Глава одиннадцатая. Счастье

Роман Бочаров.
Глава одиннадцатая. Счастье.

 Впервые за несколько лет Уинстон погрузился в глубокий и спокойный сон.
 Ему снился летний лес, он слышал пение птиц, видел, как солнечные лучи скользят по зеленой листве.
 Они с Джулией шли, держась за руки, и она улыбалась, а её глаза были наполнены теплым свечением любви. В них отражался мир, наполненный гармонией и счастьем.
 В этот момент Уинстон был действительно счастлив. Впервые за много лет.
 Сон прервался.
 Телекран включил гимн. Уинстон отвык от этого, потому вздрогнул и проснулся.
 Прекрасный мир растворился в реальности, как сахар в кипящей воде.
 На улице выли сирены.
 Он выглянул в окно: кругом сновали люди, судя по одежде — члены Внутренней Партии. Спецназ обустраивал пулеметное гнездо на перекрестке. Постоянно туда-сюда проезжала бронетехника.
 Город готовился к обороне.
 В новостях говорили, что некоторые представители армейских кругов оказались предателями.
 Уинстон слушал это краем уха и улыбался саркастической улыбкой мужа, выследившего любовника своей жены. Он был уверен, что телекран, зачитывающий эти новости, тоже улыбнулся бы, если бы мог.
 В это же время передовые колонны армии Океании маршировали по направлению к городу. Они шли в тумане, в полной тишине. Каждый солдат вдыхал туман и выдыхал ярость, которая, смешиваясь с туманом, наполняла его гневом, через который, как через причастие, проходили все остальные.
 Армия шла ровными колоннами, абсолютно не боясь противодействия. Армейская авиация доминировала в воздухе, закрыв небо над городом. Никто не мог покинуть его ни по воздуху, ни по земле.
 Бронетанковые войска, закаленные в многолетней войне, не опасались ни бронетранспортеров спецназа, ни их водометов.
 Артиллерия шла в арьергарде, её применение не предполагалось. Артиллерия шла в арьергарде, её применение не предполагалось.
 Войска шли медленно, но неотвратимо, сомкнув кольцо вокруг города ещё утром.
 Спецназ, внутренние войска и Полиция Мыслей получили приказ деблокировать город, но были разгромлены в быстром и яростном бою. Им пришлось столкнуться с силой, которая училась искусству войны на ежедневной основе.
 Система попыталась её остановить иначе, автомобили с громкоговорителями доказывали солдатам, что их обманули враги государства, агенты влияния Евразии. Пропагандисты убеждали военных прислушаться к своим командирам, но это было сложно — последние хрипы командиров, членов Внутренней Партии в своем большинстве, давно уже стихли, и они тихо покачивались на деревьях вдоль бывшей линии фронта.
 Солдаты даже не слушали, а после первого залпа танковых орудий в сторону машин пропагандистов те бежали, пытаясь продлить себе жизнь ещё хотя бы на сутки.
 Министерства превратились в крепости. Каждая улица укреплялась пулеметными гнездами. Под ружьё были поставлены все члены Внутренней Партии, а также Внешней. Последние уже не проявляли инициативу, справедливо рассчитывая на то, что их могут и не репрессировать.Министерства превратились в крепости. Каждая улица укреплялась пулеметными гнездами. Под ружьё были поставлены все члены Внутренней Партии, а также Внешней. Последние уже не проявляли инициативу, справедливо рассчитывая на то, что их могут и не репрессировать.
 Чтобы минимизировать риски, Партия пустила в кварталы пролов газ, подавив остатки сопротивления. Это позволило ей высвободить силы на оборону, но и поставило членов Партии в ситуацию, когда в случае поражения пощады им ждать уже не приходилось.
 Ближе к полудню телекраны выполнили свою часть и остановили инфраструктуру города.
  На всех экранах появились надписи «Долой Большого Брата», что вызвало шок и панику на улицах.
 Уинстон мог наблюдать такую надпись в собственном доме, что вызвало в нём сложные чувства, причудливый коктейль эйфории, радости и страх неотвратимого наказания за эту радость. Наверное, ближе всего к этому ощущению был бы «грех», чем, собственно, это всё и являлось, с точки зрения морали, навязанной Партией.
 Связи не было, коммуникации прерваны, общее управление потеряно. Каждый очаг обороны мог управляться только в ручном режиме и рассчитывать лишь на себя.
 Некоторые члены Партии предпочитали выйти в окно, Уинстон видел, как в доме напротив так поступил мужчина средних лет.
 Видимо, сдали нервы. Уинстон попробовал найти в своей душе сострадание.
 У него не получилось.
 К вечеру начались проблемы с топливом, питанием, водой. Инфраструктура города перестала существовать.
 Счёт пошёл на дни.
Партия запаниковала. Прежде чем они смогли исправить ситуацию, многие смарт-телекраны были уничтожены. Но те, что были в домах, продолжали вещать. Они транслировали картинку с окраин, где армия расположилась вокруг города, окопалась, но лишённая руководства всё ещё медлила.
 Бунт вспыхнул стихийно.
 Люди, уставшие от жизни и все же боявшиеся ее потерять, приняли решение ее изменить. Они просто перестали подчиняться приказам.
 Управляющие ими члены Внутренней Партии укрылись в министерствах, в страхе перед слухами об имеющих место случаях расправы. Туда же бросились и солдаты спецназа и внутренних войск.
 Армия вошла в город без сопротивления. Люди на улицах смотрели на них молча, не приветствовали, но и не проклинали. Они лишь наблюдали, как эпоха Большого Брата перестает существовать, как могущество Партии рассыпается в прах под армейскими блинками.
  Они не знали, что будет дальше, и это пугало их. Но они точно знали — будет как-то по-новому, и были уверены, что хуже, чем было, уже быть не могло.
 Уинстон тоже не знал будущего. Он вышел на улицу, было непривычно тихо.
 Новый мир принес тишину. И свободу. Ветер этой свободы пьянил и кружил голову.
  Уинстон поднял ворот пальто и пошел вдоль по улице.
 Он не хотел оставаться в этом городе.
 Он слишком устал от этих улиц, от этих людей. От воспоминаний.
 Он хотел раствориться в лесу, стать его частью.
 Хотел вернуться домой.
 Он хотел слышать пение птиц по утрам. Смотреть на восход, на закат.
 Он хотел забыть, что такое страх. Он хотел вспомнить, что такое любовь.
 И он хотел разделить это только с одним единственным человеком в этом мире.
 Он понял, что прошлое уже не имело никакого значения, да и настоящее — тоже.
 Будущее! Вот что было действительно важно, и оно могло быть любым. В том числе — наполненным счастьем. ;
 Уинстон не хранил записей, у него не было фотографий Джулии. Все его воспоминания хранились в душе, в клетке, которая не давала Партии добраться до них, но и ограничивала их свободу, держа их в неволе. Сейчас он смог заглянуть туда, не боясь быть пойманным, не боясь быть наказанным. Это и было настоящей свободой, настоящим счастьем.
 Уинстон задал себе вопрос: «Что делает меня счастливым?» И понял, что это свобода и любовь. Смешав эти два ингредиента в своей израненной душе, он получал счастье высокой концентрации, которое вызывало пьянящий восторг!
Чувства и эмоции переполнили его, и он шел рассказать об этом человеку, которого все ещё любил несмотря ни на что, и он знал, что обязательно сможет найти нужные слова, чтобы…
 — Смит? — окрик был внезапным, как удар в солнечное сплетение.
 — Вы не очень и торопились, — О’Брайен держал пистолет у виска Джулии, — но успели вовремя.
 Роман Бочаров.
2925.