Юрка сын тёти Маши

           После срочной службы в армии, домой в родную деревню Юрка не вернулся, погостил у матери с отцом (отец ещё был жив) около месяца, и поехал в Москву устраивать свою молодую жизнь. Ему тогда, в 1982 году шёл только двадцать первый год.

       Уже давно устроили свою жизнь в Москве, уехали из деревни, его старшая сестра Надя, на целых пять лет старше его, и его брат Николай, на два года старше его. Вернувшись  из армии двумя годами ранее Юрки, он в деревне не остался, устроился в Москве, так же, как большинство молодёжи их деревни, и прочих городов и деревень необъятной страны. Остались в деревне одни его уже престарелые родители, его мать тётя Маша 1934 года рождения и злостный пропойца отец, на пару лет старше её, умерший от тяжёлого алкоголизма в начале  той самой пресловутой перестройки. Тётя Маша много лет жила одна, до самой пенсии работала в колхозе, даже, год или два работала и после пенсии, держала скотину – корову, кур и поросят. Это стало её главным смыслом жизни. До какого-то времени помогали ей, её сыновья и дочь, приезжали из Москвы на выходные дни, и отпуска, убирать картошку с её большого огорода, а весной посадить её. Вспахать свой большой огород, она нанимала колхозный трактор, пахавший огороды жителям всей деревни. Вся выращенная продукция, лишь в малой доле шла на пропитание самой тёте Маше, почти всё забирали сыновья и дочь – мясо, картошку и деньги от продаж.

          Такое, уже на протяжении многих лет течение её жизни, вскоре нарушилось, когда в самом конце девяностых, точнее, в двухтысячном году, спившийся в Москве Юрка, возвратился в деревню к тёте Маше. В Москве у него жизнь не сложилась. За все годы жизни в Москве, никакой семьи он не создал и ничего не нажил, женатым не был. Пьянство видимо, стало неодолимым препятствием для осуществления когда-то, ранее задуманного – женитьбы, ращения детей, Почти в это же время, когда Юрка вернулся жить в деревню, умирает дочь тёти Маши, Надя, от болезней связанных  с её тяжёлым алкоголизмом. Ей  было тогда, всего сорок три года, у неё остался, уже взрослый сын, лет восемнадцати – девятнадцати, был тогда в армии. Второй сын тёти Маши Колька, к этим порам, приезжал к ней в деревню всё реже и реже, был серьёзно подорван пьянством, всё чаще, год от года болел. Здоровье от воздействия алкоголизма, год от года всё больше ухудшалось, поэтому приезжать в деревню к матери так же, как ранее, ему было, уже, не по здоровью. Он был женат, имел сына. Два внука тёти Маши, когда повзрослели, уже больше  её  не навещали, до самой её смерти.

     Вернувшийся в деревню под крышу дома своего, гибнущий от алкоголизма в Москве, Юрка, заявивший, что он теперь, в доме хозяин, стал устраивать в доме свои, нужные ему порядки, сообразные его алкогольным устремлениям. Жизнь тёти Маши в своём доме, стала превращаться, в какую-то беспросветную жуть. Не работающему Юрке (да там и работать стало  негде, колхоз к этому времени умирал) почти каждый день требовалась выпивка, Демон из нутра его, требовал её, почти каждый день.  Пенсии тёти Маши уже не хватало на неё. Не прошло и года, как он поселился у матери, он потребовал продать корову и прочую живность, чтоб было, на что поить вселившегося в его нутро демона. Какое-то время, наверное, с год, или чуть более, вместе с её пенсией ему хватало, на что пить. Жизнь тёти Маши была тяжёлой, но всё же, терпимой, пока Юрке было, на что пить и есть. Постепенно, деньги от продажи живности кончались, одной пенсии не хватало. Отчего  Юрка, всё чаще приходил в ярость.

    Этим летом, чтобы, как-то замирить,  Юрку, и чтоб в дальнейшем по не многу отпускать  ему денег на выпивку, и тем самым успокоить и ублажить его, так на первых порах представлялось ей, или, может быть, она заботилась больше, о пропитании им в зиму. Тётя Маша, как-то сумела обзавестись по весне бычком, чтобы выкормить его за лето на обильной траве, на мясо. Сумела  что-то утаить от Юрки и сохранить, противостояла его грозным, ежедневным требованиям денег. Скорее всего, это были накопления, сделанные ещё до Юрки. Большим усилием, почти  в ежедневной борьбе с озверевшим Юркой, требующим денег, она всё же, сумела сохранить сколько-то, чтоб хватило их на бычка. Ещё не пришло теперешнее время, когда уже в деревнях не стало никакой живности, да и самих деревень, а тогда, ещё пожилые   сельчане держали скотину, но год от года таких становилось всё меньше и меньше, пока совсем не стало их. Как-то удалось ей не позволить Юрке  пропить все деньги, сумела чуть укротить его аппетит. Разжилась и комбикормом, купила недорого  у  пропойцев в соседней деревне. Там ещё еле сохранялся колхоз, доживавший тогда свои последние годы и дни, после смертельного удара нанесённого всем колхозам страны лжереформаторами в 1991 году и в последующие годы.

         К концу лета, на радость тёти Маши, бычок подрастал, Юрка всё яростнее требовал денег, даже кулаки в ход пускал, чем сильно омрачал её радость. В хорошо подраставшем бычке, не дававшем ему покоя, он видел деньги, которых ему не хватает на пропой – чтобы упоить демона, вселившегося в его нутро и неотвратно требовавшего с всё большим остервенением от него пойла. У тёти Маши были другие соображения на бычка, и она, как возможно только, старалась объяснить ему, как несмышлёному, что ещё рано его продавать, а забивать тем более, травы кругом полно, он ещё подрастёт, вес наберёт. Юрка ничего слушать не хотел. Вселившийся в его нутро демон ждать не мог и не хотел, понуждал его к самым решительным действиям. Неутолимая жажда вселившегося в него демона, была многим сильнее всех доводов его сердобольной матери.

        Однажды, после отказа  дать ему денег, когда тётя Маша сказала, что их у неё просто нет, совсем недавно, несколько дней назад, полученную ею пенсию, он с угрозами, не обращая внимания на все её жалостливые причитания и уговоры, из неё выпотрошил и употребил в своё прожорливое горло. Желая любой ценой отстоять  бычка, она даже, посмела повысить голос, чтоб отпугнуть супостата с такими наглыми, нелепыми, и лишёнными всякого здравого смысла требованиями, строго сказала, что бычка, пока трогать не будет. Услышав возражения себе, чуть осмелевшей матери, Юрка пришёл в какую-то дикую ярость, что схватился за топор, как неопровержимый аргумент в деле достижения поставленных целей. Тётя Маша, увидев у разъяренного Юрки в руках топор, в страхе, не помня себя, в тот злополучный день выбежала из дома и побежала по деревне в надежде найти хоть какое-то укрытие от взбесившегося супостата. Пробегая мимо домов других жителей, те из них, занимающиеся чем-то у себя во дворах, видя, что за ней гонится, в бешеной ярости размахивающий топором Юрка, боясь быть зарубленными им на своих дворах, присоединялись к увеличивающейся толпе, бегущих.  И случайно проходящие по деревне женщины, оказавшиеся на пути бегущей мимо них орущей от страха толпы, и старые, и по моложе, присоединялись к бегущей толпе. Пробегая дальше, мимо следующих дворов, к  ним присоединялись и другие женщины, образовалась толпа бегущих и взывающих о помощи женщин в десять или двенадцать человек. Когда охваченная страхом бегущая толпа  перепуганных людей с гонящимся за ними и размахивающим топором Юркой, орущим им вслед какие-то угрозы, выбежала на край деревни, на пути этого взбесившегося супостата оказался там, у крайнего дома, чистящий колодец их односельчанин Пучков Сашка, с удивлением взиравший на это зрелище. Он был совсем молодой тогда, на три года моложе Юрки. Юрка увидев его, не соображая зачем, подбежал к нему, враждебно посмотрел на него и злобно спросил – ты, что  здесь делаешь? Тот ответил ему, не подозревая ничего плохого и устрашающего от рассвирепевшего супостата, – колодец чищу.  Ты, падла, колодец чистишь, и внезапно, шарахнул обухом топора по голове того – удар пришёлся по затылку. Тот рухнул ему под ноги, обливаясь кровью,  потерял сознание.

          Толпа видя, что за ними уже нет яростной погони супостата с топором, разошлись или разбежались по домам и в страхе по закрывались там.  Долго не задерживаясь возле поверженного, Юрка ушёл домой. Тётя Маша ещё долго не возвращалась домой, боялась, своего Юрку – вселившегося в него демона.  Возле находящегося без сознания Сашки быстро собралась уже, другая толпа, подтянулись и мужики, при них женщины, уже не боялись возвращения Юрки с топором. Ему обмыли рану, перевязали голову, кто-то спешно хлопотал поиском машины, чтобы отправить пострадавшего в больницу райцентра. Скоро благополучно, машиной  доставили его в больницу райцентра. С месяц или чуть более он находился на лечении. На досуге переживал и не понимал, зачем этот супостат нанёс ему такой удар по голове, едва не убив его? В больнице его скоро привели в сознание, и на следующий день с ним работал следователь из милиции.

      На следующий день  из района приехала милиция на собеседование и к Юрке. Им видимо, понравился упитанный, пасущийся не  далеко от дома, подраставший на обильной траве и комбикорме  бычок тёти Маши и Юрки. Дело повернули так, объяснили, что у пострадавшего, травма не смертельная, но довольно серьёзная, по заявлению пострадавшего, они возбудят уголовное дело и направят его в суд и Юрки светит года три тюрьмы или колонии. Тётя Маша, услышавшая, что грозит её Юрки, перепугалась и взмолилась, нельзя ли что-то сделать, чтобы избежать столь сурового наказания. Менты ответили ей, что можно, намекнули, или прямо сказали, что вот, если они взамен получат, вот того, их него бычка, то они не заведут на Юрку уголовное дело, и устроят так, что пострадавший не напишет на него заявление. Тётя Маша с радостью согласилась, чтобы спасти своего мучителя, отвести его от тюрьмы. Юрка был совершенно безразличен ко всему, лишь утвердительно кивал, если к нему обращались, был со всем согласен.

       Менты умело поработали и с пострадавшим, сумели уговорить его, чтобы не писал он заявление на супостата грохнувшего его топором по голове, мол, свой односельчанин, пожалей его, что, дескать, не было у него злого умысла, по глупости и по пьянки всё произошло. В общем,  уговорили и никакого заявления он не писал. А взамен, менты, тогда ещё не полицаи, сожрали Юркиного и тёти Машиного  бычка, из-за которого обезумевший Юрка устроил всю эту бучу, намереваясь, как можно, скорее, употребить (пропить) этого бычка. Обратить  его в дьяволово пойло. А тётя Маша, была тогда, ни в какую, всеми имеющимися у неё силами она старалась воспротивиться этому, горой встала за своего бычка, как могла, не позволяла ему этого сделать, но так и не смогла она отстоять своего бычка, чуть ли, не в смертельной  схватке с Юркой. Когда  он обезумевший, с топором гнал её вместе с прочими перепуганными односельчанками по деревне, намереваясь зарубить её за непослушание его требованиям. Такая получилась круговерть, бессмысленная, противная здравому смыслу из столь злостных, безумных намерений спившегося Юрки. После этого случая Юрка посмирнел, с год, так ничего был, вроде, как  терпимым, потом распоясался снова, взялся за старое. На протяжении нескольких лет, с угрозами отнимал и пропивал тёти Машину пенсию.  Много слёз, тётя Маша проливала тайком. Намучившись, оставшиеся годы своей жизни с Юркой, она умерла в две тысячи девятом году на семьдесят шестом году жизни. Через пару лет, может быть, чуть более, от тяжёлого алкоголизма и отсутствия присмотра за ним, от холода и голода умер и Юрка, лет пятьдесят было ему, а года через три умер в Москве и его брат Колька, на пятьдесят шестом году жизни. Жил подольше Юрки, видимо, в семье был присмотр и неплохой уход за ним.  Всех сгубил и убил  алкоголизм.  На многих, многих окружающих, их примерах, они не хотели уяснить себе, что алкоголик (гомо алкоголиус) живёт только, для того, чтобы пить, а пьёт для того, чтобы не жить. Не могли подумать, так же, как и все другие – стоит ли им, ступать, на столь опасную тропу, ведущую в такую жуть?

         Пострадавший Сашка жив, у него осталась пожизненная, довольно глубокая вмятина на затылке, прикрываемая длинными, уже седыми волосами от  того памятного удара топора в молодости. Сопровождающееся, его страданиями от частых головных болей и галлюцинаций, устрашающих видений рассвирепевшего  Юрки, особенно по ночам, с грозящим ему топором, чаще во сне. Такая осталась у него память (зарубка) о своём давнем  «приятеле» Юрке, которого в живых, уже более десяти лет, нет.  Теперь ему шестьдесят первый год идёт в этом две тысячи двадцать пятом году. Ранее, до травмы, в молодости, он изредка, всё же, выпивал, после травмы стал абсолютным трезвенником, несколько раз пробовал, от этого, его после травматические страдания только, усиливались до состояния едва переносимых мук.