Засекреченный подвиг. Часть 9. Из тени

Б Е З Ы М Я Н Н Ы Й    П Е Р Е У Л О К
 
  Германские войска в 1918 году не дошли до Суража. В марте они захватили Чернигов, подмяли Новозыбковский уезд, Клинцы. Красногвардейские и партизанские отряды все внимание уделяли новому фронту, поэтому в тыловом Сураже сохранялись прежние устои дореволюционной власти. Только 6 июня земскую управу заменил уездный исполнительный комитет Советов, а 15 июля, с появлением уездной организации РКП (б), оформилась власть коммунистов.
  В 1968 году состоялась научно-теоретическая конференция, посвященная 50-летнему юбилею районной партийной организации. На некоторое время местная газета «Восход» уподобилась научному изданию, где публиковались обстоятельные доклады.

  По теме «Суражская партийная организация в период Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.)» выступил член райкома партии В. А. Завадский, который в начале пятидесятых годов был редактором этой же газеты, имевшей тогда название «Маяк коммуны». Уже без него газета в январе-марте 1966 года, после непозволительно долгого молчания в своем районе о патриотическом подполье в тылу врага предоставила свои страницы для воспоминаний ветеранов и родственников погибших подпольщиков. Затем защиту подполья вновь лишили голоса, но на конференции райком партии впервые решил не обходить вниманием примеры героической борьбы в тылу врага.

  В докладе была сделана смелая заявка для начала дискуссии: «Встает вопрос: почему подпольному райкому партии не удалось организовать в районе партизанское движение?» Но В. А. Завадский тут же и завершает ее железным аргументом правоты своих выводов, называя их «единственно правильной партийной оценкой».
  Первая причина изложена так: «В районе немецко-фашистскими захватчиками были созданы такие условия, при которых малочисленный отряд народных мстителей не мог развернуть широкую борьбу против оккупантов». Получается, сами немцы виноваты, что быстро наступали? И был ли отряд, если его существование не подтверждается архивными документами Западного штаба партизанского движения, что хранятся в Государственном архиве новейшей истории Смоленской области? Зачем было подпольному райкому самораспускаться, расходиться в разные стороны как можно дальше от Суража, когда в ближних клетнянских и белорусских лесах появились партизанские отряды, находившиеся в похожих условиях, а в самом Сураже молодежное подполье уже заявило о себе заметными акциями против фашистов?
Докладчик переходит затем к другой причине, почему не удалось развернуть в районе партизанское движение: «Не были своевременно подготовлены все необходимые условия для жизни и борьбы партизан в первые месяцы оккупации района (отсутствие продовольственной базы, достаточного вооружения).

  Вместо возражения приведу эпизод из своей книги «Так бы сгинула чума» о послевоенной ликвидации банды Козина. В центре повествования там оказался Суражский район, и я впервые тогда узнал о юных подпольщиках через историю одного из бандитов, бывшего начальника местной тюрьмы Якубовского.
В ночь на 1 июля 1947 года банда Козина одновременно совершила нападение на село Нивное и поселок Ковалевщину. Четверо активистов были тогда убиты. Еще до рассвета начальник райотделения милиции Михаил Чириков прибыл сюда со своим личным составом. Неожиданно появились помощники:
 «Утром подошел отряд в сорок человек из Суража по главе с первым секретарем РК ВКП(б), бывшим партизаном Мажукиным, переведенным сюда из Выгоничского района (после отзыва Руленкова в структуру Брянского обкома партии, где, впрочем, тот надолго не задержался – Н.И.). Добровольцы Мажукина совершили пеший марш-бросок в 25 километров, чередуя бег с ходьбой. Все были вооружены армейскими самозарядными винтовками Токарева в заводской смазке. Чириков, тронутый до глубины сердца такой поддержкой, все же спросил:
– Иван Сергеевич, где вооружились?
– В музее, капитан, в музее, – хитро взглянул на него Мажукин.
– Там же ничего нет, кроме ржавых железяк.
– А ты, капитан, почаще туда заглядывай, интересуйся историей своего края.
  Позже Чириков все же задал свой вопрос обслужившему Суражский район оперуполномоченному МГБ Агапову. Тот не скрыл, что Мажукин по дороге на
Нивное самовольно расконсервировал потаенный склад с оружием, который с началом войны оборудовали в Малинниках для первого партизанского отряда».

  Партийный работник Завадский в своем докладе не отрицал существование подполья, но не заявил об этом прямо, а подобрал сдержанные выражения, будто заимствованные из языка дипломатов: «По отрывочным сведениям, дошедшим до наших дней, вполне достоверно известно, что в городе Сураже действовало несколько подпольных групп и одиночек народных мстителей. На всем протяжении деятельности они разными каналами были связаны с партизанскими отрядами, в том числе им. Шемякина, 5-й Клетнянской бригады им. Котовского, бригадой Еремина».

  Валентина Андреевича подвело незнание партизанских соединений. Можно догадаться, что речь шла  о специальном отряде НКВД-НКГБ «Вперед» Павла Шемякина, на основе которого в августе 1942 года была создана одноименная партизанская бригада, 5-й Клетнянской партизанской бригаде Александра Еремина, партизанской бригаде имени Котовского командира Николая Коленченко. Озвучена неверная версия расправы фашистских палачей над Натальей Михайловной Шубабко, которая якобы была разорвана немецкими собаками.

  Завершающая часть содержит несколько принципиально важных умозаключений. Во-первых, «не имея достаточной повседневной поддержки и руководства работа подпольщиков не получила широкого организованного начала». Во-вторых, многие из подпольщиков могли реализовать себя только в партизанских отрядах: они «под угрозой физического истребления уходили в партизанские отряды и там боролись с оружием в руках против фашистских захватчиков». В-третьих, деятельность юных патриотов не могла оцениваться высоко: «эта, пусть, на первый взгляд, небольшая работа подполья сыграла свою положительную роль в разгроме врага».

  Через шесть лет от позиции В.А. Завадского далеко не уйдут пенсионер союзного значения Г.Н. Руленков и бывший член подпольного райкома партии, довоенный редактор Суражской районной газеты Д.Н. Овсянников, когда оба будут заслушаны областной партийной комиссией в 1974 году.
  Иногда создается впечатление, что и выступление Завадского, и проект итоговой справки той же комиссии, особенно в части выводов, писался одной рукой.

  В докладе члена райкома партии В.А.Завадского прозвучали осторожные оценки жертвенного подвига местных патриотов: «Жизнь, отданная подпольщиками во имя сохранения национальной независимости нашей Родины, заслуживают от нас величайшей благодарности, их имена и дела навечно остались в нашей памяти». Нельзя спорить с первой частью сказанного, нельзя безоговорочно согласиться со второй.

  Почему осенью 1974 года потребовалось засекречивать материалы выездной комиссии Брянского обкома КПСС и, прежде всего, списки подпольщиков, еще почти на двадцать лет? Впрочем, секретность являлась бессрочной, считайте, вечной. Ее прервало историческое стечение обстоятельств, когда в марте 1990 года из Конституции СССР была исключена шестая статья о руководящей и направляющей роли КПСС в советском обществе, а затем в августе 1991 года страна пережила испытание с ГКЧП. Со сцены исчез распорядитель грифа секретности с партийным билетом в кармане.

  Но надо знать, что еще до прямого обращения газеты «Восход» к своим читателям с призывом общими усилиями воссоздать историю патриотического подполья, были те, кто пытался разрушить глухую стену молчания вокруг него. Без них мы могли бы не узнать о существовании Суражского подполья вообще. Каждому из этих смельчаков местная власть противодействовала избирательно.

  Первой, кто пытался увековечить память героев Суражского подполья, была Наташа Бердникова. После освобождения города она вновь села за парту. Братская могила подпольщиков была под Наташиным присмотром. Девушка с отличием окончила школу, поступила в Московский химико-технологический институт имени Дмитрия Менделеева. При появлении в Сураже немало времени отводила визитам в райком КПСС и райисполком. Вернее, ожиданиям в приемных высоких кабинетов. С той же дерзостью, которая отличала Наташу при выполнении опасных для жизни заданий как в подпольной организации, так затем и в отряде НКВД-НКГБ СССР «Вперед», она с порога заявляла требования сделать все возможное для установки памятника на лесной могиле казненных товарищей по подполью.
  Никто и не пытался возразить. Рассказывали ей о собственных планах увековечить имена героев в названиях улиц, колхозов, школ, пионерских дружин, обещали начать с Безымянного переулка, который примыкал к улице Ленина в ее центральной части. Но каждый раз просили подождать, пока район не восстановится после военной разрухи: «Прежде надо думать о живых».

  Известен рассказ Тамары Степановны Мехедовой о том, как Наталья Бердникова, каждый раз прибирая братскую могилу в лесу, на двух соснах рядом, на старом затесе, свободном от коры, химическим карандашом подправляла имена своих боевых товарищей и подруг: «За зиму эти записи расплывались в сырости и затягивались смолой, и на следующее лето Наташа снова обновляла их. Через несколько лет деревья были срублены, и память о подпольщиках стала сглаживаться».
  С большой горечью читаешь эти слова. Сожаление не столько по утрате деревьев как живых носителей памяти. На пике своих научных достижений, сопряженных с риском для себя в работе над компонентами ракетного топлива, в то время внезапно уйдет из жизни талантливый ученый-химик Наталья Григорьевна Бердникова, которая в тридцать два года уже готовилась к защите докторской диссертации.

  Младший брат Олег Бердников, один из ведущих специалистов лесной промышленности страны, включился в сбор материалов о подполье много позже. Свою переписку с архивами он передал в Суражский краеведческий музей, и она дополнила документальной фактурой обзорный очерк Михаила Лежнева «Суражское подполье», появившийся в уже свободное от запретов время на информацию о подполье и подпольщиках. Отдельной жизнью зажила справка Центрального архива ФСК (ныне ФСБ), полученная Олегом Бердниковым в мае 1995 года, с историей специального отряда НКВД-НКГБ СССР «Вперед», связи чекистов с подпольем и некоторыми боевыми результатами такого взаимодействия.

  Тамара Степановна Мехедова пережила страшное для Суража время в советском тылу, появилась в освобожденном городе, чтобы поддержать свою семью после мученической смерти от рук немецких палачей отца Степана Ивановича и сестры Нины. Учительница Мехедова стала частью городского населения, и местная власть не кормила ее обещаниями воздать должное погибшим и живым подпольщикам уже в ближайшее время, как это происходило в отношениях с Натальей и Олегом Бердниковыми.

  Уже после первой просьбы Тамары Степановны поставить памятник над братской могилой под Новой Кисловкой от нее потребовали представить документы в подтверждение тому, что захороненные в лесу люди являлись подпольщиками и партизанскими связными. Героические дела и поступки патриотов во внимание не принимались, мученической смерти, как могло показаться, было мало. Архивы же были пусты. Нельзя не согласиться с советским классиком диверсий в тылу врага полковником И.Г. Стариновым о необоснованном сужении начальником Центрального штаба партизанского движения генералом П.К. Пономаренко сил народного сопротивления без включения в них и официального учета комсомольского и антифашистского подполья в городской местности.
  Есть собственноручно написанная история Тамары Степановны о том, как она справлялась с неправомерно переложенной на нее функцией, близкой к той, чем должна была заниматься районная чрезвычайная государственная комиссия по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков. В сборе материалов помогала младшая сестра Ада Мехедова (Честкова). Ее собственные воспоминания имели особую ценность в установлении обстоятельств первых потерь подпольщиков, ведь именно она познакомила с Ниной провокатора Орлова и была с ней рядом последние дни перед ее арестом.

  Тамара Степановна многое услышала от Нади Станкевич и Анны Афанасьевны Федориной. Несколько разочаровали встречи с Варварой Гасановой. Как напишет Тамара Степановна, «больше того, что я уже знала, она ничего не смогла рассказать».
  Первые опыты поисковой работы вызвали резонанс в Сураже, а первые ее результаты, записанные в обычную школьную тетрадку, – повышенное любопытство не только у тех, кто интересовался историей родного края. Однажды Тамара Степановна, откликнувшись на просьбу коллег, принесла тетрадку в школу. Вскоре записи пропали из ящика ее учительского стола.

  Содержание тетрадки позже будет частично восстановлено майором Попковым из Унечи в беседе с Тамарой Степановной. Тогда сотрудник госбезопасности временно принял Суражский район в оперативное обслуживание и, независимо от настроений в партийном и советском руководстве этой территорией, честно и профессионально собирал материалы о местном подполье для доклада в Управление КГБ по Брянской области. Через девять лет материалы майора Попкова окажутся в руках выездной комиссии обкома партии, но не все, к сожалению, станут предметом обсуждения и будут использованы при подготовке итоговой справки.
  Пропажа тетради с записями воспоминаний подпольщиков не остановила дальнейшие поиски. Тамара Степановна Мехедова дважды выезжала в подмосковный дачный поселок Зеленоградский, куда Наталья Бердникова успеет до своего ухода перевезти родителей.

  Один эпизод этой истории следует привести в непосредственном изложении автором, чтобы ни у кого не возникло сомнений в правдоподобности строк: «Григорий Иванович Бердников был уже слаб, и мы договорились, что он постепенно вспомнит всё, что сможет, напишет и пришлёт мне в письме. Это письмо и будет для меня документом. Через полгода он прислал письмо. С ним я пошла в РК ВЛКСМ. Там меня попросили письмо оставить и обещали начать большой поиск. Время шло, поиска не было. Снова иду в райком комсомола с просьбой возвратить мне письмо Бердникова Г. И., чтобы с ним обратиться в райком КПСС, но ... письма не оказалось. Всё же РК ВЛКСМ написал в обком комсомола и обком партии. Оттуда ответили, что в Брянске нет сведений о людях, казненных оккупантами и похороненных в двух километрах от Суража.
  Снова пришлось писать обо всем Бердникову Г.И. и снова просить еще раз написать то же самое, что он писал в предыдущем письме. Новое письмо я от него получила. Это письмо с некоторыми сокращениями было напечатано в районной газете «Восход» в начале 1966 года».

  Еще при первой встрече в Подмосковье Григорий Иванович и Мария Петровна Бердниковы советовали Тамаре Степановне разыскать отважную разведчицу и связную спецотряда НКВД-НКГБ СССР «Вперёд» Марию Ильиничну Романцову: «Она очень много знает о суражских подпольщиках, она обо всём и расскажет». Тамара Степановна долго ее не могла найти. Но после газетной публикации бывшая связная Романцова сама отыскала старшую сестру Нины Мехедовой.
  В марте 1966 года Мария Ильинична приехала в Сураж из Калужской области, где жила у одной из дочерей. Вначале она встретилась с подругами по подполью Анной Федориной и Варварой Гасановой, только затем пришла к Мехедовым. Тамара Степановна готовилась к длительной и обстоятельной беседе, но ее не получилось: Мария Ильинична уже приобрела билет на обратную дорогу и спешила домой.
  В сентябре 1967 года в Костюковичах во встрече белорусских партизан участвовала Анна Федорина. К ней подошел Герой Советского Союза Николай Афанасьевич Михайлашев из разведки спецотряда «Вперед», сообщил, что пишет книгу. Попросил, чтобы бывшие подпольщики помогли ему воспоминаниями о своей борьбе в тылу врага. Анна Федорина написала Марии Романцовой с просьбой к ней приехать в Сураж. Та вызвала телеграммой Марию Гетун.

  Тамара Степановна запишет их воспоминания и с ними обратится в РК КПСС, полагая, что со своей задачей по сбору материала о подпольщиках справилась. Она оказалась летописцем Суражского подполья, явилась инициатором постоянных встреч бывших подпольщиков, но ее ожидания торжества исторической справедливости по отношению к павшим героям затянутся не на один год.

  В 1971 году устоявшееся безмолвие нарушит книга Героя Советского Союза Николая Михайлашева «Буря гнева», где деятельности Суражского подполья будет посвящена отдельная глава. Из Суража во все инстанции пойдут обращения с призывами признать боевую деятельность местной молодежи в тылу врага и обратить внимание к судьбам павших и оставшихся в живых подпольщиков. Уже скоро обращения для повышения своей весомости будут облекаться в форму коллективных писем. В центре подобных инициатив окажется Алексей Агеенко, один из тех, кого Николай Михайлашев упомянет на страницах своей книги. Алексей после войны жил в Крыму. Значительная удаленность от суражских властей ограждала его от их вероятных повседневных каверз и допускала его дерзость в отношениях с ними.

  Наиболее насыщенным на обращения об увековечении памяти подпольщиков станет 1973 год, когда города и села нынешней Брянской области будут отмечать 30-ю годовщину своего освобождения от немецко-фашистского ига в разные дни календаря по мере продвижения Красной Армии в августе-сентябре 1943 года. В июне Суражский РК КПСС запросит в Брянске архивные материалы о действиях в годы Великой Отечественной войны патриотического антифашистского подполья в своем городе. В начале июля Алексей Агеенко познакомится с 1-м секретарем Суражского РК КПСС Николаем Файковым, передаст ему письмо Героя Советского Союза Н.А. Михайлашева из своей переписки с ним и договорится о встрече руководителя районной партийной организации с бывшими подпольщиками.

  Уже через неделю такая встреча состоится. В августе будет получен ответ из обкома партии, и уже в сентябре на месте казни и братского захоронения юных подпольщиков и других патриотов, партизанских связных появится памятник.
  Можно ли было поверить в искренние намерения райкома партии, если лесной обелиск, в пределах района известный как памятник подпольщикам, казненным 19 сентября 1943 года, в учетах исторических и культурных памятников Брянской области будет значиться под прежним названием «Братская могила коммунистов, расстрелянных в 1942 г. немецкими захватчиками»?

  Алексей Агеенко пойдет дальше. Через полгода Николай Михайлашев напишет Николаю Файкову о том, что его беспрерывно забрасывает письмами бывший подпольщик и партизан бригады «Вперед» Алексей Агеенко из Керчи: «Из его писем я узнал, что существование подпольных патриотических групп в период оккупации в Сураже в райкоме взято под сомнение ввиду того, что нет никаких архивных документов».
  Пройдет еще год и бюро Брянского обкома КПСС по настоянию ЦК КПСС, оказавшегося под давлением обращений бывших суражских подпольщиков и партизан, создаст специальную комиссию, и она окончательно признает существование в Сураже «патриотических групп в годы временной немецко-фашистской оккупации». В утвержденном списке подпольщиков фамилии Агеенко не будет, но в итоговой справке комиссии обкома партии ему отведут немало места – шесть страниц или четвертую часть всего содержания.

  Комиссия не выскажется об общественно значимой деятельности Алексея Агеенко и все сведет к его явному желанию заявить о личной причастности к подпольной деятельности в Сураже. В тексте справки будут изложены два его письма бывшему другу детства с наставлениями, о чем говорить, что умалчивать, если того кто-либо будет спрашивать о роли Агеенко в подпольной организации. В свою очередь автор заявлял о своей готовности подтвердить участие друга в подпольной борьбе. Знакомые уже нам мотивы, что в свое время побуждали бывшую подпольщицу Наталью Гладченко обратиться к Александру Павлюченко: « ... Ты, Шура, должна меня не подвести. Я писала в газете, что ты входила в группу Малюченко Леонида...». Далее излагалась подсказка, о чем именно ей следовало говорить и писать в газету. Александра Павлюченко возмутится, и это письмо со временем окажется в материалах комиссии из Брянска.
  Письмо Натальи Гладченко также было подшито к материалам комиссии, но осталось без упоминания в итоговой справке.


  На неприглядном для Алексея Агеенко фоне комиссия посчитает возможным «попутно уточнить его деятельность в годы Великой Отечественной войны». В переводе с партийной терминологии это значило поискать в судьбе автора обращений в Москву и Брянск негативные эпизоды и намеренно сгустить их. В толковых словарях этот процесс называется очернительством.
  Вот как оно выглядит в итоговой справке: «Как стало известно комиссии, Агеенко в начале войны оказался в городе Сураже. Ранее он учился в Суражской школе, хотя родился он в городе Москве, где жили его родители. В комсомол не вступал, вёл воровской образ жизни под кличкой «Граф». Был на службе во власовском батальоне «Припять», куда, как пишет Агеенко, был послан подпольщиками. На этот вопрос разведчик товарищ Михайлашев Н.А. пишет, что им были посланы в этот полк свои люди для работы по разложению. Их было четверо, но Агеенко среди них не было. Работа по разложению батальона «Припять» проводилась людьми, посланными от партизан, в результате чего Агеенко Алексей и с ним двое власовцев в мае 1943 г. ушли к партизанам».

  Алексей Агеенко действительно родился в Москве. В его раннем детстве умерла мать. С 1928 года мальчик будет жить в Сураже. В родном городе отца пойдет в школу, директором которой являлся его дядя Евгений Федорович Агеенко. В 1933 году отец вернет Алексея в столицу, где легче будет пережить массовый голод в стране. Суражский друг детства Коля Жоров из писем Алексея будет узнавать о том, какие тяжелые испытания выпадут затем на долю столичного приятеля. В 1937 году расстреляют отца Алексея, научного работника Союза воинствующих безбожников. Лейтенант Агеенко вновь появится в Сураже только через восемь лет. Произойдет это в сентябре 1941 года, когда город будет уже оккупирован немцами.

  В 1973 году Агеенко уже из Керчи будет писать бывшему другу детства Николаю Жорову, на тот момент заведующему общим отделом Суражского райкома КПСС. Через год Николай Борисович, будучи в составе выездной комиссией обкома партии по установлению подполья, выложит перед ней эти письма.
  Из этих писем явно выросло обвинение против Алексея в криминальных делах под кличкой «Граф»: «У меня к тебе просьба. О моей биографии московской ни слова, – писал Агеенко Жорову и одновременно поучал, как вести себя перед товарищами по партии. – Ты не знаешь, что мой отец в 1937 году был арестован по 58 статье и не знаешь, что у меня была воровская жизнь».

  Воровская жизнь не значит промышлять кражами, это – образ жизни с частой сменой мест для ночлега. После обвинения отца по политической статье и его расстрела Алексей как сын «врага народа» не мог вступить в комсомол. Чтобы избежать собственного ареста, он часто менял московские адреса, не исключено, что ночевал и в воровских притонах. Об этом не без юношеского запала похвастать новым и необычным для себя положением он писал тогда своему приятелю Кольке в Сураж. Но какая воровская шайка, если Алексей не забросил учебу, успешно окончил вечернюю школу рабочей молодежи и поступил в военное училище в Севастополе?!

  А ведь фигуру по кличке «Граф Вронский» комиссия Брянского обкома КПСС со ссылкой на Алексея Хилькова наделила самыми большими и мрачными подозрениями в провале подпольной организации. В материалах Хилькова между тем нет «Графа Вронского».
  В одной из предыдущих глав было развернуто предположение о том, что под «Графом Вронским» брянская партийная комиссия ошибочно указала двойного агента немецкого абвера и советского НКВД «Волконского». А вдруг комиссия тем самым преднамеренно бросала тень подозрения на Алексея Агеенко?

  Окончательный вывод в отношении него, изложенный далеко небезупречным и жестким стилем письма, только усиливает это впечатление: «Комиссия считает, что тов. Агенко А.А., находясь на службе во власовском батальоне «Припять», причастия к подпольной группе не имел. Никаких заданий по разложению войск не выполнял. За службу в партизанском отряде «Вперед», куда он перебежал в мае 1943 г., тов. Агеенко имеет документы».

  Не сказано «ушел в партизаны», а подобрано унизительное слово «перебежал», не сражался в составе боевого отряда чекистов, куда можно быть зачисленным только после тщательной проверки, а «имеет документы». В каждой строчке посеяны злые семена. Комиссия не раскрывает содержание документов, которые упоминает мимолетно. Но там есть справки командования партизанской бригады «Вперед», Центральных архивов КГБ СССР и Министерства обороны СССР, Национального архива Белоруссии, о том, что Агеенко с середины марта 1943 года являлся командиром взвода разведки. Он продолжит сражаться с врагом с осени 1943 года в составе действующей армии, будет участвовать в битве за Берлин, из Группы советских войск в Германии вернется в СССР в октябре 1947 года.

  Алексей Агеенко в своих воспоминаниях указывает, сколько времени длилась его служба в 604-м Восточном батальоне («Припяти»). Всего четыре дня, с 14 по 17 марта 1943 года. Внедриться сюда по заданию подполья ему не составило большого труда. Не потребовалось сочинять легенду для службы у врага – прошлая жизнь оказалась богаче на замысловатые и драматические события. Его миссию, по словам самого Агеенко, прервал приказ о передислокации батальона вглубь Белоруссии. В Сураже за короткое время Агеенко смог сагитировать только трех бойцов для перехода в партизанскую бригаду «Вперед». Верхом на лошадях и во всеоружии беглецы оказались в расположении специального отряда НКВД-НКГБ СССР «Вперед».
  Алексей Агеенко в обращении к Генеральному прокурору СССР А.М.Рекункову в 1986 году укажет: задание внедриться в «Припять» получил  от Ксении Станкевич через Бориса Воронина. Но эти люди – и Ксения, и Борис – погибнут в годы войны.

  Сергей Стешец в газетном очерке «Причастный к подполью» напишет, что долго не находил документального подтверждения работе Агеенко в батальоне «Припять» по заданию партизан. И несколько дней назад получил свидетельство, по словам автора, расставляющее все точки над «i», от бывшей подпольщицы Надежды Козловой (Станкевич), сестры Ксении: «Алексей Агеенко – это моя боль. Это сестра Ксения посоветовала ему устроиться поваром в батальон «Припять» по рекомендации командования партизанского отряда. Алексей с Ксенией действовали вместе. Она – в столовой СД, он – в столовой штабной роты «Припять». Я молчала об этом, потому что не хотела портить отношения с райкомом партии».

  Примечательно, что очерк об Алексее Агеенко с признанием Нади Станкевич был опубликован в те дни, когда со двора бывшего дома партийного руководства еще не выветрился запах костров с горевшими документами после ГКЧП.
  По этой политической причине, скорее всего, стало возможным заседание райисполкома Суражского Совета народных депутатов 12 ноября 1991 года. На него были приглашены члены районной комиссии по подготовке Всесоюзной Книги памяти, земляки-подпольщики Надежда Козлова (Станкевич), Алексей Хильков и приехавший из Керчи Алексей Агеенко.
  В газетном отчете с заседания райисполкома со стенографической точностью приведено выступление бывшего подпольщика Алексея Хилькова: «Я говорю правду, что до 1973 года не знал Алексея Агеенко. Но помню еще во время оккупации разговор с сыном бургомистра Женей Берестневым, жившим по соседству.
  Он говорит:
– Ты знал, что был в Сураже такой граф Воронцов?
– Да.
– Так мы думали – наш, а оказался разведчиком.
  А кличка «Граф», оказывается, была у Алексея. Я не знал, что это одно и то же лицо. Ведь у нас была строгая конспирация. Каждый знал только своих».

  Под словом «наш» сын бургомистра явно подразумевал человека, работавшего на немецкие оккупационные власти.  Алексей Агеенко в своем выступлении в райисполкоме обойдет молчанием эпизод, рассказанный Хильковым. Так и останется без объяснения ситуация с одновременным появлением в Сураже трех «графов» – Волконского, Вронского, Воронцова.

  Затянувшаяся борьба за правду о подполье, как Агеенко называл выяснение отношений со всеми, кто, на его взгляд, злоупотребляя властью, препятствовал ей, явно изнурила Алексея. Обе стороны – он и власть – легко допускали искажения прошлых реалий и легко переходили на взаимные оскорбления.
  В оккупированном Сураже Алексею Агеенко не хватило качеств характера, которые помогли его ровеснику и однокурснику по учебе в Севастопольском военном училище зенитной артиллерии Ивану Туркеничу встать во главе комсомольской подпольной организации Краснодона. Вероятно, негативно повлияли последствия скрытной жизни в Москве с момента ареста отца, почему он не смог сразу пойти на личный контакт с сотрудниками НКВД из бригады «Вперед».

  Но в последующие послевоенные годы Алексей Александрович проявит завидную смелость и последовательность в своем стремлении восстановить память о павших героях подполья, отстоять интересы выживших. Решением Суражского райисполкома 12 ноября 1991 года он справедливо был включен в официальный список подпольщиков. Что это могло дать ему дополнительно в материальном плане? Абсолютно ничего. Он уже давно обладал льготами как бывший фронтовик и командир взвода разведывательно-диверсионного отряда НКВД-НКГБ СССР «Вперед». Имел фронтовые награды. Возможно, таким образом ему была выражена признательность за боевое прошлое и многолетние труды «на нервах».

  В ноябре 1974 года в своем заключении выездная комиссия Брянского обкома партии, как бы подводя черту под темой Суражского подполья, признала: «К сожалению, дать цельный список фамилий всех патриотов города Суража нам не удалось». Причиной был указан естественный ход времени, влияющий на сроки жизни людей и состояние человеческой памяти: «За прошедшее тридцатилетие после окончания Великой Отечественной войны 1941;1945 гг. многое забыто, ушли из жизни главные участники подпольной борьбы с врагом, мало сохранилось документов. Всё, что удалось обобщить в результате работы комиссии по существованию подполья в городе Сураже, изложено в настоящей справке».

  Избирательность в формировании списка подпольщиков все же проступала. Ведь смогла оказаться в списке подпольщиков вчерашняя девятиклассница, которая, будучи допрошенной в качестве свидетеля по делу агента ГФП-729 Хайковой, откровенно заявила: «Связи с партизанами не имела, но через свою подругу Бердникову Наташу узнала о лицах, имеющих связь с партизанами и распространяющих антигерманские листовки. Я знала, что у них был радиоприемник, шрифт, на котором они печатали листовки и распространяли в городе Сураже».

  Сомнения комиссии в весомости своего решения о включении в список подпольщиков того или другого суражанина, не исключаю, могли стать причиной, почему этот документ не предавался публичной огласке и был засекречен. Но местные тайны в подобных городках с сохранявшимся со старых времен укладом жизни долго не хранились. «Копию этого списка я получил в марте 1974 года,– признается Алексей Агеенко в письме в редакцию «Восхода» в начале девяностых годов. – Переслал из Суража краевед Михаил Иванович Мехедов. Ему же вручил второй секретарь Суражского РК КПСС Курбатский Алексей Антипович. Рисковал секретарь райкома: как-никак на документе значился гриф «секретно».

  Копию постановления бюро Брянского обкома КПСС от 30 января 1975 года «О патриотическом движении в Суражском районе в годы Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.) сейчас можно увидеть в Суражском краеведческом музее. Вторым пунктом констатируется, что «комиссией выявлена группа патриотов в количестве 50 человек (список прилагается)». Конечно, патриотов в оккупированном Сураже было в десятки раз больше, но не все включились в самоотверженную подпольную борьбу с врагом. Напротив 34 фамилий в приложении к постановлению обкома сделана скорбная запись «посмертно». Сюда внесены и те, кто, пережив войну, уйдут от нас, не дождавшись признания своего героического прошлого в составе Суражского подполья, – Наталья Бердникова, Константин Станкевич, Михаил Макаров. Через два месяца после партийного решения в Брянске о подпольщиках при взрыве на шахте № 36 Карагандинского угольного бассейна погибнет начальник смены Игорь Ошман.

  Вместо собственного списка с именами подпольщиков бюро обкома партии приложило решение Суражского райкома КПСС от 10 ноября 1974 года, которое в свою очередь утвердило состав антифашистского подполья в Сураже со ссылкой на справку комиссии того же Брянского обкома. Получился замкнутый круг, и надо было ломать голову, пытаясь выяснить, на кого следовало бы возложить ответственность за допущенные искажения при написании некоторых фамилий и имен. Примечательно, что в суражский вариант позже внесли некоторые корректировки поверх неточных записей, а в приложении к документу обкома партии все осталось без изменений. После устранения КПСС из жизни страны некому заниматься работой над ошибками.



На снимках (слева направо): командир  отряда  НКВД-НКГБ СССР «Вперед» Павел Григорьевич  Шемякин,  командир 5-й Клетнянской партизанской  бригады  Александр Михайлович Еремин, Герой Советского Союза, легендарный  участник партизанского движения в Белоруссии, ветеран  органов госбезопасности, писатель  Николай Афанасьевич Михайлашев,  бывший участник Суражского подполья Алексей Александрович Агеенко.