Обратная сторона зоозащитников глава 2

Обратная сторона зоозащитников глава 2: королевская битва


Прошло пять лет.
Белое худи сменилось кашемировым пальто, розовые пряди — холодным блондом «успешной женщины».
Вика больше не кормила собак у забора. Она кормила образ.

Теперь она была Директором. Основателем. Лицом «движения».
Империя называлась «Забытые сердца». Название било без промаха — прямо в жалость. Там, где у людей мягко и беззащитно.

«Они забыты миром, но не мной», — висело закрепом в канале на триста тысяч подписчиков.

На деле мир был забыт первым.

Внутри у Вики ничего не болело. Там не было трагедии — там была пустота.
Собаки умерли для неё ещё после первого вирусного видео. С того момента они стали контентом. Цифрами. Поводом для сторис.

Когда донаты перестали будоражить, а «спасение» стало рутиной, ей стало скучно.
Она завела породистого шпица. Маленького, чистого, домашнего.
А триста голов за высоким забором в Аксайском районе превратились в фоновый шум.

Она просто перестала приезжать.
Потом — платить рабочим.
Потом — заказывать корм.

Без скандалов. Без прощаний.
Закрыла ворота на засов и уехала в Москву — «перезагрузиться».

И приют остался один на один с голодом.

Сначала закончилась каша.
Потом — вода.
Потом — время.

Первую неделю выли. Непрерывно, отчаянно, так, будто кто-то заживо снимал кожу.
Соседи жаловались, но быстро привыкли:
— Да это приют. Там всегда так.

Потом вой оборвался.

Наступила тишина.
Такая, от которой внутри начинает чесаться страх.

Голод работает просто. Он не философствует.
Он стирает всё, кроме инстинкта.

Первыми легли слабые.
Щенки. Котята. Старые. Больные.
Те самые «особенные малыши», под которых собирали деньги «на лечение».

Их не убивали сразу.
Их ели.

Вольеры стали бойнями.
Кровь заливала бетон, подсыхала, трескалась. Сверху ложился новый слой — ещё тёплый.
Мясо рвали зубами, не разбирая. Кости хрустели, как сухие ветки.

Сильные ломали перегородки.
Собаки сбивались в стаи.
Те, у кого вольер оказался крепче, просто ждали — и жрали тех, кто ломился внутрь.

Это уже не были животные.
Это были скелеты с шерстью, ведомые одной командой: жрать.

Через месяц приехала проверка.

Не «спасатели».
Люди.

Они перелезли через забор — и ад вышел им навстречу.

Запах ударил первым. Гниль, аммиак, трупы. Воздух был такой густой, что его хотелось резать ножом.
Одна девка заорала сразу. Не заплакала — заорала, как сирена.
Другая сползла по сетке и начала выть, зажимая рот руками.

Мужики держались секунды три.
Потом одного вывернуло прямо в грязь.
Второй блевал, согнувшись, и матерился сквозь рвоту.

Повсюду — кости.
Черепа кошек, вдавленные в землю.
Обрывки шкур.
Следы когтей на бетоне — как отметины от ногтей на крышке гроба.

В центральном вольере сидели они.

Шестнадцать.

Худые, как скелеты. Рёбра — наружу. Глаза — глубоко внутри черепов.
Победители.

Те, кто оказался сильнее.
Или те, чей вольер не сломался первым.

Огромный кобель, бывшая «звезда приюта», просто сидел.
Перед ним — обглоданная задняя лапа рыжей суки.
Он не лаял. Не рычал.

Он смотрел.

Не как собака.
Как существо, которое прошло через ад и осталось.

И в этот момент до них дошло.

Это не догхантеры.
Не «жестокий мир».
Не «система».

Это они.

Их инфантилизм.
Их зоошиза.
Их удобная вера, что «достаточно перевести сто рублей — и ты хороший человек».

Приют не рухнул — он выполнил заложенную функцию.
Он стал могильником, построенным на жалости и лени.

В это время Вика выкладывала сторис из ресторана.

«Девочки, иногда нужно отпускать прошлое, чтобы расти дальше. Слушайте своё сердце».

Сердца в приюте уже не бились.
Те, кто не успел сгнить, были съедены.
Те, кто ел, выжили — чтобы доживать скелетами среди костей.

Это и был её настоящий отчёт.
Её истинное лицо.
Психопатия, аккуратно упакованная в розовые сердечки и отчёты о стерилизации.

Ты всё ещё хочешь перевести сто рублей «на корм хвостикам»?

Переводи.

Только помни:
когда таким, как Вика, снова станет скучно —
эти хвостики будут жрать друг друга в темноте закрытого вольера.

А Вика просто купит новое белое худи.

Корми дальше.
Стая ждёт.

...


Я не знаю, сколько прошло времени.
Здесь нет дней. Есть только до еды и после еды.
Потом стало только до.

Сначала пропал человек.
Тот, что пах кормом и страхом. Потом пропала каша. Потом вода.
Мы лизали бетон — он был холодный и солёный.
Соль была вкусной.

Слабые начали падать.
Они падали тихо.
Сначала щенки. Потом те, кто кашлял. Потом те, кто не вставал.

Я не хотел.
Я просто был голоден.

Когда первый закричал, я понял:
если я не возьму — возьмут у меня.

Зубы вошли легко.
Мясо тёплое. Кровь сладкая.
После первого раза стало проще.
Гораздо проще.

Мы перестали лаять.
Лай — это когда ждёшь.
Мы больше не ждали.

Сильные ломали сетку.
Слабые ломались сами.
Те, у кого вольер был крепче, сидели и смотрели.
Они смотрели, как мы дерёмся.
Потом открывали пасти.

Ночью было тихо.
Слишком тихо.
Слышно, как хрустит кость. Слышно, как глотаешь.
Слышно, как кто-то дышит в последний раз.

Я ел тех, с кем спал.
Я ел тех, кто лизал мне морду.
Я ел, потому что иначе меня ели бы.

Я не стал злым.
Я стал пустым.

Когда пришли люди, я их почувствовал раньше, чем увидел.
Они пахли страхом и рвотой.
Они орали.
Они плакали.

Они смотрели на нас так, будто мы сделали что-то плохое.
Будто это мы закрыли ворота.
Будто это мы уехали.

Я сидел.
Передо мной была кость.
Я не рычал.
Я просто смотрел.

Они называли нас «бедными».
Они называли нас «жертвами».
Они отворачивались.

Но никто не спросил, кто нас сделал такими.

Теперь нас шестнадцать.
Мы худые. Мы живые.
Мы победили.

Победа пахнет гнилью.
И больше ничем.

Если ты дашь деньги — я не узнаю.
Если ты не дашь — я тоже не узнаю.

Я знаю только одно:
когда человек уходит,
собаки делают то, что умеют.

А люди потом плачут
и говорят, что не знали.

Я выжил.
А ты — просто смотришь.


---