Тот, кто до конца поет песни

Знаете, когда наступает смерть? В момент, когда вы смирились, что всё кончено. А если не смирились — тогда вы продолжаете жить.

Чёрный кот был одноглазым, и его всегда преследовали неудачи. Вернее, так казалось со стороны. Он пришёл в наш дом случайно — точнее, его принесла моя сестра, найдя в промозглом осеннем парке. Маленький комочек с окровавленной мордочкой, жалобно пищащий. Лишился глаза, ещё будучи котёнком, — ветеринар только развёл руками: «Драка или удар, неважно. Выживет — уже чудо».

Он выжил. И неудачи, словно тень, следовали за ним. В годовалом возрасте он упал — ломал кости таза и почти не мог ходить. Месяцы восстановления, ночных бдений. Он заново учился ходить, неуклюже волоча задние лапы, потом осторожно переставляя их. И всё это время — тихое, терпеливое мурлыканье, словно он не страдал, а просто проходил какой-то необходимый урок.

Жизнь его была цепью таких уроков. Он не умел драться — отпускал когти только в крайнем случае. Боялся резких звуков — прятался под кровать при громе. Другие коты во дворе, чувствуя его уязвимость, часто задирали его. Он возвращался с оторванными клочьями шерсти, но без злобы в единственном изумрудном глазу.

А потом пришла старость. Нежный, ласковый возраст, когда неудачи уже не имеют значения. Он стал слабым и малоподвижным. Шерсть, некогда густая, поредела и потускнела. Он много спал, просыпаясь только чтобы поесть и медленно, с достоинством, дойти до своего коврика у батареи.

И к нему стала подступать смерть. Её можно было почувствовать — тихую, холодную, терпеливую. Она была в его затруднённом дыхании, в том, как он подолгу смотрел в одну точку, в отказе от любимого лакомства.

На тех, кто уходит, всегда больно смотреть. Я часто плакала, ухаживая за обессиленным котом. Меняла ему воду, которую он почти не пил, гладила его иссохшую шкурку, чувствуя под пальцами рёбра и позвоночник. И каждый раз, когда моя рука касалась его головы, он начинал мурлыкать. Слабый, прерывистый звук, похожий на старый, заведённый моторчик. Но это была песня. Благодарная мурлыковая песня.

— За что ты благодаришь? — спрашивала я его сквозь слёзы. — За эту боль? За эту усталость?

Он смотрел на меня своим единственным глазом, в котором не было ни страха, ни отчаяния. Только глубокая, бездонная принятость. Он не смирился с концом. Он просто… жил. До последней секунды.

В последнее утро он не встал со своего коврика. Дышал еле-еле, поверхностно. Я села рядом, положила его голову себе на колени. Тишина в комнате была густой и тяжёлой. И тогда, собрав все оставшиеся силы, он начал свою песню. То самое тихое, хриплое мурлыканье, которое шло из самой глубины его израненного, усталого тела. Он мурлыкал, глядя мне в глаза. Он пел о жизни. О парке, где его нашли. О боли, которую преодолел. О солнечных зайчиках на полу, о вкусе сметаны, о тепле человеческих рук.

Песня становилась всё тише, превращаясь в лёгкую вибрацию, в шёпот. И когда она оборвалась, в комнате наступила не тишина. Наступило отсутствие. Отсутствие этой песни.

Он не смирился. Он пел до конца. И пока звучала его песня — он жил. Смерть наступила только в ту секунду, когда смолк последний звук. Когда всё действительно кончилось.

Но иногда, в тишине, мне кажется, я до сих пор слышу отголоски той благодарной, непобеждённой песни. Потому что то, что не смирилось — не может уйти полностью. Остаётся эхом. Напоминанием.