Неспящие. Глава 12 Вертолёт

Почему ему должна понравится книга, новоиспечённый Алекс Михаил Озеров не понял, но творение Луки принял, не забыв поблагодарить довольного за себя книжника.

— Лука Васильевич не простой человек.

С разрешения крестника, Елена листала подарок, замечая слова и нарисованные Лукой иллюстрации, и чем дольше листала, тем задумчивей она становилась.

— Не простой, но по-своему очень добрый, — добавила женщина помолчав.

— Вот именно, что по-своему.

Алекс так и не понял своего к Луке отношения. С одной стороны, ему нравились и дерзкая честность и дошлый ум, и некая тайна, живущая в умных глазах закомуры,[1] с другой стороны, при встрече с хранителем книг, он чувствовал себя слишком простым, олуховатым парнишкой, с трудом понимающим острого на язык мужичка.

— И воображение у него богатое, — Елена захлопнула книгу.

Микс подумал читать между делом, но безграничная в своих фантазиях жизнь не предоставила ему этой возможности. Любомудрие бытия с его пониманием назначения и долга всякой твари под небом, в слиянии с истиной красотой и любовью к Создателю, творили с ним удивительное. Как из аквариума попавшая в море рыба немеет от плотности жизни ей созерцаемой, так и Алекс, попав в густоту неизведанного, каждый день наслаждался открытием.

Лето удушливым жаром накрыло, расслабило, обессилило; ни ветерка, ни дождичка, лишь коса в руке косаря пела своё на пораньи: «Травы поем – зубы притуплю; песку хвачу – опять наострю».

Будто уснувшая на берегу мавка,[2] растянувшись вскрай берега, мирно дремала под полуденным солнцем деревня. Где током, где ручейком стекались к Лютому тропинки да улочки, ведя за собой людей с их вечной нуждой о хлебе насущном. Богатое рыбой озеро щедрой и вольной рукой раздавало дары, и берег щерился лодками.

Единственная мощёная булыжником улица, зачинаясь от леса, через место силы – церковь Рождества Богородицы («...хлеб наш надсущный[3] даждь нам днесь»), вела на главную пристань, где на вбитых в берег сосновых приколах стояли ялик и несколько лодок попроще.

В ста метрах от церкви, за высоким плетнём, словно девка от жениха, пряталась в яблонях вертограда деревенская библиотека; книгоположница была Луке и местом работы, и домом, и скинией. Старый сосновый сруб, по Божьему промыслу, убережённый от участи стать баней прежнему старосте, был основой собрания. За тридцать лет изба постарела и приросла двумя близнецами-пристроями; в левом жил сам Лука, в правом была читальня. Книги, как наивысшая ценность, хранились посередине.

 

Как и Алекс, Лука Васильевич Преображенский не был коренным озерчанином. Нет, его не сбросили в озеро как бесполезного Системе субъекта, не был он и шпионом. Луку нашли на болотах. Грязный, в лохмотьях, кожа да кости, испуганный мальчик случайно вышел к разъезду. Его едва не убили, приняв за нежить. Хорошо, стояла жара и топь была проходимой. Ну и пришлось же бравым дружинникам побегать за нервным парнишкой; при каждом сделанном в его сторону шаге, он отдалялся на два, при попытке догнать его, он прятался в высокой рогозе. Тогда Ратибор, о ту пору воевода, приказал трём товарищам устроить стоянку. Разожгли костёр; запах каши лучше любого аркана притянул голодного мальчика. Ему бросили хлеба, и он с жадностью съел его. Предложили каши – не отказался. Стали спрашивать, кто он, откуда. На все их вопросы двенадцатилетний малец лишь в испуге таращился на мужчин и всё повторял: «Je crains, je crains».[4] В странных звуках вои расслышали имя Лука. Так его и назвали. После сытного ужина и доброго к себе отношения умный мальчик позволил себя увезти.

Его взял к себе присланный (злые языки поговаривали, что высланный) из столицы сорокалетний священник Василий Преображенский. Жена его Параскева повздыхала, поохала, да по бесчадству своему подчинилась велению мужа жалеть и воспитывать приёмыша как родного.

К тощему телу и взгляду волчонка пристала другая напасть – чадо не говорило; многие, в том числе и жена священника, скоротечно решили, что мальчик безмолвствует из-за скверного нрава и что хорошая порка – лучшее лекарство от дурости.

— Не о том нас учит Господь, чтобы малых пороть, а о том, чтобы ближних любили, — заступаясь за сына, отвечал Параскеве Василий. — В ком добра нет в том и правды мало. Придёт время – заговорит.

Так и случилось. Толи занятия с батюшкой пошли впрок, толи мальчик смирился, только к весне парнишка заговорил.

Лука оказался на редкость смышлёным и жадным до книг подростком. Из-за слабости тела, но больше от упорного нежелания брать в руки оружие – «вынутый меч – голова с плеч», – в дружину его не взяли. С апреля до ноября (зиму Лука не любил) он «исследовал местность». Бродясь по лесу один, он как будто что-то искал, но предмет им утерянный, если такой и имелся, бежал от упрямого парня. Он дошёл до столицы и сам вернулся обратно, получив от отца первый и единственный за всю жизнь нагоняй. В обиде подросток выкрикнул то, о чём, остыв, пожалел и жалел потом все свои годы:

— Ты не имеешь права меня наказывать! Ты мне не отец!

— Но ты мне сын, — ответил тогда священник. — И я о тебе волнуюсь. Давай договоримся. Я не стану тебе запрещать, но ты всегда честно будешь мне говорить куда ты собрался.

— Зачем? — буркнул обиженный мальчик.

— Чтобы я был с тобой. Не телом, — добавил Василий, отвечая на вспыхнувшее в Луке недовольство. — Молитвой.

Войдя в полноту лет, Лука пошёл странствовать. Через месяц, год или два блудный сын возвращался к родителю: худой, оборванный, часто побитый, но всегда с книгами в торбе. Где он их добывал, чем расплачивался, Лука не говорил, а, к тому времени овдовевший, Василий Васильевич не спрашивал. Он откармливал страннопутного сына, одевал во всё новое и какое-то время Лука был как все. Через время всё повторялось.

За долгие годы «книжной болезни» Лука натаскал столько книг, что скромный родительский дом уже не выдерживал бремени. Книги лежали повсюду; не в беспорядье как хлам, а в должном к себе уходе и уважении к знанию. Тогда-то отец Василий и подал идею создать в Озерках общественную «книгоположницу».

Так Лука стал заведовать единственной на многие вёрсты вокруг сельской библиотекой. Он разбил сад, завёл голубятню и вроде как взялся за ум. И хотя ум, в его понимании, больше походил на безумие, с Лукой примирились, признав в нём полезного «обчеству» учёного мужа. На любой вопрос, если этот вопрос был задан в учтивой форме, у Луки всегда находился верный ответ.

 

Пасха пришла в Озерки в полничь тихую и глубокую как вода в бездонном колодце. Алекс (к своему новому имени он только привыкал и предпочитал пока считать себя Алексом) уже на равных принял участие в праздничной службе. Праздников Праздник окрасил всё в красное: красный[5] храм, отец Василий весь в красном, красные[6] люди, яйца и куличи – цвет Воскресенья, ликуя о Жизни, пришёл в Родинию Торжеством: «Смерть, где твоё жало?! Ад, где твоя победа?!»

— Христос Воскресе! — победным гимном звучал под куполом церкви возглас отца Василия.

— Воистину Воскресе! — ревела ответная радость сплочённой Праздником паствы.

Вдохновенный азарт переполнял Алекса. Пасха случилась!

«Значит, зло не всесильно, — думал юноша, слушая как отец Василий провозглашает победу Бога над смертью. — Значит есть надежда, что и власть Зверя не навсегда».

Обычай русов христосоваться в Пасхальные дни, пришёлся юноше по душе, и первые дни после Пасхи превратились для Алекса в нескончаемый праздник. В надежде встретить Алёнку, он ходил по деревни дурак дураком; в свою очередь и Алёнка находила причину выйти из дома, чтобы на своё: «Христос воскресе!» — вместе с ответным: «Воистину воскресе!» — получить трёхкратное целование. Он и дальше ходил бы, да Лука в третий день полез к нему целоваться, а на его недовольное: «Я с мужиками не целуюсь», — с усмешкой заметил, что целоваться в праздник – обычай, и в этом смысле, его борода и усы ничем не хуже девичьих губок, а напоследок спросил:

— Ну, как, прочёл мою книгу?

— Прочту, когда время появится, — проворчал юноша, а про себя подумал: «Когда рак на горе свистнет, тогда и прочту».

Алекс отправился восвояси, а мужичок ещё долго смотрел ему в спину. Затем вздохнул и тихо сказал сам себе:

— Рак – он свистнет, и уже скоро.

 

Жизнь пошла чередом. Из пришлого спящего Алекс сделался здешним Михаем или попросту Мишкой. По утрам он так же пас коз, но уже не один, а с Алёнкой, после крещения, ставшей по заповеди[7] ему ближней. Будто пал последний барьер, отделявший её от милого сердцу, но чужого по духу парня. Любовь, прежде давимая сомнением с одной стороны и боязнью сделать что-то не так, с другой, вспыхнула наконец всепоглощающей страстью, превратив двух влюблённых в самых счастливых на свете людей. Забыв обо всём, они предавались мечтам о долгой счастливой жизни, как поженятся, нарожают детей и умрут в один день. Алекс, познавший много такого, о чём ему, теперь христианину, и вспоминать было стыдно, старался вести себя почти целомудренно, уважая традицию русов до свадьбы блюсти чистоту. Любовь жила в поцелуях.

О Джун он не вспоминал, представляя прошлые отношения как нечто тёмное и греховное сердцу. Секс лишал тайны. Само это слово несло в себе смрад механизма, превращая Любовь в простой перепих, а зачатие и рождение чад в преступление.

Добрыня, видевший в Алексе задатки ра;тая, на все недовольства Кирилла, в одиночку хлебавшего ратные щи, с пониманием отвечал, что из влюблённого воин, как из навоза копьё и что когда вьюнош оженится, вот тогда он им и займётся.

Алекс никогда не спрашивал близнецов почему они живут без родителей, хотя вопросом таким озабочивался. Когда пришёл срок, Алёнка сама ему рассказала.

— Отец наш Богдан, как и дед, был дружинником. Он был в дозоре, когда напали кочевники. Нам с братом едва исполнилось пять. Мама, не выдержав горя, быстро слегла. Елена пыталась... её спасти, но мама… она не хотела жить без отца и вскоре ушла. А нас взял мамин отец… наш дедушка.

— Сочувствую вашему горю.

— А что у тебя?

— Ничего. Раньше я думал, что я, как и все там, был создан в лаборатории, но как оказалось, я просто бастард, незаконнорожденный ублюдок неизвестного мага, так что, обо мне тоже можно сказать, что я сирота.

— Это ужасно, — прошептала Алёнка.

— Когда не знаешь, или знаешь только неправду – нормально.

— А вы... прости, а они... то есть, всем остальным, не магам, можно иметь детей?

Алекс покачал головой.

— Нельзя. Фиолетовые... люди из низшей касты иногда заводят детей, но их находят, детей отбирают, а родителей наказывают.

— Как наказывают?! За что?! — возмутилась Алёнка.

— Ну, считается, что количество людей не должно превышать установленной магами цифры, так как на всех тогда просто не хватит еды и лишний рот – нагрузка для общества, а, значит, те, кто сознательно ставит свои интересы выше общественных – преступники.

— Но это же бред!

— Я и не спорю. Выходи за меня, — носимые в сердце слова сами слетели с губ юноши.

— А я уж думала не предложишь, — прошептала девушка, приникая губами к губам бледного от волнения парня.

Сватовство прошло скоро, не вызвав у местных особого удивления. Все и так знали, что Михайло и Алёнка – жених и невеста. Он было сунулся по обряду, но узнав у Елены подробности, ушёл на попятный.

— Первый обрядливый вечер – гласное сватовство или первый пропой...

— Чего, чего?

— Пропой означает пропить невесту.

— Зачем её пропивать?

— Таков обычай.

Елена пожала плечами как бы говоря, с обычаями не спорю.

— Просто лишний повод законно надраться...

— Деревня – не город. Развлечений здесь мало, — женщина улыбнулась. — Дальше идёт помолвка, второй пропой или как его ещё называют, большая попойка...

— Кто бы сомневался...

— Третий вечер, последний пропой, обрученье. Молодых обручают, и они официально становятся женихом и невестой. Это если по обряду, только по обряду сейчас мало кто делает.

— А как сейчас делают?

— Родители жениха приходят к родителям невесты и договариваются о свадьбе. Или не договариваются. Я могла бы сходить...

Алекс от помощи отказался, и не потому, что не доверял названной матери, просто ему самому хотелось до мелочей быть участником будущей радости. Умытый, причёсанный, в чистой одежде и с букетом ромашек, он отправился к деду и, найдя его возле улья, встал перед ним бессловесным болваном. От накатившего на него волнения, все разумные аргументы, объясняющие почему именно он достоин быть мужем Алёнки, им тщательно собранные и бессчётное количество раз проговоренные, вдруг, куда-то исчезли, и кроме: «I love her», — ничего в голове не вертелось.

Надо отдать должное Иван Ивановичу, он не стал насмехаться над потерявшим дар речи парнем. Сказал лишь: «Пошли коль пришёл», — и, оставив работу, повёл Алекса в дом.

Там-то всё и случилось. Увидев деда и суженного, девушка уронила пяльца, вскочила с лавки и встала пред ними бледная и немая как призрак.

Волнение суженной придало Алексу сил.

— Иван Иванович, я пришёл просить руки вашей внучки, — чуть более официально чем он собирался, проговорил жених.

— Стало быть, любишь...

— Люблю больше жизни.

Больше для приличия, чем строгости для, дед покряхтел, почесал затылок, зыркнул на внучку, а потом и сказал:

— Что ж, любящих Сам Бог любит. Мне ли противиться?

Вздохнул, молча сходил за иконой и благословил упавшую в ноги родителю девушку и, не сразу (он сём ритуале Елена сказать позабыла), последовавшего примеру суженой Алекса.

Свадьбу назначили на Симеона Столпника.

— Сёмин день – севошни с плеч, — объяснил дед решение нетерпеливому жениху. — А летние детки завсегда крепче зимних, — добавил он, улыбаясь в усы.

Алёнка зарделась и буркнув: «Да ну тебя, дед», — принялась накрывать на стол.

Засватана, что запродана, и хоть не пропивал он с дедом девицу (чай – не вино, мёд – не закуска), но, с того дня, стал считать Алёнку своей.

Как не странно, но сватовство разделило их. Алёнка дома готовилась к предстоящей свадьбе. Микс – так Алекс, в шутку, стал себя величать, озаботился собственным домом, вернее, его отсутствием.

Посоветовавшись с Еленой, новоиспечённый жених отправился к старосте на поклон. Захар Захарович встретил парня с улыбкой.

— А ты времени зря не терял. Сначала крещённый, теперь сговорённый, — довольный собственной шуткой, староста рассмеялся.

— Я не нарочно.

Для разговора с глуповатым, но чванливым и крайне обидчивым человечком Микс приготовился загодя. Он приказал себе не язвить, не возмущаться глупостью старосты и, вообще, держать своё мнение при себе.

— Это как с Филиным, только здесь, если что, меня не уволят, — прошептал он себе, проходя сквозь резные ворота на широкий двор старшины.

Дом был большим, о двух ярусах. В нижнем были устроены кухня, спальня и горница – чистая, без печи просторная комната, украшенная ковром и двумя привезёнными из столицы картинами, на одной из которых был изображён огромный, похожий на Сэма кот, на другой, с женским лицом грудастая рыба; и тот и другая улыбались. Второй этаж был полностью отдан бабам: жене Авдотье, четырём дочерям и мамке – горбатой старухе Федоре бывшей в кормилицах ещё при отце Захара, Захаре.

— А-то как же, — Захар усмехнулся. — Знаем мы вас молодцов. Сами такими бывали. Поди за обещанным домом пришёл?

— Пришёл, — Микс нарочито вздохнул. С той минуты, как он предстал пред очами Захара, он не поднимал головы.

 — Что ж, правильно сделал. Эх..., — вздох сожаления вдруг вырвался из Захарьиных уст, — жаль моя старшая донюшка, Злата в девичий возраст пока не вошла, а то оженил бы я вас, и не дом – хоромы поставил. Может, годика два обождёшь? — глядя на Микса глазами голодного пса, понадеялся староста.

— Никак не могу Захар Захарович. Сами сказали, сговорёный я.

— Ну как знаешь. Упрашивать не стану, — чувствуя в парне упрямство, Захар окончил торги: — Будет у вас с Алёнкой свой дом. Вот закончим с покосом и срубим тебе избу. К первому снегу управимся.

Весть о будущей новой семье разнеслась по селу со скоростью мысли. Бабы хорошо улыбались ему, мужики, со знанием «ентого» дела, набивались в советчики и, будь он девственником, насоветовали бы ему до нервного срыва; и только Клава, завидя счастливого парня, продолжала плеваться.

— Не обращай внимания, — утешала парня Елена, после всех перемен, ходившая странно задумчивой. — Обычная женская зависть. Шельма – она ведь тоже хочет любви.

 

Снежка окотилась двойней и коз стало пятеро. И всё бы ничего, но подросший к августу Вертолёт, вдруг, увидел в Миксе соперника и за право быть вожаком боролся с упорством козла. Пришлось надеть на «заразу» ошейник с верёвкой и таскать его за собой как собаку. Вертолёт громко блеял и упирался ослом, и каждое путешествие к месту, превращалось им в квест.

После внезапно пришедших дождей вернулась жара и воздух звенел от переполнявших его звуков; стрёкот кузнечиков, щебетание птиц, шевеленье отросшей травы... даже первые жёлтые листья, с тихим «ш-ш-ших», устилавшие лес, творили мелодию вечности.

Без девушки было скучно. Промаявшись в одиночестве несколько дней, Микс вспомнил о книге. После крещения он быстренько пролистал самодельный подарок Луки и, завернув его в полотенце, спрятал в Еленин сундук «до лучших времён».

Посадив козла на прикол, Микс уселся передом к лесу так, чтобы видеть весь луг и взялся за чтение. Он снова отметил знание ремесла и старание книжника. Лука не только придумал историю, но записал её на сделанной им из разбитого в пух льняного тряпья бумаге и украсил рисунками; листы были сшиты и вставлены в кожаный переплёт.

«Сказ о драконьем яйце», – так называлось творение.

Придуманная Лукой история оказалась намного добрее написавшего её человека, хотя, возможно, Микс, как и многие до него, был не слишком внимателен к автору, замечая лишь то, что подсовывало ему уязвлённое самолюбие.

В книге рассказывалось о небесной войне сынов Света против не имеющего жалости демона Белиала и его войска.

«...И поразил Самуэль проклятого Белиала в грудь, и упал демон на звёзды, и из левого копыта его выкатилось чёрное яйцо, а из правого копыта красное и велел он слугам своим спрятать яйца до времени: чёрное в чёрном море, красное в красном».

На похожей на детский рисунок картинке Лука как умел изобразил поверженного демона: с искажённой неиссякаемой злобой лицом, свиным пятаком и большими козлиными рогами. Чёрной крови, хлеставшей из раны, было так много, что у юноши возникло подозрение, что Лука, в порыве вдохновения, просто опрокинул на рисунок чернильницу. Из рта демона свисал язык, кончик которого оканчивался разинутой пастью змеи.

«Брр… Гадость какая».

Шли годы, летели столетия. О яйцах если кто помнил – давно забыл. Великанов сменили карлики; человек разумный, утратив начала, в ожерелье из гордости и наряде из дерзости[8] ступил на грешную землю и расплодился жадными до власти и денег, не чтущими Бога злодеями.

«…И когда достигла мерзость человеческая предела терпения Божьего, разверзлась земля и выплеснула на головы нечестивцев лаву и пепел, и пол мира погрузилось во тьму. И высохло чёрное море и открылось дно его, и на дне его аспидном обрели люди погибель, окаянное и холодное как сама смерть яйцо. И назвали его «чёртовым камнем», так как всякий к нему прикоснувшийся тут же делался недвижим аки мёртвый…»

Чёрное яйцо на рисунке Луки напоминало куриное, тем паче, что сочинитель, зачем-то пририсовал к нему куриные лапы. Возле него стоял человек без лица: ещё одна клякса с ножками.

«…Прознав про «чёртов камень», прилетел к тому месту человек без лица, сам как демон, верхом на железном орле и забрал этот камень с собой, потому что понял он, что это не простое яйцо, а яйцо дракона. И привёз он это яйцо в свой замок на крае земли и приказал он своим рабыням, молодым девушкам по очереди яйцо то высиживать».

Улыбка расползлась по лицу Микса.

«Ну, а что? Вполне логично. Вряд ли у колдуна имелся курятник».

Как бы яйцо не пестовали, яйцо оставалось мёртвым. Колдун перепробовал всё: и брызгал на него кровью убитых младенцев, и сжигал вместе с девушкой на костре и даже поливал его водкой – всё было без толку.

«…Тогда умный колдун отдал ему свою душу и яйцо ожило, и заговорило с ним человеческим голосом: «За то, что ты меня разбудил, я награжу тебя властью до самых краёв земли, чтобы все народы, племена и языки служили тебе, и жить ты будешь вечно...»

Но колдун был дядька тёртый и хорошо знал, что даром и чирий не сядет, и за халяву придётся платить, поэтому, поклонившись и поблагодарив Господина, он вежливо поинтересовался, мол, что ты хочешь взамен?

«Ты возьмёшь тело народов, я – души людей».

В общем, вдарили они по рукам и яйцо осталось у колдуна. Тварь кушала души и становилась всё больше. И всё бы ничего, если бы не некое пророчество, на свою безликую голову, найденное колдуном в одной из старинных книг. В пророчестве говорилось, что: «Дракон не сможет родиться, так как будет убит в яйце равным...» Кем именно, колдун не смог прочитать по причине отсутствия текста; конец предложения съели проклятые мыши.

Упс...

Что было дальше Микс не узнал, так как у него самого случился «упс». Наступившая вдруг тишина будто огрела его подленьким страхом. Он оторвался от книги, и пока только чувствуя, что что-то не так, поднявшись с земли, стал осматривать луг. «Не так» было всё: его стадо исчезло. Каким-то образом Вертолёт смог сбросить ошейник и сбежать, прихватив с собой родственниц.

— Елена меня убьёт, — только и смог вымолвить юноша.

Микс огляделся; никого хоть немного напоминающего скотину окрест не наблюдалось, не слышалось тонкого бубенца, и растопча-козопас[9] тихо выругался:

— Ёшкина заводь тебе в зад, негораздок рогатый.

Микс подобрал ошейник и понимая, что упрямый козёл увёл стадо в лес, задумался.

Лес был не просто большим – огромным. Где солнце садилось, зелёное море простиралось до самой стены, к северу лес упирался в болота, восточной границей (здесь в это верили) доходил до края земли. Плохо изученный юг, по рассказам немногих в тех края побывавших, кончался безродной пустыней. Юг озерчане не жаловали. С юга приходили кочевники и грабили русов.

«Мимо меня они не могли пройти, значит, в деревне их нет, — рассуждал он, теребя в беспокойстве край бороды. — К озеру? Вряд ли. Там одни камыши. К закату?

— Там только смерть, — прошептал Микс, хмурясь на запад.

Шестьсот шестьдесят восемь детских могилок, страшным напоминанием о жизни без Бога, лучше всякой стены, огорождали ту сторону от живого. Ягоды да грибы, строевой лес и лес дровяной, взятые «в западе», считались нечистыми; скотина и та чуралась запретного места. Лишь патрульные – и Микс уже нёс эту службу, обходили то место дозором.

Он потопал на север. Виновницу своего ротозейства, подарок Луки, парень заткнул за пояс положив на себя зарок не совершать подобных ошибок.

Микс лес любил. Любил его терпкость и память столь длинную, что по сравнению с человеческим сроком, память деревьев была бесконечной.

«Мы все умираем в младенчестве».

Он вспомнил Казимежа; теперь фиолетовый парень не казался ему дураком, как раз наоборот – самым разумным из всех, кого он там знал. Ведь как ещё человеку разумному в мире безумцев остаться собой? Правильно. Притвориться безумным.

— Вот такая метабола получается.

Микс уже шёл больше часа, прислушиваясь к каждому звуку хоть чем-то напоминающему звучанье бубенчика Снежки, но, кроме редкого вскрика птицы и шёпота наступающей осени под ногами, ничего ободряющего не слышал. Очень хотелось пить. К счастью, сезон земляники не кончился и крупная, кисло-сладкая ягода, утоляла жажду не хуже воды.

Ещё через час, бор сменился на лиственный лес; трава стала выше и ярче, из-за сгнивших останков берёз и осин и разросшейся поросли, проходимость уменьшилась и кислый запах торфяника, лучше всяких прочих примет, поведал ему о месте.

Болота русы не любили, считая их местом нечистым и гиблым. «Не ходи при болоте: чёрт уши обколотит», — предостерегала народная мудрость слишком уверенных в себе искателей приключений. Микс вспомнил всё, что слышал о проклятом месте: о леших и водяных, о болотных кикиморах и злой яге-бабе, коротающей век в избушке-мутанте на куриных ногах. И когда в оглушающей тишине вдруг раздался звук колокольчика, юноша аж подпрыгнул от окатившего его страха.

— Что б тебя…

Представляя в уме все те казни, которые он устроит козлу при встрече, он ринулся на звук, не замечая сучков под ногами и мягкой, предательской мшины.

Увиденное его рассмешило. В центре огромной, заросшей осокой лужи лежало чудовище: странной формы обросший мхом холм с торчащими из него стволами. На верху стоял Вертолёт и взирал победителем на равнодушных к военным утехам козла сородичей. Заметив хозяина, он громко заблеял, как бы говоря человеку: «Вот видишь, я круче тебя». Мысль наказать непослушного раздолбая тут же исчезла. Микс нашёл своё стадо.

— Ну что, нагулялся, козлина? — юноша безуспешно пытался придать голосу строгости. — А-ну давай слазь с горы и айда домой. Мама Елена с ума поди сходит.

Козёл с места не двинулся и Микс, понимая, что раз гора не хочет идти к козопасу, то придётся ему самому тащиться к горе, в его случае, к Вертолёту. Прыгая с кочки на кочку, парень добрался до...

— Твою же ты мать...

То, что он поначалу принял за холм, земной геологии не касалось; и торчали из «горы» не обломки деревьев, а… Микс задохнулся.

— Это же вертолёт.

Обросшая мхом и редкой травой вертушка была практически целой; даже лобовое стекло не было треснуто.

«Лет сорок, не больше», — определил Микс возраст машины.

Модель Z – 66 была доступным аналогом Z – 666, на котором летали только маги Третьей Ступени. Быстрый, послушный в управлении (ребёнок и тот справится), двухместный Z – 66 выпускался в качестве личного транспорта для достигших восемнадцатилетнего возраста магов и, в исключительных случаях, для очень крутых (синоним полезных) оранжевых управленцев. Таким как он, жёлтым айтишникам, доставалась лишь симуляция. Да, очень классная, но, как и всё в жёлто-зелёно-сине-голубом мире неизбранных, ненастоящая.

Согнав и привязав козла, Микс как следует рассмотрел находку. Он не ошибся. Перед ним был Z – 66 с гибридной системой управления и похожим на крылья бабочки штурвалом-джойстиком. Мох соскрёбся легко. В образовавшейся прорехе парень увидел чёрный лоснящийся корпус из лёгкого, но очень крепкого, бронебойного пластика десятого поколения. Ни влага, ни время не причинили машине ущерба. Микс попробовал открыть дверцу – не получилось. В уме возник план. Если вертолёт как-то вытащить из болота, то, возможно, он сможет его поднять и у них будет свой летающий транспорт. Тут же полезли дурацкие мысли: «Что, как его найдут? — спрашивал он и тут же себе отвечал: — Да, но за сорок лет его не нашли. Но я-то нашёл! Не я, а козёл, будь он неладен. Какая разница? Раз нашёл козёл, найдут и другие...»

Целый час Микс потратил на то, чтобы наломать и натаскать веток, и прикрыть вертолёт. Он устал, его мучила жажда, но он не остановился, пока не превратил машину в нечто напоминающее жилище злой ведьмы. Только тогда он позволил себе отдохнуть и попить воды из болота.

Сытые и уставшие козы шли без желания при каждом удобном случае ложась в теньке отдыхать. Козлят пришлось нести на руках по очереди: сначала Белку, затем, Стрелку. В сапогах ногам было жарко; из-за того, что парились ноги и телу было невмоготу – пот лил ключом. Из-за неправильно обмотанных портянок, на пятках набились мозоли и каждый пройденный шаг дышал болью. Злость на козла и радость от дивной находки, соединившись в гремучую смесь, гнали Микса вперёд. Словно чувствуя настроение парня, Вертолёт, как послушная псина, покорно трусил у ноги.

Ко всем его неприятностям, добавилась самая глупая – он потерял подарок Луки. Как, где и когда, Микс не знал, так как вспомнил о книге, когда уже было поздно.

«Нужно было не за пояс её пихать, а под рубаху засунуть, а лучше нести в руках», — казнил он себя выгоняя скотину из леса.

С короткими, но частыми перемежками, чередуя ход с роздыхом, уставшие (а кое-кто ещё и очень голодный), они добрались до дому только к вечерней заре. У калитки их встречала Елена. Вместо оправдательной речи, мол, дурак, зачитался, но пошёл и вернул, Микс просто сказал:

— Я нашёл вертолёт.

— Я вижу, — пропуская стадо в калитку, ответила женщина.

Он был слишком уставшим, чтобы заметить, как сходит с её лица напряжение и как ужас в глазах сменяется мыслью: «Слава Богу! Живой».

— Не в смысле, козла. Вертолёт..., — пояснил юноша и, помятуя о долге, добавил: — Мне нужно к Добрыне. Вот только воды попью.

— Ступай ужинать. Я сама к Добрыне схожу, — голос хозяйки был хриплым.

Микс вдруг почувствовал такую усталость, что не будь здесь Елены, прилёг бы возле забора и тут же уснул. Он не стал спорить.

Сапоги и смердевшие потом, с кровавыми пятнами онучи Микс оставив в сенях. Сил принести воды и помыть уставшие ноги не было. Он жадно поел, добрался до места и, не снимая штанов, тут же уснул на теплом, пахнущим свежей травой тюфяке.

 

— Вставай, соня, Добрыня пришёл.

Он ведь только прилёг!

За окном было утро; в хате его дожидались Добрыня, Кирилл и Семён. Увидев его обёрнутые бинтом ноги, Добрыня лишь покачал головой, как бы говоря: «За глупою головой и ногам плохо». Поймав его взгляд и, видимо, продолжая начатый ранее разговор, Елена удвоила просьбу:

— Сколько раз говорила ему, чтобы лапти летом носил. Ну куда он пойдёт с такими ногами? Ему бы денёк отлежаться. Может, всё же, до завтра отложишь, Добрынюшка?

— Рад бы, Елена, но не могу. Разведка доносит, гости на болотах объявились, к тому же, мы не ногами туда пойдём. Я ему самого смирного коника присмотрел.

Новость лучше холодного душа пробудила парня от сна. Захваченный мыслью о приключении, Микс с надеждой спросил:

— Кочевники?

— Кочевники и пеходралом? Не-е-ет. Кто-то другой сюда заявился. Возможно, из-за стены. Бродят уже неделю. Сюда не заходят, с дружиной не связываются. Ищут что-то...

— Или кого-то, — хмуро добавил Семён.

— Я сейчас, — не обращая внимание на недовольные взгляды Елены, засуетился юноша. — Только умоюсь и сапоги натяну.

— Ты, это…, — усмехнулся Добрыня, — коней-то не гони. Нам ещё подвоза ждать. Поешь как следует, а потом Кирилл научит тебя как лапти к ноге прикрепить. Такую няню[10] в сапоги не засунешь.

Пока он спал, Елена обмыла, обложила свежим листом подорожника и перебинтовала больные ступни. За ночь раны поджили и Микс смог ходить, не морщась от боли. После скорого завтрака, к которому были приглашены и Добрыня с товарищами, женщина подала ему лапти. Его упорное нежелание одевать крестьянскую обувь объяснялось просто: он стеснялся «ботинок из лыка» считая их недостаточно мужественными; толи дело армейские сапоги, – и перед девушкой показаться не стыдно. Елена, если и понимала причину, активно не одобряла в ущерб себе выпендрёжа. Он же, с упорством козла (ладно, ладно... барана), продолжал париться в сапогах.

Наконец, отряд двинул к лесу. Каурый мерин Авоська лишь раз покосился на влезшего на него Микса и больше не обращал на парня внимания послушно следуя за гарцующим под Добрыней Буяном. За ними, на молодых жеребцах караковой и гнедой масти, рысили Семён и Кирилл. Следом шли ратники: шесть дюжих, вооружённых мечами воев. Замыкал колонну Гаврила; сам на коне, он вёл в поводу двух низкорослых навьючных кобылок со снедью и необходимой в походе мелочью.

Добравшись до лесу, колонна перестроилась. Вперёд вышли Микс и возглавивший скромный табунчик Авоська. Возможно, вспомнив, что и он жил когда-то с достоинством, задрав свой пепельный хвост, конь рванул в чащу, не реагируя на узду и брань неумелого седока. Ржач поднялся такой, что лешего разбудили. Кирилл так и вовсе свалился с коня не переставая давиться от смеха.

— Это всё лапти, — оправдывался Микс. — Этот гад их не слушает.

Он смог справиться с лошадью и вернулся к отряду.

— Не лаптям, а наезднику подчиняется конь, — ответил парню Семён. Он один не смеялся над неумением Микса обуздать нрав Авоськи. — Крепости в тебе мало, вот и не воспринимает тебя коняга как должно.

— Говорил же, не могу я их бить...

— А бить и не нужно. Сила-то она в Духе, а не в плётке. Вот Лёшка мой, Живчик, телом немощен, зато Духом силён. Всякая тварь его слушается.

Услышав про Живчика и остальные перестали смеяться. Добрыня тот и вовсе посуровел.

— Ладно парни. Хорошо ржать на сухом берегу. Кирилл, наряд вне очереди!

— За что? — обиделся юноша.

— За то, что с коня свалился, — строго ответил ему воевода.

Сверху Авоськи лес выглядел по-другому; Микс вёл по наитию, изредка примечая знакомое дерево или куст. Шли молча. Кирилл так и вовсе скис и плёлся в хвосте. Микс не сбился ни разу и к полудню они добрались до нужного места.

— Василько, Ярослав, Кирилл, вы ставьте лагерь. Никола с Тимохой за хворостом. Гаврила – на тебе кухня. Остальные, займитесь лошадьми, а мы пока глянем на зверя.

Спешившись и отдав приказания, Добрыня с Семёном и Миксом направились к вертолёту.

— И как это понимать? — Семён почёсывал бороду с интересом разглядывая устроенный Миксом бурелом.

— Я его ветками закидал, чтобы другие не отыскали. Как чувствовал, что что-то не так.

— Чуть[11] в нашем деле – способность наипервейшая, — похвалил Добрыня стоявшего рядом парня. — Давайте-ка разберём эту дебрь и посмотрим на монстра.

Так и сделали.

— Вот так и рождаются сказки о змее Горыныче, — проговорил Семён в уважительном восхищением разглядывая очищенную от хлама машину.

— Змеёныш Горыныча.

Оставив работу, Кирилл стоял руки в боки. За год он возмужал, обзавёлся бородкой, отросшие волосы, по примеру мужей, стал завязывать в воинский хвост и сменил детский мечик на тяжёлый меч воя. Во взгляде его читалась ненависть к твари. Подошли остальные. Микс, для которого вертолёт был всего лишь приветом из прошлого, со знанием дела осматривал птичку.

— Это просто машина, — сказал он спокойно. — Я на такой летал.

Не умея скрыть удивления, все как один, посмотрели на парня.

— И какого это быть внутри монстра? — спросил вставший за парнем Гаврила.

— На самом деле, я летал не на настоящем вертолёте, а на симуляторе. Это такая программа. Ну, в общем, ты сидишь в комнате и как будто управляешь вертолётом.

— И всё-то у них не настоящее, — Кирилл хмыкнул и сплюнул под ноги.

— Машина вроде бы целая, вот только кабину я вчера так и не смог открыть...

— А мы давай вместе, — отозвался Добрыня.

Вертолёт полулежал носом в воду, будто пил из болота. Вдвоём и не сразу, они сдвинули дверцу и Микс пробрался в кабину. Как он и надеялся, кабина осталась не тронутой.

— Сейчас мы проверим такой ли ты неубиваемый, как о тебе пишут в буклетах.

Микс коснулся штурвала. Секунд пять ничего не происходило. Уже было собравшийся вырваться возглас досады, замер на полу вздохе. Машина его приняла. Чихнув пару раз чёрным дымом, умная тварь завелась, распугав всю болотную живность и окрестную нечисть.

— Стой! Довольно! — раздался над ухом приказ воеводы.

Хотя и без охоты, юноша подчинился.

— А то на этот грохот соберутся не только лягушки! — по инерции проорал богатырь.

— Я только...

— Потом, — остудил его пыл воевода. — Сейчас пошли перекусим и покумекаем, что дальше делать со зверем.

— А что тут думать? — вклинился подошедший Семён. — Отвезём его в деревню. Если Михай наш сможет машину поднять, будет у нас своя железная птица.

На том и порешили. После обеда Добрыня оставил отряд, пообещав вернутся к утру с парой подъяремных быков.

— А до того времени, вы, двое, — он указал на друзей, — очистите птичку от болотного мусора. И чтобы без глупостей.

— С дядькой Семёном не забалуешь, — усмехнулся Кирилл.

— Вот и отлично.

Мшина снимались легко и к вечеру вертолёт был очищен от растительной корки. В свете костра, окутанный ночью и странными звуками топи, блестящий корпус машины казался исчадием ада, не мёртвым, но дремлющим. Пущенные по кругу сказки об обитающей на болотах нечисти (особливо о ведьме с костями наружу, которая тело своё кладёт под железную ступу, а сама улетает в трубу сорокой), добавили ночи таинственности. После ужина, начинённых гречневой кашей, чаем и байками под самое некуда, сонных Кирилла и Микса, отправили спать под навес, засчитав очистку вертушки за очередь в карауле.

Кирилл уснул, как только его голова коснулась расстеленной на траве овчины. Под храп почти родственника Микс думал об умной машине и собственной глупости, к счастью для него, ни к чему нехорошему не приведшей. А всё почему?

«Ну ведь я же летал на таком. Выпендрёжник несчастный...»

Но ещё потому, что уж очень хотелось вкусить запретного плода. Он знал, что рискует (самой часто используемой настройкой ИИ-штурвала, помимо пароля, бала ДНК аутентификация с наказанием для воров). Знал, но рискнул, и вышел победителем – машина его приняла.

«Хозяин машины либо был настолько уверен в себе, что не потрудился настроить защиту, либо это был не хозяин, а знакомый с системой угонщик. В моём руководстве такого параграфа не было. Вор или самовлюблённый глупец, но пилот был точно из красных. Интересно, что с ним случилось, что он не смог вернуться обратно?»

Мысли и храп спящего рядом Кирилла мешали заснуть. Микс даже подумал, а не пойти ли ему нести стражу, но уставшее тело желало покоя. Ночь была тёплой. Выбрав место подальше, он снова улёгся на шкуру, и чтобы как-то отвлечься от вертолёта, стал думать о потерянной книге, вернее, о том, зачем Лука, всё это время его обходивший, вдруг придумал её подарить не слишком, в его глазах, толковому парню.

«Он придумал историю и отдал мне книгу. Зачем? Чтобы я заценил его труд? Плевал он на моё мнение. Хотел мне что-то сказать? Для этого не нужны истории. Можно просто прийти. Что ему нужно от такого как я?»

Микс заснул перед утром и странный сон посетил его. В поисках книги, он шёл по лесу, но не обычному, а сказочному. Высокие до неба деревья смотрели на него человеческими глазами, звери и птицы совсем не боялись его. Весь лес был залит солнечным светом. Вдруг, откуда ни возьмись, на пути его возник старец, сам весь в белом, борода до пят, а в руках у него потерянная книга.

— Прошу тебя отче, отдай мне книгу.

— А зачем тебе книга? — спрашивает его старец, а сам так хитро улыбается.

— Хочу конец дочитать.

— Дочитаешь, как время придёт.

— Ну хотя бы скажи, кто тот воин, что убьёт дракона в яйце?

— Алекс.

Имя, повторённое дважды, выдернуло его из глубокого сна.



Продолжение здесь: http://proza.ru/2025/12/22/1057


Сноски:

1. Чудак, странный, загадочный человек (словарь Даля).

2. Русалка (словарь Даля).

3. В греческом оригинале Молитвы Господней просится хлеб надсущный, а не насущный, как в русском, искажённом переводе.

4. Мне страшно (франц.)

5. В смысле красивый.

6. Красивые.

7. Матф. 22:39

8. От того гордость, как ожерелье, обложила их, и дерзость, как наряд, одевает их (Пс.72:6)

9. Растопча – ротозей, разиня, олух (словарь Даля).

10. Бараний желудок, начинённый мозгами, мясом и гречневой кашей.

11. Чуть – способность чувствовать, слышать, особенно осязанием, обонянием, вкусом, так же слухом, но не зрением.