Особенности церковно-религиозного стиля

ВВЕДЕНИЕ

Целью настоящей работы является, прежде всего, демонстрация на практике того, как в повседневным выступлениях представителей церкви и литературе, охватывающей пространство религии, проявляет себя церковно-религиозный стиль. Это связано с тем, что хотя на эту тему в последнее время было написано немало научных статей (к примеру, статья О.В.Крысина), еще никто не предпринимал попыток рассмотреть его как единое и организующее целое, а также проследить его эволюцию. Стоит отметить, что этот термин был впервые введен в обиход в начале 90-х годов минувшего века, когда церковь получила официальный статус (во времена СССР ее деятельность не афишировалась), а ее представители стали выступать не только с амвонов православных храмов, но в печати, по радио и по телевидению. В их речах специалисты по филологии стали замечать наличие не только славянизмов и слов, свойственных религии, но и признаки книжного и публицистического стилей. Однако его не отнесли к подстилям публицистического стиля, а вывели в самостоятельный стиль. Такая необходимость была вызвана тем, что этот стиль, с одной стороны, нацелен на определенное эмоциональное восприятие у читателей и слушателей, с другой стороны — выражает определенное мировоззрение, которое складывалось в течение нескольких столетий у людей, имеющих отношение к церкви. Кроме этого, этот стиль представлен также и в литературе, затрагивающей религиозную тематику. О том, какие задачи этот стиль выполняет, мы проследим на примере нескольких источников: проповедь православного архимандрита Петра (Кучера) и отрывков из романа Н.Лескова «Соборяне» (на полный анализ церковно-религиозного стиля не хватило бы ни места, ни времени).

I.ИСТОРИЯ ВОПРОСА

В настоящее время существует несколько классификаций церковно-религиозного стиля. Так, например, профессор Ю.М.Папян в своей лекции, прочитанной по предмету «теоретическая стилистика» в Литературном институте имени А.М.Горького, выделил три его подстиля: церковно-канонический, проповеднический и с элементами церковно-религиозного стиля (выполняет функции общения, сообщения, информирования и прочего). Стоит отметить, что в недавно изданном учебнике по стилистике под авторством М.Кожиной в разделе о данном стиле выделяются по отдельным чертам его следующие подвиды: а) архаически-возвышенная тональность речи; б) символизация фактов и событий невидимого мира; ориентация на религиозные ценности оценочного мира; г) модальность, несомненность достоверности излагаемого. На самом деле подобных классификаций существует немало. Их перечисление не даст нам никакой ясности в этом вопросе. Все это связано, безусловно, с тем, что эта тема в научных кругах не достаточно хорошо разработана. Мы попробуем исправить это недоразумение, но при этом будем прибегать к нескольким методологическим принципам, так как поддержание только одного принципа (мнение автора данной работы) ведет к ограниченности.

ДИАЛОГИЧЕСКОЕ ИЛИ МОНОЛОГИЧЕСКОЕ НАЧАЛО?

Рассмотрение церковно-религиозного стиля было бы большой ошибкой начинать с непосредственного разбора основных его черт, так как это не дало бы целостного представления об интересующем нас вопросе. Следовательно, не возникло бы нужного понимания. А ведь, как говорил С.С.Аверинцев, филология — это прежде всего служба понимания. Поэтому правильнее всего будет начать нашу работу с обсуждения принципов, которые провозгласил сначала Л.В.Щерба, а вслед за ним это сделали В.В.Виноградов и его ученик Александр Иванович Горшков (род. 1923). Суть их состоит в том, что разговорный и литературный языки, на которые подразделяется наша речь, противоположны друг другу и что если первый построен на диалогической основе, которая отличается спонтанностью и неподготовленностью, то второй — на монологической основе, которую, наоборот, отличает подготовленность и завершенность. Такой подход, безусловно, верен, однако, на наш взгляд, продуман недостаточно основательно. Во всяком случае, применительно к происхождению церковно-религиозного стиля он требует большего углубления и прояснения.

Так, например, филолог Виктор Маркович Живов (1945-2013) подразделяет нашу речь не на разговорный и литературный языки, как это делали последователи «школы Виноградова», а на язык бытового общения и язык книжности, которые выполняют разные коммуникативные (функциональные) задания и в силу этого имеют разную структуру и разные механизмы эволюции. Однако для развития нашей темы важно знать мнение Живова о стиле. Об этом он писал: «Стиль - это всегда какая-то модификация языка, который рассматривается как внутренне организованное единство, как система (…) Во всех этих случаях имеет место пресуппозиция: существует однородное нейтральное ядро, основной ствол, и вокруг него располагаются на многообразных веточках различные подвесочки (…) Вот это основное ядро, тот ствол, от которого отломлены ненужные веточки, и есть тот единый язык, к которому обращается современное языкознание». В.М.Живов выдвигал идею о том, что живые процессы изменения в языке не подвергаются централизации. «Переходя от представления о единой языковой системе к представлению о регистрах, - писал он, - мы с необходимостью отказываемся от тезиса о взаимозависимости всех элементов в языке». Виктор Маркович считал, что развитие языка происходит на уровне многочисленных регистров, чья деятельность обусловлена ситуативностью и функцией коммуникации.

Мысль об этих самых изменениях развивал Юрий Михайлович Лотман (1922-1993), считавший, что «изменения в языке происходят именно от того, что коды участников (говорящих и слушающих, - речь, как мы видим, идет о той самой коммуникации) не совпадают»*. Далее Ю.М.Лотман писал: «Стимулом для изменения является именно непонимание, которое порождает языковое творчество, восполняющее неадекватность перевода при несовпадении кодов». Кроме того, говоря об идеях Живова, нельзя не сказать о том, что естественному развитию языка всегда свойственна вариативность (гетерогенность). Поэтому в тех случаях, когда при изучении текста мы сталкиваемся с такими явлениями, как стандартизация, кодификация и регламентация, речь идет не о естественной, а искусственной эволюции языка (как правило, если пользоваться терминологией А.И.Горшкова, построенного на монологической основе). Однако возникает вполне логичный вопрос: в какой связи находится все выше перечисленное с нашей темой — происхождением церковно-религиозного стиля?

Дело в том, что церковно-религиозный стиль, безусловно, вобрал в себя элементы стандартизации, однако не стал явлением кодификации и стал, на наш взгляд, полуискусственным, о чем, впрочем, речь пойдет впереди. Искусственность его прежде всего состоит в тематической заданности. Стоит отметить, что подобная характеристика применима скорее не ко всему стилю, а к его церковно-проповедническому подстилю. Его развитие обуславливали, во-первых, тексты Евангелия, а во-вторых — тексты посланий Апостола Павла и святоотеческая литература.

Мы уже говорили о четырех стилевых чертах церковно-религиозной речи, на которые указывала М.Н.Кожина. Большая их часть построена по принципу общепринятых в церковно-религиозном стиле стандартах. Пока мы только их и будем касаться. Под первым пунктом - «архаически-возвышенная тональность речи» - следует иметь в виду большую долю цитатности и использование славянизмов. Эти приемы церковно-религиозного стиля следует относить к межтекстовым связям (понятие, которое ввел в обиход филологии А.И.Горшков). Это понятие не следует путать с интертекстуальностью. Последнему, впрочем, давалось немало самых разных объяснений. Остановимся на толковании Р.Барта (приведено в недавно изданной книге И.Н.Сухих «Структура и смысл: теория литературы для всех): «Каждый текст является интертекстом: другие тексты присутствуют в нем на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах:  тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры. Каждый текст представляет собой новую ткань, сотканную из старых цитат. Обрывки культурных кодов, формул, ритмических структур, фрагменты социальных идиом и т. д. - все они поглощены текстом и перемешаны в нем, поскольку всегда до текста и вокруг него существует язык. Как необходимое предварительное условие для любого текста, интертекстуальность не может быть сведена к проблеме источников и влияний».

В отличие от интертекстуальности, межтекстовые связи оперируют конкретными отсылками к конкретным источникам. В своем учебнике «Русская стилистика» А.И.Горшков дал такое определение этому явлению: «Межтекстовые связи — это содержащиеся в том или ином конкретном тексте выраженные с помощью определенных смысловых приемов отсылки к другому конкретному тексту (или к другим конкретным текстам)». Александр Иванович подразделял эти связи на типы (свободные и заданные) и на приемы (такие, как цитата, цитатное произведение, центон, круг чтения, параллельная межтекстовая связь, межтекстовый импульс и пр.) Практически все эти приемы бывают задействованы в церковно-религиозном стиле, в том числе и центон (к нему можно отнести, к примеру, Псалмы). Уровень межтекстовых связей в церковно-религиозном стиле мы рассмотрим на примере проповеди игумена Петра Кучера, которая прилагается к нашей работе. Как отметил в своей лекции в Литинституте профессор Ю.М.Папян (предмет «теоретическая стилистика», тема - «функциональные стили»), в церковно-религиозном стиле «велика доля цитатности».

Из проповеди П.Кучера: «Как и святой апостол Павел сказал: «Их же око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша, яже уготова Бог любящим Его» (1 Кор. 2.9). Как видим, прием цитатного произведения, присутствующий в проповеди архимандрита, обнажается: приводится не только автор цитаты, но и точное указание на место в тексте. Здесь, впрочем, мы имеем дело с двойным приемом, так как выше приведенный случай можно обозначить как параллельную межтекстовую связь, при которой конкретное произведение (а в данном случае несколько произведений) служат тематической и композиционной основой для текста. В чем это проявляется? Во-первых, приведенные цитаты корректируют тематическое содержание текста и говорят о его параллельном развитии. Во-вторых, в данном тексте отчетливо видна его композиционная схема, которая подвергнута строгой нормированности. Так, например, его «шапкой» является стандартная фраза «Во имя отца, и сына, и Святаго Духа. Дорогие братья и сестры!» Стоит отметить, что несколько раз повторяющийся союз «и» является также параллельной межтекстовой связью (правда, на синтаксическом уровне) — это можно сравнить с библейским текстом о сотворении мира, где несколько раз повторяется союз «и». Далее в проповеди идет воспоминание о событии, что тоже является заданностью. Завершается текст проповеди, как правило, опять стандартизированной фразой: «Аминь. Всех вас поздравляю с праздником...»

Еще один часто использующийся в церковно-религиозном стиле прием межтекстовых связей — это аллюзии и реминисценции. Что характерно: они представлены в виде не просто славянизмов, но готовых кусков, часто переходящих из одной проповеди в другую. По мысли М.Н.Кожиной, это делается совсем не случайно: повторение одних и тех же выработанных годами истин подчеркивает сущностный признак христианской веры — соборность. Примеры подобных приемов в проповеди Петра Кучера: «Послужит им во спасение души», «Надо читать Евангелие и идти, как слепцам с посохом, по тропе, ведущей в Царствие Небесное». Стоит отметить, что использование в церковно-религиозном стиле подобных готовых фрагментов подтверждает нашу мысль о том, что язык развивается не целостно, а на уровне регистров. Речь, разумеется, идет о сопротивлении стиля кодификации, обусловленном непониманием слушателей (то порождающее изменения в языке непонимание, о котором, как мы помним, писал Ю.М.Лотман). По поводу этих фрагментов Борис Михайлович Гаспаров говорил: «Готовые к употреблению куски языкового материала». Таким образом, в пределах церковно-религиозного стиля мы имеем дело с сопротивлением кодификации.

Однако перейдем к другим стилевым чертам церковно-религиозной речи, отмеченным М.Н.Кожиной. Мы пропустим второй пункт, так как он не касается вопроса кодификации и затрагивает особенности стиля, о которых пойдет речь впереди. Обращаясь к кодификации (сама она об этом не пишет), Кожина обращает внимание на ориентированную на религиозные ценности оценочность речи интересующего нас стиля. Она выделяет: проникнутую чувством раскаяния негативную самооценку (см. у П.Кучера: «Поэтому и нам, грешникам, и не дано много знать», «нашим сегодняшним скудным умишком»), резкую оценку враждебным Богу сил (у П.Кучера: «освернился язычеством»), позитивную оценочность речи, прословляющую Бога и святых (у П.Кучера: «Чтобы они покаялись, причем с такой ревностью о Славе Божией). При этом важно отметить, что каждый их таких эпитетов является символом и отсылает к конкретным событиям, описываемым в Евангелии или Библии. В романе Н.Лескова «Соборяне» тема символов в большей степени проясняется и обыгрывается, хотя там, надо сказать, нет вообще никакой кодификации — в произведении, наоборот, идет установка на бытовую церковно-религиозную речь, основанную на диалоге, но испытывающую влияние кодификации проповеднического подстиля. Скажем, характерным примером является следующий фрагмент: «Это все потомство отца Захарии, которого Бог благословил яко Иакова, а жену его умножил яко Рахиль», или «В эти глаза глядела прямая и честная душа протопопа Савелия, которую он, в своем христианском уповании, верил быти бессмертную». Отсылка к конкретным событиям Библии видна.

Бытовой религиозный стиль, построенный на диалоге, или, как писал Живов применительно к другому случаю, «опыт чистого языка диалогичен и ситуативен», еще никем из филологов не выводился в подстиль церковно-религиозного стиля, - такую смелость взяли на себя мы. Характерная особенность — ему свойственны фразы из церковного этикета, причем как официальные вроде «отец ...», «протоиерей», «ваше преосвященство», так и в виде просторечия «протопоп» (образовано от слова от протоиерей), «дьяк» (образованное от слова диакон) и пр. В этом подстиле также, как и в проповедническом, велика доля использования славянизмов. Однако, в отличие от первого подстиля, здесь не соблюдается четкой регламентации. Кроме того, по принципу церковно-славянского языка вводились новые словообразования, которые выделял Лесков (это, впрочем, было свойственно периоду 19-го века): «Сим подарением тростей на нас наведено сомнение, - рассказывал диакон Ахилла». Церковнь-славянский синтаксис и калька, которые мы привели выше, Лесков вводил в речь своих героев не случайно: таким способом он, по-видимому, обозначал влияние кодификации проповеди на жизнь духовенства.

Таким образом, основываясь на выше приведенные примеры, мы можем сделать вывод о том, что развитие языка идет не целостно, а в отдельных регистрах, причем в двух направлениях: в письменной и устной речах, между которыми складывается не только оппозиция, но и взаимодействие. Мысль о едином развитии языка, которую высказывал В.В.Виноградов, в данном случае нам представляется ошибочной. Стоит отметить, что к подобным ошибкам Виктор Владимирович прибегал не раз. Так, например, комментируя полемику Ломоносова и Сумарокова (по поводу использования сравнительных степеней прилагательного ее и яе), Виноградов писал: «Сумароков отстаивал литературные просторечия, а затем в светско-дворянских стилях конца 18-го века форма на яе была окончательно запрещена как простонародная». Приведем комментарий Виктора Марковича Живова по этому поводу: «Основанием выбора было не пристрастие к «просторечию» или «велеречию», а сама несостоятельность выбора, представление о необходимости единой языковой нормы как атрибута господствующей культуры (и о властных полномочиях того лица, которое отбирает варианты: отсюда пререкания законодателей языка) после того, как выбор состоялся, отброшенные варианты воспринимаются как стилистическая аномалия (например, просторечие) и это определяет их употребление».

ЦЕРКОВНО-РЕЛИГИОЗНЫЙ СТИЛЬ И ПРОБЛЕМА ПОЭТИЧЕСКОГО ЯЗЫКА

Говоря о регистрах, мы так пока и не определились с ответом на вопрос: к какому их них все-таки относится церковно-религиозный стиль? Для того, чтобы что-то об этом говорить, следует провести классификацию означенных нами регистров. Но дело в том, что никаких обозначений для этого у Живова нет. Следует, впрочем, отметить, что первым эту мысль высказал не Виктор Маркович, а формалист Роман Якобсон. Утверждая его идеи, мы в данном случае вступаем в полемику с последователями В.В.Виноградова, считающими, что поэтического языка, о котором говорил сначала Якобсон, а потом и Лотман, не существует, а есть язык художественной литературы. Об этом Виктор Владимирович писал, в частности, следующее: «Особой общей системы поэтической речи, имеющей свои специфические структурно-языковые качества и реализующей их в разных видах своей актуализации (тем более в универсальном, внеисторическом плане) не существует. Любое языковое явление при специальных функционально-творческих условиях может стать поэтическим».

В.В.Виноградов, как всегда, говоря словами В.М.Живова, осуществляет «недопустимую проекцию современного стилистического сознания» на те вещи, которые «к этим категориям чужды». Добавим от себя: а также склонен к централизации и отказу от вариативности.

Стоит отметить, что Роман Якобсон в докладе «Лингвистика и поэтика» (1975 год) задолго до Живова выделял ситуативные регистры в нашей речи, хотя называл их совсем по-другому — функциями. Он также, как и Живов, выступал против идеи единства языка. Р.Якобсон писал: «Ветелин (в своей работе он ссылался на данного ученого) четко сформулировал две важнейшие связанные между собой проблемы, стоящие перед структурной лингвистикой: пересмотр гипотезы о языке как о монолитном целом и исследование взаимозависимости субкодов. В каждом языке существуют конкурирующие модели, наделенные разными функциями». Роман Якобсон выделял шесть факторов, участвующих в речевом сообщении: коммуникативную (референтивную), апеллятивную, поэтическую, экспрессивную, фатическую, метаязыковую.

Отдельно он выделял поэтическую функцию языка, с чем никак не могут согласиться последователи «школы Виноградова». Это несогласие связанно с существенным непониманием данного вопроса. Дело в том, что понятие поэтического языка намного шире его задействованности в поэзии. Роман Якобсон в уже упоминаемом нами докладе писал: «На вопрос Гопкинса, является ли любой стих поэзией, можно дать вполне определенный ответ, как только мы перестанем произвольно ограничивать поэтическую функцию областью поэзии (…) Поэтика в более широком смысле слова занимается поэтической функцией не только в поэзии, где поэтическая функция выдвигается на первый план по сравнению с другими языковыми функциями, но и вне поэзии, где на первый план могут выдвигаться какие-либо другие функции».

Однако в чем же состоит основной принцип действия так называемой поэтической функции языка? Как считал Р.Якобсон, в ее основе содержится принцип параллельных построений. «Поэтическая функция проецирует принцип эквивалентности с оси селекции (выбора) на ось комбинации». Поэтическая функция языка во многом схожа с метаязыковой функцией. Но, как писал Р.Якобсон, «в метаязыке последовательность используется для построения равенств, тогда как в поэзии равенство используется для построения последовательностей».

Все эти части поэтической функции нами были отдельно выделены для того, чтобы выделить одну из главных особенностей церковно-религиозного стиля — творческого преодоления кодификации в пределах проповеднического подстиля. И если кодификацию утверждали старославянизмы и другие выше обозначенные им приемы, то оппозицию им составляли только что появлявшиеся узусы — образность и метафоричность, к которым прибегали в своих проповедях священнослужители. Причем эти новые подходы, составлявшие свойство поэтического языка, сопровождались приемами композиционной субъективации. Вот, скажем, еще один пример из проповеди все того же архимандрита Петра: «Помните, как в детстве: придёт отец с работы, и дети бегут к нему — один повис на шее, другой сел на колени, третий на руки просится». Как видим, в проповеди представлены даже не статические, а динамические образы-детали. Однако П.Кучер на этом не останавливается и устанавливает параллель с вечно совершающимся текстом при помощи приема субъективации представления, очень близкого к остраннению (о котором писал Шкловский): «Если дети любят своего отца, то они его облепляют. (…) Так и мы должны любить и стремиться к Отцу Небесному». Как видно, здесь П.Кучер прибегает к характерному для проповедников обнажению приема. Между прочим, данный пример шире типичной образности и является аллегорией — развернутой метафорой, выражающей отвлеченное содержание с помощью конкретных представлений. Так как Евангелие построено на аллегориях (имеются в виду притчи Иисуса Христа), данный пример является параллельной межтекстовой связью (в композиционном отношении).

Также хотелось бы обратить внимание на использование других тропов и стилистических фигур речи, к которым прибегает разбираемый нами архимандрит Петр Кучер. Так, например, он использует сравнение («Как слепцам с посохом»). Те же самые приемы мы видим и в диалогических текстах Лескова, которые на самом деле монологичны, так как написаны в форме сказа: «Трости эти пали между старгородским духовенством, как библейские змеи, которых кинули пред фараона египетские кудесники».

Тропологию церковно-религиозного стиля характеризуют также такие приемы, как повторы, эпитеты, инверсии, риторические вопросы. Приведем некоторые из характерных примеров. «Оскудела вера — оскудела и благодать - пища для души, и синхронно оскудела пища и телесная» и «т.е. потеряв пищу духовную» (П.Кучер). Как видим, повторение глагола из старославянского языка «оскудела» и фразы «пища» говорит об использовании автором приема повтора. Впрочем, рассмотрим другие примеры: «Мы перестали напитывать наш разум божественной энергией» (эпитет), «Так и мы должны любить и стремиться к Отцу Небесному» (инверсия), «Помните?» (риторический вопрос).

Однако почему, на наш взгляд, церковно-религиозный стиль произошел, если следовать терминологии Живова, из поэтического регистра русского литературного языка? Прежде всего тем, что этот регистр (функция) построен на соотносительности. Если можно так выразиться, произошло смешение искусственного церковно-славянского и живого поэтического языка. Это была творческая рефлексия поэтической функции на мертвый язык.

Для развития нашей мысли приведем высказывание лингвиста Н.С.Трубецкого, который характеризует подобные процессы: «Настоящий литературный язык является орудием духовной культуры и предназначается для разработки, развития и углубления не только изящной литературы, в собственном смысле слова, , но и научной, философской, религиозной и политической мысли. Для этих целей ему приходится иметь совершенно иной словарь и иной синтаксис, чем те, которыми довольствуются народные говоры. Конечно, в самом начале своего возникновения всякий литературный язык исходит из основ какого-нибудь живого говора, обычно городского и иногда даже простонародного. Но для того, чтобы действительно осуществить свое назначение, литературному языку приходится сочинять массу новых слов и вырабатывать особые синтаксические обороты, зафиксированные гораздо строже и определеннее, чем в народном говоре».

Завершая мысль о связи поэтического языка и церковно-религиозного стиля, обратимся к открытости выбранного нами текста (термин А.И.Горшкова), а именно к тому, как в рамках церковно-религиозного стиля взаимодействуют другие стили. Но перед этим процитируем мысль об этом Ю.М.Лотмана (1992 год, об открытости текста): «Обломок текста, вырванный из своих естественных смысловых связей, механически вносится в другое смысловое пространство. Здесь он может выполнить целый ряд функций: играть роль смыслового катализатора, менять характер основного смысла остаться незамеченным. «Текст в тексте» - это специфическое риторическое построение в закодированности разных частей текста, делается выявленным фактором авторского построения и читательского восприятия текста. Переключение из одной системы семиотического сознания в другую на каком-то внутреннем структурном рубеже составляет в этом случае основу генерирования смысла».

Так в чем же проявляется генерирование смысла в рамках церковно-религиозного стиля? Не будем приводить в качестве примера этой так называемой игры элементы церковно-славянского языка, так как выше мы ими иллюстрировали свою работу в достаточном количестве. Мы рассмотрим другие словесные ряды, которые с ними взаимодействуют и делают текст подобным поэтическому регистру русского литературного языка. Один из таких примеров: взаимодействие с текстами из Евангелия цитаты из народной поговорки (тоже пример межтекстовой связи): «Без Бога и не до порога! - гласит народная пословица». Важно отметить, что в приведенном нами тексте проповеди задействованы элементы официально-делового стиля («Израильтяне пришли в духовный и, как следствие», «Это был вексель, который»), научного стиля («Самый элементарный эмпирический город», «Потому что здесь нам Господь дал земной разум в материальной оболочке»), но главное — публицистического стиля (его влияние в церковно-религиозном стиле всегда очень сильно). Публицистический стиль в приведенной нами проповеди выражают такие обороты речи, как «свиным кормом марксизма-ленинизма и прочих сатанинских учений», «стали злейшими преступниками перед Богом», пели: широка страна моя родная». Чтобы не возникало сомнений в верности нашего наблюдения (присутствия этого стиля в проповеди), напомним о характеристике публицистического стиля, которую дал ему А.И.Горшков: «Публицистика близка к художественной литературе по ряду параметров языковой организации текста (прежде всего — по преобладанию эмоционально-экспрессивных структур), и присутствие образа автора в публицистических произведениях представляется очевидным».

ОБРАЗ АВТОРА В ЦЕРКОВНО-РЕЛИГИОЗНОМ СТИЛЕ

Мы не случайно завершили предыдущий раздел своей работы цитатой из учебника А.И.Горшкова «Русская стилистика», которая оканчивается постановкой важной проблемы — образа автора в тексте. Дело в том, что в церковно-религиозном стиле этот аспект является одним из самых существеннейших. В своей лекции в Литературном институте по теоретической стилистике Ю.М.Папян говорил: «Образ автора в церковно-религиозном стиле выступает отчетливо». Однако прежде, чем обсуждать какие-либо частности применительно к интересующему нас стилю, рассмотрим понятие «образ автора» и то, как оно разграничивается с понятием «образ рассказчика». Вот что, например, об этом писал Виктор Владимирович Виноградов (в данном случае мы с ним полностью согласны): «Образ автора — это та цементирующая сила, которая связывает все стилевые средства в цельную словесно-художественную систему. Образ автора — это внутренний стержень, вокруг которого группируется вся стилистическая система произведения». Главное, что в этом вопросе следует выделить — это нетождественность образа автора «реальному» житейскому писателю. Об этом же, к примеру, говорил и М.М.Пришвин: «Это будет уже «я» сотворенное, и, значит — как мы». Об этом же самом писал и поэт-символист В.Я.Брюсов, утверждавший, что у каждого поэта в «я» - новое «я», что индивидуальность поэта следует искать в приемах его творчества. «Рассказчик, - продолжал развивать свою мысль В.В.Виноградов, - речевое порождение писателя, и образ рассказчика (который выдает себя за автора) — это форма литературного артистизма писателя. Образ автора усматривается в нем как образ актера в творимом им сценическом образе.

Однако каким образом проявляется образ автора в церковно-религиозном стиле и в первую очередь в его проповедническом подстиле? Прежде всего это выражается в двухплановости или, как указывается в одной из статей по данному стилю, в его дихотомии. Ведь с одной стороны священнослужитель, который выступает в церкви с проповедью перед своими прихожанами, позиционирует себя как «духовного пастыря», а с другой стороны — как представителя церкви. Образ автора особенно проявляется в типичном для речи проповедника варьировании: «я авторское — мы авторское — мы инклюзивное». Приведем примеры обозначенного нами варьирования из уже цитируемой проповеди Петра Кучера: «Поэтому нам, грешным, не дано много знать» (инклюзивное варьирование), «Нашим сегодняшним скудным умишком» (инклюзивное варьирование), «И вот сегодня мы совершаем» (мы авторское). Стоит отметить, что «я авторское» в проповедническом подстиле используется крайне редко. Что еще можно сказать об образе автора в проповедническом подстиле? Он проявляется в таких фрагментах образа рассказчика, как выражение повелительного наклонения глагола (У Кучера: «И не надо нам мудрствовать!», вопросно-ответные ходы, активизирующие внимание слушателей («О чем это говорит?»), маркер достоверности речи (слово «конечно).

Можно было бы остановиться и на многих других особенностях проявления образа автора в проповеди Петра Кучера. Но наши возможности ограничены форматом работы. Отметим только, что в церковно-религиозном стиле велика доля использования символом, отсылающих нас к так называемым вечным евангельским текстам (то есть, вечно свершающимся, если следовать православной традиции). Об этих вечных символах писал в свое время ученый Д.С.Лихачев: «Это настоящее время сейчас совершающегося события и одновременно изображение вечности».

Опираясь на выше процитированное высказывание, осмелимся сделать еще один вывод (с которым, возможно, многие не согласятся): о том, что в церковно-проповедническом подстиле существует не один, а два образа автора. В качестве первого автора выступает живой евангельский текст, с оглядкой на который строит свою речь проповедник. В качестве второго автора (или соавтора) выступает сам проповедник. Таким образом, соотношение «автор — рассказчик» в церковно-религиозном стиле строится также по принципу варьирования (автор-евангельский текст — автор-проповедник — рассказчик-проповедник).

*Мать автора данной работы, Валентина Владимировна Вершинина (род. 1954), в период 1980-1986 годы проходила обучение в Тартуском государственном университете и занималась в семинаре у Ю.М.Лотмана (в количестве 10 человек, но не в семиотическом, который открылся позднее, а обычном литературоведческом). По ее воспоминаниям, во время одной из занятий Ю.М.Лотман сказал: «Вам надо найти слово». Когда она приводила несколько примеров, он отвечал: «Эта идея». Разделение текста на «слово» и «идея» так и осталось для нее непонятным. Но, вполне возможно, это как-то связано с его идеей о языковых изменениях в процессе непонимания говорящим и слушающим кодов. 

ИСТОЧНИКИ:

Архимандрит Петр (Кучер). Блюдите убо, како опасно ходите. Боголюбово, 2006.
Лесков Н.Соборяне. (библиотека Максмима Мошкова либ.ру)
Горшков А.И. Русская стилистика. АСТ, Астрель, 2006.
Живов В.М. История языка русской письменности. В 2-х тт. М., Университет Дмитрия Пожарского, 2017.
И.Н.Сухих. Структура и смысл: теория литературы для всех. СПБ, Азбука, 2016.
Р.Якобсон. Лингвистика и поэтика. (Доклад) М., 1975.
Кожина М.Н. К основаниям функциональной стилистики. Пермь, 1968.
Крысин Л.П. Религиозно-преповеднический стиль и его место в функционально-стилистической парадигме (неизвестно).
Мечковская Н.Б. Язык и елигия. М., 1998.
Лекции Ю.М.Папяна по предмету «Теоретическая стилистика» (конспект, Литературный институт имени А.М.Горького).