Философские взгляды владимира соловьева и владимир

Аннотация. В статье проводится сопоставление взглядов богослова-философа Владимира Соловьева и марксистского мыслителя Владимира Базарова, которого относят к ряду богостроителей, на творчество. Исследование сравнивает эволюцию у мыслителей с точки зрения творчества таких идей, как растворение индивидуального «я» во всеобщем, многоязычие, борьба и война не только как отрицательное, но и положительное явление. Кроме того, в статье приводятся аналогии с творчеством некоторых представителей русской литературы периода 1910-х и 1920-х годов.   

Ключевые слова: Владимир Соловьев, Владимир Базаров, социализм, позитивизм, мистицизм, теургия, богостроительство, богоискательство.

Публицист и виднейший представитель русской отечественной мысли Владимир Александрович Базаров (1874-1939) долгое время оставался в незаслуженном историческом забвении. Например, он не упоминался даже в известном 4-хтомном исследовании В.В. Зеньковского «История русской философии», в которое в качестве философов вошли не только Ленин и Богданов, но и Герцен и Толстой. Тем не менее, сопоставление его идей с идеями В. Соловьева, который оказал большое влияние на русскую словесность 1910-х и 1920-х годов, необходимо. Причиной этому служит не только то обстоятельство, что вместе с известными богостроителями в философии А.А. Богдановым и П.С. Юшкевичем он «заслужил» отдельного разбора своих идей в самой философской работе В.И. Ленина - «Эмпириокритицизм и эмпириомонизм», посвященной рассмотрению взглядов марксистских последователей идей А. Маха и Р. Авенариуса. Совмещая в себе два качества на социалистической основе — богостроителя и богоискателя, он в качестве толкователя настолько существенно обновил, изменил и дополнил целый ряд идей В. Соловьева, что это позволяет нам по-новому осмыслить их влияние на русскую литературу периода 1910-х и 1920-х годов.

Настоящая фамилия философа Базарова, который учился сначала на физико-математическом факультете Московского университета, а потом в Берлинском университете вместе с А. Богдановым, была Руднев. Однако под воздействием романа Тургенева «Отцы и дети» он взял псевдоним в честь одного из его героев. Он был членом партии большевиков, редактировал газету «Новая жизнь». После революции был арестован ЧК, но затем освобожден и возвращен в Москву тем самым Владимиром Лениным, с полемическими статьями против которого выступал прежде. Впоследствии он занимал ряд ответственных должностей в Госплане СССР.

Задачей нашего исследования не является ни описание его биографии, ни подробное и целостное рассмотрение влияния на него многих идей В.С. Соловьева — рамки настоящей статьи не позволяют справиться с такой объемной задачей. Поэтому мы ограничиваемся несколько иной и более скромной постановкой проблемы — сопоставлением взглядов Соловьева и Базарова на феномен творчества. Кроме того, вкратце будет упомянуто, какое влияние их открытия оказали на русскую литературу начала ХХ-го века.

Обращаясь к работам В. Базарова, мы не можем не отметить одной особенности его творческого метода как публициста — лично и прямо от своего имени, то есть, автологически, он писал не так много. Зачастую все свои идеи он высказывал, отталкиваясь от какого-либо отдельно взятого произведения. Если следовать соловьевской интерпретации, то в этом отношении он проявлял себя более, чем кто-либо другой, русским мыслителем. Так, в своих размышлениях об участи славян, которые, по его мнению, должны были стать проводниками между мусульманами («сторонниками бесчеловечного Бога») и западной цивилизацией (создателями безбожного человека, взятого в своей «наружной поверхностной отдельности и действительности»), В.С. Соловьев отмечал: «Такой народ не нуждается ни в каких особых преимуществах, ни в каких социальных силах и внешних дарованиях, ибо он действует не от себя, осуществляет не свое».

Таким образом, отталкиваясь от «не своего», Базаров осуществлял свое. Следует отметить, что Соловьев и сам сохранял верность «русскому методу»: к тем или иным выводам о России он приходил, находя примеры в Библии, в римской истории, отталкиваясь от совсем иных аналогий и систем. Так, утверждая какую-либо идею при обсуждении экономики, он в дальнейшем разворачивал ее в области мистики. Такой разноплановый подход, безусловно, позволял философу более целостно рассматривать интересовавшие его проблемы, в первую очередь — вопросы взаимоотношения между материальным и идеальным. В своих работах он не раз подчеркивал искусственность попыток некоторых социалистов поставить в подчинение экономике, являющейся начальным этапом развития общественных отношений, не только все политическое, но и идеальное, религиозное и мистическое.

На этом «фронте борьбы» взгляды В. Базарова были, безусловно, тождественны идеям Соловьева, в частности, в его полемике с ортодоксальными марксистами Г.В. Плехановым и В.И. Лениным, который в те годы выступал в печати под псевдонимом «В. Ильин». Оставаясь социалистом по убеждениям, В.А. Базаров отмечал, что не видит никакой разницы между мистиками и теми марксистами, которые в основание всего ставят свой идеал — как сам об этом выражался Базаров, «святую материю».

Об идеализме Плеханова он высказывается следующим образом: «Плеханов борется не против богов вообще, а против ложных богов во славу Бога истинного. Характерная особенность этого мистицизма — его бессознательность, его упорное нежелание познать свою собственную природу». Как считал в то время Базаров, материя, как «опора реального мира», «из живой истины превратилась в труп былой истины».

Эти же упреки, - в нежелании познать свою собственную природу, - Базаров бросал и своему марксистскому оппоненту В.И. Ленину. «И только страх перед логическими выводами из своих собственных посылок, мешает товарищу Ильину познать, что принципиально между его точкой зрения и точкой зрения любого мистика нет решительно никакой разницы», - писал он.

Описывая материю как первую степень в отношениях воль, в основе которой стоят связь с внешней природой, экономические отношения и создание семьи, Соловьев видел в нем задатки возникновения в более поздний период социализма. Второй тип воль, по классификации Соловьева, представлял из себя общество политическое, и если первый тип ставил своей целью организацию труда, то следующий имел в виду организацию трудящихся. Как общество экономическое имело в виду сторону политическую, так, наоборот, общество политическое рассматривало экономическую. И в этом смысле возникновение ортодоксального социализма было в определенном смысле (если следовать эволюционной схеме В.С. Соловьева) шагом назад. Третьим типом проявления воли, который соединял в себе и экономическое, и политическое начала, философ называл религиозным. Эта воля заявляла, в отличие от двух своих предшественников, не только о материальном и правомерном, но и о существовании абсолютного — полного и вечного.

Свою систему трех воль Соловьев переносил не только на уровень общественнно-политических отношений, но и на знание и на творчество. Так, если на уровне «знаний» первой экономической категории у него соответствовала «положительная наука», то есть, известный позитивизм и торжество «наблюдения», то в сфере творчества ее место занимало, как это направление сам называл В. Соловьев, «техническое художество». Высшим уровнем данного творчества, которое утверждало идею красоты в утилитарных целях, по его мнению, являлось зодчество. Второй тип воль на уровне «знаний» был представлен у мыслителя в виде отвлеченной философии и в «искусстве» - изящного искусства. Здесь, по мысли Соловьева, уже начиналось восхождение от материи к духовности. Дальше шел третий уровень воль. В общественной сфере он был представлен духовным обществом (церковью), в «знании» - теологией и в творчестве - «мистикой».   

Этот системный подход не мог не задевать Базарова, который считал любую нормировку в творчестве проявлением капитализма. Выступая против ленинских идеях как о самокопиях (вещах в себе в качестве вещей для себя), Базаров и здесь видел установление неприятных для него границ: «В природе, как она существует, независимо от наших целей и задач, - нет разделения на важное и не важное. Здесь все одинаково существенно или не существенно».

Эти же границы видел Базаров и в категориях пространства и времени, именуя их не формами сознания, а «формами организации общечеловеческого опыта». (39) Он называл это порабощением человека его собственным познавательным орудием.

Вероятно, очень корректный (в отличие от комментариев к Ленину) диалог в статьях у Базарова с Соловьевым вызван был следующим обстоятельством. Выражая свои мысли пи помощи границ рацио, его оппонент Соловьев старался их тем или иным образом преодолеть. Так, утверждая мистику как высшую форму творчества (по аналогии с церковью в «обществе» и теологии в «знании»), он отличал это понятие от мистицизма. Отметим, что Соловьев воспринимал мистику как прямое отношение непосредственного духа к трансцедентному, понимая ее, таким образом, как непосредственный творческий акт, а мистицизм — как рефлексию нашего ума на его отношение к известному направлению в философии.

Базаров положительно оценивал идею Соловьева о том, что задача человека - «довершить процесс реализации абсолюта». Однако, будучи противником всякого нормирования, он упрекал его в том, что, «приняв веру отцов сердцем», он «старался оправдать ее разумом» (111-16).

И хотя Базаров открыто дискутировал с Соловьевым, в том числе отдельно — в первой главе сборника статей «На два фронта» (1910), он, очевидно, понимал, что, выстраивая свою синтетическую систему, философ вместе с тем преодолевал ее и по возможности отходил от нее. Так, в размышлениях от третьей категории воль («церкви», «мистики» и «теологии»), Владимир Соловьев утверждал невозможность каким-то образом достичь здесь результата логическим и самостоятельным путем: «Творческое чувство» может казаться противоречивым, но дело в том, что человек как конечное существо не может быть абсолютным творцом», то есть, творить из самого себя, следовательно, его творчество предполагает восприятие высших творческих сил в чувстве». (194)

Но далее Соловьев переходил к выводам, которые можно было бы назвать близкими к идеям Ленина о самокопиях и далекими от идей Базарова. Он утверждал, что хотя сюжеты художественной красоты и случайны, они отражают истину, содержание которой «должно быть столь же определенным, необходимым и вечным, как формы». С таким положением Базаров, вероятно, не мог согласиться, так как в споре с Лениным находил, что данная идея насквозь противоречива «Где же находятся те оригиналы, корнями которых в «нашем» пространстве и времени являются чувственно воспринимаемые вещи?» - задавал он вопрос Ленину. И полагал, что в действительности мы «воспринимаем не копии, а созерцаем предметы внешнего мира» в том самом месте, где они находятся на самом деле». Впрочем, по его мысли, они могли совпадать с той областью, куда не проникает уровень нашего восприятия. Но быть копией не значило совпадать. «Бессознательное (а та область, куда помещает Ленин оригиналы, именно и есть область бессознательного) «дано» нам совершенно так же, как и сознательное; оно отличается лишь тем, что не оставляет следа в нашей памяти», - пишет об этом Базаров (29).

Уже на основании приведенных фрагментов можно сделать вывод, что как у Соловьева, так и Базарова было совершенно иное представление о социализме, чем у Плеханова, Ленина и других марксистов. В своей работе «Русское богословие» Г. Флоровский упоминает о том, что «в годы своей первой заграничной поездки Соловьев очень интересуется новейшими религиозными коммунистическими опытами в Америке, в частности, братством так называемых «перфекционистов» (309). Очевидно, это привело к тому, по мысли Флоровского, что в первом из своих «Чтений о Богочеловечестве» Соловьев говорил, прежде всего именно о «правде символизма». В итоге, конечно, Соловьев пришел к трехчленной идее «вселенской теократии».

Критикуя социалистов, утверждающих примат экономического начало над началами политическим и религиозным, Соловьев оговаривал свое скептическое отношение к христианским социалистам: «Социалисты-мистики и социалисты-философы являются отдельными исключениями; все же масса социалистов ищет теоретической опоры только в положительной науке».

Несмотря на это обстоятельство, существовали и удачные попытки сочетания христианства и социалистической идеи. Так, известный богослов и философ С.Н. Трубецкой, развивая учение о соборном сознании церковного, ввел термин метафизический социализм — единство многообразия, принцип устроения совершенного общества, в котором правит закон любви, т. е., «единство всех в одном, сознание всех в себе и себя во всех». (83)

Совсем иное отношение к социализму было у Базарова, который видел в нем прежде всего творческую волю, отсутствие установления каких-либо границ и знание своей собственной природы. Не принимая никакие нормировки и регламентации, Базаров сетовал на то, что современный реализм (этим в первую очередь были вызваны его нападки на Ленина и Плеханова) изгнал «творца из всех областей мира», что были искоренены «следы творца в таких, например, понятиях, как «физическая сила», «причина», производящая действие».

Развивая свой социализм, Базаров вновь переходит к методологическому принципу, о котором говорил еще В.С. Соловтев — говоря об одном, утверждать совсем иное. Так, размышляя о самой природе творчества, он заявляет, что в нем действует транссубъективное «я». «Я», - пишет он, - не руководит познанием, а «извне» врывается в поток развертывающихся мыслей, погашает энтузиазм безличного мышления и парализует самый процесс его». (51)

И далее Базаров переходит непосредственно к утверждению своего социализма: «Только социализм создаст тот быт, которым, наконец, будут изгнаны из познания бесчисленные «я» - эти торгующие в храме безличного человеческого творчества».

Но дальше в своих рассуждениях о природе творчества Базаров высказывает мысли, которые обнаруживают свое сходство, в частности, с более поздними идеями А. Богданова и А. Гастева как теоретиками пролетарского искусства, призывавшими к преодолению индивидуального «я» в творчестве. Так, в 1919 году Гастев писал о том, что в отдаленном будущем, когда пролетарский коллектив освободится от «я», в нем возникнет «поразительная анонимность, позволяющая квалифицировать пролетарскую единицу, как А, Б, С или как 325, 075, 0 и т.п.»  Впрочем, это появляется у Базарова неявно и не выявляет столь резкой категоричности. Процитируем данный фрагмент:

«В произведениях самых гениальных поэтов мы признаем наиболее гениальные те места, где поэт нашел, по нашему мнению, вполне адекватное выражение для данного художественного замысла, выражение, в котором «нельзя изменить ни одного звука», не нарушая его стильности. (…) Очевидно, это единственное решение, это высшее художественное совершенство , эта идеальная стильность не есть отпечаток своеобразия «я» художника, чего-то существующего в нем и неповторимого ни в ком другом; ибо тогда самое понимание художественного произведения, самое эстетическое восхищение им было бы недоступно ни для кого, кроме самого автора, создавшего стиль данного произведения» (61). 

Стоит отметить, что и Владимир Соловьев не обходит стороной данный вопрос — идею всеобщности как признака гениальности. Так, в работе «Единство человечества» — он не только ставит на один уровень ложный патриотизм или национализм с космополитизмом, но и утверждает свое понимание истинного патриотизма как действия — заявляет об индивидуальности не как о границе, а как о собирающей функции всечеловечества. В качестве иллюстрации для своей теории Соловьев приводит два примера — Петра Первого, который «разбил национальную исключительность», и Пушкина, который, «перевоплощаясь во все чужие гении, остался гением русским».

Необходимо отметить, размышления Базарова не отменяют того утверждения Соловьева, что индивидуальное соединяется со всеобщим.

Есть и еще целый ряд рассуждений у Соловьева и у Базарова, которые в определенной мере их сближают. В первую очередь это касается языка, который, как утверждал Соловьев, будучи построен не как одноязычие, а как многоязычие (те самые врывающиеся в поток нашей речи образы у Базарова), имеет глубокое основание народного характера. Он, безусловно, выходит из соловьевской идеи всеединства. «Нормальное отношение между языками, - писал Соловьев, - есть вместе с тем и нормальное отношения между народами (оба понятия по-славянски выражаются одним словом). Как истинное единство языков есть не одноязычие, а всеязычие, то есть, общность и понятность, взаимопроникновение всех языков с сохранением особенностей каждого, так и истинное существо народов есть не однородность, а всенародность, то есть, взаимодействие и солидарность их для самостоятельной и полной жизни каждого».

Когда в своей работе «На два фронта» Базаров пишет о том, что «на высших проявлениях гения в художественном произведении лежит печать безличности, или, если это кому-то больше нравится, - сверхличности», это находит определенную связь с народным и всеязыковым единством Соловьева. Тем более, что в этом же сборнике, но в комментариях к другому произведению, Базаров даже пишет в положительном ключе о соборности:

«Праздничная соборность религиозных торжеств наших предков была лишь сосредоточенным выражением их будничной соборности, того первобытного коммунизма, который окрашивал собою и всю их обыденную жизнь. Современный чиновник министерства народного просвещения, даже и скинув вицмундир «у порога», не обрящет «у порога» того религиозного пафоса, которым горели наивные дикари, уносясь в исступленной хоровой пляске вокруг жертвенного козла». (162-163)

Это, безусловно, говорит о том, что он был не чужд народным идеям.

Еще одним серьезным идейным пересечением Соловьева и Базарова является идея борьбы и войны, которая во многом выявляет противоречия всеединства. Надо отметить, для Соловьева война не исчерпывалась «ее отрицательным определением как зла и бедствия». Он видел ее и с положительной стороны, полагая, что если она началась, то она реально необходима при данных условиях. Кроме того, философ относился к ней как к болезни, которая выражает борьбу организма против внутренних и загадочных расстройств.

Базаров также рассматривал идею борьбы и войны на более глубоком уровне и переносил ее в область творчества. «Борьба идей, - писал он, - это необходимое орудие духовного развития, - освободившись от своего теперешнего подчинения материальным интересам, приобретая действительно «автономное» значение, вызывает в своей области неслыханное дотоле богатство и напряжение как положительных, симпатических, так и враждебных чувств». (111-15)

В другом фрагменте идея борьбы на творческом и духовном уровне у Базарова получает еще большее развитие. «Всякое сознание, - пишет он, - есть практика, всякая практика есть борьба, т. е. Единство активного и материального элементов, - но единство, понимаемое не как примирение противоположных начал, а как творческий конфликт их, который преодолевается лишь для того, чтобы снова возникнуть в более широком масштабе, включить в себя новое, более богатое содержание». (88)

Подобно тому, как идея борьбы и войны у Соловьева выходит из идеи всеобщности, точно таким же образом идея государства выходит из идеи войны. Во всяком случае, это видно по его работе «Смысл войны», где он характеризует войну как зародыш государства — поскольку она порождает договоры и права, и многое с этим связанное. Соловьев воспринимал государство как перенесение войны «на более широкую окружность». «Без государства невозможен был бы культурный прогресс человечества, основанный на сложном сотрудничестве (кооперации многих сил)».

У Базарова было совсем иное отношение к государственности, но не исключено, что в этом отношении он «загорелся вдохновением» у Соловьева. Напомним, что Флоровский писал о методе Соловьева: «Научиться методу у Соловьева невозможно, но от него можно загореться вдохновением». В статье «Личность и любовь в свете нового религиозного сознания» Базаров не случайно приводит фрагмент из Бердяева, который наводит на схожие, как и при чтений подобных рассуждений Соловьева, о государстве — как о необходимости: «Государство в существе своем — не только борьба с изначальным мировым злом, распадением быта на атомизированные частицы и их взаимным порабощением, подчинением закону необходимости, но также и отражение этого первоначального зла, распада и порабощенности, поддержание царства необходимости и царства борьбы». (131)

Но поскольку далее в этой же цитате Бердяев воспринимает как «освобождение от государственности» как трансцедентный идеал, осуществимый лишь на другой день после второго пришествия, лишь после того, как Господу Богу угодно будет преобразовать природу человека, Базаров в этих взглядах усматривает образ «утирающего слезы жандарма». (131)

Однако, подобно тому как Базаров не видел разницы между субъективными идеалистами и материалистами, ставившими в основание своего учения «святую материю», Базаров не различал сторонников государственности и их противников — мистических анархистов. «Мистический анархизм, - писал он, - вовсе не философия творца, производителя новых ценностей. Это философия скучающего потребителя, философия изящного паразитизма».

Таким образом, в своем социализме Базаров стоял за творческое начало в народе и в этом составлял единство с такими богостроителями, как А.М. Горький и А.В. Луначарский. Однако он проявлял себя и как богоискатель. Связано это было не столько с тем, что в его трудах можно ощутить «горение вдохновением» от В. Соловьева, сколько в его методе познавания своей природы (помимо проявления творческого начала). Своего Бога, которого Горький обозначал формулой «народ народу Бог», он считал нужным не создавать, а искать в самой природе. Об этом он писал следующее: «Нам нет никакой надобности искать правду в запредельных сферах, так как она непосредственно дана нам в каждом акте нашей практической деятельности, как материальное препятствие, как сопротивление, преодолеваемое этим актом». (84)

Поскольку наше исследование находится на стыке философии и литературы, необходимо хотя бы вкратце охарактеризовать влияние, которое оказали некоторые из отмеченных нами идей Соловьева и Базарова на развитие русской литературы начала ХХ-го века. Как известно, соловьевское «горение вдохновением», как обозначил метод мыслителя Г. Флоровский, передалось не только публицисту и философу В.А. Базарову, но и целому ряду писателей и поэтов того времени. Известно, какое, например, какое важное значения придавали открытиям Соловьева такие представители «Серебряного века», как Александр Блок и Андрей Белый. Но нас интересует путь «горения» Соловьева и через него Базарова в ином измерении - не к отдельным, пусть даже известным личностям, а как воплощение через целый ряд тем: индивидуального и всеобщего, войны, государства.

Так, используя метод говорить о чем-то, утверждая свое, показал себя хорошим учеником Соловьева писатель-символист Дмитрий Мережковский. Повествуя в своем романе о жизни римского императора Флавия Клавдия Юлиана, который, как известно, пытался реформировать язычество, Мережковский через сопоставление двух правд, - христианской и языческой, - заложил тем самым основу своей собственной религиозной концепции. Он же, в противовес Базарову, в своей работе «Было и будет» дал совсем иное развитие мысли о проявлении творческого гения. Так, например, то, что Базаров именовал сверхличностью и относил к высшему проявлению художественного гения (имеется в виду его «печать безличности»), Мережковский обозначал как талант и в виде формулы «быть, как все». Собственно, именно этому творческому состоянию он и противопоставлял гениальность, которая в его понимании определялась как «вопреки всем, против всех». «Всякий гений — завершенная личность; всякая личность — незавершенный гений», - утверждал Дмитрий Сергеевич. Таким образом, «горение», которое вызывал своим творческим методом Соловьев, могло быть самым разнообразным.

Стоит отметить, что в литературе предреволюционного и революционного периода находили отражение и другие «общие места» у Соловьева и Базарова. Так, идею преодоления границ мы встречаем не только у символистов, но и у пролетарских поэтов начала 1920-х годов. Уравнивание человека с природой мы, например, можем обнаружить у «социального пантеиста» в поэзии Василия Казина: «Шагает со мной небосклон плечистый, / Толкает в маленькое мое плечо, / Толкает в плечо, но и сердце лучится / Лучится и сердце  горячо».

Растворение индивидуального «я» во всеобщем, о котором писал Соловьев в работе, лучше всего вкратце рассмотреть на примере творческой эволюции Владимира Маяковского. Если до революции, сравнивая себя со Христом, он писал об одиночестве крупного человека, то после 1917 году он выражал себя в противоположных этому строках: «Готов раствориться, где / Каплей льешься с массами». Это же растворение индвидуального во всеобщем, то есть, в массах, мы можем встретить даже в стихах, посвященных человеку, с которым в начале ХХ-го века так горячо  полемизировал Базаров, - Владимиру Ленину. Поэт А. Безыменский писал в 1924 году: «Он нам важен не как личность, он нам важен, не как гений / А как символ: - «Я — не Ленин, но вот в Ленине — и я».

Также отметим, что в литературе 1910-х и 1920-х годов были представлены и развиты и такие темы из публицистики Владимира Соловьева и Владимира Базарова, как многоязычие и война и борьба. В истории русской словесности является общеизвестным фактом, какими важными экспериментами в области языка занимались футуристы Алексей Крученых, Велемир Хлебников и Владимир Маяковский. Литературовед-формалист Борис Эйхенбаум справедливо отмечал, что футуристы заново вернулись к проблеме «слова как такового» и вернули России ощущение подлинного Некрасова. Кроме того, среди многих призывов футуристов был бунт против единого национального языка. Напомним, что против единоязычия выступал в свое время также и В. Соловьев.

Что касается идеи войны и борьбы, то в 1920-е годы культурную область не случайно уподобляли военному фронту Гражданской войны и называли «третьим фронтом». Тема войны позволяла писателям и поэтам по-иному описывать существовавшие общественные и психологические проблемы людей того времени. Хорошим примером этого может служить монолог главного героя романа Ильи Эренбурга «Необычайные приключения Хулио Хуренито и его учеников»: «Не люди приспособились к войне, война приспособилась к людям. Из урагана она превратилась в сквозняк. Простужаются, но все же как-то живут. Зато уничтожить эту приспособившуюся войну никак нельзя. Она — медленный, осторожный микроб, но дело свое знает».   

Перечисленные «общие места» из Соловьева и Базарова, которые в определенной степени находили отражение в творчестве некоторых прозаиков и поэтов начала ХХ-го века, вполне вероятно, могли возникнуть независимо от влияния или не-влияния на них тех или иных мыслителей. Однако мимо этих совпажений, как нам кажется, не следует проходить мимо и стоит обратить внимание. 

Илья ВЕРШИНИН