Анисовый туман

(Из книги ЛЕСКОВКА)

Светает. Обивая росу с подорожников, подхлёстывая тё-лочку-первогодку, отец спускается в анисовые туманы к Жёлтому. Наша очередь пасти стадо.
Выхожу на кручу. Хуторские петухи передразниваются с заречными. С низины слышится ленивое мычанье, щёлканье кнута, бабьи окрики. Окутывая заросли ивняка, молочные клубы бесшумным потоком валят по подгорью, затапливают долину.
Полусонное стадо, бороздя парное июньское утро, ны-ряет в кисейные омуты, уплывает в непроглядные пой-менные луга.
Прозябнув, кутаюсь в мамину шальку, шмыгаю в садо-вую калитку, стараясь не задеть отсыревших жасминов. По пути горстями нарываю охапку клеверной отавы, несу к сараю.
Отворяю дверь, обвыкаюсь глазами.
Посреди хлева рыжей горкой в белесых проплешинах виднеется Лыска. Вторые сутки не встаёт. Помирает. Ста-рая совсем. Приносила ей ломоть с солью, даже не смот-рит. А ведь как любила!
Ветеринар Петрович советовал прирезать. У отца руки не поднялись. Поручил за ней присматривать.
Подхожу, подкладываю поближе свежую охапку. Душа обмирает, слышу, как корова вздыхает болезной утробой. Присаживаюсь на корточки. Жалею. Глажу по худым старческим бокам, трогаю сбитый прошлой весной рог, ласкаю крупную белую звёздочку посередь курчавой мор-ды. Приговариваю: «Кормилица ты наша!»
Лыска чуть поводит ухом, прислушивается. И вдруг – из её огромных глаз выкатываются слёзы.
Может быть, ей припомнились тающие в июньском мареве колокольчиковые поляны?
Нет сил вернуться на хуторские просторы, услышать треск невидимых кузнечиков в дремотной непролазной травище у Закамней, постоять в прохладной сине-глинистой мути, пожевать сладкие будылья тростника на болотце.
А может, напоследок вздумалось Лыске хоть одним глазком, хоть на минуточку, посмотреть на хозяйку, спус-кающуюся к тырлу с подойником в томный июньский полдень. Мукнуть протяжно навстречу, углядев издалече знакомую косынку. Обнюхать и лизнуть от радости синюю в мушках штапельную кофточку. Пожевать духовитую, посыпанную зернистой солью, корочку, которую хозяйка припасла в фартучном кармане.
Ничего не поворотить, не возвернуть. Не рассмотреть сквозь щёлку сарая родные заливные луга, не увидать расхворавшейся хозяйки. Не услышать ласковое, до каж-дого звука знакомое: «Голубушка, заждалась, моя хоро-шая!». Не взбрыкнуть, пьянея от весны и свободы по под-горью, не облизать в январскую стужу в душном хлеву но-ворожденного телка.
Всё в прошлом.
В полумраке слышится слабый стон. Я с холодным ужасом вижу, как стекленеет взгляд и закатываются Лыс-кины глаза.
Кидаюсь к ней, обнимаю, долго плачу. Горько от бес-помощности. До вечера не могу отойти от сарая. Тяжело и больно, словно умер кто-то очень родной.
Возвратясь с пасьбы, отец выбирает в горе большую глинистую яму, везёт на телеге корову и закапывает.
…Тёлочку переводим из клети в хлев, на Лыскино ме-сто.
И жизнь продолжается.