Плетень

(Из книги ЛЕСКОВКА)

Вернувшись с фронта и поставив на месте сгинувшей в ли-холетье хаты новую (благо лес под боком), Кузьма, по за-ведённому со стародавних времён обычаю, обнёс усадьбу ловко сработанным плетнём.
Ивняка у речки – руби, не хочу. Четыре года не резали деревенские лозняк: и корзины плести некому, и особо собирать в них нечего было. Заматеревшие ветки – не хмызник-однолетка, прослужили Кузьме долгие послево-енные годы.
Старый тын, иссушенный студёными лютыми ветрами, прожаренный раскалённым летним солнцем, казалось, окаменел. Без него невозможно представить подворья де-да Кузьмы.
Изредка в допотопном плетне то там, то тут появлялись бреши (камни, и те времени подвластны). Старик шёл в пойму, нарезал охапку ивняка, смахивал тесаком листву и наглухо замуровывал дыры.
Вьюжными зимами у тына пластались сумёты. Снеги грудами наваливались на приседавший под их нахрапом плетень. Оседлав его, залихватски заламывали козырьки над его верхушкой.
По весне Кузьма подпирал рогатулями покосившийся, всё больше сжуривающийся, сгорбленный, словно веко-вой старикашка, тын. И тот, зарастая за лето глухой кра-пивой и чистотелом, поскрипывая, покряхтывая, продол-жал нести свою неприметную службу.
Иногда дед не доглядывал, и жуликоватый кочет Гор-лопан проныривал сквозь обветшавшие прутья, скликал на луковые гряды оголтелых пеструшек, и те в одночасье срывали бахчу, купаясь в парной пыли, склёвывая первые огурчики, обирая увесистые кисти перестоявшей сморо-дины.
Подслеповатый Кузьма препоручал внучонку Мишутке обходить дозором плетень, выискивать куриные лазы. Но с каждым разом их объявлялось всё больше и больше. Плетень рассыпался на глазах, умирал.
– Видать, подходит наш черёд, – вздыхал Кузьма, не пытаясь уже ладить отживший свои лета лозинник.
По осени, лишь прибрали бахчу, дед, приспособив в помощники внука, принялся разбирать тын, стаскивая его остатки на зады. Земля казалась неуютной, голой сиро-тинкой. Приблудная скотина своевольно разгуливала по бахче, копалась в куче повядшего свекольника, подламы-вала смородиновые кусты, топтала малинник.
Вздыбив шалашом трухлявые плетины, Кузьма запа-лил кострище. Пристроившись на подваленной ракитине, дед вынул кисет, достал коробочку с ровно нарезанной газетой, скрутил цигарку. Мишутка хлопотал у огня: по-шевеливал прогоравшее, охапками подкидывал извиви-стые прутья развалившегося плетня.
– Выходит, внучок… закончилась страда моя… Не к чему огород городить, – дед прищурился и посмотрел на огонь, словно хотел в нём рассмотреть пережитое, – так вот по прутику, по веточке и жисть прогорела… Закончена моя пахота... Всей землицы в запасе – два метра на По-повке.
– Ты, деда, гляди у меня, не хандри! С кем же я под-солнухи по весне посею? А лузгать, как вырастут, кому стану? А рогатки кто мне меткие сладит? Дрозды без тебя весь вишенник обдёргают!

С того дня дед затужил-захворал и не спускался с печи, а как выполз под Покров на завалинку, пощунял одобри-тельно: «Ах вы, такие-разэдакие, что ж в тайне держали? Когда ж плетень-то успели сладить?
Мишутка с отцом съездили на Карюхе в низину, про-шлись бережком, опилили ракитки, нарубили ровненьких колышков. Натаскали лозняка. Вбили ракитовые черен-ки, переплели прутьями. Ракитка – дерево неприхотли-вое, где воткнёшь, там и прижилась. Только полей! Не ветродуи осенские не страшны ей, не снега-метели.
А под Светлое Воскресенье прибегает Мишутка с ули-цы.
– Дедка! Плетень зацвёл!
– Молодой-зелёный… Жисть из него наружу прёт, вот и хорохорится-радуется. Пущай цветёт… твой это плетень-то Мишутка, и землица на подворье – твоя. Береги!