Структура романа с. н. есина ленин. смерть титана

Известный формалист Б.Томашевский в одной из своих работ утверждал следующее: роман создается путем нанизывания новелk друг на друга. В этом вопросе с ним до хрипоты спорил М.М.Бахтин, считая, что это, мол, не раскрывает роли места в художественном целом. Однако, читая роман С.Н.Есина «Ленин. Смерть титана», мы сталкиваемся с одним немаловажным обстоятельством: к данной работе абсолютно применим этот метод или подход. Каждая часть «Титана» (для удобства формы мы в дальнейшем так и будем этот роман называть) может вполне считаться законченным произведением. Впрочем, здесь мы сталкиваемся с немалым количеством кольцевых обрамлений в виде отступлений и мелких подробностей (пример: при описании того, как издавалась книга, рассказчик рассуждает о принципах работы гектографа). Казалось бы, все эти вещи можно было бы с большой натяжкой назвать художественными, я имею в виду главы романа в их отдельности, и автор словами Ленина (в романе главы, в которых повествование ведется от лица В.И.Ленина, переживаются с главами, где о нем, а также о Троцком и Ленине, говорится в третьем лице) эту вещь словно сам как будто проговаривает: говорить, мол, привык только языком фактов. Приведу цитату: «Должен сказать здесь прямо: такого дара я в себе не видел, реалии жизни и логика ее бытового построения переламывали желание что-то выдумать и рисовать, как у большинства писателей, характеры из головы. Сама жизнь задавала некоторые увлекательные задачки, и их надо было решать. Моим уделом была журнальная публицистика и предел мечтаний — опыт Михайловского».

Однако в своей целостности этот роман представляет из себя исключительно художественное явление. На мой непросвещенный взгляд, новаторство С.Н.Есина здесь заключается в том, что он прямо отсылает нас на несколько столетий назад, к 17-18 векам, когда, по сути дела, только зарождался роман. Он, как мы помним, испытывал влияние многих жанров: и идиллических и классических новелл периода Античности и Средневековья, и психологической прозы и мемуарной литературы конца 17-го столетия. Известная ленинская фраза «Мы пойдем другим путем» имеет у автора двоякое значение (он намеренно обращает на нее внимание, внося уточнение: как придумают мне потом «крылатую фразу»): минуя дальнейшее развитие романической школы. С.Н.Есин словно бы отстраняется от всех существующих традиций и задает своему роману новое направление, которое я бы обозначил так: публицистический роман-зеркало. Тематически его можно было бы отнести к интеллектуальному роману или, если пользоваться авторским самоназванием, мыслительным романом. Но главное определение ему все же, на мой взгляд, необходимо давать в структурном отношении: это, безусловно, роман-ключ. Каждая фраза «Титана» имеет свой код. Приведу еще одну цитату, которая, возможно, дополнит мою мысль: «А хаос существует, пока не открыт закон, который им управляет, потому что и хаос — это раскодированный порядок». Функции «Титана» многозначительны: это и роман мысли, и исторический роман, и во многом антимифологическое произведение. В процессе чтения с нами происходит удивительное: на примере внутренней жизни Ильича мы сами невольно начинаем строить в своей голове целостную картину мироздания. Автор пишет: «Писать о Ленине — это писать еще и гигантскую историю страны».

Немного истории. Небезызвестные нам символисты, такие, как Андрей Белый и Федор Сологуб, считали, что о вечном следует говорить языком реализма. Конечно, в этом смысле они не являлись первооткрывателями и сами это признавали. Взять в качестве примера хотя бы народные сказки из сборника Афанасьева. Ведь наряду с занимательностью они всегда несут в себе какую-то глубокую народную мысль. В этом отношении С.Н.Есин поступил по-символистски. Правда, внешней оболочкой своего мыслительного романа он избрал язык фактов и документов. Что характерно: здесь он прибегает даже не к цитатам, а к цитатам Ленина — из Ленина.

Уже сама смелость подхода, как мне кажется, может извинить автору все неровности в романе. Ведь в выстраивании образного ряда Есин ограничен и должен опираться на те материалы, которые существуют и многим давно известны. Тем не менее, автор умело справляется с самому себе поставленной задачей. Читаешь его «логически оно скруглено, как яблоко» о марксовом учении — и живо начинаешь представлять себе концепции великого материалиста, которые вслед за тем тут же и приводятся в романе. Не могу не пробежать мимо некоторых других живых фраз, наличествующих в романе: «Драка — это вообще мужское занятие!» (о жизни) или  - о закрытии в 1882-м году однлй антиправительственной газеты: «Не понравилось изданьице, сочли щекотливым, собрались вечером за коньячком или преферансом сиятельные министры и — закрылись!»Согласитесь, описанное живо и образно!

Как мне кажется, ленинский монолог в качестве основы всего романа С.Н.Есиным избран не случайно. Этим автор нам словно бы говорит: только входя столь глубоко в положение исторического деятеля, можно мыслить исторически.

Конечно, несмотря на то, что в романе многое опирается на документы и даже сопровождается цитатами, образ героя не имеет полной связи с реально существовавшим вождем революции. Нет, он, конечно, на него многим похож. Но когда читаешь роман, то невольно складывается ощущение, что на тебя зорким взглядом смотрит еще и автор произведения и тихо с тобой разговаривает. Взять хотя бы такую фразу: «Я вообще люблю писать, макать перо в чернила, люблю бумагу, мысли, бегущие одна за другой, мне это доставляет физиологическое удовольствие!» Реальный Ленин, как известно, не отвлекался на такого рода подробности, он всегда глядел в одну точку. Он даже об авторе «Феноменологии духа» говорил: «Стараюсь читать Гегеля только материалистически!» С литературой же у него вообще имелись свои счеты: он считал, что она должна служить только делу революции.

Есинский же Ленин смотрит на все, что его окружает, глазами писателя. Каждый предмет, каждая точка так и просится у него на описание. Для этого он часто пользуется известным приемом остранения. Причина, по которой Есин к подобному прибегает, для меня понятна и очевидна: этим самым он меня как читателя вызывает на диалог. Этот вызов дополняется бесконечными высказываниями-отступлениями вроде следующего: интересно, мол, было бы узнать, как на это посмотрят те-то и те-то. Также автор пользуется приемом узнавания. Есинский Ленин постоянно произносит свои известные, уже давно ставшие афоризмами выражения и противопоставляет им то, что говорилось и думалось в действительности. Дальше — больше. Сопоставляя реального Ленина с мифологизированным, мы словно читаем самих себя, пытаясь угадать, что в нас есть от Ленина. И заново, отстраняясь от догматического марксизма, переживаем идеи автора «Коммунистического Манифеста», думаем о том, как их можно к сегодняшней жизни применить. А затем, погружасяь вместе с Есиным и Лениным в крестьянскую бедноту дореволюционного времени, все больше и больше начинаем понимать, что нет никакого резона возвращаться в ту «Россию, которую мы потеряли».