Дней минувших анекдоты

«Но дней минувших анекдоты 1…»
                Пушкин А.С. «Евгений Онегин»
                Глава I Строфа VI

Терпи горе, коли можется.
А коли колется — не терпи.
                ЛЮТ

     Сергей Николаевич Терпигорев (псевдоним — Атава, 1841–1895)  — наблюдатель и летописец русской провинции эпохи великих перемен. Он родился в обедневшей дворянской семье в Тамбовской губернии, учился в Петербурге, но за участие в студенческих волнениях был выслан в родовое имение. Именно там, в глуши, он начал пристально всматриваться в жизнь пореформенной России — и превратил свои наблюдения в литературу.
     Славу ему принёс цикл очерков «Оскудение» (1880) — безжалостно точная картина распада дворянского уклада после отмены крепостного права. Терпигорев показал, как рушились помещичьи гнёзда, как бывшие хозяева земли, лишившись дарового труда, теряли не только состояние, но и человеческий облик. Его очерки ценили за подлинность: он не придумывал героев, а выписывал их с натуры, сохраняя живые интонации, бытовые детали, местный говор.
     Позже появились «Потревоженные тени» (1890) — книга воспоминаний, где сквозь призму детства проступали образы ушедшей эпохи. Здесь уже слышна не только острая наблюдательность публициста, но и тёплая, чуть грустная интонация человека, прощающегося с миром, который знал и любил.
     Терпигорев много публиковался в газетах и журналах, написал сотни фельетонов, но главным его наследием остались именно эти очерки. Они не просто фиксируют исторические перемены — они дают голос времени, позволяя услышать, как звучала русская провинция на переломе веков.

Псевдоним — это всегда тайна.
А если источников два (или больше), и они друг другу противоречат?

     В литературе о писателе С. Н. Терпигореве, иногда публиковавшемся под псевдонимом «Сергей Атава», сосуществуют две взаимоисключающие версии происхождения этого псевдонима.

     Первая версия зафиксирована в предисловии и примечаниях к 6;томному собранию его сочинений (Санкт-Петербург, 1899), подготовленным А. Л. Островским. Согласно ей, псевдоним предложил Н. А. Некрасов (См. примечание 1). Якобы, прочитав рукопись, Некрасов сравнил позднюю литературную активность Терпигорева с «отавой» — молодой травой, вырастающей на скошенном лугу; отсюда и «Сергей Атава». Эта версия считается наиболее авторитетной: издание 1899 года — первое академическое собрание сочинений писателя, а Островский опирался на контакты с кругом Терпигорева и редакционную традицию газеты «Новое время», где тот активно публиковался.

     Вторая версия появилась в позднейших примечаниях к отдельным переизданиям, преимущественно постсоветским. В них утверждается, что Терпигорев услышал слово «атава» у швейцарского пастуха и взял его как звучный неологизм. Однако ни в письмах Терпигорева, ни в мемуарах его современников, ни в архивах Некрасова нет ни одного упоминания о «швейцарском пастухе». Поэтому эта версия воспринимается скорее как литературный анекдот или редакторская придумка.

     При этом в работах А. Л. Островского обнаруживается внутреннее противоречие. С одной стороны, версию с Некрасовым можно наблюдать как в примечаниях к 6;томному собранию сочинений Терпигорева (Санкт-Петербург, 1899), так и в его статье «К псевдонимам С. Н. Терпигорева» (Тамбов, 1959). Та же версия фигурирует во вступительной статье к 6-ти томному «Собранию сочинений С. Н. Терпигорева» (Санкт-Петербург, 1899) и в справке к тому же изданию (том 1, страница XI). С другой стороны, в примечаниях к очерку «Из печатных воспоминаний» в рамках того же 6-ти томного собрания Островский уже излагает историю со швейцарским пастухом.     При этом он (в данном случае) уже и не берётся объяснить, откуда у него две разные версии, и не указывает, на какие документы опирается.

     Это классический пример «источникано» XIX века: один и тот же справочник выдаёт два взаимоисключающих мифа без ссылок на первоисточники. Похоже, Островский, как это нередко бывало в ту эпоху, опирался на устные предания — взял то, что звучало красивее.

     Причина расхождения типична для конца XIX — начала XX веков. Редакторы и биографы часто совмещали документальные факты с устными преданиями, не всегда разделяя их в примечаниях. К тому же писатели нередко давали поэтические объяснения своим псевдонимам, не раскрывая реальных источников. В случае с «Атавой» могла сыграть роль и языковая игра («отава» - «атава»), и желание подчеркнуть связь с «Отечественными записками» через легенду о Некрасове.

     На сегодняшний день ни одна из версий не подтверждена прямыми документальными свидетельствами: ни в архивах, ни в личной переписке Терпигорева нет прямого указания на то, как и почему он выбрал псевдоним. Поэтому в работе корректно излагать обе версии, обязательно оговаривая их недокументированный характер, и ссылаться прежде всего на издание 1899 года как на наиболее ранний и авторитетный источник для версии с Некрасовым.

Анекдот 1

     Вспомним поэму Николая Некрасова «Кому на Руси жить хорошо», а именно отрывок из Части первой — из самого Пролога:

                «В каком году — рассчитывай,
                В какой земле — угадывай,
                На столбовой дороженьке
                Сошлись семь мужиков:
                Семь временнообязанных,
                Подтянутой губернии,
                Уезда Терпигорева,
                Пустопорожней волости,
                Из смежных деревень…»

Обратите внимание на название уезда.

     А что, если поддаться этому поистине анекдотичному предположению и предположить, что писатель С.Н. Терпигорев и был его владельцем?

     Представьте: кабинет уездного предводителя. За столом — Сергей Николаевич, в мундире, с педантично разложенными бумагами. За дверью — шум: семеро мужиков топчутся в прихожей, переминаются с ноги на ногу, бубнят: «Кому на Руси жить хорошо?»
     Терпигорев вздыхает, потирает переносицу и, не поднимая глаз, бросает секретарю:
     — Скажите им, что форма счастья № 3 выдаётся в понедельник, до обеда, при предъявлении квитанции о выплате оброка. Во вторник — приём жалоб на недород, в среду — проверка исправности телег, в четверг — учёт дровяных запасов. И пусть встанут в очередь — по алфавиту! Кто последний? Запишите: «Афонин — Баринов (См. примечание 2) — Вихров…» Не толпитесь!

     Но это, разумеется, лишь байка. В действительности Сергей Николаевич к административной службе почти не прикасался. Его служба была иной: он брал перо и писал — о нищете крестьян, о выживании после реформы, об «оскудении» земли и людей.

     И вот идёт он как-то по уезду Терпигореву, смотрит на знакомые избы, на усталых мужиков у колодца, и думается ему: «Кто ж это тут на моей фамилии всю пореформенную Русь изображает? Некрасов, что ли? Или это я сам — невольный соавтор?»

     В этом — удивительная перекличка двух писателей. Некрасов в своей поэме задаёт общенародный вопрос, а Терпигорев отвечает ему в очерках и рассказах — не как чиновник, а как очевидец, вооружённый пером. Оба с беспощадной ясностью показывают: крестьянская доля всё ещё тяжела, а счастье всё откладывается «до понедельника». Только у Некрасова это звучит как горький запрос всей Руси, а у Терпигорева — как документальное свидетельство эпохи.

     И смех, и грех: уезд Терпигорев существует только в поэме, а боль — настоящая.

Анекдот 2

     Вспомним: в романе Тургенева «Рудин» герой — Дмитрий Николаевич Рудин (ну как обойтись в моих тексах без него?!) — родом из некоей «Т-губернии». Точное место не названо: уезд, волость, деревня — всё скрыто за буквой «Т». Но представим себе роскошный абсурд: а вдруг эта самая «Т-губерния» — не просто условность, а… уезд Терпигорев? И вот уже вымышленный персонаж сталкивается с реальным писателем — и оба, не сговариваясь, начинают говорить об одном и том же: о запустении, о «счастии», о том, как за двенадцать вёрст всё меняется до неузнаваемости.

Действующие лица:

Рудин
Терпигорев
Мужики

     Где-то в «Т-губернии». Трактир на разъезде. Вечер. Мошки вьются над масляной лампой. На лавке — Рудин в потрёпанном сюртуке, напротив — Терпигорев с блокнотом, куда записывает «полевые наблюдения».

Рудин (жестикулируя чайной ложкой, с патетической паузой). Понимаете, Сергей Николаевич… э;э… душа моя раскалывается, когда я вижу, как запустение берёт верх. Стоит мне отъехать от моей Рудиновки на двенадцать вёрст и задержаться всего на два месяца — возвращаюсь: усадьба облезла, парк одичал, крестьяне глядят сквозь меня, слово «община» превратилось в пустой звук… А ведь я говорил им: «Возродим дух согласия!» — но они лишь кивают и идут косить осоку.

Терпигорев (не отрываясь от блокнота, сухо). У меня, батенька, то же самое, только без романтического пафоса. Отъезжаю на двенадцать вёрст от уезда Терпигорева — приезжаю: поля в бурьяне, леса вырублены, в крепостных остались одни «;евы» и «;овы» в фамилиях да бездонные долги. Запустение оформилось в статистику, а статистика — в мою повесть «Оскудение». Вот так и живём: вы красиво говорите, я — уныло записываю.

Рудин (вздыхая, с ноткой самоиронии). Значит, наше общее дело — слово. Только у вас оно лечит, а у меня… слегка усыпляет.

Терпигорев (усмехается, переворачивает страницу блокнота). Не усыпляет, а отвлекает. Люди слушают вас, вчувствуются — и на время забывают, что хлеба всё меньше, а барщина всё та же. Но как только речь кончается, спохватываются: а сено;то некому косить!

     В трактир влетает семёрка крестьян из некрасовского пролога — в лаптях, с ржавым ведром квашни и списком вопросов. Один, самый бойкий, выступает вперёд.

Мужик (с надеждой). Слыхали, тут у вас кто;то знает, «кому на Руси жить хорошо»? Мы уже третью губернию обходим, всё спрашиваем, а счастья, поди, и нету… Может, вы, господин благородный, скажете?

Рудин (оторопев, машинально вертит ложку). Э;э… живётся хорошо только тому, кто умеет в нужный момент уехать в Париж. Или… или вознестись духом над суетой!

Терпигорев (закрывает блокнот, холодно). Или хотя бы в соседний уезд, где пока не довели землю до «терпи;горя». А у нас — вот: поле 3 — бурьян, поле 4 — пустошь, долг крестьянина П. — 17 руб. 50 коп. Где тут счастье?

Второй мужик (шёпотом, оглядываясь на товарищей). Ну, значит, опять в очередь… За счастьем.

     Крестьяне медленно выходят, волоча ведро с квашней. В трактире остаётся тишина: Рудин — с раскаянием и чайной ложкой в руке, Терпигорев — с очередным наброском для «Очерков запустения».

Послесловие

     Так и сидят они друг против друга: один — с красноречием, способным на миг отвлечь от беды; другой — с блокнотом, где беда расписана по строчкам и копейкам. А между ними — та самая «Т-губерния», которая, будь она уездом Терпигоревым или Рудиновкой, всё равно остаётся землёй, где счастье пока что — в очереди. И неизвестно, кто из них ближе к правде: тот, кто говорит, или тот, кто записывает.

Любопытный штрих

     Родившись 12(24)мая Сергей Николаевич Терпигорев по зодиакальному гороскопу попадал в период, соответствующему знаку Тельца (См. примечание 3).

Почему это любопытно в контексте личности и творчества Терпигорева?

     Телец — знак земной стихии, для которого характерны привязанность к материальному миру, трудолюбие, практичность и глубокая связь с «корнями». Эти черты находят отражение в ключевых особенностях его прозы.

     Прежде всего, в текстах Терпигорева ощутимо внимание к вещественной, осязаемой стороне жизни. В «Оскудении» и других очерках он с почти тактильной точностью описывает усадебный быт: мебель, утварь, хозяйственные постройки, одежду. Предметный мир у него — не фон, а свидетель эпохи: через вещи он показывает, как меняется уклад и ломаются судьбы. Это созвучно «тельцовской» любви к конкретике и материальности.

     Трудолюбие и основательность, свойственные Тельцу, проявляются в самой манере работы писателя. Он годами накапливал наблюдения, не спешил с выводами, избегал риторических обобщений. Его очерки строятся как документальные сводки: без пафоса, но с плотной фактурой, с тщательной проработкой деталей. В этом — сила его прозы: достоверность вместо деклараций.

     Привязанность к дому, к земле, к родовым устоям звучит в ностальгических мотивах его произведений. Однако это не апология старого порядка, а скорбь по разрушению целостного мира. Терпигорев внимательно рисует «малые» судьбы — помещиков, крестьян, мещан, — тех, кто держится за привычное, но уже не может его сохранить. В этой тихой печали нет агрессии, есть лишь трезвое признание необратимости перемен — что тоже вписывается в образ зрелого Тельца, принимающего реальность без истерик.

     Стиль писателя несёт «тельцовскую» весомость: длинные, насыщенные деталями предложения; повторы, закрепляющие образ (например, мотивы запустения — треснувшие стёкла, заросшие дорожки); сдержанная эмоциональность, когда чувства проступают через подробности, а не через прямые исповеди. При этом его критика мягка и наблюдательна: он не бичует, а фиксирует, и в этой устойчивости взгляда тоже узнаётся земная природа знака.

     Конечно, астрология — не наука, и характер человека нельзя свести к знаку зодиака. Настоящий Терпигорев неизмеримо сложнее любых гороскопических схем: его сила — в умении соединить беспристрастную документальность с подлинной художественной выразительностью. Поэтому его очерки живут двойной жизнью: с одной стороны, это ценный исторический документ, с другой — полноценная литературная реальность, которая и сегодня находит отклик у читателя. В этом и состоит подлинная ценность его наследия, а не в гипотетических соответствиях астрологическим шаблонам — хотя как занимательный штрих к портрету писателя такая параллель действительно может быть любопытна.

Заключение

     Оба «анекдота» — художественная выдумка, созданная на основе реальных биографических и литературных фактов. В них использованы подлинные детали жизни и творчества С.Н. Терпигорева, от происхождения его псевдонима до перекличек с текстами Некрасова и Тургенева.

     Однако сюжет первого анекдота о том, что Некрасов в поэме писал именно об уезде писателя С.Н. Терпигорева и второго – с диалогом Терпигорева с вымышленным персонажем Тургенева полностью придуманы.

     Это не биография и не литературоведческий анализ, а свободная игра с историей: через иронию и парадоксы я стремилась показать, как литературные мотивы перетекают из текста в текст, а слово — будь то красноречивое или документальное — помогает осмыслить эпоху.

     «Анекдоты» балансируют на грани факта и вымысла: опираясь на подлинники, они превращают их в материал для художественной импровизации. Их задача — не реконструировать прошлое, а оживить его, позволив читателю почувствовать дух времени и индивидуальность писателя через призму воображения.

Примечания:

1. Писатель Сергей Николаевич Терпигорев (1841-1895) встречался с Некрасовым, когда жил в Петербурге у своего дяди Ф. И. Рахманинова, цензуровавшего "Современник" с перерывами в 1860--1862 годах.

2. Фамилия Баринов по происхождению крестьянская — обычно возникала как указание на принадлежность к барину («из барского двора») или как насмешливое прозвище; фиксируется с первой половины XVIII века в документах, касающихся простых людей.

3. Астрологические расчёты традиционно опираются на ту систему календаря, которая действовала в месте и время рождения человека. Поскольку Терпигорев родился в Российской империи, где тогда использовали юлианский календарь, корректнее брать 12 мая и относить его к Тельцу.

Обратите внимание на ссылку:

Терпигорев (Атава С.) С. Н.: Из "Воспоминаний"
______________________________________________

1. В данном контексте основного текста «анекдот» — вымышленный рассказ, стилизованный под исторический курьёз; не претендует на достоверность, служит художественной цели.