Над небом голубым

  Слушать «Аквариум» в шестнадцать — это как найти потайную комнату в доме, где вырос. Не ту, что с сокровищами, а ту, где воздух иной плотности и свет падает под странным углом. Для Артёма такой комнатой была песня «Под небом голубым…».
 
  Он ставил её на старом виниле родителей, лёжа на полу в наушниках, и чувствовал, как в груди разливается сладкая, густая тоска. Тоска не по девушке и не по утраченному времени, которого он ещё не прожил, а по чему-то безмерно важному, название чему он не знал. Это было похоже на забытый сон, который не вспомнить, но чей осадок окрашивает весь день.

 «Под небом голубым — есть город золотой...»

  Он смотрел в потолок, покрытый трещинами, и пытался представить этот город. Получалось плохо. Всё, к чему он мог прикоснуться — школа, где он был немым призраком, квартира, пахнущая одиночеством даже когда все дома, своё отражение в зеркале, — всё было слишком обыденным, слишком серым. А в песне была кристальная ясность, недостижимая гармония. И он не мог понять, то ли эта гармония где-то есть и он от неё отрезан, то ли её нет вообще и песня лишь красиво лжёт. Эта трещина между реальностью и текстом стала для него экзистенциальной занозой. Он начал плохо спать. Родители, встревоженные его отрешенностью, привели его к психотерапевту.

 Доктор Сергей Николаевич оказался мужчиной лет пятидесяти, с мягким, внимательным взглядом и сединой у висков. Кабинет его был не клинически стерильным, а тёплым, с книгами и даже небольшой статуэткой кота. Артём, ёрзая в кресле, говорил сбивчиво о пустоте, о стене между ним и миром, о том, что, возможно, жизнь — это ошибка.

 «А что помогает? Что хоть как-то отзывается?» — спросил Сергей Николаевич.
Артём, смутившись, пробормотал о музыке, о старых пластинках.
«Что именно?»

 «Ну… «Аквариум». В основном один трек слушаю. «Под небом голубым…»
Он ждал снисходительной улыбки взрослого, не понимающего старосоветский рок.

 Но доктор медленно отложил ручку, и его взгляд уплыл куда-то за пределы кабинета, как будто он услышал отголосок давнего эха. В его глазах мелькнуло что-то живое, узнаваемое.

 «Волохонского, — поправил он, и в уголке его глаз собрались лучики морщин. — «Над небом голубым...» А Борис, помню, спел «Под небом». Я тогда долго думал — опечатка, или в этой замене есть какой-то свой, новый ключ...» — тихо уточнил он.

 «Да, БГ её пел, — автоматически отозвался Артём, но тут же запнулся. — То есть... вы про автора стихов?»

 «Анри Волохонского, —  уточнил Сергей Николаевич. И, видя изумление подростка, добавил: — Восьмидесятые, Ленинград, ДК «Невский». Я там бывал. «Аквариум» играл эту вещь так, что казалось, свод клуба вот-вот разверзнется и станет видно то самое небо».

 Артём не мог поверить. Его тайный мир, его святыня оказалась знакомой этому человеку в строгом пиджаке.

 «И что… что она для вас значит?» — рискнул он спросить.

 «Тогда? Красивую грусть о рае. Сейчас? Инструкцию», — сказал Сергей Николаевич и откинулся в кресле. «Хочешь, разберем твою «занозу»? Как коллеги по фанатизму».
И начался разговор, который не был похож на терапию. Это было путешествие.

 «Ты слушаешь и чувствуешь тоску, потому что твоё обычное сознание — это и есть «голубое небо». Предел. Потолок. А песня говорит: есть что-то над ним. Не после смерти, Артём. В психике. Это место, куда можно перейти, если твой самолёт мысли разобьётся о собственные пределы. Если твоё маленькое «я», твоё эго, наконец, устанет быть центром вселенной и позволит чему-то большему взять управление».

 «Город золотой — это не географическое место. Это структура твоей же целостной личности. «Золотой» — потому что это самый ценный, неокисляемый материал души. Он не светится сам. Он отражает свет. А что отражает? Звезду. Ту самую, что «в небе голубом горит». Она — твой внутренний ориентир. Твой личный миф. Она всегда твоя, понимаешь? Ты не должен её заслужить. Она дана тебе по факту рождения. Твоя задача — её заметить и довериться».

 Артём слушал, затаив дыхание. Слова падали, как ключи, отпирающие двери в знакомом, но тёмном лабиринте.

 «А животные? Лев, вол, орёл?»

 «Ах, это самое интересное! — глаза доктора загорелись. — Это не звери из зоопарка. Это части тебя самого. Твои инстинктивные силы, которые сейчас, возможно, спят или уродуют тебя. Твоя невыраженная агрессия — спящий лев. Твоё неповоротливое, непослушное тело — спящий вол. Твои мечты, упирающиеся в потолок того самого «голубого неба» — спящий орёл. В «саду» они пробуждаются и становятся прекрасными. Лев — это твоя сила, которая больше не нужна для борьбы, она просто есть, как факт. Вол — это твоё тело, ставшее сознательным, «исполненное очей», каждая клетка знает своё место и предназначение. А орёл — это твой дух, видящий всю твою жизнь с высоты, но не холодно, а с любовью, его взор «незабываемый». Он — память души».

 «И… они меня там встретят?»

 «Они не «встретят» тебя как гостя. Ты войдёшь в них. Или осознаешь, что они всегда и были тобой. Просто разобранным на части. А в том городе-саду ты собираешься в целое».

 Артёму стало тепло. Давление в груди, которое он носил в себе месяцами, начало рассеиваться.

 «А строчка «Кто любит — тот любим»? Это же банальность».

 «Нет. Это не про романтику. Это закон физики того внутреннего пространства. «Любить» здесь — значит излучать связующую силу, принятие. Принятие себя, мира, своей тьмы и света. Тот, кто излучает это, автоматически становится магнитом для реальности, построенной на тех же законах. Его начинают «любить» — не люди обязательно, а сама ткань бытия.
 А «кто светел — тот и свят» — это про прозрачность. Стать проводником для света своей звезды. Убрать внутренние завалы из обид, страхов и ложных убеждений, которые этот свет заслоняют».

 Сеанс закончился. Артём вышел на улицу. Был обычный вечер, серое питерское небо, спешащие люди. Но что-то изменилось. Он поднял голову. Там, в густой облачности, не было видно звёзд. Но он знал, что одна — его — горит. Не где-то в космосе. Внутри. Она вела его не в заоблачный эдем, а вглубь. К тому месту, где в нём самом, в его запутанной, тоскующей, подростковой душе, уже был заложен тот самый город — с прозрачными воротами, яркой стеной и садом, где гуляли прекрасные, невиданные звери.

 Он достал наушники, но не стал их включать. Мелодия звучала у него в голове, обретя новый, невероятно плотный смысл. Это была не песня о бегстве. Это была карта возвращения. Возвращения к себе.

 А в кабинете Сергей Николаевич с улыбкой смотрел в окно, следя за удаляющейся фигуркой подростка. Потом открыл нижний ящик стола, где среди бумаг лежала потрёпанная кассета с надписью «Аквариум. 1983». Он бережно провёл по ней пальцем. Иногда терапия — это не интерпретация снов, а умение разглядеть в другом свою собственную, давно забытую тоску и дать ей новый язык.  Язык, на котором говорят звёзды, звери и стены золотого города. Он прикрыл ящик. Кассета осталась лежать в темноте — но мелодия теперь звучала в шагах за окном, уносящих домой того, кто только что начал свою сборку.