Лев в царстве лилипутов Глава 3 Ритм подземного ми

Холод был первым, что вернулось к ним после падения — пронизывающий, текучий холод подземной реки, вырвавшейся из каменных объятий. Они не плыли, их несло, швыряло о скользкие валуны, затягивало в воронки пены. Звук был оглушительным — рёв воды, заглушающий крики. Лев, оглушённый ударом, инстинктивно вцепился в обломок скорлупы, и его взгляд, застилаемый брызгами, выхватил из хаоса Женю, отчаянно боровшуюся с течением, и Борис, который просто исчезал под водой, его доспехи тянули ко дну как камень. В тот миг в нём не было места гордости или обиде. Сработал более древний, сыновний инстинкт — тот самый, что когда-то заставлял деда Арчи мастерить ловушки для кошек, чтобы те не падали с крыши. Они не умеют плавать. Мысль пронзила сознание с кристальной ясностью. Эти бесстрашные воины, эти гордые дети подземного мира были беспомощны перед стихией, которая для него, выросшего у моря, была почти родной. Он не раздумывал. Оттолкнувшись от своего плота, он нырнул в ледяную муть. Рука нащупала скользкую ткань мундира Бориса. Лев вытянул его на поверхность, втолкнул на скорлупу, хрипло крикнув: «Держись!» — и тут же рванул к Жене. Она отбивалась от воды как от невидимого врага, её движения были яростными, но неэффективными. Он обхватил её за талию, чувствуя, как под ладонью сжаты в тугой комок все её мышцы, всё её непоколебимое достоинство, и потащил к уцелевшему обломку. «Перестань драться! — прохрипел он ей прямо в ухо, заглушая грохот. — Доверься воде! Лежать!» Она замерла, встретив его взгляд — в её глазах бушевала ярость, смешанная со стыдом. Но она послушалась. И этот миг молчаливого, вынужденного доверия, дарованного в ледяной пучине, связал их крепче любой клятвы. Час спустя они выкарабкались на тихий, покрытый мягким мхом берег. Дрожащие от холода и истощения, они нашли убежище в полураскрытом бутоне гигантского (для них теперь) пещерного цветка. Аромат был густым, опьяняющим, а лепестки, сомкнувшись, хранили тепло их тел. В этой алой, пульсирующей полутьме, пока Борис, откашлявшись, тут же свалился в забытье, между Львом и Женей повисло тяжёлое, невысказанное перемирие. «Спасибо, — сказала она наконец, не глядя на него, растирая свои изящные, но сильные запястья. Голос был низким, без эмоций. — Я… не встречалась с такими объёмами воды. У нас нет таких рек. Только ручьи. И оросительные каналы». Она замолчала, а потом добавила, словно решившись на откровенность: «Мой отец говорил, что тысяча лет жизни учат всему. Но, видимо, не учат плавать». Лев, всё ещё отходивший от адреналина, машинально кивнул. А потом её слова настигли его. Тысяча лет. Он уставился на неё. На её юное, отважное лицо, на упрямый завиток волн у виска. «Сколько?» — вырвалось у него. Она посмотрела на него прямо, и в её взгляде мелькнула тень той самой древней мудрости. «По нашим меркам? Мой день рождения — после сезона капающих сталактитов. Мне будет тысяча. По вашим… я не знаю. Время течёт там, наверху, иначе. Здесь камни растут медленнее, и сердца тоже». Он молчал, переваривая это. Вся его спесь, всё его мальчишеское превосходство от этого знания не раздулись, а… сдулись. Он противостоял не сверстнице. Он пытался впечатлить существо, чья душа помнила, возможно, эпохи, о которых он и не слышал. И эта душа только что позволила ему спасти себя. Утром, выбравшись из бутона, они двинулись дальше, ориентируясь по слабому течению ручья. И именно тогда Лев увидел это. Сначала он не понял. На склоне пещеры была сооружена сложная система: медные трубы, резервуары из склеенных листьев, хитроумные клапаны. Это была оросительная система. И не просто система. Он узнавал отдельные узлы. Принцип возвратного клапана, который он мастерил для школьного проекта. Схему распределения давления, нарисованную на полях дедовой книги. Это была копия. Грубая, уродливая, но узнаваемая. Его изобретение. Идеи его деда. Но она работала на зло. Солдаты в ржавых доспехах — те самые, что атаковали «Галатею», — методично разбирали её, снимая трубы и унося в чёрную, зияющую расщелину в стене. И из той расщелины доносился знакомый, ненавистный запах — затхлый, сладковатый, как у гниющего мёда. Тот самый, что витал в воздухе после его роковых слов. Люцифер не просто крал воду. Он крал саму мысль. Технологию. И превращал её в своё оружие. В этот миг в Льве что-то перевернулось окончательно. Это была уже не просто угроза дому бабушки или даже этому королевству. Это была личная война. Враг украл эхо его семьи, его наследие, чтобы творить разрушение. Чувство вины за произнесённое имя переплавилось в холодную, ясную ярость. Он больше не хотел просто найти рубины и сбежать. Он хотел остановить это. Он отполз назад, к другим, и его лицо было теперь не маской юного героя, а сосредоточенным лицом командира, увидевшего слабость в обороне противника. «Мы не пойдёмк логову, — тихо сказал он, и в его голосе звучала сталь, откованная из стыда и новой решимости. Женя и Борис смотрели на него, затаив дыхание. — Мы войдём внутрь. Через его же водопровод». Он указал на трубы, которые уносили солдаты. «Он построил его по нашим с дедом чертежам. Значит, я знаю, как он устроен. Я знаю каждое слабое место, каждый поворот. Он украл нашу идею, чтобы отравить ваши ручьи. Что ж, — Лев оскалился, и в этой улыбке не было ничего мальчишеского, только расчётливый вызов. — Давайте вернём ему его собственную систему. С неприятным сюрпризом внутри». Это был уже не порыв хвастуна. Это был тактический манёвр. План, в котором его вина превращалась в оружие, а знание, унаследованное от деда, — в ключ. Он смотрел на Женю, ожидая не одобрения, а оценки стратега. Он больше не доказывал, что он герой. Он предлагал путь к победе. И в её задумчивом, тысячелетнем взгляде он впервые увидел не вызов соперника, а зарождающееся доверие союзника. Битва за рубины только что превратилась в осаду. И Лев избрал своим тараном собственную исповедальную ошибку. После ледяного ужаса реки и мрачной решимости, закалённой у воровского водопровода, мир внезапно взорвался цветом и звуком. Каменный коридор, по которому они пробирались, вывел их не в очередную гнетущую пещеру, а на смотровую площадку, с которой открывался вид, от которого у Льва перехватило дыхание. Это была не территория. Это была живая симфония. Пятое королевство раскинулось в огромном гроте, стены которого были покрыты не мхом, а люминесцентными лишайниками, пульсирующими мягким розовым, синим и зелёным светом. Вместо домов — причудливые домики из скорлупок, грибов и натянутых шелков, украшенные висячими садами из крошечных светящихся ягод. Воздух вибрировал от ритма — не от военных барабанов, а от глубокого, слышимого даже здесь баса, исходившего из самого сердца грота. И повсюду — . Они танцевали, раскачиваясь на лианах, сидели кружками, что-то мастерили или просто лежали, глядя на искусственное «небо» из светящихся кристаллов.
— Что это за безумие? — прошептал Борис, одновременно ошарашенный и очарованный.
— Это не безумие, — сказала Женя, и в её голосе Лев впервые услышал не холод, а сложную смесь осуждения и тоски. — Это Пятый Дом. Они… они живут иначе.
Их заметили почти сразу. Но не как угрозу, а как новых гостей. К ним подкатил, буквально, на скейтборде из жёсткого крыла жука, лилипут в ярком жилете из лепестков и с замысловатыми дредами из корней. — Эй-эй, путники с дальних троп! Вы пахнете приключениями и… мокрой собакой. Макс вас ждёт! Их привели в самое сердце вечеринки — бар «У Кричащего Мха», выдолбленный в гигантском грибе-трутовике. За стойкой, составленной из отполированных полудрагоценных камешков, стоял он — Макс. Бармен с седыми, заплетёнными в косу усами и глазами, видевшими, казалось, все подземные рассветы. Он оценил Льва с ног до головы, его взгляд задержался на рукояти меча, затем перешёл на напряжённую Женю и восторженного Бориса.
— Королевская кровь, огонь в глазах и… великан с пустым местом для песни в душе, — прокомментировал Макс, разливая им что-то искристое в чашечки из скорлупок. — Вы не на праздник жизни зашли, дети мои. Вы от неё бежите. К чему-то тёмному.
За чашкой невероятно вкусного напитка, от которого по жилам разливалось приятное тепло, Лев рассказал не всё, но суть. О долге, о Некрополисе, о враге, крадущем воду и мысли. Макс слушал, кивая, его пальцы барабанили по стойке в такт далёкому басу.
— Люцифер, — произнёс бармен, и имя это в его устах звучало не как запретное заклинание, а как диагноз старой, гниющей болезни. — Он ненавидит ритм. Ненавидит танец. Он хочет, чтобы всё капало в одной, мёртвой ноте. А вы… вы хотите вломиться к нему в дом через водосток. Брутально. Прямолинейно. Без… изящества.
Он усмехнулся, видя их недоумение. — Почему я помогаю? Потому что если его тень ляжет и на этот грот, наши краски поблекнут, а бас замолкнет. И потому что, — он подмигнул Льву, — тот, кто носит Лезвие Ночи, должен знать не только тьму, но и свет. Иди, великан. Почувствуй ритм. А о трубах… мы поговорим позже. И Лев пошёл. Оказавшись на «танцполе» — огромном, отполированном до блеска диске из слюды, подсвеченном снизу, — он сначала чувствовал себя нелепо. Он был солдатом в самодельном походе, а вокруг царила беспечная вселенная движения и смеха. Но ритм, живой и всепроникающий, начал пульсировать и в его крови. И когда он увидел Женю. Она стояла у края, скрестив руки, наблюдая за танцующими с видом полководца на балу. Но её нога, совсем чуть-чуть, отбивала такт. Лев, движимый внезапным порывом, подошёл и, не говоря ни слова, протянул руку. Она посмотрела на его ладонь, затем в его глаза. В её взгляде шла борьба: долг против порыва, строгость против желания. И порыв победил. Она положила свою маленькую, сильную руку в его. Они не танцевали в общепринятом смысле. Это был диалог. Сначала неловкий, состоящий из натянутых движений и избегания взглядов. Но постепенно их упрямство нашло новый выход. Он вел, чувствуя её лёгкость и скрытую грацию. Она отвечала, её движения становились увереннее, смелее, бросая ему вызов уже не словом, а пластикой. Смех, который вдруг вырвался у неё, когда он неуклюже провернул её под рукой, был чистым, беззаботным, как звон хрусталя. И в этот миг, среди чужих мелодий и чужого веселья, они нашли общий ритм. Их пальцы сплелись уже не по необходимости, а по желанию. И когда песня сменилась на медленную, томную, они не разошлись. Она прильнула к нему, и Лев чувствовал, как бьётся её сердце — тысячелетнее, мудрое, и в то же время юное и испуганное — совсем рядом.
— Ты учишься, — тихо сказала она, её голос был слышен только ему, заглушаемый музыкой. — Не только драться. Чувствовать.
— А ты учишься… доверять, — ответил он, и это не было упрёком. Это было наблюдением.
Позже, когда ночь достигла пика, к ним подошёл новый друг — долговязый лилипут по имени роу, мастер по «потоковым системам». Он был тем самым «клёвочуваком», чья философия сводилась к «плыть по течению, но знать все его повороты».
— Макс сказал, что вам нужено закулисье, — сказал Кроу, его глаза блестели от возбуждения. — К Некрополису? Жёстко. Но у них там система водосбора — полный отстой. Латаная-перелатаная. Я… э-э-э… иногда лазил туда за редкими минералами для наших красок. Знаю один сухой коллектор. Он как раз упирается в старую фильтровальную станцию, прямо под главным… э-э-э… «залом заседаний» Люцифера.
Лев слушал, и его ум, отдохнувший и вдохновлённый, работал с невероятной чёткостью. Карта, которую нарисовал Кроу на куске блестящего сланца, была не просто схемой труб. Это был план вторжения, подсказанный самой жизнью этого беззаботного королевства. Те, кто казались лишь праздными мечтателями, оказались хранителями тайных троп и незаметных знаний. Перед уходом Макс положил руку Льву на плечо. — Лидерство, малыш, это не только вести в бой. Это — слышать музыку тех, кого ведёшь. Даже если их музыка кажется тебе странной. Люцифер её не слышит. И поэтому он обречён. Не дай его глухоте стать твоей. Герои покидали Пятое королевство на рассвете, под тихое, меланхоличное напевание его обитателей. Они уносили с собой не только схему тайного хода. Они уносили нечто более ценное: общее воспоминание о танце, о доверии в прикосновении, и понимание, что мир, который они защищают, бесконечно разнообразен и прекрасен. И именно за этот мир — за право Жени на танец, за право Бориса на смех, а Кроуа — на его «клёвые» тропы — теперь сражался Лев. Его меч стал тяжелее, но рука, держащая его, — твёрже. Он шёл не как мститель, а как защитник.