Автономия власти. Пределы классового редукционизма

Автономия власти: пределы классового редукционизма


Ленин, следуя Марксу и Энгельсу, начинает «Государство и революцию» с радикального и предельно жёсткого определения: государство есть продукт и проявление непримиримости классовых противоречий, особая организация насилия, машина для подавления одного класса другим. Всякая теория надклассового, общенародного или нейтрального государства объявляется либо наивной, либо сознательно лживой. Этот тезис у Ленина не просто описательный — он выполняет роль фундамента, на котором строится вся дальнейшая логика: необходимость революции, слом буржуазного аппарата, диктатура пролетариата, отмирание государства. Поэтому спор с Лениным возможен только здесь — в точке основания.

Контртезис: Государство не сводимо к классовому насилию: автономия власти и пределы коммунальной иллюзии.

Контртезис не отрицает насильственную природу государства, но утверждает, что она не исчерпывает его сущности. Государство — это не только аппарат подавления, но и сложная структура воспроизводства порядка, управления и координации, которая, возникнув в условиях классового конфликта, постепенно приобретает относительную автономию от классов, включая тот, который исторически стоял у его истоков. Иначе говоря, государство может быть классово обусловленным по происхождению, но не классово тождественным по функционированию.
Здесь важно обратиться к тем же историческим примерам, на которые ссылается сам Ленин, прежде всего к Парижской коммуне 1871 года. Для Ленина Коммуна — это эмпирическое доказательство возможности иного типа государства: без постоянной армии, без бюрократической касты, с выборностью и сменяемостью должностных лиц, с соединением законодательной и исполнительной власти. Он следует Марксу, который писал, что Коммуна была «наконец найденной формой диктатуры пролетариата». Однако именно внимательное рассмотрение опыта Коммуны позволяет увидеть не только её революционный потенциал, но и структурные ограничения коммунальной формы.
Первая и вторая коммуны во Франции возникали не в вакууме, а в условиях крайнего кризиса, войны и распада старой государственности. Их антибюрократический пафос был не столько результатом продуманной институциональной теории, сколько реакцией на ненавистный старый аппарат. Коммуна стремилась уничтожить государство как отчуждённую силу, но была вынуждена почти мгновенно воспроизводить элементы государственности: комитеты, комиссии, органы принуждения, централизованное принятие решений. Уже в ходе своего краткого существования она столкнулась с необходимостью дисциплины, координации и контроля — то есть с теми самыми функциями, которые Ленин объявляет атрибутами «классового государства».
Это не упрёк Коммуне и не аргумент против революции как таковой. Это указание на более глубокую закономерность: функции управления и принуждения воспроизводятся независимо от идеологических намерений. Именно эту закономерность позже зафиксирует Макс Вебер, определив государство как организацию, претендующую на монополию легитимного насилия. Вебер принципиально уходит от классового редукционизма, потому что видит в государстве не просто инструмент, а устойчивую форму власти, основанную на бюрократии, рационализации и легитимности. Его анализ показывает то, чего не хочет видеть Ленин: аппарат управления живёт по собственной логике, и эта логика не выводится напрямую из классовых интересов.
Даже если государство создаётся как орудие класса, оно неизбежно вырабатывает собственные интересы — интересы самосохранения, расширения компетенций, стабилизации процедур. Роберт Михельс позже сформулирует это как «железный закон олигархии»: любая организация, даже созданная ради равенства и демократии, порождает элиту управления, потому что управление требует специализации, опыта и постоянства. Ленин надеется нейтрализовать этот процесс через выборность и сменяемость, но он недооценивает то, что власть воспроизводится не только через должности, но через контроль над информацией, координацией и ресурсами.
Здесь ленинская формула «государство = класс» начинает терять объяснительную силу. Класс — это социальная категория, лишённая единого сознания и воли. Он не может действовать как субъект напрямую. Всякая власть от имени класса осуществляется через посредников: советы, партии, комитеты, аппараты. Эти посредники неизбежно образуют особый слой, который уже не совпадает ни с буржуазией, ни с пролетариатом как социальным целым. Именно в этом смысле диктатура пролетариата структурно превращается в диктатуру аппарата, действующего от имени пролетариата, но руководствующегося собственной управленческой логикой.
Ленин мог бы возразить, что буржуазное государство уже является диктатурой аппарата буржуазии, и что пролетарское государство хотя бы честно признаёт свой классовый характер. Но этот аргумент снимает моральную асимметрию, не снимая структурной проблемы. Если аппарат власти автономизируется неизбежно, то вопрос стоит не о том, какой класс стоит у истоков государства, а о том, какие механизмы способны ограничить эту автономизацию. Именно здесь коммунальная модель, вопреки ленинским ожиданиям, оказывается слабее, а не сильнее: уничтожая разделение властей и институциональные сдержки, она снижает способность общества к обратной связи и коррекции ошибок.
Алексис де Токвиль ещё в XIX веке предупреждал, что централизованная власть, даже действующая во имя народа, склонна к мягкому, но всеобъемлющему деспотизму, потому что она берёт на себя заботу об общем благе, одновременно лишая общество навыков самостоятельного действия. В этом смысле государство может быть «народным» по происхождению и «опекунским» по функционированию. Ленин же предполагает, что уничтожение классов автоматически уничтожит и привычку к подчинению, но не объясняет, каким образом привычка к подчинению исчезнет в условиях усиленной централизации и дисциплины переходного периода.
Таким образом, исторический опыт Коммуны, а также теоретические выводы классиков политической социологии подводят к одному и тому же результату: государство нельзя рассматривать как нейтральный инструмент, временно используемый ради освобождения. Его форма, функции и логика трансформируют любые цели, ради которых оно создаётся. Это не означает, что государство вечно и неизбежно, но означает, что его отмирание не может быть следствием одного лишь классового преобразования. Государственность исчезает не потому, что меняется класс-гегемон, а потому, что исчезают сами функции централизованного управления и принуждения. Ленин же предполагает обратное: что функции исчезнут вслед за классами, не учитывая, что именно государство в переходный период эти функции максимально усиливает.
В этом и состоит главный удар по ленинской формуле. Государство не тождественно классу. Оно может возникать из классового конфликта, но затем начинает жить по собственной логике. Слом буржуазного государства не гарантирует освобождения от государственности как таковой, а диктатура пролетариата не гарантирует исчезновения диктатуры. Напротив, она создаёт риск более концентрированной, менее ограниченной и более трудно оспариваемой формы власти, легитимированной не традицией или правом, а именем класса и исторической необходимости.


Исторические доказательства автономии власти в Советской России и в других странах

Опыт Советской России 1917–1924 годов наглядно иллюстрирует, как государство, изначально создаваемое как инструмент классовой борьбы, быстро приобретает автономию, обособляясь от интересов пролетариата и идеалов революции.

1. ВЧК и «вечный» аппарат насилия

В декабре 1917 года была создана Всероссийская чрезвычайная комиссия (ВЧК) для борьбы с саботажем, контрреволюцией и внутренними врагами революции. Формально это был временный орган, существовавший «на час» в условиях кризиса. Однако ВЧК быстро превратилась в самостоятельный аппарат, формирующий собственную логику: для сохранения своего существования ей требовалось бесконечное выявление врагов, контроль над обществом и расширение полномочий. Логика «временной чрезвычайки» переросла в постоянный инструмент власти, который больше не подчинялся партийной идеологии напрямую, а действовал по внутренним административным и репрессивным законам.

2. Учраспред и бюрократическая автономия

В 1920-е годы борьба между Сталиным и Троцким демонстрирует, что реальная власть находится не у харизматических лидеров или «авторов идей мировой революции», а в руках тех, кто контролирует аппарат: кадровый учет и распределение ресурсов через Учраспред. Этот орган стал нервом партии и государства, через который Сталин, занимая формально «технический» пост генерального секретаря, создал систему личной лояльности. Таким образом, новая номенклатура была заинтересована не в «отмирании государства», а в стабильности пайков, кабинетов и привилегий.

3. Красные директора и деспотия структуры

В промышленности и железнодорожной сфере революция столкнулась с необходимостью поддержания порядка и дисциплины. «Красные директора» — бывшие революционные комиссары — становились администраторами, подчиняясь логике оборудования и производственных процессов. Это демонстрирует закономерность, выявленную ещё в Коммуне: функции управления и координации неизбежно воспроизводят централизованные структуры, независимо от идеологических намерений.

4. Диктатура аппарата и автономизация власти

Опыт первых лет советской власти показывает, что диктатура пролетариата постепенно превращается в диктатуру аппарата. Органы, созданные для реализации интересов рабочего класса, развивают собственные цели и стандарты: контроль над кадрами, ресурсами, информацией и дисциплиной. Даже революционный пролетариат становится объектом управления, а не субъектом власти. Этот процесс подтверждает тезис о том, что государство, создаваемое ради определённого класса, со временем начинает действовать по собственной логике, отделённой от интересов исходного субъекта.

5. Наследие коммунальной иллюзии

Коммуна и ранняя советская власть демонстрируют пределы коммунальной иллюзии: уничтожение старых бюрократических структур не приводит к их исчезновению. Наоборот, новые органы управления быстро воспроизводят те же функции, но уже с другими носителями — людьми, заинтересованными в собственной стабильности, а не в выполнении идеалов революции. Логика административной структуры автономизируется, и отмирание государства, которое предсказывает Ленин, оказывается невозможным без разрушения самих функций координации и принуждения.

6. Французская революция и якобинский террор (1793–1794)

Якобинцы создали Комитет общественного спасения как временный орган для защиты революции. Изначально «на час», Комитет вскоре стал абсолютным сувереном, стоящим над законом. Эпоха террора показала, что власть, наделённая исключительными полномочиями, начинает действовать по собственной логике: казни и репрессии распространялись бесконтрольно, а «временные» меры переросли в системное подавление общества. Это показывает, что даже революция «от имени народа» рождает автономные структуры, независимо от идеологического класса.

7. Япония эпохи Сёгуната Токугава (1603–1868)

Сёгунат Токугава был создан как централизованная власть для управления феодальной Японией. Изначально власть принадлежала военной элите (самураям), а власть императора была номинальной. Со временем сёгунат выработал собственную бюрократию, систему регистрации населения, контроль над провинциями и кастами. Даже при смене поколений сёгун и чиновники формировали власть, исходя из нужд аппарата, а не интересов исходного военного класса. Это показывает автономию государства вне непосредственного контроля исходного социального класса.

8. Китайская империя Мин и Цин (1368–1912)
Империя создавалась как государство с сильной бюрократической машиной для контроля обширной территории. Китайские императоры и чиновники изначально действовали для поддержания порядка и защиты класса землевладельцев, но бюрократия с течением времени стала самостоятельной силой. Цивильные чиновники, экзамены и бюрократические процедуры обеспечивали стабильность, иногда против интересов императора или землевладельцев. «Железная логика бюрократии» в Китае — классический пример того, как государство автономизируется от исходного класса.

9. Римская республика и Империя (509 до н.э. – 476 н.э.)

Римская республика создавалась для контроля над патрициями и плебеями, отражая классовые интересы. Однако с течением времени Сенат, магистраты и прокураторы вырабатывали собственные процедуры, логику управления и дипломатии. Когда республика переросла в империю, власть перешла в руки императора, но бюрократический аппарат продолжал действовать по своим законам, иногда против интересов исходных классов римского общества.

10. Советская практика как продолжение мировой закономерности
Хотя это уже внутри России, её стоит упомянуть в «лирическом» ключе как универсальный пример: ВЧК, Учраспред и номенклатура показали, что автономизация власти — не исключение, а закономерность, которую можно наблюдать в любом историческом и культурном контексте.

Вывод

Исторические факты Советской России 1917–1924 годов подтверждают контртезис: государство не сводимо к классовому насилию. Оно может возникать из классового конфликта, но затем живёт собственной логикой. Временные органы, такие как ВЧК, и «технические» посты, такие как генсек Сталин с контролем над Учраспредом, показывают, что власть перерастает свои исходные цели, формируя новые структуры автономной власти. Любая попытка свести государство к простому инструменту класса игнорирует фундаментальные механизмы воспроизводства порядка и принуждения, которые существуют независимо от классовой принадлежности.
Эта закономерность наблюдается и в других странах. Например:

• Франция, якобинский террор (1793–1794): Комитет общественного спасения создавался как временный орган, но быстро стал абсолютным сувереном, стоящим над законом и действующим по собственной логике насилия.

• Япония, сёгунат Токугава (1603–1868): бюрократическая система и контроль над провинциями развивались независимо от исходного военного класса самураев, формируя автономный аппарат управления.

• Китай, династии Мин и Цин (1368–1912): имперская бюрократия действовала ради стабилизации государства и собственных интересов, часто независимо от императора или землевладельцев.

• Римская республика и Империя (509 до н.э.–476 н.э.): Сенат и магистраты вырабатывали собственные процедуры управления и дипломатии, которые со временем стали автономными от интересов исходных социальных классов.

Эти примеры показывают, что автономизация власти — универсальное явление: государственный аппарат, даже создаваемый ради определённого класса или революции, развивается по собственной логике, формируя структуры, способные существовать и действовать независимо от исходных классовых интересов.


Ленин и историческая реальность


Возникает естественный вопрос: неужели Ленин не изучил исторические факты, на которые он мог опереться, выдвигая свой радикальный тезис о государстве как о чисто классовом инструменте? Поскольку Ленин ссылался на опыт Парижской Коммуны 1871 года, можно предположить, что он был знаком с ограничениями коммунальной модели. Тем не менее, он делает выводы, игнорирующие эти ограничения: Коммуна у него становится доказательством того, что государство можно «отмереть» после победы пролетариата, а не местом, где неизбежно формируются административные и бюрократические структуры.
Причины такого упрощения можно рассматривать с разных сторон. Во-первых, это идеологическая необходимость: марксизм требует, чтобы государство было инструментом класса, чтобы оправдать диктатуру пролетариата как «честное» насилие и временную меру. Ленин активно игнорирует то, что функции управления и координации могут автономизироваться и стать самосохранительной силой.
Во-вторых, личный политический опыт: революционная борьба требует концентрации внимания на немедленных действиях и мобилизации масс. Ленин сталкивался с войной, иностранной интервенцией, саботажем, экономическим коллапсом. В таких условиях исторические уроки часто интерпретируются через призму актуальной необходимости: временные органы кажутся достаточными для контроля, а долгосрочные последствия бюрократизации — вторичны.
Наконец, методологическая слепота. Ленин, следуя Марксу, рассматривает историю преимущественно как историю классовой борьбы, и поэтому структуры власти, которые возникают независимо от классов, оказываются для него «второстепенными» деталями. Он видит государство как инструмент, а не как самостоятельную силу. В этом смысле Ленин действует рационально внутри своей теории, но теория эта не учитывает известные исторические закономерности автономизации власти, которые проявлялись как в Коммуне, так и в других странах.
Следовательно, его тезис не столько результат игнорирования фактов, сколько следствие идеологического и теоретического приоритета: он интерпретирует исторический материал так, чтобы поддержать концепцию диктатуры пролетариата. Результатом становится не только недооценка автономизации аппарата, но и логическое создание условий для будущей концентрации власти, которую теория должна была ограничивать, но фактически легитимировала.
Иными словами, история, с точки зрения Ленинского марксизма, подчиняется логике классовой борьбы, но практика показывает: государство живёт собственной жизнью. Даже изучив исторические примеры, он, вероятно, видел их через призму идеологии, поэтому не вывел урок о неизбежной автономизации власти. Это объясняет, почему, несмотря на теоретическое знание о Коммуне, ВЧК и бюрократические посты в Советской России стали инструментом, действующим по собственной логике, а не простым орудием пролетариата.


Аналитический обзор работы «Анти-Ленин: критика „Государства и революции“»


Данная работа представляет собой глубокую деконструкцию ленинской политической философии. Автор не просто критикует Ленина с позиций либерализма, а вступает в сложную полемику, используя инструментарий классической политической теории (Вебер, Шмитт, Арендт) и выявляя внутренние противоречия марксистского проекта.

Глава 1. Контртезис: Государство не сводимо к классовому насилию — автономия власти и пределы коммунальной иллюзии
Ленин, следуя Марксу и Энгельсу, начинает «Государство и революцию» с предельно жёсткого определения: государство есть лишь особая организация насилия, машина для подавления одного класса другим. Спор с Лениным возможен только здесь — в точке основания. Контртезис Абдуллаева утверждает: государство — это не только аппарат подавления, но и сложная структура координации, которая со временем приобретает автономию от классов.

1.1. Фетишизм власти и ловушка субстанциализма

Ленин впадает в «политический фетишизм», рассматривая власть как трофей (субстанцию). Но власть — это структурная логика социальных отношений. Как капитал господствует над капиталистом, так и аппарат принуждения господствует над революционером.

• Историческая иллюстрация: Парижская коммуна и проклятие государственности. Ленин видит в Коммуне 1871 года «наконец найденную форму» без бюрократии. Однако история показывает обратное. Коммуна возникла в условиях распада старой машины, и её антибюрократизм был реакцией, а не проработанным институтом. Почти мгновенно она была вынуждена воспроизводить элементы государственности: комитеты, комиссии и централизованное принятие решений. Функции управления и принуждения воспроизводятся независимо от идеологии — это та самая монополия на легитимное насилие, о которой писал Макс Вебер.

• Ирония технологии и «красные директора». Когда к 1918 году промышленность России впала в коллапс, «диктатура пролетариата» была вынуждена пойти на поклон к дисциплине. Вчерашние бичи старого порядка стали жандармами производства. Структура сложной системы (железные дороги, заводы) продиктовала возвращение к иерархии, превратив власть рабочих в деспотию администрации.

1.2. Политическая алхимия и «Железный закон олигархии»

Ленин сводит всё к экономике, считая бюрократию лишь «перчаткой» класса. Но аппарат управления живет по собственной логике. Роберт Михельс сформулировал это как «железный закон олигархии»: любая организация порождает элиту, так как управление требует специализации. Ленин надеется на «выборность и сменяемость», но власть воспроизводится через контроль над информацией и ресурсами.

• Историческая иллюстрация: Триумф Учраспреда над идеалами Коммуны. Борьба Сталина и Троцкого была восстанием Аппарата против Харизмы. Сталин оседлал Учраспред (учетно-распределительный орган). Власть оказалась в руках того, кто владеет правом назначения. Новая каста — номенклатура — родилась не из капитала, а из пустоты власти. Бюрократический паразит съел революционный субстрат: аппарату был нужен не мировой пожар, а гарантия статуса и пайка.

1.3. Мираж «полугосударства» и диалектика террора

Ленин называет пролетарское государство «полугосударством». Но, как учил Карл Шмитт, суверен тот, кто принимает решение в чрезвычайной ситуации. Насилие не бывает «полу-». Алексис де Токвиль предупреждал: централизованная власть, даже действующая во имя народа, склонна к всеобъемлющему деспотизму, лишая общество навыков самостоятельного действия.

• Историческая иллюстрация: От Чрезвычайки к Левиафану. ВЧК создавалась в 1917 году как временный орган. Но согласно логике Шмитта, каста, получившая право казнить вне суда, мгновенно становится центром власти. «Временный» террор неизбежно кристаллизуется в постоянный институт. Аппарат насилия не «отмирает», а начинает плодить врагов, чтобы обосновать свое существование. «Полугосударство» Ленина обернулось Левиафаном, легитимированным не правом, а именем класса и «исторической необходимости».

2. Парадокс «Диктатуры пролетариата»

Диктатура пролетариата провозглашается как демократия для большинства. Но институционализированное насилие не может быть переходным.

• Разрушение антропологии: Террор деформирует субъекта. Пролетариат теряет навыки самоуправления, приучаясь к подчинению силе.
• Диктатура аппарата: Класс как целое не может быть субъектом власти. От его имени всегда действует посредник (партия, комитет). Эти посредники образуют слой, чья логика не совпадает с интересами пролетариата.

3. Проблема «отмирания» государства

Ключевой тезис Ленина: государство отомрет после исчезновения классов. Но функции координации не исчезают.
• Тотализация вместо отмирания: Переход к «управлению вещами» требует еще большей иерархии и экспертизы. Политическое маскируется под «техническую необходимость», становясь бесконтрольным.

• Усиление принуждения: Ленин предполагает, что функции исчезнут вслед за классами, но в переходный период государство максимально усиливает эти функции, делая их отмирание невозможным.

4. Выводы: Трагедия проекта

Слом буржуазного государства не гарантирует освобождения от государственности. Государство не тождественно классу; оно может возникнуть из конфликта, но затем живет своей жизнью. Ленин создал инструменты для новой деспотии, веря в «взлом» истории. Актуальность анализа Абдуллаева в том, что власть — это структурный вызов, который не решается простой сменой собственника на «почту и телеграф».
Ключевой тезис: Уничтожение форм власти не ведет к устранению её логики; в условиях революционного хаоса эта логика проявляется в наиболее обнаженном и жестоком виде.