Учение о Двоице 46. Великий Андрогин, Часть 4

Раздел I: Богословие (теоретическая часть)


46. (Великий Андрогин)


"Нет (уже) мужеского пола, ни женского:
ибо все вы одно во Христе Иисусе." Гал 3:28


Часть 4:

Проект целостного человека в русской религиозной философии

В русской религиозной философии рубежа XIX–XX веков
эта тема раскрыта наиболее глубоко
в работах Владимира Соловьёва и Николая Бердяева,
которые, отталкиваясь от платоновского мифа,
превратили его в проект духовного преображения человечества.

В статье "Жизненная драма Платона" Соловьёв совершает
с древним мифом решительную операцию:
он переориентирует вектор андрогина из прошлого в будущее.

Если для Платона разделённые половинки
тоскуют по утраченной целостности,
то для Соловьёва андрогин становится целью истории,
"истинным человеком", который должен быть сотворён.

Он писал, что стремился "договорить не досказанное Платоном",
и в этом "договаривании" платоновская любовь-воспоминание
преображается в любовь-творчество.

Он не просто толкует его, а радикально переворачивает,
наполняя христианским смыслом
и превращая в краеугольный камень своей философии любви.

Если для Платона андрогин -- символ утраченного золотого века,
то для Соловьёва он становится светом в конце
туннеля истории, духовным деланием истинного человека.

Древние половинки, обречённые на вечные поиски,
являют собой природу любви-тоски, любви как воспоминания.
Любовь здесь -- ностальгия по цельности, взгляд в прошлое.

Для Соловьёва это не просто поиски утраченной части целого,
а творчество сверхличности, богочеловека,
рождаемого в преображённом акте любви,
и в конечном итоге ведущей к всеединству мира.

И цель -- не вернуться к исходному состоянию
неразличённых и неразлучённых полов,
а подняться на новую духовную ступень,
где мужское и женское начала,
сохраняя свою индивидуальность, сливаются в высшем синтезе.

Эта идея становится мостом к его -- "Смыслу любви".
В этой работе Соловьёв уже прямо заявляет,
что задача любви -- "создать истинного человека",
который "не может быть только мужчиной или только женщиной,
а должен быть высшим единством обоих".

Платоновский миф, таким образом,
лишается своей мифологической оболочки
и обретает метафизическое и даже эсхатологическое измерение.

Любовь становится силой, способной не просто исцелить индивидуальную тоску, но и преодолеть саму смерть
как следствие изначального разделения.

Андрогин Соловьёва -- это не археология духа,
а его телеология; не ностальгия, а слово и дело.

Так, через творческое прочтение "Пира",
Соловьёв строит собственную грандиозную концепцию.

Он превращает красивую античную аллегорию
в динамичный религиозно-философский идеал,
где любовь выступает как активная творческая сила,
ведущая человечество к цельности,
бессмертию и соединению с Божественным.

Любовь становится космической энергией,
которая создаёт новую духовную реальность
и зовёт вперёд — к новому синтезу,
в котором индивидуальность не упраздняется,
а превозмогается в высшей гармонии.

Это переосмысление стало духовным камертоном
для всей русской философии Серебряного века,
ищущей преображения мира через преображение человека.

Николай Бердяев развивает и углубляет эту линию,
придавая ей ещё более острый, радикальный
эсхатологический и персоналистический характер,
вплотную подходя к идее андрогина как образа Божьего.

Для Бердяева дифференциация полов --
прямое следствие космического падения,
утраты изначальной целостности.

Он писал: "Не мужчина и не женщина есть образ и подобие Божье,
а лишь андрогин, целостный человек".

Сотворение Евы из ребра Адама символизирует, по Бердяеву,
трагедию разделения, ввергшую человека во власть
"родовой сексуальности", природной необходимости,
рабства у плоти и продолжения рода.

В этом падшем состоянии, утверждает мыслитель,
"человек, привязанный к Еве рождающей,
стал рабом природы... Мужчина пытается восстановить
свой андрогинический образ через сексуальное влечение
к утерянной женской природе".

Однако это влечение в мире падшем
лишь закрепляет разделение;
истинное восстановление цельного образа он,
вслед за мистической традицией,
видит во Христе как Новом Адаме --
Небесном и Земном Существе, преодолевшем власть пола
и природной необходимости.

Спасение, тем самым, есть обретение
внутренней, духовной андрогинности,
освобождение творческого духа из плена
биологического и социального детерминизма.

А андрогин Духа-Христа в таком ракурсе
становится путём к преображённому человечеству.

И для Соловьёва, и для Бердяева межеумок --
не анатомическая категория,
а метафизический исток и цель.

Оба философа видят в нём: критику падшего состояния,
символ распада целостности,
подчинения человека природной необходимости и смерти.

Истинный же Человек явлен во Христе,
в котором преодолена ветхая разделённость
и открыт путь к обожению и целостности.

Таким образом, в русской философии андрогин
окончательно сбрасывает кожу античного мифа.

Он становится пророческим символом,
указывающим на возможность преодоления фундаментального дуализма человеческого существования
через творческую, богочеловеческую любовь,
а не биологического воспроизводства,
в тех, кто сделал себя духовными
скопцами для Царствия Божьего.

Это -- не возврат в райское прошлое,
а дерзновенный проект построения нового неба и новой земли,
где человек, восстановив в себе образ Божий
как гармоничное единство начал,
станет наконец тем, кем был замыслен:

свободным творцом, целостной личностью
и живым отражением Единого Духа, в Котором нет разделения,
но есть совершенная Истина и Любовь.

**