Коан о бензиновой луже, отражающей небо и смех

Иногда всё заканчивается не криком, а тишиной. Не коаном, а паузой между ударами сердца вселенной.

Безымянный заглушил мопед на краю пустыря, где город сходит на нет, уступая место полынным холмам и ржавым остовам чего-то, что когда-то могло быть забором. Не для медитации. Просто бензин подходил к концу, а ехать дальше — не было причин.

Он слез, поставил железного мула на подножку и сел на землю рядом, прислонившись спиной к теплому от солнца бензобаку. Gyro тихо пощелкивала, остывая, и этот звук был тише биения его собственного сердца.

Перед ним, в коле;нной выбоине, лежала лужа. Не воды — радужная, перламутровая плёнка разлитого когда-то бензина, прикрывающая чёрную, вязкую грязь на дне. Ветер давно стих, и плёнка замерла, превратившись в совершенное зеркало.

И в этом грязном, отравленном зеркале, лежащем среди окурков и битого кирпича, отразилось небо.

Не кусочек. Всё. Бесконечная, холодная, осенняя высь. Глубокое, бездонное синее. И по нему — точь-в-точь как в настоящем небе — медленно, величаво плыли белоснежные башни облаков. Одинокий ястреб, замеченный им минуту назад, парил теперь и там, в луже, крошечным, невесомым крестиком в этой перевёрнутой вселенной.

Бензинная лужа стала порталом. Дырой в асфальте сансары, ведущей прямиком в безмятежность дзэнского неба.

Безымянный смотрел. Он не думал о том, что это символ — что даже в самой грязной, отравленной реальности может отразиться чистота. Нет. Он просто смотрел на облака, плывущие в бензиновой луже. Они были прекрасны. Совершенны. Более реальны, чем серые многоэтажки у него за спиной.

Где-то вдали гудел поезд. Кричали вороны. Мир жил своей шумной, ржавой жизнью. А здесь, в этой луже, царила тихая, абсолютная геометрия вечного.

Он не шевелился, боясь спугнуть отражение.

И вдруг — усмехнулся. Словно поймал собственную мысль прямо в этой луже, как ловят головастика в грязной луже. Затем хмыкнул — коротко, удивлённо. А потом рассмеялся. Сначала тихо, будто скрипнула ржавая пружина где-то в груди. Потом громче. И наконец — он рухнул на пыльную землю, хохотал, задыхаясь, колотя ладонью по земле, держась за живот, из которого вырывались целые бури смеха.

«Приступы нормальности… — выдохнул он сквозь смех, вытирая слезы. — Ну надо же… Такое придумать… Уффф… Это гениально…»


"Мы никогда не узнаем, кто придумал этот афоризм, который так развеселил Безымянного. Возможно, он поймал его в бесконечности, как ловят перышко, летящее по ветру."

Солнце начало клониться, и отражение в луже стало алым, затем лиловым, затем угасло совсем, растворив небо в чёрной жиже. Но небо над головой никуда не делось.

Безымянный вздохнул, полный странного, лёгкого покоя. Встал, отряхнул штаны. Завёл мопед. Рёв мотора разорвал тишину, но теперь он звучал не как вызов, а просто как звук. Как часть этого вечера. Как крик той самой вороны.

Он уехал, увозя с собой не решение коана, а его отсутствие. Просто картину. Облака в бензиновой луже. И смех, который стал кульминацией этого дня, Этого было достаточно. Более чем достаточно.

И когда он через час заваривал чай в своей келье, он знал, что где-то там, на пустыре, в чёрной воде уже отражаются первые, невидимые с земли, звёзды.

ОМ ПРИСТУПЫ НОРМАЛЬНОСТИ ХУНГ