графу лепёшки и мясо. Неблагодарный мальчишка воротит нос и старается реже попадаться на глаза прежнему господину.
 Сынок ярла на графа внимания не обращает, считая себя много выше грязного раба, что Балдуина вполне устраивает. Однажды граф застал его с толстой женщиной, про которую говорили, что она наложница старого ярла. Любовники его не заметили. Балдуину было всё равно кто с кем спит. Это его не касается, но очередной раз убедился, что люди во всех концах света одинаково охочи до чужого.
 Граф задумался о своей жизни. У него для счастья было всё. Погнался за призраком несбыточной мечты и всё потерял. Балдуин опечалился и пнул овцу, неожиданно вывернувшуюся ему под ноги. Бедное животное, жалостно заблеяв, отлетело в угол и оттуда обиженно посмотрело на графа глупыми, добрыми глазами. Ему стало стыдно.

 Женщина Орма родила четвёртую дочку. «За что, могучий Один, ты меня наказываешь? - возроптал хромой жрец, - зачем мне ещё один бесполезный рот?» Он ждал наследника. Куча баб в доме раздражала. Куда ни пойдёшь, чем не займёшься, всюду слышишь глупую женскую болтовню и ссоры.
 Не признал ребёнка жрец, не взял на руки, не обмыл водой, не дал имени, велел согласно древнему обычаю вынести из дома, сказал, что видел дурной сон. Эта девочка принесёт многие несчастья и беды в их семью.
 Как ни ныла, не канючила Гуда, настоял на своём решении. Какой мужчина станет обращать внимание на женские стенания? Правду говорят: «Бабе легче заплакать, чем собаке заскулить».
 Некому заступиться за Гуду перед суровым мужем. Пали в битве при Хафрсфьёрде её отец и братья. Потому не считается с женой Орм. Творит произвол без опаски.
 Знал мудрый Орм, за какую вину его наказывает всемогущий Один. До сих пор одиноко стоит алтарь Вещего в пустом лесу. Не возведён вокруг красивый хоф, человеческой жертвы не принесено суровому богу. Где жертвы без войны взять? Рук рабов не хватает делать грязную работу. Потому особенно странно решение Харда принять в дом мальчишку, чтобы играть с ним в тавлеи. Там уже болтается без дела один христианин. Выносить горшок за ярлом и пить с ним пиво не самая трудная обязанность, доложу вам. Если бы христианин не выдернул зуб Харду и не избавил его от боли, хоф Одину уже бы строился. Узнав про новый храм одноглазому богу, сюда потянулись бы десятки паломников и понесли многие жертвы. Изменилась бы жизнь хромого Орма.


 Нательная рубаха совсем разлезлась. Эльфус устроился у очага, пытаясь приладить очередную латку. Светить прорехами перед женщинами неприлично. Толстая Тофа дала малому драгоценную иголку и нитки. Кусок ткани раздобыл сам.
 Бывший паж и оруженосец в реставрации одежды достиг совершенства. Женщины дома Харда — старая служанка Ода, красивая Тофа и молодая хозяйка наблюдали за работой. Мужчина с иголкой в руках северянок веселил.
 Наконец кропотливая работа была завершена. Эльфус с удовлетворением полюбовался на дело рук своих. Заплата не морщила и напоминала больше декоративный элемент одежды, чем кусок ткани, скрывающий прореху.
 Юноша от удовольствия даже замурлыкал песенку и попытался влезть в рубаху. Должно быть сделал это слишком поспешно, потому что ветхая основа, давно истлевшая на службе многим предыдущим хозяевам, лопнула. У Эльфуса слёзы на глазах выступили от огорчения.
 Тофа так и покатилась со смеху, затряслась обильным телом, хлопая себя по ляжкам белыми ладонями. Даже старая Ода захихикала тонким старческим смехом. Эльфус с обидой взглянул на потешающихся над его бедой женщин и наткнулся на полный сострадания взгляд Кэйи-цыплёнка. Юноша с беззаботным видом тряхнул головой, вспомнил своё скоморошечье детство, скрывая слёзы, дурашливо засмеялся, проделал пальцем в ветхой ткани несколько новых дырок и сказал, что так ему не будет жарко на морозе, и что когда-нибудь так все будут ходить. В глазах женщин лучше выглядеть смешным чем жалким.
 Следующим утром Эльфус нашёл возле изголовья новую рубаху. Юноша поднёс подарок к лицу. От рубахи пахло чистотой и женщиной. Ворот обновки украшен незамысловатым орнаментом. Эту рубаху он видел в руках молодой хозяйки. Девушка вышивала тонкой стальной иглой ромбики. Работа не спорилась, нитка путалась. Кэйя злилась, хмурила светлые бровки, смешно прикусывая детскую, пухлую губу…
 Внезапно Эльфус всё понял — дочь ярла его любит. Вспомнилась их первая встреча, рынок в Хайтабю, решётка, её взгляд. У бедолаги защипало в носу, на глазах выступили слёзы. Сердце сладко сжалось…


 Про жестокий обычай выкидывать новорожденных отец Михаил услышал в годы миссионерской деятельности среди данов. Варварство потрясло молодого монаха. Даже жестокие звери так не поступают. Сам свидетелем постыдного обычая не был, тёмные слухи доходили издалека, но об этом говорили надёжные люди. Проверить правда ли это, не случилось. И вот это произошло.
 Гуду - забитую и покорную женщину хромого Орма Михаил видел часто. Ему нравилось, как она заботится о своих девочках — всегда опрятных и почтительных, даже к нему - простому рабу. Михаил любил рассказывать им сказки, а девочки таращили на него круглые, голубые глаза, восхищённо замирая в страшных местах его нехитрого повествования или радостно смеясь и хлопая в ладоши, когда сказка заканчивалась хорошо. Гуда не препятствовала его общению с детьми, однако сама с рабом не заговаривала.
 О несчастье Михаил узнал от толстой Тофы. Женщина сказала, что хромой жрец не признал ребёнка, и они с женщинами его вынесли. При этом её лицо оставалось таким же красивым и равнодушным, как при распоряжении заколоть к обеду овцу.
 Потрясённый услышанным, Михаил выскочил из дома и убежал к морю. Когда жизнь среди язычников казалась невыносимой, монах шёл в потаённый, обширный грот, созданный Божьей волей в скалистом обрыве далеко за селением варваров. Высокие своды в скалах напоминали ему купол собора. Только в этом уединённом месте Михаил мог без свидетелей предаться отчаянию, горьким стенаниям о своей несчастной доле и молить Бога о прощении. Путь туда лежал по узкой полоске песчаного пляжа, захлёстываемой холодными волнами. Во время прилива грот оказывался отрезан от селения, и спуститься в него можно только по скале, на каждом шагу рискуя свернуть шею.
 Время прилива не пришло. Море было спокойным. На небе ангелы зажгли первые звёзды. Отчаяние терзало душу монаха. Михаилу иногда казалось, что жизнь на земле и есть тот ад, обещанный после смерти каждому грешнику. Терпеть голод и холод, пресмыкаться перед сильными, чтобы подняться по иерархической лестнице и с её высот смотреть как пресмыкаются перед тобой, бороться с соблазнами плоти или тайком от людей грешить, зная что вину от Бога не скроешь, - разве это жизнь?
 Чью он волю выполнил, предав графа парижского в руки его врагов? Михаил бы понял, зачем всемогущий Бог направил его стопы на север, если бы удалось спасти хоть одну заблудшую душу, но из местных грешников спасаться никто не хотел. Язычники закостенели в невежестве и закрыли уши проповеди Христовой.
 Быстрая ходьба не успокоила монаха. Он всё ускорял шаг, словно пытался убежать от себя. Неодолимое искушение покончить с земными муками посещало Михаила, останавливал только страх погубить бессмертную душу. А так чего проще — один прыжок со скалы или несколько шагов в бушующее море, и всё кончится. Но зачем-то Бог обрёк его на эти испытания?
 Вначале монах увидел следы на песке, потом почти сразу - женскую фигуру. Женщина, не замечая его, быстро шла по направлению к гроту. Михаил досадливо поморщился, но не переменил своих планов. Может она повернёт обратно? Но женщина не повернула.
 Ожидая встретить незнакомку, Михаил шагнул в грот. Никого. «Призрак!» - страх на мгновение сковал монаха. Но в то же мгновенье увидел на камнях брошенный плащ и барахтавшуюся в воде тёмную фигуру. «Эй! - крикнул монах, - эй, остановись. Чего ты удумала, несчастная?»
 Услышав его слова, женщина обернулась. Белое лицо с чёрными провалами глаз и рта, облепленное мокрыми прядями тонких волос показалось монаху незнакомым. Самоубийца заторопилась, загребая шумно руками, сделала несколько быстрых шагов и скрылась под водой.


 «Мёд поэзии» - Эльфус услышал это выражение от Харда и несколько дней ходил под впечатлением от нового образа. Невозможно заниматься вязкой слов в строфы и ни разу не задуматься о странном воздействии их на человека. Перескажи стихи обычными словами, получишь набор прописных истин. Слова же поэта как мёд золотисты и сладки. Отведав их неземной вкус, к ним тянешься, даже рискуя навсегда утонуть в липкой глубине рифм и образов.
 Эльфус знал много стихов. Чужие и свои строчки теснились в его голове. Не понимал, как пишут стихи другие поэты, как пишет сам, но для него встреча с удачной строфой как ночь любви с прекрасной незнакомкой -  такой чувственный восторг в груди, что хочется плакать.
 Однажды длинным, ненастным вечером, каких этой осенью было много, ярл Хард вдруг спросил Эльфуса: «А чего ты там в Хайтабю пел?» Юноша смущённо пожал плечами: «Так. Одну песню». «Исполни», - попросил ярл. Эльфус не стал чиниться.
 «Можно?» - спросил он, беря в руки ландгарп Харда. «Валяй!» - великодушно разрешил хозяин. Юноша припомнил все несчастья, свалившиеся на его голову за последний год. Слёзы сами навернулись на глаза. Лица окружающих расплылись, потеряли твёрдые очертания. Эльфус запел про предчувствие скорой смерти на чужбине. Пел просто и безыскусно, без фальшивых украшательств. Когда юноша умолк, зрители долго молчали, потрясённые его пением. Потом ярл немного смущённо похмыкал, теребя седой чуб на бритой голове, спросил: «Чья это песня будет?» «Моя», - ответил юноша и скромно опустил глаза.


 Вода обожгла. Михаил набрал в грудь воздуха и нырнул. Глубина надавила на уши. Тело женщины таяло в чёрной мгле. Широкое платье подобно колоколу медузы надувалось и опадало от конвульсивных движений утопленницы. Светлые нити тонких волос всплыли вокруг головы.
 Монах ухватил утопленницу за пряди похожие на живые водоросли. Женщина замотала головой, выпустила из носа и рта серебристые пузыри воздуха, вцепилась в руку Михаила. Монах забил ногами и свободной рукой по воде, поднял голову. До светлой от луны поверхности моря было страшно далеко. «Если я сейчас утону, будет ли это считаться самоубийством?» - промелькнула дурацкая мысль в голове монаха.
 Колеблющаяся живая поверхность приближалась, приближалась. Лёгкие хотели впустить в себя воздух, но вокруг была только обжигающе-холодная вода. Михаила охватила паника. Монах взмолился: «Господи, помоги!» Господь помог.
 Выволок тяжёлое тело из воды. Волны били монаха под колени и старались опрокинуть. Женщина цеплялась за шею мужчины. Ей больше не хотелось умирать. Мучительный кашель сотрясал худые плечи. На берегу её несколько раз вырвало. Рвота попала на грудь монаха. Ничего кроме тепла Михаил не почувствовал.
 Холодный ветер вцепился в лицо и руки мужчины и женщины, сковал льдом волосы. «Одежду надо выжать. Замёрзнем», - сказал монах. Самоубийца послушно потянула платье через голову. Михаил старался не смотреть на синее от мороза и света луны тело женщины, но не мог этого не делать. Вспомнил про груду сухих водорослей в глубине грота и потащил женщину туда. Она не противилась.
 Постелил плащ, приказал: «Ложись, согрейся». Когда она легла, опустился рядом, нагрёб сверху сухих водорослей. Остро пахло морем и сырой шерстью. Женщина лежала к Михаилу спиной. Лица не видно, но он её узнал. Это была жена хромого Орма Гуда, недавно потерявшая ребёнка.
 Чтобы быстрее согреться, мужчина прижался к мягкой женской спине и животом ощутил холодные, округлые ягодицы. Скоро мужчину и женщину принялась бить дрожь, возвращавшая к жизни. Михаил стал растирать Гуде руки и ноги. Первый раз в жизни монах касался запретного, но стыдно ему не было. Потом женщина заплакала.
 «Не плачь, сестра,- сказал монах, - Бог милостив», и стал рассказывать о господе Иисусе Христе, его многотрудной жизни, о надежде на прощение, которую своей смертью Живой Бог принёс в мир для мужчин и женщин.
 Когда расставались, Гуда не смела смотреть монаху в глаза. Но через неделю подошла и сказала, что женщины, которым она поведала о Христе и его жизни, хотят услышать это от Михаила. Возликовал монах — сбывалась многолетняя мечта обратить в истинную веру заблудшие души язычников. Велел приходить желающим услышать благую весть в памятный грот. Вспомнив, что первые христиане собирались тайком от власти в римских катакомбах, ощутил себя подобным апостолу Петру.