Глава 6. Деревянный меч - 1600

Луна, я знаю тебя; я знаю твои корабли.
С тобой легко, с тобой не нужно касаться земли:
Все, что я знал; все, чего я хотел -
Растоптанный кокон, когда мотылек взлетел.
Те, кто знают, о чем я - те навсегда одни.
(Аквариум, «Луна, успокой меня»)

O O O O O

Камень проворно поскакал вниз по тропинке между деревьями. Лес был плотный, но, как во всяком хвойном лесу, ветви и листва, в виде длинных мягких игл, жили наверху. С земли поднимались рифленые стволы с желтыми, красными прожилками и короткими сучками, обрастая порослью постепенно, ближе к солнцу. Заваленные ржавыми иголками плеши и прогалины пересекали костлявые, узловатые корни, присыпанные ветошью. Ветер не спускался сюда, в глубину, гулко пел наверху, гладил колючую шевелюру. Как в древних легендах, дерзкий и непокорный Сусаноо-ветер то стихал, притворяясь усталым или умиротворенным, то вдруг с новым, завывающим порывом обрушивался на подвижные кроны.

Такедзо сидел на большом, поросшем мхом камне, и смотрел, как убегают вниз по склону пущенные камешки. Некоторые уносились далеко, насколько хватало глаз, скрывались меж деревьями, пропадая в хвое. Другие спотыкались рано, отскакивали и замирали, налетев на корень или ствол. Такой же непредсказуемой, полной случайных, фатальных препятствий обещала быть жизнь бродячего воина, о которой он мечтал.

Одет Такедзо был просто, по-крестьянски: потрепанная рубаха-кимоно, подвязанные у щиколоток штаны и соломенные сандалии-варадзи. Он был худощав, высок не по годам и оттого сутул. На лице его, с пробивающейся молодой щетиной, выделялись острые скулы, крючковатый нос и быстрые внимательные глаза. Непослушную копну черных волос он подвязывал на затылке в короткий хвост. За его спиной, опертый о дерево стоял длинный самурайский меч в черных, лакированных ножнах. Меч был великолепен, рукоять-цука переплетена черным шелковым шнуром с блестящей бляхой мэнуки, а ножны охватывала дорогая ярко-желтая перевязь.

Подвывающий над кронами бог ветра - Сусаноо-но микото — привлекал Такедзо. Вольностью, изворотливостью, непредсказуемостью. В отличие от величественной, властной Аматерасу-солнца и мудрого, послушного Цукиеми-луны, только от ветра можно было ждать подвоха, неожиданности - нагнать туч или обрушить шторм. Солнце и луна сменяли друг друга на небосклоне монотонно и скучно.

Очередной камешек ускакал далеко вниз, Такедзо наклонился и поднял одну из двух палок, лежащих у ног. Обе имели форму меча. Собственно, это и были мечи, тренировочные, деревянные боккэны, в процессе изготовления. У того, что взял Такедзо, на «лезвии» темнели пятна невыскобленной коры, торчала пара сучков. Зато материал был правильный — ясень. Крепкий, не переломится от удара, как сосна.
Такедзо привычным движением вынул из-за пазухи короткий нож-кайкэн и принялся строгать.

Несмотря на шестнадцатилетний возраст, Такедзо здорово поднаторел в изготовлении деревянных мечей. Вытачивал длинные нодати, мечи всадников, точил обыкновенные самурайские катаны, строгал короткие вакидзаси и ножи-танто. Обеспечивал местных задир, да и дома хранил несколько хороших экземпляров. Носить настоящее оружие разрешалось только воинскому сословию, поэтому боккэны пользовались спросом.

* * *

Такедзо почти не помнил, как добрался до реки. Не понимал, что чувствует. Внутри было хрупко и липко. Совсем не так должен чувствовать себя отрешенный воин, готовый к смерти, стяжающий пустоту дзен-буддизма.

Он долго вынашивал план. Так долго, что почти потерял надежду на претворение его в жизнь. Однако к бою подошел со всей серьезностью, готовый драться не на жизнь, а на смерть. Такедзо не волновало, что он воспользовался слабостями оппонента - вспыльчивостью и тем, что Мунисай был нетрезв. Сунь Цзы учит, что война — путь обмана и лишь победа имеет значение. Юноша остро ощущал дыру, пустоту в том месте, где еще утром была четкая цель. Чего он хотел добиться поединком — победы, унижении Мунисая, его смерти или мести, неотвратимости наказания?

Потерянный и расхлыстанный, он брел по серым, окружным улицам Миямото, избегая встречных, пока не вышел на дорогу вдоль рисовых полей. Вскоре он опустился на берегу стремнины Йосино. Пейзаж был серым. Время текло вязко, словно плохо смешанные чернила.

Подошел Кэйсукэ и сел рядом. Ни говоря ни слова он уставился на серые, неспокойные речные воды, которые бурлили, клокотали, накатывая на жухлые травяные островки. Кэйсуке тяжело дышал. Ветер ворошил склонившийся над водой кустарник, за спинами молчаливых приятелей раскинулись рисовые поля. Эта часть Миямото находилась в котле между холмами, отчего темнота приходила сюда раньше. По дороге сгорбленными призраками двигались крестьяне с корзинами.

- Теперь я могу идти на войну, - хрипло сказал Такедзо. - Пойду за кланом Синмэн.
Молчание.

- То, что ты сделал сегодня, - Кэйсукэ с трудом выдавливал из себя слова. - это большой грех. Я даже представить не мог, кому ты собираешься бросишь вызов. Если бы я знал...

- Я поэтому и не сказал. Но спасибо что был там, и видел все.

- Что если самураи Синмэн узнают? Что с тобой будет?

- Не думаю, что узнают. Мунисай не будет об этом трепаться. Он скорее вспорет себе живот.

Кэйсукэ хорошо помнил, какое место уготовано было отцеубийцам в буддийском аду. Он до сих пор не мог осознать и пережить увиденное.

- Как мог ты так поступить со мной? - лепетал Кэйсукэ, - Я увидел самый страшный грех и никому не могу рассказать, сообщить.

Кэйсукэ тоже сделался в глазах Такедзо пепельным, размытым. Словно весь мир сегодня обратился последним, безвременным кругом ада. Что с ним? Слезы?

Он вздрогнул, сбрасывая морок и смаргивая предательскую влагу. Здесь заканчивалась его бесшабашная юность, протоптанная дорожка между Харимой и Мимасакой, по склону Кама, меж ясеней и криптомерий. Пришла пора встать и уйти; навсегда покинуть это место, деревню, друга детства Кэйсукэ, груз неуверенности, вины и старых долгов. Его стезя - путь меча и пустоты-дзен, не нарушаемый привязанностями и шрамами воспоминаний. Он явственно увидел себя на пути в Хариму, взбирающийся по крутому склону, где только он, и меч, и ветер. Сражающийся с деревьями и воображаемыми отшельниками ямабуси. Кто может остановить Сусаноо-ветер?

Черты его лица просветлели и он встал. Выглядел Такедзо по-прежнему долговязым крестьянином, с копной неухоженных волос, подвязанных на темени. Только глаза блестели как звезды. И два меча за поясом - деревянный и настоящий.

- Кэйсукэ, я зайду еще к дяде Доринбо, в Хирафуку и к матери, верну меч, - сказал он. - Прощай.

Кэйсукэ не отвечал.

- Не пойму, что делать с этим боккэном, - он вынул из-за пояса деревянный меч, тот самый, которым  побил Мунисая. - В дорогу я уже приготовил другой. Хочешь, тебе отдам?

Такедзо не желал этого, но вопрос прозвучал издевкой. Кэйсукэ ожесточенно махнул рукой. Одна только мысль, что у него будет находится меч, которым свершилось злодеяние, вызывала у Кэйсуке суеверное отвращение.

Такедзо внимательно посмотрел на приятеля. Тот сидел, опустив голову, уткнувшись невидящим взглядом в реку. Оставались ли они по-прежнему друзьями? Еще утром в Такедзо теплился уголек надежды, что Кэйсукэ отправится в путешествие вместе с ним. Род Фудавара ведь тоже вышел из воинского сословия. Наравне с Такедзо, Кэйсукэ почитал легендарных воителей прошлого, восхищался их храбростью и самоотверженностью. Теперь, наблюдая за смятением и страхом приятеля, Такедзо понимал бессмысленность своей затеи. Не одними поединками и победами устлан путь меча. Потери и расставания - также неизбежная часть дороги внутренней пустоты.

- Хорошо. Начну новый свой путь, старое оставлю здесь.

Размахнувшись, он швырнул деревянный меч в реку. Ветер ответил ему резким порывом, взъерошив береговые кусты. Река проглотила ясеневый боккэн, продолжая ворчать и клокотать, огибая бородавки-островки, черные в сумерках. В небе проступали первые звезды.

Такедзо быстро пошел прочь. Когда он единственный раз оглянулся, Кэйсукэ сидел в той же позе, смотрел в пепельные воды Йосино.

O O O O O