Маргиланец

(Объект «Маргиланец»)

История двух братьев из Маргилана, разделенных идеологией и колючей проволокой. Рузи выбирает путь борьбы с большевизмом, становясь офицером легиона Вермахта, а затем топ-менеджером ЦРУ. Юлдаш остается верен советскому строю, поднимаясь до вершин КГБ. Сто лет предательств, шпионских игр и осознания страшной правды: в битве империй малые народы — лишь пешки. Победил ли Рузи, вернувшись в 1992 году на руины прошлого, или навсегда остался «человеком без родины»?

ГЛАВА 1. ВКУС ТЕПЛОГО ХЛЕБА

Информация к размышлению (из аналитической записки 5-го Управления КГБ СССР, 1974 г.):

«...Рузи Назар обладает редким типом "синтетического мышления". Он не просто перебежчик, он — идеолог. В отличие от многих коллаборационистов, руководствовался не страхом, а осознанной концепцией восстановления Туркестана под эгидой Запада. В быту аскетичен, к алкоголю равнодушен. Главная уязвимость: патологическая привязанность к образам детства, что может быть использовано в оперативной игре "Мягкая почва"».

Май 1992 года. Самолет «Lufthansa» рейсом Франкфурт — Ташкент.

Рузи Назар смотрел на свои руки. Узкие, с тонкими пальцами, они больше походили на руки музыканта или хирурга, чем на руки человека, который в сорок пятом году пробивался сквозь баварские леса, сжимая в кармане шинели обломок немецкого штыка. На безымянном пальце тускло поблескивало золото — обручальное кольцо, единственное, что связывало его с Эрманд, оставшейся в Мюнхене.
В салоне было тихо. Лишь тихий звон столового серебра — стюардесса разносила завтрак.
— Желаете еще кофе, мистер Назар? Рузи поднял взгляд. Стюардесса — молодая немка, ровесница его дочери Зульфии — улыбалась ему той профессиональной улыбкой, за которой в Европе скрывают всё: от равнодушия до презрения.
— Нет, спасибо, — ответил он на безупречном немецком. — В Ташкенте сейчас жарко?
— Тридцать два градуса, сэр. Настоящее лето.
«Тридцать два градуса... — подумал Рузи. — Запах разогретого асфальта и пыльной шелковицы. Запах поражения или триумфа?»
Он откинулся на спинку кресла. Его победа была странной. Советский Союз, эта огромная, неповоротливая машина, пожиравшая своих детей, рассыпалась за несколько дней, как карточный домик, подмытый грунтовыми водами. Он, Рузи Назар, потратил сорок лет жизни, работая на этот финал. Но теперь, когда до земли предков оставалось меньше часа лета, он чувствовал не радость, а холодный, пронзительный страх. Страх того, что узел, о котором говорил отец, затянулся слишком туго.

Маргилан, лето 1925 года.
Солнце стояло в зените, превращая улицы Маргилана в раскаленные жаровни. В мастерской Джамшида-уми было прохладно. Стены из пахсы — битой глины с соломой — надежно держали холод.
Отец работал. Он никогда не торопился. Каждый его жест был частью ритуала. Джамшид-амаки брал кокон, опускал его в котел с горячей водой, ловил тонкую, почти невидимую нить и передавал её на катушку.
— Смотри сюда, Рузи, — голос отца был тихим, как шелест листвы. — Нить шелкопряда кажется слабой. Ветер может её оборвать. Но когда мы сплетаем десять таких нитей в одну — получается основа для атласа. Основа, которая переживет и тебя, и меня.
Маленький Рузи тронул катушку. Нить была теплой и влажной.
— А если нити будут из разных коконов, отец? Они не поссорятся?
Отец усмехнулся, в уголках его глаз собрались лучики морщин.
— Они станут одним целым. Семья — это тоже атлас, Рузи. Ты, Юлдаш, мать, я... Мы разные нити, но у нас один узор. Если одна нить решит, что она важнее ткани — ткань начнет рваться.
В этот момент в мастерскую вбежал Юлдаш. Он был босиком, рубаха распахнута, в руках — красное полотнище, прибитое к не струганой палке.
— Отец! — закричал он, задыхаясь от восторга. — Комиссар сказал, что теперь всё будет общее! Завтра приедет машина, она будет сама ткать! Тебе больше не нужно горбиться здесь! Мы построим новый мир!
Джамшид-амаки медленно выпрямился. Он посмотрел на красную тряпку в руках старшего сына так, словно это была ядовитая змея.
— Новый мир, говоришь? — отец вытер руки о фартук. — А куда ты денешь старый, Юлдаш? Куда ты денешь эти станки, которые кормили твоего деда?
— Это старье! — выкрикнул Юлдаш. — Комиссар говорит, что традиции — это цепи! Мы разобьем их!
Юлдаш посмотрел на брата.
— Иди со мной, Рузи! Там, на площади, раздают ботинки! Настоящие, кожаные! Рузи посмотрел на отца, потом на брата. В глазах Юлдаша горел огонь, который пугал и манил одновременно. В глазах отца была бесконечная, вековая печаль.
Рузи остался сидеть на земляном полу. Он не пошел за ботинками. Но именно в тот день он впервые почувствовал, как нить их семьи натянулась до звона.

Май 1992 года. Самолет начинает снижение.

Рузи Назар открыл портфель. Сверху лежал свежий номер «Франкфуртер Альгемайне». Заголовок гласил: «Центральная Азия: возвращение забытых». Он вытащил из бокового кармана маленькую черную записную книжку. В ней не было имен, только даты и цифры. На последней странице, почерком, который не менялся десятилетиями, было записано: «Юлдаш. Полковник в отставке. Жив. Ташкент, улица Пушкина».
Назар почувствовал, как участилось сердцебиение. Пятьдесят лет. Пятьдесят лет они не дышали одним воздухом. Юлдаш ловил его через эфирные помехи «Радио Свобода», писал доносы, а потом, став большим чином в КГБ, вероятно, лично курировал операцию по его дискредитации.
— Скоро увидимся, брат, — прошептал Назар. — Посмотрим, чья нить оказалась крепче.
Самолет качнуло. В иллюминаторе показались рыжие, выжженные солнцем предгорья Тянь-Шаня. Это была его земля. Земля, которую он предал, чтобы спасти, или спас, чтобы предать. Он сам уже не знал ответа.
Он вспомнил лицо Бахтияра в том подвале в сорок втором. «Соткин!» — плевок в лицо. Назар достал платок и вытер внезапно взмокший лоб.
— Информация к размышлению, — горько усмехнулся он фразе своего давнего противника Семенова. — Настоящая информация к размышлению начнется на трапе.


ГЛАВА 2. УНИВЕРСИТЕТЫ НЕНАВИСТИ

Информация к размышлению (из «Краткого обзора оперативной обстановки в Ферганском округе», ГПУ УзССР, ноябрь 1930 г.):

«...Раскулачивание в Маргилане проходит в условиях острой классовой борьбы. Мелкобуржуазные элементы из числа потомственных ремесленников проявляют пассивный саботаж, скрывая ценности и инструменты. Особую опасность представляют так называемые "династии ткачей", имеющие авторитет среди дехкан. Рекомендовано: показательное изъятие средств производства проводить в присутствии членов семей, вовлекая молодежь в процесс конфискации для окончательного разрыва родственных связей».

Маргилан, октябрь 1930 года.

Осень в тот год была горькой. Ветер «афганец» принес мелкую рыжую пыль, которая скрипела на зубах и забивала легкие. Рузи помнил, как во дворе стоял запах пережаренного масла и страха.
Они вошли без стука — трое в кожанках, пахнущих оружейной смазкой и казенным мылом. Уполномоченный из Ташкента, по фамилии Соколов, не снимая кепки, прошел в центр комнаты. Он не смотрел на людей, он смотрел на вещи. Его взгляд был взглядом оценщика на кладбище.
— Джамшид Назаров? — Соколов сверился со списком. — Поступили сведения, что вы скрываете объемы продукции и не сдали излишки сырья. Артели «Красный Ткач» нужны ваши станки. Революция не может ждать, пока вы набьете свои сундуки.
Джамшид-амаки  стоял у стены, сложив руки на животе. Он казался меньше ростом, чем обычно.
— Станки — это не излишки, господин начальник, — голос отца был ровным, но в нем слышался звон надломленной струны. — Станки — это хлеб моих детей. Без них мы — тени.
— Теперь твой хлеб — советская власть, — отрезал Соколов. — Начинайте!
Красноармейцы двинулись в мастерскую. Рузи видел, как один из них, молодой парень с рябым лицом, ударил сапогом по резной станине станка, который прадед Рузи привез из Кашгара. Раздался сухой, стонущий хруст дерева. Этот звук Рузи запомнит на всю жизнь — так ломаются кости живого существа.
Когда станки, разобранные и изувеченные, начали выносить во двор, Джамшид-амаки вдруг закрыл лицо руками. Рузи замер. Он никогда не видел, чтобы мужчины плакали. Слезы отца не были шумными; они просто просачивались сквозь его узловатые, испачканные краской пальцы и падали в пыль, оставляя маленькие темные кратеры. В этот момент Рузи понял: бога больше нет, есть только эта кожаная куртка и наган на бедре Соколова.
Вечером того же дня, когда двор опустел и превратился в разрытую могилу, в дом вошел Юлдаш. На его шее горел ярко-красный лоскут — пионерский галстук, завязанный тугим, аккуратным узлом.
Юлдаш не смотрел на отца, который сидел в углу, раскачиваясь из стороны в сторону. Он подошел к Рузи и бросил на пол пачку брошюр.
— Перестань выть, — жестко сказал Юлдаш. — Отец плачет по прошлому, которое должно сдохнуть. Эти станки были его богом. Теперь бога нет. Есть план, есть партия, есть будущее.
— Ты видел его глаза, Юлдаш? — Рузи схватил брата за плечо. — Они забрали всё!
Юлдаш стряхнул его руку.
— Они забрали хлам! Завтра я иду в школу, и меня не назовут сыном эксплуататора, потому что у нас больше ничего нет. Я вступил в отряд. Мы будем искать тех, кто прячет зерно. Если хочешь выжить — делай как я. Сожги свои чувства, Рузи. Они делают тебя слабым.
Юлдаш вытащил из кармана красную книжицу и положил её на стол рядом с Кораном отца. Две книги лежали рядом — старая кожа и новая бумага. Между ними искрило электричество ненависти.
— Ты тормозишь прогресс, дада, — бросил Юлдаш отцу. — Но я тебя вытащу. Я докажу им, что я — новый человек. Даже если мне придется забыть твое имя.

Информация к размышлению (из оперативного дневника резидента ЦРУ в Турции, 1962 г.):

«Объект "Маргиланец" часто возвращается в разговорах к событиям 1930 года. Очевидно, что именно тогда произошла фундаментальная деформация его лояльности. Он воспринимает советскую власть не как политический режим, а как личного врага, уничтожившего его семейный микрокосм. Его брат, Юлдаш, является для него олицетворением "предательства крови". Это делает Назара абсолютно недоступным для вербовки со стороны КГБ на основе патриотических чувств».

Май 1992 года. Самолет начинает снижение над Ташкентом.

Назар смотрел на свои ладони. Пятьдесят лет назад он поклялся, что никогда не будет плакать так, как его отец. Он научился убивать в себе жалость так же эффективно, как Юлдаш научился писать рапорты.
Он вспомнил, как через неделю после раскулачивания Юлдаш принес домой пайку сахара — награду за «активную работу». Мать отказалась его брать, а Рузи... Рузи взял кусочек. Он был сладким и горьким одновременно. Именно тогда он понял: чтобы победить врага, нужно съесть его сахар, выучить его песни и стать его тенью.
— Информация к размышлению, — прошептал Назар, глядя на приближающуюся землю. — Узел Юлдаша был завязан на шее. Мой узел — в самом сердце.

ГЛАВА 3. УНИВЕРСИТЕТЫ МАСКИРОВКИ (1934–1938)

Информация к размышлению (из оперативного циркуляра НКВД УзССР №0044 «О ликвидации пантюркистского подполья», август 1937 г.):
«...В ходе операции по очистке Туркестана от антисоветских элементов выявлена разветвленная сеть националистической интеллигенции, группирующейся вокруг бывших деятелей "Шуро-и-Исламия". Особое внимание обратить на студенческую молодежь, выходцев из байских семей. Провести тотальную проверку личных дел студентов Ташкентского пединститута и рабфаков. Выявлять лиц, скрывающих социальное происхождение или проявляющих нездоровый интерес к дореволюционной истории края. Напоминаем: жалость к врагу — есть предательство революции».

Ташкент, сентябрь 1937 года. Улица Ленина.
Воздух Ташкента был пропитан запахом жареных семечек, пыли и невидимого, липкого страха. Рузи шел по тротуару, стараясь держать спину прямой, а лицо — пустым. В кармане его поношенного пиджака лежал красный билет члена ВЛКСМ. Для Рузи это был не пропуск в будущее, а бронежилет, сшитый из лжи.
Он остановился у киоска «Союзпечать», делая вид, что изучает передовицу «Правды Востока». На самом деле он смотрел на черную «эмку», припаркованную у здания Союза писателей. Из дверей вывели человека. Рузи узнал его — это был Абдулла Кадыри, человек, чей роман «Минувшие дни» отец читал ему вслух по ночам, когда станки еще стояли в мастерской.
Писатель выглядел странно спокойным. Он поправил очки и что-то тихо сказал конвоиру. Тот грубо толкнул его в спину прикладом винтовки.
«Смотри и запоминай, — приказал себе Рузи. — Запоминай этот затылок, эти очки, этот приклад. Это и есть твоя высшая математика».
Вечером в общежитии было душно. Комсорг ячейки, парень с бегающими глазами по фамилии Садыков, расхаживал между кроватями.
— Назаров! — крикнул он, хлопнув Рузи по плечу. — Почему на собрании не выступал? Мы сегодня клеймили позором врагов народа, а ты сидел как воды в рот набрал. Сомневаешься в линии партии?
Рузи медленно поднял глаза от учебника. Внутри него всё кричало от ненависти, но лицо осталось неподвижным, словно вырезанным из камня.
— Я не сомневаюсь, Садыков, — голос Рузи был ровным, лишенным эмоций. — Я анализировал. Я думал о том, как эти гадины могли так долго скрываться среди нас. Мой гнев слишком глубок для пустых лозунгов. Я считаю, что нам нужно усилить бдительность в библиотеках. Я видел, как некоторые студенты до сих пор читают старые книги на арабской графике.
Садыков замер. Его глаза расширились от удовольствия.
— Правильно мыслишь, Назаров! Молодец! Завтра на бюро доложишь об этом.
Когда Садыков вышел, Рузи почувствовал тошноту. Он только что предал память предков, оговорив книги, которые сам любил. Но он знал: в этой системе выживает не самый сильный, а самый незаметный. Он учился лгать так, чтобы ложь звучала как высшая форма искренности. Это были его настоящие университеты.
В октябре пришло короткое письмо от Юлдаша. Брат писал из Ферганы, где он уже работал в аппарате горкома.
«Рузи, — говорилось в письме, — забудь дорогу в Маргилан. Отца перевели в спецпоселение. О нем больше не спрашивай. Если хочешь, чтобы у нас обоих была жизнь — сожги это письмо. Теперь у нас одна мать — Партия. Другой нет и не будет».
Рузи сжег письмо над свечой. Смотря на то, как чернеет бумага, он вспоминал Маргилан 30-го года. Он понимал, что Юлдаш прав в одном: старого мира больше нет. Но Рузи не собирался становиться «новым человеком». Он собирался стать вирусом внутри этой системы.
В декабре 1937-го Рузи вызвали в спецчасть института. За столом сидел офицер НКВД с холодными, как озерная наледь, глазами.
— Назаров Рузи Джамшидович. Сын лишенца. Почему скрыл в анкете, что отец имел связи с духовенством в 20-х годах?
Рузи не моргнул. Он заранее подготовил этот ответ, репетируя его перед зеркалом сотни раз.
— Я не скрыл, гражданин начальник. Я посчитал это несущественным, так как мой отец умер для меня в тот день, когда я вступил в комсомол. Я сам сообщил в сельсовет о его антисоветских разговорах в тридцатом. Можете проверить архивы Маргилана.
Это была чудовищная ложь. Рузи никогда не доносил на отца. Но он знал, что архивы в Маргилане сгорели во время недавнего пожара в сельсовете — пожара, который, по слухам, устроил сам Юлдаш, чтобы «почистить» биографию семьи.
Офицер долго смотрел на Рузи.
— Жестко ты с ним, — наконец сказал он, прикуривая «Беломор». — Но правильно. Сталин говорит: сын за отца не отвечает, если сын — настоящий большевик. У нас на тебя большие планы, Назаров. Поедешь в военное училище. Нам нужны командиры с такой... холодной головой.
Рузи вышел из кабинета. Его трясло мелкой дрожью. Он только что продал свою душу дьяволу, и дьявол остался доволен сделкой.

Май 1992 года. Самолет касается полосы аэропорта Ташкента.
Назар почувствовал легкий толчок шасси о бетон.
— Информация к размышлению, — прошептал он, глядя в иллюминатор. — Они учили меня лгать. Они учили меня маскировке. Они дали мне оружие. Они думали, что я буду защищать их империю.
Он встал, поправляя безупречный пиджак.
— Они забыли об одном, — добавил он, обращаясь к тени офицера НКВД из тридцать седьмого. — Нить шелка тонка, но она никогда не забывает своего мастера.


ГЛАВА 4. ЖЕЛЕЗНЫЙ ВЕТЕР СОРОК ПЕРВОГО (Ноябрь 1941)


Информация к размышлению (из оперативной сводки штаба Юго-Западного фронта, 14 ноября 1941 г.):

«...Части 310-й стрелковой дивизии ведут изматывающие оборонительные бои в условиях оперативного окружения. Ощущается острая нехватка боеприпасов, горючего и зимнего обмундирования. Пополнение из республик Средней Азии прибывает без надлежащей стрелковой подготовки. Участились случаи дезертирства и членовредительства среди личного состава национальных формирований. Приказ: заградотрядам НКВД занять позиции во втором эшелоне. Огонь открывать без предупреждения».

Украина, окрестности Киева. Ноябрь 1941 года.
Небо над Украиной напоминало грязную, промокшую мешковину. Дождь со снегом превратил чернозем в липкое, хлюпающее месиво, которое засасывало сапоги и прилипало к прикладам винтовок. В окопах, наспех вырытых в промерзшей земле, стояла вода.
Рузи Назаров, младший лейтенант РККА, сидел на дне траншеи, прислонившись спиной к склизкой глине. Его шинель отяжелела от влаги и весила, казалось, пуд. Рядом, скрючившись от холода, сидели его бойцы — вчерашние колхозники из-под Намангана и Джизака. Они смотрели на Рузи глазами, в которых застыл не страх смерти, а глубокое, беспросветное непонимание.
— Командир, — прошептал молодой боец, прижимая к груди винтовку-трехлинейку без патронов. — Почему у немца пулемет поет час, а у нас одна обойма на троих? Где наши танки?
Рузи промолчал. Он знал ответ. Танки сгорели в июне, а патроны остались на складах, которые теперь топтали подкованные сапоги Вермахта. Он посмотрел на свои руки — пальцы посинели и не разгибались. В памяти всплыл Юлдаш. Юлдаш сейчас, наверное, в глубоком тылу, в теплом кабинете, пишет лозунги о «несокрушимой мощи».
В воздухе пахло гарью, гнилой картофелем и нечистотами. Немецкая артиллерия работала методично, как часовой механизм. Каждые пятнадцать минут — прилет. Свист — удар — комья земли в лицо.
Рузи высунулся из окопа. Перед ним лежало серое поле, усеянное трупами в серых и коричневых шинелях. Это была не его война. Он чувствовал это каждой клеткой своего тела. За что он должен здесь умирать? За Соколова в кожанке, который ломал станки его отца? За Садыкова, который строчил доносы в Ташкенте?
— Назаров! — раздался резкий окрик. К нему по траншее пробирался политрук дивизиона — человек с красным лицом и мутными глазами. — Почему бойцы не поют? Где боевой дух? Завтра в атаку. Пойдем в полный рост на пулеметы. Покажем фашистам силу советского штыка!
— У нас один штык на двоих, товарищ политрук, — сухо ответил Рузи. — И люди не ели три дня.
Политрук схватился за кобуру.
— Ты на что намекаешь, лейтенант? Сомнения сеешь? Смотри, заградотряд стоит в пятистах метрах сзади. У них патронов хватит на всех сомневающихся.
Когда политрук ушел, Рузи понял: это конец. Его убьют либо немцы в лицо, либо свои в спину. И те, и другие были для него палачами.
Ночью снег повалил гуще. Видимость сократилась до десяти шагов. Рузи вызвал к себе сержанта — надежного парня из Ферганы.
— Слушай меня, — прошептал он. — Иди к ребятам. Скажи: кто хочет жить — пусть остается в окопе и не стреляет. Я пойду вперед.
— Куда, командир? — глаза сержанта округлились. — Там смерть.
— Смерть здесь, — Рузи коснулся своего воротника. — Там — шанс.
Он выполз на бруствер. Сердце колотилось в горле, как пойманная птица. Он полз по ледяной грязи, обходя воронки. Каждый осветительный снаряд, взлетавший в небо, заставлял его вжиматься в землю, притворяясь трупом.
Он полз прочь от Юлдаша, прочь от партии, прочь от империи, которая забрала у него отца. Он полз к тем, кто шел с запада, наивно полагая, что враг его врага — его друг. Это была самая большая иллюзия в его жизни, но в ту ночь она была единственной соломинкой.
— Halt! Wer da? — раздался резкий окрик из темноты.
Рузи поднял руки. Он стоял на коленях в украинской грязи, а перед ним тускло поблескивали стволы немецких автоматов.
— Nicht schie;en! — крикнул он, срывая с себя офицерскую фуражку со звездой. — Я — Назаров. Я хочу говорить с вашим офицером.
В этот момент за его спиной, со стороны советских позиций, взлетела красная ракета. Раздался длинный пулеметный лай заградотряда. Они стреляли ему в спину.
— Всё, — прошептал Рузи по-узбекски. — Теперь — действительно всё.
Информация к размышлению (из послевоенных мемуаров офицера Абвера фон Клейста):

«Перебежчик Назаров был ценным приобретением. Он не был похож на забитых дезертиров. Он был аккуратно подстрижен, сохранял выправку и сразу заявил, что прибыл не сдаваться, а предлагать союз. В его глазах была ледяная решимость человека, который сжег за собой все мосты. Мы поняли, что этот узбек будет сражаться за нас не ради Гитлера, а ради какой-то своей, личной мести».

Май 1992 года. Ташкент.
Назар вышел из самолета. Жара ударила в лицо, как физическое препятствие. Он вдохнул этот воздух — сухой, пахнущий пылью и нагретым бетоном. Пятьдесят лет назад он думал, что никогда больше не почувствует этот запах.
— Информация к размышлению, — сказал он сопровождающему его чиновнику, который заискивающе улыбался. — Вы знаете, что такое железный ветер?
— Простите, господин Назар? — чиновник растерялся.
— Это когда металл рвет плоть, а идея рвет душу. Пойдемте. У меня мало времени.




ЧАСТЬ II. ЛАБИРИНТ (1942–1945)

Глава 5. Информация к размышлению: Объект «Назаров»

СЕКРЕТНО. ЭКЗ. ЕДИНСТВЕННЫЙ.
ШТАБ «ВАЛЛИ» (АБВЕР-II).
ОТЧЕТ ПО ОБЪЕКТУ №441-ТУРК.

«...Субъект Назаров (Nazarov Ruzi), бывший младший лейтенант РККА. Задержан в полосе 167-й пехотной дивизии.

Психологический профиль: Обладает нетипичной для восточных военнопленных степенью самообладания. Интеллект выше среднего. Свободно владеет русским, узбекским, таджикским; в течение двух месяцев пребывания в лагере освоил немецкий на разговорном уровне.
Анализ профессора Герхарда фон Менде (Восточное министерство):
"Назаров не является классическим дезертиром-трусом. Его мотивы носят глубоко идеологический характер. Субъект рассматривает Третий рейх исключительно как геополитический инструмент для разрушения большевистской империи. В личных беседах проявляет фанатичную преданность идее независимого Туркестана. Склонен к лидерству. Рекомендуется использовать для формирования кадрового костяка Туркестанского легиона. Предупреждение: субъект крайне опасен, если почувствует, что его используют как пушечное мясо без политических гарантий"».

Лагерь военнопленных под Житомиром. Январь 1942 года.

Зима 1942-го была похожа на бесконечный ледяной саван. Лагерь представлял собой огороженный колючей проволокой участок поля, где люди замерзали насмерть в вырытых в земле норах. Смерть здесь была обыденной, как утренний развод.
Рузи стоял у забора, глядя на охранников в теплых шинелях. Его собственная одежда превратилась в лохмотья, пальцы ног давно перестали чувствовать боль, перейдя в стадию тупого онемения. Но глаза Рузи оставались живыми — они впитывали всё.
— Du там! Komm her! — выкрикнул охранник, тыча пальцем в сторону Рузи.
В штабном бараке пахло мастикой, крепким табаком и эрзац-кофе. За столом сидел человек с лицом кабинетного ученого — Герхард фон Менде. На его петлицах не было молний СС, только сухие знаки гражданского чиновника Восточного министерства.
— Присаживайтесь, господин Назаров, — Менде сказал это по-русски, с легким прибалтийским акцентом. — Я читал ваше дело. Вы утверждаете, что в Ташкенте вас учили ненавидеть нас. Почему же вы здесь?
Рузи медленно опустился на край табурета. Его трясло от лихорадки, но голос оставался твердым.
— В Ташкенте меня учили, что мир делится на рабочих и угнетателей. Но я увидел другое. Я увидел, как одни угнетатели в кожанках сменили других. Вы для меня — таран. Большой, тяжелый, стальной таран. Вы вышибете ворота Кремля, а когда они упадут, мой народ пройдет сквозь пролом.
Менде усмехнулся, протирая очки шелковым платком.
— А если таран решит остаться внутри дома?
— Тогда мы будем решать эту проблему позже, — Назар выдержал взгляд немца. — Сейчас у нас общий враг. Большевики уничтожили моих предков. Они превратили моего отца в тень. Дайте мне оружие, и я покажу, на что способен человек, которому нечего терять, кроме своей ненависти.
Лагерь был лабиринтом смерти. Назар выживал там, где гибли сотни. Он стал переводчиком. Он научился лавировать между немецкой педантичностью и звериным отчаянием пленных.
Он видел, как в соседних секторах умирали от голода тысячи красноармейцев. Он видел, как Юлдаш (в его воображении) произносит пафосные речи о верности Родине, в то время как эта Родина бросила своих сыновей в эти ледяные ямы.
— Мы не предатели, — шептал Рузи по ночам своим соотечественникам-узбекам, делившим с ним корку хлеба. — Мы — армия, которой еще нет. Мы ждем своего часа. Гитлер думает, что он использует нас. Но это мы используем его, чтобы вернуться домой.
Это была его ставка. Самая рискованная игра в его жизни. Он понимал, что Германия — это дьявол. Но Сталин для него был дьяволом, который уже забрал его дом. Он выбрал нового дьявола, надеясь, что сможет перехитрить его.
В середине февраля Назара вызвали в СД. Офицер в черном мундире положил на стол его комсомольский билет, найденный при обыске.
— Вы были активистом, Назаров. Как мы можем доверять коммунисту?
— Этот билет — моя лучшая школа разведки, — спокойно ответил Рузи. — Он научил меня лгать тем, кого я презираю. Если я смог обмануть НКВД в течение пяти лет, представьте, как эффективно я смогу работать против них на вашей стороне.
Немец долго смотрел на него, затем медленно убрал билет в папку.
— Завтра вас переведут в лагерь подготовки в Польше. Будете формировать первую роту легиона. Посмотрим, насколько острое лезвие у вашего «тарана».

Май 1992 года. Ташкент.

Назар ехал в черной «Волге» по проспекту Навои. Он смотрел на памятники, на советскую архитектуру, которая всё еще доминировала в городе.
— Информация к размышлению, — произнес он, обращаясь к сидевшему рядом молодому чиновнику. — Знаете, в чем была ошибка фон Менде?
— Чья ошибка, господин Назар?
— Немцев. Они думали, что мы — их слуги. А мы просто ждали, когда два великих людоеда сожрут друг друга, чтобы мы могли поднять свою голову.
Назар улыбнулся. Чиновнику стало не по себе от этой улыбки — так улыбается человек, который видел ад и вернулся оттуда с ключами от ворот.
— Поедем в Маргилан, — приказал Назар. — Я хочу увидеть место, где стоял мой лабиринт.


ГЛАВА 6. ТУРКЕСТАНСКИЙ ЛЕГИОН: ИЛЛЮЗИЯ СВОБОДЫ (1942)

Информация к размышлению (из секретной директивы штаба Восточных добровольческих войск, апрель 1942 г.):

«...Подготовка личного состава Туркестанского легиона в учебном лагере Нойхаммер (Силезия) должна сочетать жесткую прусскую дисциплину с интенсивной антибольшевистской пропагандой. Использовать национальные чувства легионеров для формирования устойчивой ненависти к комиссарам.
Особое указание: Избегать давать легионерам политические обещания о полной независимости после войны. Официальная позиция: "Германия — освободительница, определяющая будущее устройство Востока по своему усмотрению". Контроль за офицерским составом из числа бывших советских военнопленных возложить на офицеров связи Абвера».

Учебный лагерь Нойхаммер, Польша. Июнь 1942 года.

Рузи Назар стоял перед ростовым зеркалом в офицерском бараке. На нем был мундир цвета «фельдграу», на рукаве — нашивка с изображением купола мечети и надписью «Biz Alla Bilen» (Мы с Богом). Он поправил портупею. Кожа была жесткой, новой, пахла дегтем.
В зеркале на него смотрел чужой человек. Это не был лейтенант РККА Назаров, но это еще не был и свободный гражданин Туркестана. Это был офицер легиона — странного формирования, застрявшего между двух огней.
Рузи вышел на плац. Под палящим польским солнцем сотни узбеков, казахов и татар маршировали под немецкие команды. «Айнс, цвай, драй...». В их движениях была механическая четкость, но в глазах — пустота. Они сытно ели, они спали на чистых простынях, но каждый из них знал: их готовят не для парада в Ташкенте, а для того, чтобы затыкать дыры в немецкой обороне.
Этой ночью Рузи приснился дом. В Маргилане была весна, цвел урюк, и воздух был похож на розовый туман. Он вошел во двор, и там, на айване, сидела мать. Она казалась совсем маленькой, почти прозрачной. Она увидела его, улыбнулась и потянулась к чайнику.
— Ты вернулся, Рузи? — прошептала она. — Я знала. Я каждый день заваривала свежий чай.
Она налила чай в старую фарфоровую пиалу с узором «пахта» и протянула ему. Рузи взял пиалу, поднес к губам, но внезапно почувствовал странный, металлический запах. Он посмотрел вниз. В пиале не было чая. Она была до краев наполнена густой, темной, еще теплой кровью.
— Пей, сынок, — сказала мать, и её лицо вдруг начало превращаться в лицо Юлдаша.
— Это цена твоей свободы. Пей до дна.
Рузи проснулся в холодном поту. За окном барака лаяли немецкие овчарки и слышался лязг затворов — менялся караул. Он сел на кровати, сжимая виски. Кровь в пиале... Он понимал, что этот сон — не просто игра воображения. Это был счет, который история уже начала ему предъявлять.
Днем в штабе произошла стычка. Рузи присутствовал на совещании у майора Майера, немецкого командира батальона. Майер, типичный прусский служака, разложил карту Кавказа.
— Ваша задача, Назар, — сухо чеканил Майер, — идти в авангарде. Ваши люди знают местность, знают обычаи. Вы будете «отмычкой». Если встретите сопротивление — подавлять безжалостно. Легион должен доказать свою полезность фюреру.
— Мы готовы сражаться за свою землю, господин майор, — Назар выделил слово «свою». — Но мои люди спрашивают: какое правительство будет в Ташкенте после нашей победы? Будет ли признан Туркестанский комитет?
Майер медленно поднял глаза от карты. В его взгляде промелькнуло ледяное пренебрежение.
— Вы слишком много думаете о политике, лейтенант. Ваше дело — выполнять приказы Вермахта. Германия дает вам шанс очиститься от большевизма. Не требуйте большего. Для нас вы — вспомогательные части. Kanonenfutter (Пушечное мясо). Это понятно?
Рузи почувствовал, как кровь прилила к лицу. Он посмотрел на своих соратников — Бая и Ибрагима. Те отвели глаза. В этот момент иллюзия «равного союза» рухнула. Он понял, что для немцев они — те же «унтерменши», только в другой форме.
Вечером в курилке начался ропот.
— Рузи-ака, — шептал молодой легионер из-под Андижана. — Немцы смотрят на нас как на собак. Мы для них — просто щит. Зачем нам умирать за Берлин?
Назар затянулся сигаретой. Огонек высветил его скулы.
— Мы не умираем за Берлин, — тихо, но веско ответил он. — Мы учимся воевать. Нам нужно оружие и опыт. Сейчас мы идем с ними, потому что другого пути нет. Но помните: когда наступит хаос, оружие будет в наших руках. И тогда мы сами решим, куда его повернуть.
Он лгал им, как лгал себе. Он понимал, что лабиринт становится всё более запутанным. Он сделал ставку на силу Германии, но Германия видела в нем лишь расходный материал.

Май 1992 года. Ташкент.

Машина Назара проезжала мимо здания бывшего штаба Туркестанского военного округа. Рузи посмотрел на массивные колонны.
— Информация к размышлению, — сказал он сопровождающему. — Самое страшное — это когда ты понимаешь, что тебя используют обе стороны. И твоя единственная свобода — выбрать, чью пулю ты получишь в итоге.
Он поправил свой американский галстук.
— В Нойхаммере я понял: если ты хочешь выжить в этой игре, ты должен перестать быть «мясом» и стать «ножом». Даже если этот нож придется вонзить в спину тому, кто тебя вооружил.



ГЛАВА 7. БРАТОУБИЙСТВО В ПОДВАЛЕ (1943)

Информация к размышлению (из оперативной сводки СД по 162-й (тюркской) пехотной дивизии, сентябрь 1943 г.):


«...Боевой дух личного состава легиона в условиях соприкосновения с частями регулярной Красной Армии требует особого контроля. Зафиксированы случаи перехода на сторону противника при узнавании земляков. Рекомендовано: к допросам пленных привлекать офицеров-легионеров, имеющих личные счеты с советской властью, для окончательного "повязывания кровью" и исключения возможности их возврата в лагерь противника».

Украина, район Миргорода. Сентябрь 1943 года.

Штаб батальона располагался в подвале полуразрушенной школы. Пахло сырой известкой, горелой бумагой и застарелым потом. Сверху, сквозь разбитые перекрытия, доносился гул канонады — фронт неумолимо катился на запад.
Рузи Назар зашел в подвал, стряхивая пыль с мундира. Немецкий офицер связи, гауптман Шмидт, кивнул на человека, сидевшего на табурете под тусклой лампой.
— Этого взяли у переправы. Упрямый малый. Говорит, что из ваших краев. Поговорите с ним, Назар. Нам нужно знать номера частей, подошедших к левому флангу.
Рузи подошел ближе. Пленный был в изорванной гимнастерке без погон, лицо — сплошная маска из запекшейся крови и пыли. Но когда он поднял голову, Рузи почувствовал, как сердце пропустило удар.
— Бахтияр? — выдохнул он.
Это был сын кузнеца из их махалли. Бахтияр, с которым они мальчишками прыгали в канал и воровали урюк в соседских садах.
Пленный прищурился. Его взгляд долго блуждал по немецкому мундиру Назара, по серебряным погонам, по нашивке легиона. Затем он сплюнул кровь на бетонный пол.
— Рузи... — голос Бахтияра был хриплым. — Значит, не врали в газетах. Ты жив. И ты в этой собачьей шкуре.
— Молчи, Бахтияр, — Рузи обернулся к Шмидту и сказал по-немецки: — Оставьте нас. Он заговорит только со мной. Это мой земляк.
Шмидт усмехнулся и вышел, цокая подковами.
Назар присел на корточки перед пленным.
— Рассказывай. Что в Маргилане? Что с отцом?
— Отец твой умер, Рузи, — Бахтияр смотрел на него с бесконечным презрением. — Умер в эшелоне, когда их в Сибирь везли. Мать ослепла от слез и горя. А знаешь, кто её кормит?
— Юлдаш.
Рузи сжал кулаки так, что ногти вонзились в ладони.
— Юлдаш...
— Твой брат — большой человек, — Бахтияр оскалился. — Капитан. У него два ордена Красного Знамени. Его по всем газетам показывают как пример «настоящего советского узбека». Он на собрании в Ташкенте перед тысячей людей сказал: «У меня нет брата. Есть предатель, которого я убью своими руками, если встречу». Он проклял тебя, Рузи. Перед всей махаллей проклял.
Рузи молчал. Тишина в подвале стала тяжелой, как свинец. Юлдаш — герой, он — иуда. Юлдаш — в орденах, он — в чужих обносках. Нить, о которой говорил отец, не просто порвалась. Она превратилась в удавку.
Дверь подвала распахнулась. Вошел Шмидт.
— Ну что, Назар? Есть информация? Части СС запрашивают данные. Если он молчит — кончайте с этим. У нас нет времени на сантименты.
Рузи посмотрел на Бахтияра. В глазах соседа не было страха. Там была только тихая, торжествующая ненависть. Назар понимал: если он не убьет его сейчас, Шмидт доложит о «неблагонадежности». Легион — это не армия освобождения. Это капкан.
— Он ничего не скажет, — голос Рузи был мертвым. — Он фанатик.
Шмидт кивнул солдату у двери. Тот сорвал с плеча карабин «Маузер».
— Нет, — Рузи медленно вытащил из кобуры свой «Вальтер P38». — Это мой долг. Как командира легиона.
Он подошел к Бахтияру. Тот не отвел взгляда.
— Стреляй, предатель, — прошептал Бахтияр. — Но помни: ты не в меня стреляешь. Ты в отца своего стреляешь. В мать. В Маргилан свой...
Рузи взвел курок. Щелчок в тишине подвала прозвучал как выстрел пушки. Он нажал на спуск.
Вспышка. Грохот, многократно усиленный эхом сводов. Бахтияр дернулся и сполз с табурета. Темное пятно быстро расплывалось по бетону. Рузи смотрел на дымящийся ствол. В этот момент он осознал: маска советского офицера спала, но под ней не оказалось свободного человека. Там был убийца. Убийца своего народа.

Май 1992 года. Ташкент.
Машина Назара затормозила у старого кирпичного здания.
— Что это, господин Назар? — спросил чиновник.
— Здесь была пересыльная тюрьма, — Рузи не выходил из машины. Он смотрел на решетки окон. — Информация к размышлению... Знаете, в чем разница между пулей и словом?
Чиновник промолчал, испуганно моргая.
— Пуля убивает тело, — Назар закрыл глаза. — А слово брата, сказанное в 1943-м, убивает душу. Юлдаш убил меня тогда в том подвале. А я убил Бахтияра. Мы все — убийцы.
Он открыл окно, и в салон ворвался горячий ветер.
— Поехали дальше. В Маргилан. Я хочу посмотреть на кузницу, где работал отец Бахтияра. Если она еще стоит.


ГЛАВА 8. СУМЕРКИ БОГОВ (Апрель 1945)

Информация к размышлению (из секретного меморандума оперативной группы СМЕРШ 3-го Белорусского фронта, апрель 1945 г.):

«...По оперативным данным, остатки так называемого "Туркестанского комитета" и офицерский состав национальных легионов СС и Вермахта концентрируются в южных районах Германии и Австрии. Установлено, что объект "Маргиланец" (Назаров) включен в списки лиц, подлежащих немедленному розыску и ликвидации как особо опасный военный преступник. Задача: не допустить ухода указанных лиц в американскую зону оккупации. Использовать все средства, вплоть до уничтожения на месте при попытке сопротивления».

Мюнхен, Бавария. 28 апреля 1945 года.

Город задыхался. Мюнхен, который Гитлер называл «столицей движения», превратился в груду битого кирпича и рваного железа. Небо было грязно-желтым от дыма пожарищ и пыли рухнувших зданий. Воздух дрожал от канонады — американская артиллерия методично перемалывала пригороды.
Рузи Назар стоял в полуподвальном помещении заброшенной типографии на Максимилианштрассе. На нем была гражданская куртка, перешитая из офицерской шинели, без знаков различия. Перед ним стояла железная бочка, в которой лениво лизало бумагу тусклое пламя.
Назар брал из папки документы. Один за другим.
Удостоверение офицера связи Восточного министерства.
Пропуск в штаб «Валли».
Личная благодарность от генерала Власова.
Фотография, где он стоит рядом с Герхардом фон Менде.
Он смотрел, как огонь пожирает готическую вязь и имперских орлов. Бумага коробилась, превращаясь в серый пепел. С каждым листом Рузи чувствовал, как от него отслаивается кожа. Он стирал себя. Свою биографию. Свои грехи.
— Нет больше лейтенанта Назарова, — прошептал он, бросая в огонь последний аусвайс на имя «Ruzi Nazar». — И Рузи Назара больше нет. Есть просто человек, который хочет дожить до рассвета.
В отблесках пламени он снова увидел лицо отца. Это было утро тридцать первого года, за день до того, как Джамшида-уми увезли в Уфу. Отец тогда положил руку на плечо Рузи и сказал:
— Наше имя — это наш шелк. Его можно испачкать, но его нельзя уничтожить, пока жив хотя бы один из нас. Верни наше имя в Маргилан, сын. Очисти его от этой грязи.
Рузи закрыл глаза. В 1941-м он думал, что Гитлер поможет ему выполнить это обещание. В 1943-м он верил, что легион станет армией спасения. Теперь, в сорок пятом, он стоял среди руин чужого города, и его единственной целью было стать никем.
Он проиграл второй раз. Первый раз — когда советская власть отобрала станки. Второй раз — когда немецкая власть использовала его веру и выкинула на свалку истории. Юлдаш оказался прав в своей жестокой прагматике: империя Сталина стояла, а империя Гитлера, на которую поставил Рузи, превращалась в пепел.
В дверь подвала постучали — условный сигнал. Вошел Ибрагим, бывший связной легиона. Он был перепуган, глаза бегали.
— Рузи-ака, американцы уже на соседней улице. С ними идут люди из СМЕРШа. Говорят, они проверяют каждого, кто похож на восточного человека. Нам надо уходить в горы.
— Иди, Ибрагим, — Назар не обернулся. — Я не побегу. Беглецов ловят быстрее всех. Я останусь здесь.
— В этом мусоре? — Ибрагим кивнул на бочку с пеплом.
— Это не мусор. Это моя новая биография.
Назар достал из внутреннего кармана чистый бланк медицинского свидетельства Красного Креста на имя некоего «немецкого подданного восточного происхождения». Он взял ручку и аккуратным почерком начал заполнять графы. Он придумывал себе жизнь. Рождение в эмиграции, работа в госпитале, потеря всех документов во время бомбежки.
Он осознал страшную вещь: он стал идеальным шпионом не по призыву, а по необходимости. Теперь его жизнь принадлежала не ему, не отцу и не Туркестану. Она принадлежала лжи.

Май 1992 года. Ташкент.
Назар стоял на балконе гостиницы «Узбекистан», глядя на ночной город. Огни Ташкента мерцали, как далекие воспоминания.
— Информация к размышлению, — произнес он, обращаясь к пустоте. — Знаете, что труднее всего? Не сжечь документы. Труднее всего — не сгореть самому в том пламени.
Он вспомнил запах того горелого пергамента в Мюнхене. Сорок семь лет он носил этот запах в своих легких. Он вернул имя в Маргилан — его имя теперь знали все. Но было ли это то самое имя, о котором просил отец? Или это было имя призрака, который так и не смог выйти из того подвала в апреле сорок пятого?
— Юлдаш сохранил имя, став рабом, — прошептал Назар. — Я потерял имя, чтобы стать свободным. Кто из нас больше потерял?
Внизу засигналила машина. Завтра была поездка в Маргилан. Конец лабиринта.


ЧАСТЬ III. ХОЛОДНАЯ КРОВЬ (1946–1971)

Глава 9. Информация к размышлению: Группа Гейлена

СЕКРЕТНО. СПРАВКА ЦРУ США (ОТДЕЛ ОПЕРАЦИЙ ПО СССР).
ОБЪЕКТ: ОРГАНИЗАЦИЯ ГЕЙЛЕНА (ZIPPER).
«...После капитуляции Германии генерал-лейтенант Рейнхард Гейлен, бывший начальник отдела "Иностранные армии Востока", передал в распоряжение американской разведки свои картотеки и агентурную сеть. Группа Гейлена (будущая BND) становится основным инструментом сбора информации против СССР.

Директива: Отобрать наиболее перспективных офицеров из числа "восточных добровольцев", не скомпрометированных прямым участием в казнях мирного населения. Нам нужны эксперты по этно-политической ситуации в советской Средней Азии. Объект "Назар" (бывш. Назаров) представляет особый интерес в силу его связей с Туркестанским комитетом и высокого уровня оперативной подготовки».

Мюнхен, американская зона оккупации. Июнь 1946 года.
В Мюнхене пахло пылью руин и дешевым американским табаком «Lucky Strike». Город напоминал скелет исполинского зверя, который всё еще пытается огрызаться. Рузи Назар жил в мансарде уцелевшего дома в Швабинге под именем немецкого переселенца. Каждую ночь он просыпался от шума грузовиков — ему казалось, что это СМЕРШ проводит зачистку квартала.
Он встретил её в очереди за продуктовыми карточками. Эрманд Липке. Дочь судьи, потерявшая в этой войне всё, кроме своей гордости и печальных светлых глаз.
— Вы не похожи на баварца, — сказала она однажды, когда они гуляли по Английскому саду, где вместо цветов теперь росла картошка.
— Я — жертва этой войны, Эрманд, — ответил Рузи, и в его голосе прозвучала та правда, которая была самой глубокой формой лжи. — Мой дом сожжен, моя семья рассеяна. Я просто человек, который ищет тишины.
Он лгал ей красиво. Он придумал легенду о восточном студенте, которого война застала в Европе и лишила документов. Эрманд верила ему, потому что в сорок шестом году каждому немцу нужно было во что-то верить, чтобы не сойти с ума. Она стала его убежищем. Рядом с ней он снова чувствовал вкус жизни, а не вкус пороха и крови Бахтияра. Но даже целуя её, он прислушивался к шагам на лестнице.
Однажды вечером, когда Рузи возвращался домой, у подъезда его ждал черный «Опель». Из машины вышел человек в безупречном костюме и мягкой шляпе.
— Господин Назар? — произнес он по-английски с легким немецким акцентом. — Меня зовут Мюллер. Я от генерала Гейлена. Нам нужно поговорить о вашем будущем.
Они сидели в тихом кабинете на вилле в Пуллахе. Мюллер положил на стол папку. Рузи узнал её — это было его досье из Абвера, то самое, которое он считал сожженным.
— Мы знаем, кто вы, Рузи, — Мюллер прикурил сигарету. — Мы знаем про легион, про подвал в Миргороде и про вашу ненависть к Советам. У вас есть два пути. Первый: мы передаем вас советской миссии по репатриации. Думаю, ваш брат Юлдаш будет рад встрече в Лефортово.
Назар почувствовал, как по спине пробежал холод.
— И второй путь?
— Вы продолжаете свою войну. Но теперь — под нашим флагом. Нам нужны люди, которые знают Туркестан изнутри. Нам нужны глаза и уши в Ташкенте. Американцы платят лучше, чем Гитлер, и у них есть то, чего не было у нацистов — время.
Рузи посмотрел на свои руки. Он понял: его «нить» снова зажата в чужих пальцах. Но на этот раз он не был пленным. Он был партнером.
— Мне нужны гарантии, — сказал Назар. — Гражданство, безопасность для моей женщины и возможность влиять на политику в отношении моей родины.
Мюллер улыбнулся — одними губами.
— Мы договоримся. С этого момента вы — сотрудник Группы Гейлена, объект «Кэмел». Забудьте про маргиланский шелк, Рузи. Теперь вы будете ткать полотно Холодной войны.

Май 1992 года. Ташкент.
Назар вышел из машины у старого парка. Он вспомнил Эрманд. Она так и не узнала всей правды до самой его смерти в 2017-м. Или делала вид, что не знает? Она была его единственной связью с человечностью в мире шифровок и предательств.
— Информация к размышлению, — произнес он, глядя на гуляющие пары. — Любовь — это тоже форма маскировки. Самая эффективная. Когда ты любишь, ты кажешься живым. А для шпиона это — лучший способ исчезнуть.
Он потрогал обручальное кольцо.
— Гейлен купил мой разум, — прошептал он. — Эрманд купила мое спокойствие. Но никто не смог купить мою душу. Она осталась там, в тридцатом году, под обломками отцовских станков.

ГЛАВА 10. ОПЕРАЦИЯ «ГОЛОС СВОБОДЫ» (1954)

Информация к размышлению (из аналитической записки 2-го Главного управления КГБ при СМ СССР, октябрь 1954 г.):

«...Отмечается резкое усиление активности антисоветского радиоцентра в Мюнхене (радиостанция "Освобождение", позже — "Свобода"). Особую обеспокоенность вызывает отдел вещания на языках народов Средней Азии. Передачи ведутся на чистом узбекском языке с использованием ферганского и ташкентского диалектов, что свидетельствует о привлечении квалифицированных кадров из числа бывших пособников оккупантов. Основной упор делается на национальные чувства и религиозные традиции. Приказ: усилить мощность "глушилок" в районе Ташкента, Самарканда и Ферганы. Слушателей выявлять и брать в разработку».

Мюнхен, район липового парка (Английский сад). Март 1954 года.
Здание на Лилиентальштрассе напоминало крепость. За колючей проволокой и постами американской военной полиции кипела работа, которую Назар называл «артиллерией духа». Здесь не было пушек, здесь были микрофоны.
Рузи вошел в студию вещания. Пахло озоном, разогретыми лампами передатчиков и крепким табаком. Инженер-американец в наушниках поднял большой палец: «Три минуты до эфира, Назар».
Назар поправил микрофон марки «RCA». Он знал, как работает эта машина. Его голос превращался в электрический импульс, летел на мощные передатчики в португальском Глории, а оттуда, отражаясь от ионосферы земли, падал на крыши Ташкента и Маргилана.
ЦРУ требовало точности. Назар настоял на использовании не официального «советского узбекского», а живого языка махалли. Он знал: когда дехканин в Фергане услышит слово, которое употреблял только его дед, он перестанет верить газете «Правда». Это была диверсия смыслов.
— Говорит Радио «Освобождение», — начал Рузи. Его голос был низким, спокойным, проникающим. — Ассалому алайкум, дорогие соотечественники. Сегодня мы поговорим о том, что происходит с хлопком на полях нашей родины. Чей это хлеб? Ваш — или тех, кто забирает его в Москву?..

Ташкент. Квартира на улице Пушкина. Тот же час.
В комнате было темно, только тускло светилась шкала радиоприемника «Фестиваль». Юлдаш, теперь подполковник госбезопасности, сидел в кресле, не снимая кителя. Из динамика доносился яростный рев и свист — это работали мощные генераторы помех, «глушилки».
Но сквозь этот искусственный шторм, сквозь треск и вой, пробивался голос. Юлдаш вцепился в подлокотники так, что побелели костяшки пальцев. Он узнал бы этот голос из тысячи. Голос из детства. Голос из мастерской отца.
— ...Помните вкус маргиланского шелка? — донеслось из радио. — Помните, как плакали наши отцы? Нить не разорвана, она просто ждет своего часа...
Юлдаш вскочил и с размаху ударил кулаком по приемнику. Звук оборвался, остался только гул в ушах.
— Будь ты проклят, Рузи... — прошептал Юлдаш.
Его трясло. Завтра он должен будет докладывать на совещании о «враждебных голосах». Он сам будет подписывать ордера на арест тех, кто слушал этот эфир. Но как ему арестовать собственную память? Как ему стереть то, что его родной брат теперь — главный кошмар его ведомства?
Назар вышел из студии. На улице его ждал Мюллер, его куратор.
— Хорошая работа, Рузи. В Ташкенте сегодня была зафиксирована паника в горкоме. Вы попали в нерв.
— Я просто говорил правду, — ответил Назар, глядя на закатное мюнхенское небо.
— Правда — это самое дорогое оружие, — усмехнулся Мюллер. — Поэтому мы выдаем её дозированно.
Назар промолчал. Он знал, что в этот момент Юлдаш, возможно, смотрит на его старую фотографию в архивах КГБ. Они сражались в пустоте, разделенные тысячами километров и колючей проволокой идеологий.

Май 1992 года. Ташкент.
Машина Назара проезжала мимо вышки-глушилки, которая теперь стояла ржавым скелетом на окраине города.
— Информация к размышлению, — Назар указал на вышку. — Знаете, почему они проиграли?
— Почему, мистер Назар? — спросил переводчик.
— Потому что нельзя заглушить совесть техническими средствами. Можно создать шум, но тишина внутри человека всё равно услышит то, что хочет услышать.
Он вспомнил, как в 1954-м он заканчивал эфир словами: «Мы вернемся».
— Вот я и вернулся, Юлдаш, — тихо сказал Назар. — Только радио теперь молчит. Теперь говорим мы сами.


ГЛАВА 11. РЕЗИДЕНТУРА «БОСФОР» (1960–1965)

Информация к размышлению (из аналитической сводки ПГУ КГБ СССР, отдел «К» — внешняя контрразведка, декабрь 1961 г.):

«...Наблюдается резкая активизация резидентуры ЦРУ в Анкаре и Стамбуле. По нашим данным, ключевой фигурой «тюркского направления» является Рузи Назар, официально занимающий пост атташе по вопросам культуры посольства США. Назар использует свое этническое происхождение для установления контактов с пантюркистскими кругами и узбекской диаспорой. Его главная цель — создание глубоко законспирированной сети (объект «Маргилан»), ориентированной на ведение разведки и саботажа на территории среднеазиатских республик СССР. Характеристика: ловок, осторожен, склонен к личной вербовке "на зов крови"».

Анкара, Турция. Сентябрь 1961 года.
Анкара тех лет была городом контрастов: бетонные коробки посольского квартала соседствовали с узкими, пыльными улочками старого города, где время, казалось, застыло в эпоху султанов.
Рузи Назар сидел на террасе отеля «Анкара Палас». На нем был легкий костюм из итальянского шелка — теперь он мог позволить себе лучшее. Перед ним лежала папка с дипломатической почтой, но мысли его были далеко.
Его задача в Турции была амбициозной и опасной. ЦРУ нужно было «окно» в советский Туркестан, и Назар строил это окно из живых людей. Его сеть «Маргилан» состояла из бывших легионеров, купцов и паломников, имевших связи по ту сторону границы.
В старых кварталах Стамбула, в прокуренных кофейнях Эминёню, он проводил тайные встречи.
— Послушай, ака, — говорил он очередному связному, переходя на доверительный шепот. — Твой племянник в Ташкенте работает на железной дороге. Нам не нужны секретные чертежи. Нам нужно знать, сколько эшелонов идет на юг, к Афганистану. Нам нужно знать, о чем шепчутся люди на базаре Чорсу. Это работа для будущего нашей земли.
Он играл на ностальгии, на общей вере и на ненависти к «красным». Назар стал гроссмейстером шпионского гамбита на Босфоре. Он знал, что за каждым его шагом следят «соседи» — агенты КГБ из советского консульства. Но здесь, на Востоке, он чувствовал себя в своей стихии. Он был рыбой в воде, в то время как русские казались неуклюжими медведями.
В одной из таких встреч в Стамбуле официант принес ему крошечную чашечку турецкого кофе — густого, как деготь, с пенкой цвета жженого сахара. Рузи поднес чашку к лицу, и внезапно резкий аромат ударил в память.
Этот запах — терпкий, с оттенком кардамона и жара — мгновенно перенес его в Маргилан 1928 года. Утро. Отец пьет чай, но сосед-купец, только что вернувшийся из Кашгара, заваривает в медном кувшине привезенный кофе.
«Дом...» — пронзила мысль.
Назар посмотрел на пролив Босфор. Вода была синей, как лазурит на мечетях Самарканда. Турция была похожа на Узбекистан, но она не была им. Тоска по дому, которую он годами заливал работой и идеологией, теперь прорвалась наружу. Он понял, что всё, что он делает здесь — эти шифровки, эти вербовки, эти микропленки — всё это лишь попытка построить мост назад, в тот пыльный дворик, которого больше нет.
— Вы в порядке, мистер Назар? — спросил его спутник, молодой оперативник ЦРУ.
— Да, — Рузи поставил чашку. — Просто кофе слишком крепкий. От него иногда щемит сердце.
Вечером в резидентуре Назар проверял «закладку». Сообщение от агента из Ферганы пришло внутри обычного тюбика с турецкой зубной пастой. Внутри, в герметичной капсуле, лежала полоска пленки.
Информация была скудной: «В Маргилане строят новый завод. Юлдаш Н. приезжал с инспекцией. Был хмур. Спрашивал о семье ткачей».
Назар долго смотрел на это имя — Юлдаш. Его брат шел по его следу. Один строил сеть, другой её искал. Босфор разделял два мира, но нить их вражды прошивала карту насквозь.

Май 1992 года. Ташкент.
Назар попросил остановить машину у старой кофейни в центре Ташкента. Он вышел, вдыхая запах свежих лепешек и... кофе.
— Информация к размышлению, — сказал он сопровождающему. — Шпион всегда ищет Родину там, где её нет. Он строит её из запахов, из случайных фраз, из теней на стенах.
Он зашел внутрь.
— Дайте мне самый крепкий кофе, — попросил он на чистом узбекском. — И не кладите сахар. Я хочу почувствовать настоящую горечь.

ГЛАВА 12. ДУЭЛЬ НА НАБЕРЕЖНОЙ (1965)

Информация к размышлению (Шифрограмма №402-бис. Из Центра — Резидентуре КГБ в Анкаре. ОСОБАЯ ВАЖНОСТЬ):

«...Ввиду нарастающей активности объекта "Маргиланец" (Назарова) по линии создания нелегальных каналов переброски агентуры в УзССР, Комитет считает его дальнейшую деятельность критической угрозой государственной безопасности.
ПРИКАЗ: Приступить к реализации операции "Закат". Ликвидация объекта приоритетна. Исполнение поручить группе специального назначения "В". Смерть должна выглядеть как несчастный случай или результат бытового конфликта с местными националистами. Подпись: Павлов».

Анкара. Ноябрь 1965 года. Набережная в районе водохранилища Чубук.
Вечер опустился на город внезапно, принеся с собой резкий холодный ветер с гор. Рузи Назар вел свой темно-синий «Шевроле», поглядывая в зеркало заднего вида. За ним, на расстоянии двух кварталов, неотступно следовали тусклые огни серых «Рено».
Он почувствовал это еще на выходе из посольства — то специфическое покалывание в затылке, которое профессионалы называют «чувством волка». Москва перестала играть в кошки-мышки. Москва перешла к охоте.
Назар резко свернул на узкую дорогу, ведущую к дамбе. «Рено» прибавил скорость. Рузи проверил тяжесть «Кольта» в наплечной кобуре.
«Юлдаш, это твои люди? — мелькнула мысль. — Или ты сидишь в Москве и просто смотришь на карту, где я помечен крестиком?»
На крутом повороте дорогу преградил грузовик с выключенными фарами. Назар ударил по тормозам. Шины взвизгнули, машину занесло. Из «Рено», остановившегося сзади, выскочили двое. В свете фар блеснуло вороненое дуло пистолета с глушителем.
Рузи выкатился из машины в кювет, прежде чем первая пуля разбила лобовое стекло. Он действовал на инстинктах, заложенных еще в сорок первом под Киевом. Грязь, камни, запах бензина. Он открыл ответный огонь, не целясь, просто чтобы прижать их к земле.
— Назаров! — крикнули из темноты на чистом русском, без тени акцента. — Тебе некуда бежать! Мы знаем все твои норы!
Это был голос профессионала. Холодный, уверенный, лишенный ненависти. Так говорят мясники с быком. Рузи понял: прислали «ликвидатора» из 13-го отдела ПГУ. Это была элита.
Он прополз под бетонным парапетом набережной, чувствуя, как ледяная вода заливается за шиворот. Пули выбивали крошку из бетона прямо над его головой. Назар выждал секунду, резко вскинулся и разрядил остаток обоймы в бензобак грузовика. Вспышка взрыва на мгновение ослепила преследователей.
Этого хватило. Он прыгнул в темноту обрыва, скатился по каменистому склону к самой кромке воды и скрылся в густых зарослях олеандра. Он слышал их шаги наверху, их короткие, рубленые фразы. Но охота сорвалась.

Информация к размышлению: Итоги операции.
Вернувшись на конспиративную квартиру ЦРУ под утро, Назар долго сидел перед зеркалом, вытирая кровь с разбитого лица. На столе лежала свежая расшифровка перехвата — та самая шифрограмма из Центра.
— Приоритетная ликвидация, — прошептал он. — Значит, я всё делаю правильно.
Он понимал, что эта «дуэль» была не только физической. Это было предупреждение. Юлдаш или те, кто стоял за ним, ясно дали понять: для него нет места на этой земле. Он — «Маргиланец», человек, ставший символом предательства для одних и символом надежды для других.

Май 1992 года. Ташкент.
Машина Назара ехала по новой дамбе ташкентского моря. Он смотрел на спокойную гладь воды.
— Информация к размышлению, — сказал он сопровождающему, поправляя галстук. — Знаете, почему я выжил в Анкаре?
— Удача, мистер Назар?
— Нет. Удача — это для дилетантов. Я выжил, потому что мне еще было что сказать этой стране. А те, кто пришел убивать — им сказать было нечего, кроме устава.
Он посмотрел на свои руки. На левой ладони остался старый шрам от того камня в Анкаре.
— В ту ночь я понял: Москва боится меня больше, чем дивизии танков. Потому что танки можно сжечь, а идею, за которой стоит человек с его памятью — никогда.


ЧАСТЬ IV. ГЛОБАЛЬНЫЙ ГАМБИТ (1979–2017)

Глава 13. Нелегал в Тегеране (1979)

Информация к размышлению (из аналитического резюме директора ЦРУ Станислава Тёрнера, ноябрь 1979 г.):

«...Ситуация в Тегеране критическая. Захват посольства США радикальными студентами парализовал нашу резидентуру. Мы ослепли в регионе. Единственный шанс — внедрение оперативного сотрудника, обладающего глубоким пониманием восточной менталитета, знанием фарси и навыками выживания в условиях хаоса. Кандидатура объекта "Кэмел" (Рузи Назар) утверждена. Его задача: под видом афганского ковровщика или паломника проникнуть в Тегеран, установить связь с нашей сетью и оценить вероятность советского вмешательства в иранские события».

Тегеран, Иран. Декабрь 1979 года.
Город был похож на кипящий котел, в который плеснули сырой нефти и крови. Запах слезоточивого газа смешивался с ароматом жареного мяса и жженой резины. Повсюду висели черно-белые портреты Хомейни, чьи глаза, казалось, следили за каждым прохожим.
Рузи Назар шел по рынку Базар-е Бозорг. На нем был заношенный серый пиджак, традиционная рубашка и пыльные ботинки. В руках — четки из темного дерева. Его лицо, опаленное солнцем и изрезанное морщинами, не вызывало подозрений. Для патрулей «Пасдаран» (Стражей исламской революции) он был просто старым афганцем, бежавшим от войны в своей стране.
В Тегеране Назар использовал свою высшую форму мимикрии — «растворение». Он не прятался, он был на виду. Он часами сидел в чайханах, слушая разговоры. Он научился копировать специфический акцент афганских хазарейцев, что давало ему идеальное прикрытие.
— Куда катится мир, ага? — спрашивал он соседа по столу, лениво перебирая четки. — Раньше здесь были американцы, теперь — святоши. А хлеб как стоил три риала, так и стоит.
Его разведка была «ножной». Он ходил мимо захваченного посольства, считал посты, фиксировал время смены караула. Его единственным инструментом связи была старая радиостанция, спрятанная в двойном дне ящика с инструментами. Шифровки улетали в Лэнгли глубокой ночью из трущоб южного Тегерана.
Однажды вечером, стоя на крыше своего убежища, Назар смотрел на зарево пожаров в центре города. Он видел, как толпа с фанатичным воем сжигает американские флаги.
«Интересно, — подумал он. — В тридцатом году в Маргилане сжигали Кораны, чтобы построить рай на земле. Теперь здесь сжигают конституции, чтобы вернуть бога. Но методы те же — сапог, наган и толпа, лишенная памяти».
Он видел крах старого мира — того колониального и постколониального порядка, в котором он вырос. Но он видел и рождение новой угрозы — темного, нерационального фанатизма, который был так же опасен, как и сталинский комиссар в кожанке. Он понял, что Холодная война — это только прелюдия. Настоящая битва за Восток только начиналась.
Ветер доносил новости о вводе советских войск в Афганистан. Для Назара это был личный вызов. Он чувствовал, что империя Юлдаша подошла вплотную к его границам.
«Вы пришли на Гиндукуш, — прошептал он в темноту. — Это будет ваша последняя ошибка. Я сделаю всё, чтобы этот песок стал для вас раскаленным железом».

Май 1992 года. Ташкент.
Назар стоял у памятника жертвам репрессий.
— Информация к размышлению, — сказал он сопровождающему. — В Тегеране в семьдесят девятом я понял одну вещь. Империи рушатся не от внешних ударов. Они рушатся, когда внутри них высыхает смысл. Советы думали, что штыками удержат Кабул. Но они забыли, что на Востоке штык всегда проигрывает терпению.
Он поправил очки.
— Я видел три революции и две войны. И везде люди кричали о свободе, а строили новые тюрьмы.
Он посмотрел на часы.
— Поехали в Маргилан. Время пришло. Мой гамбит подходит к концу.


ГЛАВА 14. АФГАНСКИЙ УЗЕЛ (1982–1985)

Информация к размышлению (из «Справки о деятельности агентурной сети противника в районе Пешавара», 10-й отдел ПГУ КГБ СССР, май 1983 г.):

«...Установлено присутствие в приграничных районах Пакистана высокопоставленного сотрудника ЦРУ Рузи Назара. Объект координирует распределение помощи мятежникам, делая акцент на формировании узбекских отрядов в составе группировок Г. Хекматияра и Б. Раббани. Назар ведет активную пропагандистскую работу среди военнослужащих ограниченного контингента советских войск, призывая их к дезертирству. По имеющимся данным, его деятельность в ДРА курируется непосредственно из Лэнгли. Ликвидация остается в списке приоритетных задач».

Пешавар, Пакистан. Август 1983 года.
Воздух Пешавара был густым от пыли, запаха жареного мяса и оружейной смазки. Город превратился в огромный перевалочный пункт войны. В лагерях беженцев миллионы людей ждали конца кошмара, а в тенистых двориках вилл решались судьбы империй.
Рузи Назар сидел на ковре в доме влиятельного полевого командира. На нем был афганский пакуль и просторный пиджак, скрывавший кобуру. Напротив сидели лидеры моджахедов — люди с обветренными лицами и глазами, видевшими слишком много смертей.
— Нам нужны не только ракеты «Стингер», мистер Рузи, — говорил Раббани, медленно помешивая чай. — Нам нужно, чтобы их солдаты перестали хотеть воевать.
Назар кивнул. Он знал, что делает. Он создавал листовки, записывал кассеты на узбекском языке, которые потом тайно распространялись в советских гарнизонах Баграма и Мазари-Шарифа.
Через неделю ему показали пленных. В глубоком зиндане, вырубленном в скале, сидели трое парней. На вид им было не больше двадцати. Пыльные панамы, выцветшие гимнастерки. Один из них, с типично ферганским лицом, плакал, размазывая грязь по щекам.
Назар подошел к решетке.
— Откуда ты, сынок? — спросил он по-узбекски.
Парень вздрогнул, услышав родную речь.
— Из-под Намангана... Дядя, не убивайте, я же ничего не сделал. Нас просто привезли, сказали — басмачей бить...
Рузи замер. Перед ним сидели ровесники его нерожденных внуков. Эти дети были плотью от плоти его народа. Шестьдесят лет назад он сам был таким. Сорок лет назад он стоял в таком же окопе под Киевом. История сделала круг, и теперь он, Рузи Назар, стоял по другую сторону решетки, снабжая оружием тех, кто стрелял в этих детей.
Он почувствовал физическую боль в груди. «Боже, — подумал он. — Мы все так же убиваем друг друга. Только теперь за это платят в долларах, а тогда — в рублях или рейхсмарках. А узел только затягивается».
Он приказал дать им воды и чистой одежды. Но он знал: завтра они могут погибнуть при попытке побега или быть обменянными на ящики с патронами.
В ту же ночь по каналам разведки Назару передали сообщение. Юлдаш был в Кабуле. Старший брат, теперь уже в генеральских погонах, прилетел как «советник по вопросам идеологии и безопасности». Он курировал создание ХАД (афганской службы безопасности) и разработку операций по ликвидации «зарубежных диверсионных центров».
Это была лобовая конфронтация. Юлдаш учил афганских коммунистов методам НКВД 30-х годов. Рузи учил моджахедов методам партизанской войны и дезинформации.
— Он знает, что я здесь, — сказал Назар своему американскому коллеге. — Он прилетел не к Бабраку Кармалю. Он прилетел ко мне. Это наш последний раунд.
Назар составил личное письмо. Оно не было зашифровано. Он передал его через двойного агента в Кабул. В письме была только одна фраза на староузбекском:
«Юлдаш, шелк в Маргилане еще помнит твой галстук. Но кровь наших внуков в Афганистане не отмоет ни одна река. Остановись».
Ответа не последовало. Через три дня на виллу, где останавливался Назар в Пешаваре, был совершен налет группы спецназа ДРА. Рузи ушел за пять минут до атаки, оставив на столе чашку недопитого кофе и пустую кобуру.

Май 1992 года. Ташкент.
Машина Назара ехала мимо госпиталя, где до сих пор лежали «афганцы» — инвалиды той войны.
— Информация к размышлению, — сказал он, глядя в окно. — Афганистан стал могилой для Союза. Но он стал могилой и для моей последней надежды на то, что мир может быть справедливым.
Он вспомнил того парня из Намангана.
— Мы победили в той войне, — прошептал Назар. — Империя рухнула. Но почему вкус этой победы горчит сильнее, чем поражение в сорок пятом?


ГЛАВА 15. ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ: СМЕРТЬ МАТЕРИ (1987)

Информация к размышлению (из перехвата частной переписки, отдел «Т» КГБ УзССР, ноябрь 1987 г.):

«...Объект: Назарова Саодат, 1895 г.р. Скончалась в Маргилане от естественных причин (сердечная недостаточность). В последние годы проживала в однокомнатной пристройке, практически лишившись зрения. Похороны прошли скромно. Присутствовал сын, Назаров Ю.Д. (генерал-майор в отставке). В ходе оперативного наблюдения зафиксировано, что Ю. Назаров запретил упоминать имя своего брата-предателя в поминальной молитве. Входящих международных запросов или переводов на имя покойной не зафиксировано. Дело Саодат Назаровой сдано в архив в связи со смертью фигуранта».

Вашингтон, округ Колумбия. Декабрь 1987 года.
В кабинете Назара в Лэнгли было тепло и стерильно. Пахло дорогой кожей, кондиционированным воздухом и свежей типографской краской «Washington Post». На столе стоял телефон с прямой линией и компьютерный терминал — символы его власти, его веса в иерархии самой могущественной спецслужбы мира.
Связной из турецкого отдела вошел без стука и положил на стол тонкий листок бумаги — расшифровку сообщения от нелегала из Ферганы.
Назар прочитал три строчки. Медленно, словно буквы были высечены на граните.
«С. умерла 12 ноября. Погребена на северном кладбище. Помощи не принимала. Имя Р. стерто с надгробия».
Он не вскрикнул. Он просто положил листок на стол и посмотрел на свои руки. Те самые руки, которые в ЦРУ оценивались в миллионы долларов — за его аналитику, за его сеть в Афганистане, за его знание «мягкого подбрюшья» СССР.
Рузи встал и подошел к окну. За окном расстилалась Америка — страна, которая дала ему всё. У него был особняк, счет в швейцарском банке, уважение сенаторов и личное доверие директора ЦРУ. Он мог купить авиабилет в любую точку мира. Он мог заказать редчайшее вино или антикварную мебель.
Но он не мог купить один цветок, чтобы положить его на свежий могильный холм в Маргилане.
Он был самым богатым узбеком в мире — и самым нищим. Все его ресурсы, все спутники-шпионы, висящие над Узбекистаном, не могли передать матери его шепот: «Кечиринг, она» (Прости, мама).
Он вспомнил, как в сороковом году, уезжая на фронт, обещал ей привезти отрез лучшего ситца. Спустя сорок семь лет у него были горы атласа и шелка в Мюнхене и Вашингтоне, но мать донашивала старые платья, которые Юлдаш покупал ей на свою «советскую» пенсию.
Он вспомнил запах её рук — запах муки, лепешек и сушеного базилика. Этот запах не мог воспроизвести ни один химик в лабораториях Лэнгли.
— Вы обеспечили нам победу в афганской кампании, Рузи, — сказал ему позже в тот день коллега, поздравляя с успешной операцией. — Вы — легенда.
— Да, — ответил Назар, глядя сквозь него. — Я легенда. А легендам не нужны матери. Легенды рождаются из пепла и в пепел возвращаются.
Он понимал: его работа в ЦРУ была его местью за отца. Но эта же работа стала приговором для его матери. Он спас свою идею, но уничтожил свою семью. Нить, которую он пытался сохранить, окончательно оборвалась на маргиланском кладбище.

Май 1992 года. Ташкент.
Машина Назара подъезжала к границе Ферганской области.
— Остановите здесь, — попросил он.
Он вышел из машины и подошел к краю дороги. Там росла дикая шелковица. Он сорвал лист и растер его в ладонях.
— Информация к размышлению, — сказал он переводчику, который стоял поодаль. — Самое страшное в жизни шпиона — не провал. Самое страшное — это успех. Когда ты понимаешь, что твоя победа стоит жизни тех, ради кого ты начинал сражаться.
Он посмотрел на восток, где в дымке скрывался Маргилан.
— Она умерла в нищете, — прошептал он по-узбекски. — А я приехал сюда королем в американском лимузине. Кто из нас теперь должен просить прощения?
Он сел в машину и захлопнул дверь.
— Поехали. На кладбище. Сначала — на кладбище.


ГЛАВА 16. ВОЗВРАЩЕНИЕ ТЕНИ (МАЙ 1992)

Информация к размышлению (из оперативной сводки СНБ Республики Узбекистан, май 1992 г.):

«...Зафиксировано прибытие в г. Маргилан гражданина США Рузи Назара. Объект посетил родовое кладбище. Запланирована неофициальная встреча с Назаровым Юлдашем Джамшидовичем (пенсионер, бывший сотрудник КГБ). Учитывая преклонный возраст обоих лиц и отсутствие оперативного интереса к их личным контактам, наружное наблюдение вести дистанционно. Вмешательство исключить. Позиция руководства: "Пусть старики сами закончат свою войну"».

Маргилан. Май 1992 года.
Старый дом в махалле казался меньше, чем в памяти. Стены из пахсы (глины) потрескались, но айван всё так же выходил во внутренний дворик, где под вековой шелковицей было прохладно даже в полдень.
Рузи Назар стоял у калитки. Его безупречный серый костюм и кожаный дипломат выглядели здесь как декорации из фантастического фильма. Он медленно вошел во двор. У невысокого столика-хонтахты сидел старик. На нем была простая белая рубашка и выцветшая тюбетейка. На коленях лежал старый номер газеты «Правда Востока».
Юлдаш поднял голову. Его глаза, когда-то горевшие огнем фанатизма, теперь были затуманены катарактой и усталостью. Он долго смотрел на брата.
— Келдингми? (Пришел?) — голос Юлдаша был сухим, как шуршание песка.
— Келдим, — ответил Рузи.
Он сел на топчан напротив брата. Между ними стоял чайник с остывшим зеленым чаем и пиала с трещиной. Та самая «нить», которая когда-то связывала их, теперь лежала на этом столе невидимым, колючим проволочным заграждением.
Они молчали долго. Десять минут, двадцать. Это не была тишина покоя — это была тишина двух армий, которые выдохлись после многолетней битвы.
Рузи смотрел на руки Юлдаша. Узловатые, в старческих пятнах. Этими руками Юлдаш подписывал рапорты, в которых называл Рузи «бешеной собакой империализма». Этими руками он хоронил мать, пока Рузи летал на вертолетах ЦРУ над Пешаваром.
Юлдаш смотрел на лицо Рузи. На его холеный вид, на дорогие часы. Для него это было лицо врага, который победил. Его страна, его партия, его ордена — всё это превратилось в пыль за один год. А Рузи вернулся победителем, в сопровождении молодых чиновников, которые заглядывали «американцу» в рот.
— Мать ждала тебя, — наконец произнес Юлдаш. — До последнего дня. Думала, ты в тюрьме. Я не сказал ей, где ты. Не хотел, чтобы она умерла от позора.
— Позора? — Рузи горько усмехнулся. — Я сражался за то, чтобы в этом доме не было комиссаров. И теперь их нет, Юлдаш. Твои флаги сняли. Твой мир сдох.
— Мой мир кормил людей хлебом, — Юлдаш ударил ладонью по столу. — А твой мир принес войну в Афганистан. Я видел списки убитых детей, Рузи. Тех, в кого стреляли твои «друзья» на твои деньги. Ты купил эту независимость их кровью.
На мгновение зной Маргилана стер морщины с их лиц. Рузи вдруг увидел не дряхлого чекиста, а десятилетнего Юлдаша. Они сидят на краю арыка, болтая ногами в холодной воде. У них одна лепешка на двоих и общая мечта — стать великими мастерами, как отец.
«Рузи, смотри, я поймал стрекозу!» — кричал тот мальчик.
«Отпусти её, — отвечал Рузи. — Она хочет летать».
Воспоминание растаяло, оставив привкус горечи. Стрекоза была раздавлена сапогами истории.
— Мы оба проиграли, ака, — тихо сказал Рузи, переходя на «вы», как подобает младшему. — Ты служил империи, которая тебя предала. Я служил империи, которая меня использовала. Мы оба потратили жизни на то, чтобы доказать друг другу свою правду. А в итоге — мы два старика у пустого станка.
Юлдаш отвернулся к стене.
— Уходи, Рузи. У тебя есть свои отели, свои самолеты. А у меня осталась только эта тень под шелковицей. И память о матери, которую ты не имеешь права делить со мной.
Рузи встал. Он вытащил из кармана пачку долларов, но рука замерла. Он понял, что эти бумажки здесь — оскорбление. Он положил на стол только одну вещь: старый, пожелтевший лоскуток атласа, который он хранил в кошельке с 1941 года.
— Это отцовский шелк, — сказал Рузи. — Пусть останется в доме.
Он вышел из калитки, не оборачиваясь. На улице его ждал черный лимузин.

Эпилог (Информация к размышлению):

Рузи Назар прожил еще почти четверть века. Он стал легендой разведки, советником президентов, человеком, который «сломал хребет СССР на Востоке». Но каждый раз, когда его спрашивали о самой трудной миссии, он вспоминал не Тегеран и не Анкару. Он вспоминал молчание в маргиланском дворике в мае 1992 года.
Нить была возвращена. Но ткать из неё уже было некому.