Мастер- класс...

Глина пахла дождем и землей. Этот запах Лиза впервые ощутила, переступив порог студии «Первородство», и он мгновенно ее обволок, напоминая что-то древнее, успокаивающее.

Она пришла сюда, потому что терапевт ей сказала:

— «Найди что-то тактильное, осязаемое!
Что-то, что оторвет тебя от экранов и вернет в свое  тело».

Лиза выбрала керамику почти наугад, кликнув на первое попавшееся объявление в Инстаграме...

Шесть недель по вечерам в четверг:
—  «Основы работы на гончарном круге для начинающих!».

Студия оказалась не в каком то модном помещении, а в старом двухэтажном доме на тихой улице, заросшей липами. Деревянные ступени скрипели под ногами. Внутри было прохладно и сумрачно, свет падал от больших окон, заляпанных глиной, и нескольких ламп под высокими потолками. Вдоль стен стояли стеллажи, уставленные причудливыми, не всегда совершенными, но живыми изделиями: чашками, вазами, тарелками. Воздух был наполнен тишиной, нарушаемой лишь равномерным гудением печи для обжига и редкими голосами из соседнего зала.

— Вы на курс к Алексею? — спросила девушка с ирокезом цвета спелой сливы, вынырнув из тьмы подсобки.

Лиза кивнула, чувствуя себя сейчас  неловко. На ней были новые джинсы и простая серая футболка, которые она специально купила «для глины». А они сейчас казались здесь слишком стерильными...

— Алексей уже в мастерской. Проходите, третья дверь направо...

Мастерская оказалась просторной комнатой с длинными дубовыми столами и десятью гончарными кругами. Уже собралось несколько человек: двое мужчин средних лет, три девушки, похожие на студенток, и женщина лет пятидесяти с усталым, но внимательным лицом. Все переминались с ноги на ногу, поглядывая на молчаливого мужчину, который расставлял по кругам пластиковые тазики с губками.

Это был Алексей. Он выглядел лет на сорок. Высокий, сухощавый, в простых рабочих штанах цвета хаки и темно-синей футболке с выцветшим логотипом какой-то выставки. Рукава были закатаны до локтей, открывая предплечья, покрытые тонкими белыми шрамами-царапинами и бледной глиняной пылью, давно  въевшейся в поры. Его движения были экономичными, лишенными всякой суеты. Когда он поднял глаза, чтобы обвести взглядом группу, Лиза отметила, что они у него серые, почти такие же  цветом,  как эта мокрая глина, и очень спокойные...

— Добрый вечер. Меня зовут Алексей, я буду вести для вас  этот курс, — его голос был низким, негромким, но прекрасно слышным в тишине мастерской. — Надеюсь, вы пришли сюда не за идеальными горшками? Идеальных горшков не бывает. Вы пришли сюда, чтобы познакомиться с материалом. И, возможно, с частью себя, которая забыла, как это,  создавать что-то просто так, своими  руками...

Он говорил без пафоса, просто констатируя факт. Затем раздал всем по тяжелому, холодному комку серо-бежевой глины.

— Первое задание. Просто разомните ее. Согрейте в руках. Не старайтесь ничего сейчас слепить. Прочувствуйте вес, плотность, температуру...

Лиза взяла ком. Он был неожиданно тяжелым, прохладным, слегка влажным на ощупь. Она сжала пальцы. Глина поддалась, но внутри чувствовалось упругое сопротивление, будто у нее был собственный стержень. Она мяла ее, как тесто, наблюдая, как из материала уходят пузырьки воздуха, как он становится пластичнее, теплее от тепла ее ладоней. Это было гипнотизирующее, даже  медитативное действие. Внутренний монолог,  бесконечная жвачка своих нудных рабочих проблем, тревожных новостей, списка магазинных  покупок,  начал затихать, уступая место простому физическому ощущению: прохлада, вес, мягкое сопротивление глины...

— Хорошо, — раздался голос Алексея где-то рядом. Он ходил между столами, наблюдая. — Теперь каждый займет круг. Мы будем учиться центровать...

Центровка, как объяснил Алексей, это основа основ. Нужно поставить ком глины точно в центр вращающегося круга и силой рук, направленной строго вниз и к середине, заставить его превратиться в ровный, симметричный цилиндр, который не бьется, не пляшет, а вращается, как единое целое.

— «Все проблемы начинаются с плохо отцентрованного куска, — сказал он. — Невозможно построить ничего устойчивого на шатком основании!».

Лиза села за круг, нажала педаль. Мотор загудел, диск завертелся. Она, как учили, смочила руки в тазике с водой и прижала ком к центру. Тут же все пошло не так. Глина заплясала под ее пальцами, извиваясь асимметричным уродцем, забрызгав ее водой и жидкой грязью.

— Не боритесь с ней, — послышалось сзади. Алексей стоял у ее плеча. — Вы пытаетесь ее подавить. А нужно как бы  договориться с ней!

Он подошел ближе. Лиза почувствовала легкий запах древесного дымка, и той же сырой глины...

— Можно? — он просто показал жестом, не дотрагиваясь до ее рук.

Она кивнула, затаив дыхание...

— Ослабьте хватку. Ладони должны быть не жесткими, а собранными, как купол. Вот так. — Его голос звучал прямо у ее уха, ровно и спокойно. — Теперь давите не вниз, а внутрь и чуть вверх. Чувствуете, как она ищет точку равновесия?

Лиза пыталась это чувствовать... Ее пальцы дрожали от непривычного усилия...

— Дайте я Вам покажу, — он на секунду задумался, затем просто положил свои руки поверх ее. — Не напрягайтесь, просто позвольте Вашим рукам следовать за движением моих...

Его ладони были широкими, теплыми, шершавыми от глины и работы. Они полностью покрыли ее кисти, ведя их с уверенной, но не грубой силой. Это был не захват, а как бы  руководство ими. Под их совместным давлением мятущийся ком начал успокаиваться. Он перестал биться, его неровные бока стали плавно сглаживаться, и через несколько оборотов на круге вращался ровный, мокрый от воды цилиндр, идеально отцентрованный...

Лиза завороженно смотрела на это чудо. Но больше, чем на глину, она реагировала на тепло его рук, на абсолютную уверенность его движений, на то, как его большие пальцы лежали на ее костяшках. В этом не было ничего личного, только педагогика ремесла, и все же по ее спине пробежала волна тепла, не связанного с  температурой этой  глины...

— Вот, — он убрал руки, и холодок, сменивший его тепло, был почти что каким то болезненным. — Самое важное, это чувствовать сопротивление комка. Он Вам сам говорит, куда материал хочет двигаться. Ваша задача, не заставить, а пойти вместе с ним и мягко направить его. Попробуйте снова!

Он отошел к другой ученице, оставив Лизу с внезапно колотящимся сердцем и цилиндром глины, который через три секунды снова превратился в асимметричный ком. Но в пальцах оставалось воспоминание: уверенное давление, тепло, путь к контролю через капитуляцию страха...

К концу занятия у всех болели запястья, а на полу стояли лужи воды. Ни у кого, кроме пожилой женщины (которая, как выяснилось, была преподавателем ботаники и имела, якобы, «набитую руку»), не получилось даже толком отцентровать глину. Но Алексей был всё равно доволен...

— Вы все сегодня сделали главное: испачкали руки и познакомились с этим материалом. На следующем занятии будем поднимать стенки. Не забудьте сейчас вымыть круги...

Лиза оттирала розовой губкой пластиковый ободок своего круга, когда он подошел к ней...

— У Вас хорошее чувство материала, — сказал он просто. — Вы не стали его ломать, когда я помогал. Многие инстинктивно сопротивляются. А это уже почти тупиковый путь!

— Спасибо, — выдавила она, не зная, что сказать. Его похвала, высказанная таким фактологическим тоном, грела сильнее, чем любая ее  восторженность...

— До четверга. И… расслабьте свои  кисти. Видно, что Вы весь день за компьютером!

Он улыбнулся уголком губ, и в его серых глазах мелькнул теплый огонек. Лиза кивнула и поспешила уйти, чувствуя, как жар разливается по ее щекам.

До следующего четверга она жила в странном состоянии ожидания. Работа в офисе цифрового маркетинга, бесконечные митинги в блоге, переписка в мессенджерах,  всё это казалось плоским, каким то смешным и  ненастоящим.
Ее пальцы помнили вес холодной глины и покрывающее тепло его рук. Она ловила себя на том, что сжимает и разжимает ладонь, вспоминая это ощущение. Терапевт, выслушав ее на следующей сессии, одобрительно улыбнулась:

— «Отлично. Вы нашли себе якорь. Тактильные ощущения,  мощный инструмент против любой диссоциации!».

На втором занятии учились поднимать стенки. Отцентрованный цилиндр нужно было аккуратно растянуть вверх, создавая некую полость.

Алексей всё показывал на своем круге.
Его длинные пальцы, казалось, почти не прилагали усилий. Он ставил большие пальцы внутрь цилиндра, а остальными обхватывал его снаружи, и по мере вращения круга глина послушно тянулась вверх, образуя тонкую, ровную стенку будущего сосуда.

— Давление должно быть равномерным, — говорил он, и его голос сливался с гулом мотора. — Чувствуйте толщину стенки кончиками своих пальцев. Она должна оставаться одинаковой снизу доверху. Если чувствуете, что становится тоньше, ослабьте хватку, дайте материалу стабилизироваться. Доверяйте своему  тактильному сигналу больше, чем зрительному!

У Лизы снова ничего не получалось. То она слишком сильно давила, и на стенке появлялся болезненный «пережатый» след, то ослабляла, и глина начинала плыть бесформенной массой. После пятой попытки, когда ее сосуд превратился в нечто, отдаленно напоминающее развалину минарета, она с раздражением отжала педаль...

— Не получается, — пробормотала она себе под нос.

— Потому что Вы боитесь, — раздался голос Алексея. Он снова был рядом. — Боитесь сломать, сделать ошибку. Глина  не стекло. Она всё прощает, если чувствует уважение к ней. Давайте снова!

На этот раз он не стал класть руки сверху. Он встал сбоку, наклонился...

— Позвольте мне вести, но Ваши руки будут главными!

Он обхватил ее запястья своими пальцами. Не ладони, а именно пальцы, точечно, точно настраивая их  положение. Его прикосновение было таким конкретным, таким профессиональным, и от этого,  как бы  уже интимным. Он направлял угол наклона ее кистей и силу давления...

— Вот… чуть сильнее левой рукой снаружи. Чувствуете, как она отвечает? — Он водил ее руками, и под их совместным, но теперь более гармоничным действием, бесформенная масса снова стала вытягиваться в ровный цилиндр, а потом и в невысокий, но устойчивый горшочек с гладкими стенками. — Хорошо. Теперь закройте верх, формируя дно. Легко, как будто закрываете крышку...

Она сделала. На круге стояла простенькая, немного неуклюжая, но настоящая чаша. Первое, что она создала...

— Получилось, — выдохнула она.

— Конечно, — сказал он, отпуская ее запястья. На коже остались теплые, чуть шершавые полосы от его пальцев. — Вы научились слушать и меня и глину. Это и есть весь секрет!

Он задержался возле нее на секунду дольше, чем требовалось, и Лиза почувствовала, как по ее руке, все еще покрытой холодной скользкой глиной, пробежали мелкие  мурашки.

В перерыве, когда все пили чай из грубых керамических кружек (тоже работы Алексея, как ей  шепнула девушка с ирокезом), Лиза внимательно разглядывала его. Он стоял у окна, дотирая тряпкой какую-то сложную форму. Свет из окна падал на его профиль, на сосредоточенное, немного отрешенное лицо. Он существовал здесь, в этом мире запахов и фактур, совершенно естественно, как рыба в воде. Ей, вечно витающей в облаках данных и виртуальных стратегий, это казалось каким то  волшебством...

Третий и четвертый уроки прошли в схожем ключе. Они учились формировать более сложные профили, делать ручки, вырезать узоры  стилусом и заполнять жидкой цветной глиной. Каждый раз Алексей находил повод коснуться ее рук, поправить положение пальцев, провести ее ладонью по поверхности почти готового изделия, чтобы она «прочувствовала линию». Каждое прикосновение было кратким, функциональным, но от него в Лизе что-то зажигалось и тлело долго после этого  занятия. Это влечение было таким же тактильным, как и само ремесло. Оно жило не в голове, не в романтических фантазиях, а в памяти рук и кожи: вот здесь он прикоснулся, здесь провел, здесь он  поддерживал. Ее тело, оглушенное офисным онемением, просыпалось и тянулось к этому источнику спокойной, уверенной силы.

Она начала замечать многие детали: маленькую татуировку в виде японского клейма на внутренней стороне его запястья; как он потирает большой палец правой руки, когда о чем-то задумывается; как одна прядь волос всегда падает ему на лоб, когда он наклоняется над кругом. Она ловила на себе его взгляд, тоже  оценивающий, профессиональный, но в последнее время в нём стала проскальзывать тень чего-то еще. Крайне сдержанного, но присутствующего во взгляде интереса....

На пятом занятии случился перелом. Они обжигали в печи первые, простейшие изделия,  так называемый, утильный обжиг. После него глина становилась твердой, пористой бисквитной керамикой, готовой к глазурированию. Алексей открыл дверцу печи, и волна сухого жара вкатилась в мастерскую. Он начал выкладывать изделия на металлический стол специальными длинными щипцами. Было видно, как некоторые чаши или вазочки покоробились, потрескались.

— Это нормально, — комментировал он. — Материал ведет себя,  как живой. Усыхает, сжимается, иногда даже бунтует. Контролировать можно многое, но не всё. Нужно уметь принимать такие последствия спокойно...

Он достал простую чашку Лизы, ту самую, первую. Она пережила обжиг хорошо, лишь слегка изменив цвет на теплый терракотовый...

— Вот, — он протянул ее. — Ваше первое рождение!

Лиза взяла чашку. Она была еще теплой, шершавой, невероятно легкой по сравнению с  сырой глиной. Это был уже не просто комок материала, а уже предмет. Сделанный ее же руками. В горле встал небольшой ком волнения...

— Спасибо, — прошептала она.

— Это Вы сделали, — поправил он. И в его глазах было уважение, которое она никогда не видела от коллег или начальства. Уважение к труду, к его  результату, пусть и такому  скромному...

После занятия она задержалась, чтобы помочь вымыть общие столы. Остальные разошлись быстро...

— Вы всегда так вовлекаетесь в любой  процесс? — спросил Алексей, вытирая руки о полотенце. Они были одни в мастерской. Гул печи был теперь единственным звуком.

— Это… медитативно для меня, — честно сказала Лиза. — Я пришла, потому что уже зашивалась от стресса. А здесь… здесь так тихо. В прямом и переносном смысле!

Он кивнул, прислонившись к столу:

— Глина — отличный терапевт. Она не принимает суеты. Заставляет замедлиться. Или показывает, где ты лжешь сам себе. Видно сразу, если человек действует из-за  нервозности или  невнимания...

— А у меня это видно? — спросила она, неожиданно для себя.

Он посмотрел на нее прямо, изучающе. — В первые разы да! Как натянутая струна. Сейчас… сейчас уже нет. Вы научились отдаваться этому процессу. Это очень  ценно!

Он помолчал, глядя куда-то мимо нее, на ряды сырых изделий на стеллажах.

— Знаете, в этом ремесле есть момент, который мне всегда казался магическим. Это момент на круге, когда ты уже отцентровал глину, но еще не начал тянуть стенки. Абсолютно симметричный, идеальный цилиндр. Чистая потенциальность. Он может стать чем угодно: глубокой вазой, широкой чашей, какой то другой закрытой формой. Все возможности содержатся в этом одном моменте. А потом ты принимаешь решение, кладешь пальцы… и потенциальность эта  рушится, рождается уже конкретная форма. И уже нельзя вернуться назад. Можно только принять то, что получилось, и работать с этим дальше...

Лиза слушала, завороженная его словами и тихим, глухим тембром его голоса.

— Вы говорите, как поэт, а не как ремесленник!

Он усмехнулся, впервые за всё время показывая что-то похожее на смущение. — Ремесленник и есть поэт. Только слова у него,  тактильные. И стихи эти живут в тысячеградусном жару печи!

Он оттолкнулся от стола:

 — Завтра, в субботу, у меня нет групп. Я буду готовить глазури к следующей неделе. Если хотите… можете зайти. Покажу, как это делается. Без учеников, можно даже  не торопиться...

Предложение повисло в воздухе, тяжелое и значимое, как ком глины. Оно выходило за рамки «педагог-ученик». Но и не было чем-то явным. Просто… была  возможность ей самой  решать...

— Да, — сказала Лиза, не раздумывая. — Я хочу придти...

Он коротко кивнул. — К двум!

Субботний день был солнечным и тихим. Лиза шла к студии, и каждым шагом она отдалялась от своего обычного мира. Она надела старые джинсы и футболку, которые уже не жалко было пачкать.

Алексей открыл дверь. Он был в такой же рабочей одежде, но без фартука. В мастерской уже пахло иначе,  химией, минералами, чем-то острым и немного задымленным...

— Проходите. Сегодня день алхимии, — он улыбнулся, и его лицо преобразилось, стало моложе, менее замкнутым...

Он показал ей полки с банками и мешками: белый порошок кремнезема, разноцветные оксиды металлов, древесная зола, полевой шпат...

— Рецепт глазури,  как музыкальная  партитура. Малейшее отклонение, и всё,  результат будет совсем другой. Температура обжига, толщина нанесения, состав… всё играет роль!

Он начал взвешивать ингредиенты на старых весах с гирьками, отмерять дистиллированную воду. Лиза помогала, по его указаниям, аккуратно пересыпая порошки в пластиковое ведро. Пыль стояла в воздухе радужным облаком в луче солнца в окно...

— Теперь нужно очень тщательно перемешать, чтобы не было комков, — сказал Алексей, протягивая ей дрель со специальной насадкой-миксером. — Держите крепко, она может вырваться!

Она взяла тяжелый инструмент, он помог ей направить насадку в ведро и включил. Дрель заурчала, масса в ведре заклубилась, превращаясь в гладкую, кремовую жидкость цвета слоновой кости.

— Теперь проверяем плотность, — он вынул насадку, капнул немного глазури на специальный прибор-ареометр. Все было проделано с сосредоточенной, почти хирургической точностью. Лиза смотрела на его руки: на сгибе указательного пальца левой руки был старый ожог, тонкая белая полоска. Эти руки знали свое дело до мельчайших деталей!

— Готово, — он отставил ведро. — Теперь ей нужно настояться пару часов. Хотите чаю? У меня есть хороший!

Они поднялись по узкой лестнице на второй этаж, в его маленькую «кабинет-кухню». Это была комната, заваленная книгами по искусству, образцами глазурей, разными эскизами. На маленькой электроплитке стоял закопченный чайник.

Он заварил чай в обычном стеклянном чайничке, разлил по простым, но невероятно изящным чашкам темно-синего цвета с тончайшим, почти невидимым узором.

— Ваша работа? — спросила Лиза, вращая чашку в руках. Она была идеально сбалансированной, приятно тяжелой на вес...

— Да. Моя. Люблю эту глазурь. Она живая, после обжига в трещинки въедается темный пигмент, проявляя сетку. Как карта каких-то внутренних напряжений!

Они пили чай, и разговор тёк очень  легко. Он рассказывал, как учился в художественном училище, потом уехал в глухую деревню к старому мастеру-гончару, как открыл эту студию почти десять лет назад. Она честно рассказала сказала о своей работе, о выгорании:

— У нас в офисе есть поговорка: «сделать и забыть». Здесь так не выйдет. Здесь всё помнится. И ошибки, и все удачи!

— Именно, — он согласился. — Материальная память. Ты касаешься своего изделия через годы и вспоминаешь: а, вот здесь я тогда нервничал, рука моя  дрогнула.
Или: вот тут был момент полной гармонии, и стенка пошла,  как по маслу!

Солнце двигалось по комнате, освещая пылинки, танцующие в воздухе. Тишина между ними была не неловкой, а насыщенной, как густая глазурь.

— Я рад, что Вы пришли именно сюда, — сказал он вдруг, глядя на дно своей чашки. — Видно, когда человек приходит не просто за модным хобби. А когда ему действительно… это очень  нужно!

— Мне нужно было, — призналась Лиза. — Больше, чем я даже думала!

Он поднял на нее глаза. И в этом взгляде уже не было ничего профессионального. Была открытость, интерес и то самое сдержанное, но жгучее влечение, которое она чувствовала все эти недели...

— Лиза… — он начал и запнулся, что было для него нехарактерно. — То, что я чувствую… это выходит за рамки преподавательских обязанностей. И я не хочу, чтобы Вы чувствовали себя неловко или мне чем то обязанным. Если я ошибаюсь, скажите, и мы забудем этот разговор!

Сердце у Лизы заколотилось так, что, казалось, было слышно в тишине комнаты. Она поставила чашку, боясь разбить ее  своими дрожащими пальцами.

— Вы не ошибаетесь, — сказала она тихо.

Он медленно потянулся через стол и коснулся ее руки.

— У меня все завязано на тактильных ощущениях, — прошептал он. — И я с первой недели чувствовал Вашу… отзывчивость. Как будто Ваши руки слушают не только глину, но и меня...

Она перевернула ладонь и сцепила пальцы с его. Его рука была шершавой, сильной и надежной. Они сидели так, не двигаясь, и время вокруг них, казалось, загустело, как эта глазурь на огне...

— Алексей, я… — она не знала, что сказать. Все слова сейчас казались плоскими...

— Ничего не надо говорить, — он встал, все еще держа ее за руку, и помог ей подняться. Они стояли близко, почти касаясь друг друга. — Просто… позвольте...

Этот первый поцелуй случился естественно, как будто следующий этап в давно начавшемся диалоге. Он был нежным, чувственным.
Его руки обхватили ее спину, притягивая ближе, и она чувствовала каждую мышцу, каждую напряженную линию его тела. Это был поцелуй, который не требовал ничего, кроме этого самого  момента. Он был, как идеально отцентрованный цилиндр на круге, готовый к завершению...

Когда они наконец разъединились, лоб Алексея уперся в ее лоб...

— Боже, — прошептал он. — Я не планировал вовсе этого!

— Я тоже, — ответила Лиза, и ее голос звучал хрипло. — Но, кажется, это было неизбежно. Как трещина в глазури при неправильном обжиге!

Он рассмеялся, тихо, грудью. — Ужасное сравнение!

— Зато точное!

Он отвел ее к старому дивану, заваленному образцами тканей и эскизами. Они сидели, обнявшись, и смотрели, как солнечный луч медленно ползет по стене, освещая репродукцию японской керамики...

— Я не знаю, что будет дальше, — сказала Лиза, глядя на его руку, лежащую на ее колене. — У меня тут всего два занятия осталось!

— Формальный курс,  да, — согласился он. — Но то, что у нас  началось… этому не нужны официальные рамки. Если, конечно, Вы хотите продолжать и дальше...

Он посмотрел на нее, и в его взгляде была уязвимость, которую она не ожидала увидеть в этом уверенном в своем мире человеке...

— Я хочу, — сказала она.

И это была правда. Она хотела этого ощущения подлинности, этого тактильного, медленного мира, и его,  такого внимательного, такого интересного...

— Тогда давайте не будем ничего форсировать, — предложил он. — У Вас есть Ваша чаша, которую нужно покрыть глазурью и обжечь. Давайте доведем ее до конца. А там… посмотрим, какая форма родится. День за днем. Как на этом  круге!

Она кивнула. Эта метафора была ей понятна и близка. Не планировать, не форсировать, а чувствовать, следовать за материалом, за тем, что рождается между ними, и мягко всё это  направлять...

Они спустились в мастерскую. Глазурь уже настоялась. Алексей достал чашу Лизы, окунул ее в ведро с кремовой жидкостью на несколько секунд. Вынул. Чаша покрылась ровным, матовым слоем...

— Теперь, второй, заключительный обжиг, — сказал он. — При температуре 1250 градусов глазурь расплавится, станет стеклом, и проявится ее настоящий цвет. Это уже точка невозврата. После нее уже ничего нельзя изменить или исправить!

Он аккуратно поставил чашу на полку для обжига, рядом с другими изделиями. Закрыл дверцу печи, повернул тумблер. Загудел вентилятор, замигали лампочки на панели управления.

— Через сутки будет готово, — сказал он, вытирая руки. — Заберете в понедельник!

Он подошел к ней, взял за обе руки. Они были липкими от глазури, испачканными...

— И… может, в понедельник после занятия пойдем куда-нибудь? Не сюда.  В кафе, например. Где можно просто поговорить. Без этой глины.

— С глиной, — улыбнулась Лиза, показывая на их соединенные руки. — Она все равно будет с нами. Въелась сильно!

Он рассмеялся. — Навсегда. Это теперь,  как татуировка для души!

Он наклонился и поцеловал ее снова, коротко, но со всей страстью.

Лиза шла домой, и мир вокруг казался теперь другим. Более плотным, фактурным. Она трогала кору деревьев, проводила пальцами по шероховатой штукатурке стен, чувствовала под ногами каждую плитку тротуара. Она вернулась в свое тело, и ключом к этому возвращению стало не просто его  ремесло, а то внимание, та чуткость, что исходила от Алексея. Его внимательные руки и низкий, спокойный голос стали проводником из мира виртуального стресса в мир тихой, устойчивой реальности...

И она знала, что в раскаленной темноте печи сейчас происходит чудо: глазурь плавится, запекаясь навсегда на поверхности ее первой чаши. Превращение было неотвратимым. То, что началось,  как попытка справиться со стрессом, переродилось во что-то иное, хрупкое и прочное одновременно, как сама эта  керамика...

Она смотрела на свои пальцы, под ногтями все еще виднелись следы глины. Улыбка не сходила с ее губ. Впереди был понедельник, новая встреча, новый виток спирали. И она больше ничего не боялась. Она научилась чувствовать сопротивление, доверять материалу и мягко направлять его туда, куда он хочет идти. А самое главное,  она научилась чувствовать время...
И чувствовать огромное желание следующей встречи...
С ним...