Форма протеста

Новость об отъезде моего любимого писателя на остров повергла меня в тихое, но глубинное смятение. Он УЕХАЛ из России — и в этом слове, как и в другом,которое само напрашивается на язык, вся горечь. Зачем, от чего — остаётся лишь строить догадки, но сам факт этого жеста, этого выбора острова, отдаётся во мне странным, тревожным эхом.

А эхо это особенное. Потому что я смотрю на эту историю с берега, который он покинул. Я осталась здесь, в России. И мой взгляд — это взгляд педагога-музыканта. Моя профессия — разбирать сложные произведения на части, чтобы объяснить их ученикам, искать в них структуру, логику, скрытую мелодию. Я всегда читала его прозу именно так: как сложную, виртуозную партитуру, где каждая фраза, каждая пауза были тщательно выверены, а общий смысл рождался из этого строгого полифонического сплетения.

И теперь он, автор этой партитуры, сам сорвался с такта. Он сменил всю тональность своей жизни, обменял сложный, многоголосный текст российской реальности на одинокий, монотонный мотив острова. Что ищет он в этой новой тишине, где слышен только шум прибоя? Новый ритм? Или, наоборот, полное отсутствие ритма, в котором можно наконец расслышать себя, не искажённого гулом прежней жизни?

Этот отъезд — сам по себе немой, но оглушительный аккорд. Он ставит жирную паузу в диалоге с теми, кто остался здесь, в этой реальности, которую он так мастерски описывал. Как педагог, я понимаю: иногда ученику нужно замолчать, отойти от инструмента, чтобы заново услышать музыку внутри себя. Но как читатель, как человек, оставшийся «в зале», я ловлю себя на чувстве почти что личной потери и настойчивом вопросе: что стало причиной этой фальшивой ноты, что вызвало  в его мыслях и чувствах невыносимый диссонанс, после которого единственным решением стало бегство на самый край карты?
Я догадываюсь, что послужило толчком к вынужденной «перемене мест» и понимаю его. Но этот внутренний протест он, конечно, обозначит простой формулой «просто уехал отдохнуть от всего». Это его право.

Я не знаю, найдёт ли он там новый голос. Но буду ждать его новых текстов — если они появятся — с особым, обострённым слухом. Чтобы услышать в них эхо нашего общего прошлого или шум совершенно нового, чужого моря. И чтобы попытаться понять ту партитуру молчания, которую он теперь пишет не чернилами, а самой своей жизнью.