Д. а. гранин. итоги

     Подводя итоги исследования трех повестей Д.А. Гранина, попробуем выйти на новый, в определенной степени остраненный уровень обобщения (имеется в виду прием остранения, а не отстранение).
     В аспекте лингвостилистической поэтики отмечаем большое число антитез, к которым прибегает автор при характеристике своих героев — людей науки или связанных с наукой. Это и само название - «Повесть об одном ученом и одном императоре», что как смысловая антитеза во многом антонимов ученый и император развивается далее в сюжете и авторских приемах повествования. Это лингвостилистическое порождение волны противостояния бытийной модальности героя и общей бытовой модальности меркантильных «служителей» науки в повести «Однофамилец». И это романтически нигилистическое столкновение,  или дифракция энергетических волн, иллюзорного бытия и иллюзорного, отвергаемого быта в повести «Эта странная жизнь» и т. д.
     Антитезы усиливаются оксюморонами — парадоксальными сочетаниями того, что, с точки зрения «здравого смысла», не может сочетаться. Например,  типичный неудачник vs человек гармоничный и счастливый (о Любищеве в повести «Эта странная жизнь»);  Инженер vs не человек (Кузьмин о стереотипном мнении карьеристов от науки) и т. д.
     Если остраниться от сюжетной конкретики,  то можно предположить, что склонность писателя прибегать к таким приемам свидетельствует о его нелинейном видении человеческого бытия, некоем единстве противоположностей. Хотя можно полагать, что Гранин весьма увлечен целенаправленностью своих героев, для которых наука — очень важный концепт в понимании того, как надо жить и к чему стремиться. Более того, автор этого исследования в определенной степени был пресыщен скурпулезным описанием Гранина дневника Любищева, в котором он дотошно вычислял время, потраченное им на пользу (науку) и на «отбросы» (бытовые заботы). Причем герой вел дневник невзирая ни на какие преграды: болезнь, погоду, поездки в транспорте, участие в научных заседаниях и даже семейные драмы. В голове так и мелькало по отношению к герою ироничное определение-вопрос: робот? 
     Однако язык писателя, его приемы и средства художественного создания образов, говорит сам за себя. Ведь внешний язык общения, язык автора, обращенный к адресату-читателю, основаны на лаборатории внутренней речи, психофизической по своей сути, а значит, близкой к истинному человеческому бытию. Язык писателя - это, скорее всего, дверь в его внутреннюю мысле-речь. Надо только хотя бы постучать в нее...
     Вот мы стучим, входим не то что к писателю, а к его творческому языку. А он может сказать нам то, что писатель а) только помышлял, б) даже совсем не помышлял и то, к чему в) направил адресата, может быть, независимо от своих намерений.
     Например, писатель точно не предполагал (да и нужно ли было ему это?);, что исходя из его художественной речи повествование о Франсуа Араго («Повесть об одном ученом и одном императоре») может претендовать на роль доминирующего по смыслу лидера среди трех исследованных произведений.
      На Кузьмина («Однофамилец») «горячая, ярко-синяя волна» притяжения к волевому научному труду только «накатила» и отхлынула, и герой вернулся к своей хоть и полезной, нужной, но привычной работе инженера. Любищев долго находился в матрице ограничительных крайностей: он «либо — обыватель, мироед», либо приверженец науки — святого для него (характерная для героя антитеза). И «лишь постепенно он пробивался... к простой человечности». Видно, крепко зацепила автора дневниковая эпопея длиною в жизнь. Об этом говорит чрезмерное цитирование в повести дневниковых записей (что выпущено при анализе из-за отсутствия каких-либо стилистических приемов и средств изобразительности). И это обильное цитирование говорит также, скорее всего, о некоем любовании автора по отношению к своему герою как образцу, даже идеалу человека науки. А вот в повествовании о Франсуа Араго Гранин, по нашему мнению, поднялся на более высокий уровень эволюции проникновения в сущность человеческой души (психотелесности). Вся ритмика речи повестей, исходящая из их волновых энергетико-смысловых траекторий, вероятно, и привела его к этому рубежу творчества. С Араго происходят приключения, он заводит романы с представительницами прекрасного пола, он — человек, но и ученый-практик, измеривший часть земного меридиана. Именно уже такой энергетикой  восхищается автор.
     Р.А. Уилсон, углубляясь с квантовой позиции в человеческую психологию, приходит к таким противоположным метафорам, как «жесткий туннель реальности», ее восприятия и «лабиринт множественного выбора» [1, с. 176]*. Несколько упрощая, можно полагать, что Кузьмин и Любищев еще находились у самого выхода из туннеля. Франсуа Араго уже оказался в лабиринте и не заблудился в нем, а радовался полноценной, многокрасочной жизни. Как и автор этой замечательной повести.

     * Уилсон Р.А. Квантовая психология. Как программное обеспечение формирует вас и ваш мир. — М.: ООО Книжное издательство «София», 2024. — 256 с.