12. Дом, милый дом

Дом показался из-за поворота, как старый друг, который ждал у окна всю ночь.
Раньше я видела его иначе. Облупившаяся краска на ставнях — недостаток. Покосившееся крыльцо — проблема. Труба, из которой вечно тянуло дымком даже летом — странность, требующая вызова печника.

Теперь я смотрела и видела другое.
Дом был старым кораблём, бросившим якорь посреди снежного моря. Его стены — борта, повидавшие сотни штормов и не сдавшиеся ни одному. Окна светились изнутри тёплым янтарём — маяки, зовущие путников домой. А труба была мачтой, на которой вместо флага развевался дым, пахнущий хвоей и чем-то сладким.

— Он ждал, — сказала я.
— Дома всегда ждут, — отозвался Йося. — Это их работа.
— И единственное, что они делают хорошо, — добавила шкатулка. — Кроме того, чтобы скрипеть половицами в три часа ночи.
Я поднялась на крыльцо. Ступеньки заскрипели: — О, это ты. Наконец-то.

Дверь открылась сама.
— Добро пожаловать домой, — сказал дом голосом, похожим на потрескивание дров в камине. — Я слышал, вы спасли мир?
— Технически — дважды, — уточнила я, переступая порог. — Хотя второй раз был скорее дипломатической миссией.
— Дважды за одну ночь. Неплохо для человека, который утром не мог решить, вставать ли вообще.
— Эй. Я всегда знала, что во мне скрыт потенциал. Просто он очень глубоко скрывался. Под слоями прокрастинации.

Кухня встретила меня запахом, которого не должно было быть.
Чай. Свежезаваренный чай с чабрецом и мёдом. Именно так заваривала бабушка — крепко, сладко и с какой-то необъяснимой магией, превращающей обычные листья в теплое утешение.
Чайник стоял на плите и булькал.
— Ты сам? — спросила я.
— А кто ещё? — Чайник звякнул крышкой. — Я слышал, как вы возвращались. За три километра. Эта шкатулка скрипит так, что мёртвого разбудит.
— Я не скриплю! — возмутилась шкатулка. — Это мой характерный тембр.

Я опустилась на стул — тот самый, продавленный, с вышитой подушечкой. Он принял меня, как старый друг принимает объятие.
— Ну, — сказал чайник, наливая чай в чашку, которая услужливо подползла поближе. — Рассказывайте. Я тут всю ночь кипел от волнения. Буквально.


Йося устроился на столе, свесив плюшевые лапы. Шкатулка села рядом — если шкатулки вообще умеют садиться. Кошмар растёкся по подоконнику дрожащим туманом, время от времени поднимая что-то похожее на голову.
— С чего начать? — спросил Йося.
— С начала, — предложил чайник.
— Начало было утром, — сказала шкатулка. — Она не хотела вставать. Лежала и страдала. Как обычно.
— Эй! — возмутилась я.
— Что? Это правда. Ты буквально спорила с будильником о смысле существования.
Чайник хмыкнул паром.

— Потом была карта, — продолжил Йося. — Из пыли. Он её нарисовал. — Жираф кивнул на Кошмара.
— Да, это я помню, кивнул чайник. – Еще он устроил за печкой бардак.
— Это не бардак! — возмутился Кошмар. — Это экосистема.
— Экосистема из носков и страха, — уточнила шкатулка.
— Сбалансированная экосистема.

Я отпила чай и почувствовала, как тепло разливается внутри. Не только от напитка — от всего. От голосов, от скрипа стен, от ощущения, что я дома.
Дом слушал — всеми своими досками, балками и трубами. Я чувствовала его внимание, как чувствуешь взгляд в спину.
— А потом? — спросил чайник.
— Потом были Незавершенные Моменты, — сказала шкатулка. — Целый сад. Все решения, которые она не приняла. Все слова, которые не сказала.
— Звучит депрессивно, - булькнул чайник.
— Было депрессивно. Она плакала.
— Я не плакала! — запротестовала я. — У меня просто... глаза промокли. От влажности.
— В саду, сделанном из твоих собственных сожалений?
— Там была... эмоциональная влажность.
Чайник снова булькнул — кажется, это был смех.

— Потом был Собиратель Эха, — продолжил Кошмар, и его голос стал серьёзнее. — Древняя сущность. Копила магию в четырнадцати точках мира. Хотела уничтожить реальность и создать свою.
— Злодей? — уточнил чайник.
— Классический, — подтвердила шкатулка. — С планом мирового господства и всем прочим. Не хватало только чёрного плаща и зловещего хохота.
— Он шептал, — сказал Йося. — Пытался её сломать. Говорил, что она ничего не закончит. Что всё бессмысленно.
— И? — чайник повернулся ко мне.
— И я сказала ему заткнуться, — пожала плечами я. — Я была занята.
Кухня наполнилась смехом — если можно назвать смехом скрип шкатулки, бульканье чайника, шелест Кошмара и тихий скрип дома.


— А шарф? — спросил чайник осторожно. — Тот ворчливый? Который всегда критиковал твою технику вязания?
Я опустила глаза в чашку. Чай отражал свет — тёплый, янтарный, живой.
— Он стал частью узора, — сказал Йося тихо. — Последним стежком. Тем, который держит всё вместе.
— Он умер? – спросила чашка в моих руках.
— Нет, — покачала головой я. — Он изменился. Он теперь везде. В каждом шве, который держит мир. В каждой связи между вещами. Он был незаконченным — и теперь он закончен. По-своему.
Чайник помолчал.
— Он был хорошим шарфом, — сказал он наконец. — Ворчливым, самодовольным, с манией величия, но хорошим. Он грел тебя, когда другие не могли.
— Грел, — согласилась я. — И ворчал. И критиковал. И был рядом. Всегда.
Шкатулка тихо скрипнула — кажется, это был её способ выразить сочувствие.

— А потом была Бездна, — продолжил Йося. — Черная. Древняя. Голодная.
— Ещё один злодей? — устало спросил чайник.
— Нет, — сказала я. — Просто одинокая. Очень-очень одинокая. Спала, пока магия умирала. Проснулась, когда магия вернулась. Хотела съесть всё — но только потому, что не знала другого способа существовать.
— И ты?
— Поговорила с ней.
— Поговорила, - уточнил чайник.
— Ага.
— С Древней Чёрной Бездной, - чайник снова булькнул. И в этом бульке слышался сарказм.
— Ну, — я пожала плечами. — Я Шепотница. Я разговариваю с вещами. Бездна — тоже своего рода вещь. Очень большая. Очень старая. Очень голодная. Но — вещь.
Чайник повернулся к шкатулке.
— Она серьёзно?
— Абсолютно, — подтвердила шкатулка. — Стояла посреди поля и убеждала космическую пустоту не жрать вселенную. Аргументами. И сочувствием. Я до сих пор не понимаю, как это сработало.
— Это называется дипломатия, — гордо заявила я.
— Это называется безумие, — возразил Кошмар.
— Одно другому не мешает.

За окном светлело. Рассвет красил снег в розовые и золотые тона, как будто кто-то рассыпал по миру сахарную пудру и мармелад.
Я сидела на своём стуле, с чашкой чая, окружённая говорящими вещами — и чувствовала покой. Странный, непривычный, почти пугающий покой.
— Что теперь? — спросил дом. Его голос был тихим, почти робким.
— Теперь? — я огляделась. — Теперь — ничего. В смысле, ничего особенного. Завтрак. Сон. Может, ванна.
— И всё?
— И всё.
Дом скрипнул — недоверчиво.
— Ты только что спасла мир. Дважды. Заключила договор с Древним Злом. Стала хранительницей равновесия между светом и тьмой. И теперь просто будешь жить?
— А что, есть варианты?
— Фанфары? Парад? Хотя бы медаль?
— У меня есть чай, — сказала я. — И вы. Этого достаточно.

Вещи молчали. Но это было хорошее молчание — полное, тёплое, как одеяло, в которое заворачиваешься зимним утром.
— Ты изменилась, — заметила шкатулка наконец.
— Да? — Я посмотрела на свои руки. Те же руки. Те же обкусанные ногти. Те же шрамики и мозоли. — Не вижу.
— Не снаружи. Внутри. Ты, — шкатулка помолчала, подбирая слова. — Ты как будто наконец услышала себя. Не только нас. Себя тоже.
— Возможно, — согласилась я. — А возможно, я просто очень устала и всё вижу в романтическом свете.
— Это тоже работает.

Йося заполз ко мне на колени. Его плюшевая шерсть была тёплой — по-настоящему тёплой, как будто внутри него горел маленький огонёк. Я посмотрела в окно.
Где-то там, за горизонтом, лежал мир, который я связала. Полный ран, превращённых в рубцы, ставших узорами. И узоров, в которых навсегда остался мой ворчливый недовязанный шарф.

Я сидела в своём старом доме, который был кораблём, и маяком, и убежищем одновременно. Рядом дремал плюшевый жираф, который когда-то был Хранителем. На столе стояла шкатулка, которая помнила все забытые мысли. Под стулом клубился Кошмар, который больше никого не пугал — разве что случайных пауков.
Чайник напевал на плите — тихую, уютную мелодию, похожую на ту колыбельную, которую я помнила, но не могла воспроизвести.

Дом скрипел как старый кот, который наконец дождался хозяина и теперь мурлычет всеми своими балками.
— Знаете что? — сказала я в никуда и во всё сразу. — Это было неплохо.
— Неплохо?! — возмутилась шкатулка. — Апокалипсис, древние артефакты, жертва шарфа, переговоры с космической пустотой — и ты говоришь «неплохо»?!
— Ну, — я отпила чай. — Для первого раза.
— А ты планируешь второй?!
— Вселенная сама решит.
За окном, на самом краю слышимости, что-то прошелестело.
Может, ветер. Может, снег. А может — шёпот мира, который знал, что его слышат. Который знал, что есть кто-то, кто будет слушать — всегда.
Я улыбнулась и закрыла глаза.
Приключение закончилось.
Но история — история только начиналась.

— А потом она уснула, — прошептал Йося чайнику час спустя. — Прямо за столом.
— Героическое завершение, — хмыкнула шкатулка.
— Она храпит, — заметил Кошмар.
— Всегда храпела, — отозвался дом. — Но это наша храпящая спасительница миров. И мы её любим.
Вещи замолчали — довольные, сытые тишиной, полной смысла.
За окном начинался новый день.
Первый день мира, который наконец-то проснулся.