Расказы. Царство добрых людей

                Царство добрых людей.

     За всю мою, уже приличную по годам жизнь, хороших людей встречалось много. В любом  случае, с плохими сталкивался меньше. Да не запомнились они, плохие.  Чего их держать в памяти. Например,  моего ровесника Кольку Иващенко по прозвищу Падла. Его убил, примерно в сорок пять лет, муж Колькиной сестры Нинки.
    Колька к ней пришел после очередной отсидки,  ехать  ему   оказалось  некуда. Все остальные родственники ушли  куда положено по возрасту. С семнадцати лет и до сорока пяти он на свободе провел  максимум полтора – два года, остальное сидел.  Вот и тогда освободился  и стал распоряжаться хозяйством семьи сеструхи,  как своим собственным. Зарезал и продал одного поросенка, потом второго. Третьего не успел, муж сестры ударил его и не рассчитал силу, Падла в сознание так и не пришел. Он и мне сделал много плохого, мы ведь ровесники.  Но я забываю Падлу надолго,  лет по пять не вспоминаю, мне на хороших людей везло намного больше. Про них и хочется рассказывать.
   Самым первым  человеком, с кем  было весело и интересно проводить время,  моя родная бабушка по матери, Феодосия Романовна  Зверева. Эту фамилию она носила по второму замужеству. В девичестве  была Чесноковой. Первый раз вышла замуж за  Андрея Семина. Спокойного, рассудительного, работящего татьяновского парня. Говорят, на него сейчас похож правнук бабушки Лешка Ванин, по уличному Лошарик. Такой же белокурый, голубоглазый, улыбчивый.
   Федосья и Андрей успели  нажить только четверых детей,  Андрея   забрали на Первую империалистическую войну.  Это мировой палач Ленин так назвал ту войну. Кровопивец, Ильич, каких еще нужно поискать. И на все доброе русское  он подбирал самые отвратные  слова. Офицеров звал золотопогонниками, крестьян -  кулаками, мироедами. Миллионы и миллионы россиян от отправил на тот свет.
    На самом деле для Руси  в то время это была Отечественная война. Может даже и Первая Великая Отечественная. Солдаты наши сражались на этой войне храбро и умело. Но победить им не дали.
   Домой Андрей  вернулся израненный, изможденный, бессильный.  Пролежал почти два года в немочи  и мирно отошел ко господу. Лет через десять, скорее всего  больше,  бабушка вышла замуж за хозяина татьяновского магазина Антошу Зверева. Она была намного старше  мужа. И родила от Антоши всего двоих детей, состарилась. Антоша  лет на пятнадцать моложе своей жены, не исключаю что и больше. Теперь не просчитаешь.
     Сошлись они не случайно. Лично Антошу заставили это сделать деньги.  Хозяину  магазина  каждую неделю край нужно было ехать за товаром в Уяр или Канск. В Уяр он оборачивался за день, туда  всего восемнадцать километров.  Утром туда пораньше, два часа делов на добром  коне, вечером случалось и летом  являться домой  по темну. Но все управлялся за день. С Канском  похуже. Сто километров в один конец. Сто обратно, и там  день на погрузку.  К своему коню брал у соседа пристяжного.  Один конь не притащит полную товарами гарбу.
   Но ехать в Канск нужно было обязательно. Весь сельскохозяйственный инструмент можно было взять только в Канске. Только через трое суток  на четвертые появлялся домой к вечеру. На это время нанимал какую-нибудь женщину на торговлю. На следующий день счеты в руки и пошел пересчитывать сколько наторговала его помощница. Его же не обманешь. Он каждый килограмм крупы в голове держал.  За недобросовестностью помощницу отправлял домой, нанимал другую. Так и дошел до моей бабушки. У ней ни на копейку не уходила товаров на сторону. Мама мне так рассказывала.  Хозяину магазина это понравилось. Продавщицей поставил ее.  Так и спарились  со временем в семью.
   Впрочем, Антоша нес в себе еврейские корни. А у евреев  такое случается часто.  Главное – деньги.   Антон и Феодосия были не расписаны, документальных подтверждений их браку мы  не нашли. Он был из Орловской области, а там все архивы во время войны сожгли.   Но дети Феодосии Романовны, моя мама Мария и сын Вася, с рождения  носили фамилию Зверевых. И в Красноярске их было много, Зверевых.  Они брали маму, она какое-то время жила у них в гостях
 Бабушка умерла, когда мне было четыре   года. Может чуть меньше. Раньше в памяти хорошо держались ее руки. Их я и сейчас как-то представить еще могу. Морщинистые, с большими пальцами. Она всю жизнь занималась физической работой. Руки были крупными, сильными. И ее лицо помнил, правда, сейчас оно за большим временем вылетело из памяти. Закрыло его какая-то неясность и глаза  бабушки в этой серости  времени утонули.  Она мне и не снится теперь,  жаль.
  Если всем во Вселенной управляет Бог, то он совсем не милосердный, как учат нас на каждой ступени  церковной лестницы. И ни какой Вирусы и микробы шакалов.   Но основа питания большинства хищников – мышь.  Для мыши главное удовольствие – вырастить своих детей. Это она делает каждый месяц.  Если бы хищники не уничтожали мышей и крыс, они бы съели  сначала все, что есть на Земле, а потом сами себя. А так хищники и мыши существуют миллионы, если не миллиарды лет. Справедливость природы в том, что все живут за счет других. Это главный закон развития материи. Пусть это всего лишь якобы закон.  Призывая к гуманности и милосердию мы, якобы,  приближаем человечество и человека к счастью.  На самом деле в нынешних условиях только тормозим развитие человечества.   В  цене только борьба. Она быстрее самого бойкого бича  способствует развитию общества. Ниший должен или работать или умереть. Третьего не дано. Тираны тоже живут мало. При всей громаднейшей охране Ленина все-таки смогли его пришить.
    Сильный или просто наглый, невоспитанный   всегда третирует общество.  Слабые или сами должны стать сильными и победить тирана, или смириться и делать все, что требует  сильный. Многое стараются как-то схитрить. Объединяются с друзьями, или нанимают  убийц, а они уже запросто   отправляют на тот свет сильного. Вот почему из ста сильных девяносто девять процентов долго не живут.
 Умные издеваются над  теми, кто глупей их. Это может тянуться годам, пока кто- нибудь не найдет возможность усмирить агрессивного умника. О каком милосердии Неба в таком случае   может идти речь?
    Бабушку и дедушку по отцу я не видел совсем. И ничего, кроме звучных генов, от Статейновых не получил. Душу мою облагораживала, формировала бабушка по матери.   Мне тогда еще годика два бы пообщаться с Феодосией Романовной. Насколько бы в моей душе было больше добра, терпимости, понимания людей.  Сегодня пытаюсь   разобраться, почему  Господь  всегда быстро забирал  от меня хороших и добрых людей, будто их около меня,  и не было: бабушку, дядю Шуру, родного брата отца, троюродного моего брата Ваню, лучшего моего друга? Двадцать восемь лет уже нет с нами  Вани, а я с ним до сих пор во сне разговариваю. Проснусь, глаза мокрые. Времена меняются, сегодняшние мои друзья  писатели Кулаков и Топилин. И когда мы садимся втроем за кружкой чая, я невольно  платком  утираю слезы. Кажется и Ваня с нами сидит за столом четвертым…
    Тяжело терять друзей. Вчера  еще я ходил к  бабушке каждый день, а потом раз и забитые ворота.
  -   Мы  же ее похоронили, - отмахнется мама от моих слез, -  забыл, что ли? Зачем ты туда ходишь? Дом –то брат Иван продал. Это его дом. Девки же не плачут, а у тебя всю жизнь под глазами мокро.
  На очередной мой  вопрос мама могла ответить хорошим поджопником.  Чем мне могло помочь своеобразное мамино  благословение. Ума оно точно не добавляло.  Поэтому я уходил куда-нибудь и подолгу плакал. У нас в деревне была всего лишь четырехклассная школа. Дальше мы учились в Заозерновской школе-интернате. Половина детей в интернате были детдомовские. Половина мы, деревенские. Для деревенских целью в жизни  было ожидание субботы. В этот день автобус увозил нас домой. Детдомовцам идти некуда. Они обиженно смотрели в нашу сторону, некоторые плакали. Разве это милосердие  со стороны Вечного  Неба?  Значит, нас и учить жизни нужно по-другому.  Как бы тебе не было хорошо сегодня. Это временно. Копи силу и ум на завтра.   Успокоился, остановился, значит,  потерял  себя.
   Только когда вышла замуж за Антона, Феодосия Романовна переобулась из кирзовых  сапог в женские туфли, торговала- то в магазине. Здесь тепло и сухо. Труд намного легче, чем в поле.  На хозяйство при работе в собственном магазине сильно не рассчитывали, молоко свое, а мясо, сало покупали.  Магазин  время забирал. Его почти не оставалось на огород и подсобное хозяйство. Зато с собственным магазином одеваться стали лучше и ели сытней.
   Я сам часто  ходил к бабушке в гости, вернее ковылял на своих ножках - калачиках, геройствовал: я все могу. Жили-то рядом, метров сто до ее дома было, может и меньше.  Сам открывал калитку, потом дверь в сенцы,  прихожку, орал как бешеный: Баба, я пришел!   Сразу тянулся к ней: подними меня на ручки. Сам я подпрыгнуть не мог, не давали  свободы движений искалеченные ноги.  Сантиметров на пять, десять, от силы, мог подскочить вверх колченогий, не больше. На судьбу я не жаловался. Возможность ходить была, чего еще нужно.  И мама этому учила: на Бога не жалуются.   Ножки может и разовьются, но для  тебя это какое-то испытание.
    У бабушки я болтался  на седьмом небе от счастья. Мы до вечера плавали с ней в заботах по стайкам, огородчику, двору. Как теперь понимаю, ей и присесть было некогда. То  чистила у поросят, у коровы в пригоне, вечером придут корова  с бычком из стада, нужно, чтобы пригон был готов к ночи.  Потом кормила  свиней, сыпала зерна гусям и курам, воды им в длинное корытце добавляла. Подметала двор, несла дрова для печурки прямо во дворе. Дома не топили, душно с печью летом. Потом огород. Обязательно накрутить из колодца бочку воды, освежить другим-третьим ведром огурцы, лук на зелень, сорвать с грядки горсть стручков гороха, мне и моим сестрам, которые играли всегда дома. И к бабушке они приходили только вместе с мамой,
 К этому времени бабушка жила одна, Антошу лишили магазина, не идти же ему было в колхоз, после собственного - то магазина. Не того норова был бывший собственник.   Семья   переехали в поселок Громадское, где Антоша устроился в карьер, добывал гранит на железную дорогу, и  его там как-то быстро  прибило камнем, когда делали больше взрывы.  Антоша должен был следить, чтобы никто, даже случайно, не подходил близко к месту взрыва.  Камни летели во все стороны, один из них, самый бойкий, и пришиб бригадира.  Обычный несчастный случай. Поди теперь, догадайся, почему он ходил  рядом с камнепадом?
     В Татьяновку бабушка вернулась  из Громадска  одна.  Вернее, с двумя  детьми от Антоши. Слава Богу, что при переезде в  Громадск  дом свой  не продала.  К моим приходам она уже не щеголяла в женских туфлях. Снова держала корову с полуторагодовалыми бычком или телочкой, двух больших свиней, табунок овец, кур, гусей.  Особенно было много гусей. Тогда в Татьяновке гусей держали почти в каждом доме. Выгодно. Жирные вырастали гуси, питательные. Все лето на траве, речка рядом. Наплаваются, наедятся сочной травки, вечером тянутся домой. Тогда воров в деревне не было. Кроме братьев Боковых. Они промышляли разбоем. Через несколько лет после возвращения бабушки в Татьяновку они убили ее сына, моего дядю Василия. Василию было четырнадцать лет, и он, единственный из деревни кто выходил с ними один на один.  Вечерами Вася ходил на солонцы стрелять коз. Они подкараулили его и убили.
 Ни воров, ни других проходимцев в Татьяновке почти не было.  За гусей на реке никто не беспокоился. Вот и  выходили  они  в четыре, а то и  в пять килограммов тушками.
  Только весной с ними хлопот больше, чем нужно. Нестись гусыни  должны в доме,  чтобы не застудить яйца, специальные гнезда им делали под лавками и кроватями в доме. Утром гусынь запускали, нестись, потом отправляли на волю,   попьют, поедят и снова в дом. С утра гоготали на крыльце, просились в гнездо, время нестись. Хорошую и опытную гусыню садили на пятнадцать яиц. Молодую - не больше, чем на шесть -  восемь.
 Уже после смерти бабушки отец и мать рассказывали, когда  Феодосия Романовна болела, я ее лечил спичками, которые считал иголками и шприцами одновременно. А что это такое,  я много раз испытывал на своей попе.  Уколов мне насадили в детстве, на всю жизнь хватило. А бабушка, плюс ко всему, до последнего дня вырабатывала в колхозе норму трудодней. За это ей выдавали зерно. Кормить  скотину было чем.   
   После такой ответственной  медицинской процедуры   я командовал: вставай, выздоровела уже! Иди работай.  Сам, конечно, не додумался бы, учил кто-то, скорее всего, батя! Бабушка с улыбкой  кивали моей матери, она лезла в комод, доставала из бабушкиных мешочков три – четыре  конфетки. Одну я тут же съедал сам, остальное упрятывал в карманы, сестренок дома угостить. Не было такого случая, чтобы  подаренную мне кем-то конфетку, яблочко, или печенюшку я съел один, без сестер, а потом и младших братьев. Сегодня, мне кажется, что общение со мной лечило бабушку лучше, чем таблетки и разные травы. Которые она к готовила килограмм по пять каждой: лист березы и боярки, пижму, ромашку,  подорожник, корни лопуха, борца..
   Вторым добрым другом и воспитателем  был мой родной дядя Александр Васильевич Статейнов.  Шурка, как звали его отец и мать. Он всегда относился ко мне хорошо, а добра в отношениях с людьми мне очень не хватало. В детстве я часто и подолгу болел. Один раз, в полтора года, даже успели сделать гробик, часовал. Неожиданно отошел, но легкие, с тех пор и доныне, самая надоевшая проблема  моей жизни. Потом покалечился и лежал на кровати почти два года. Бедра не так срослись.  Попробуйте с переломанным тазом болтаться  на кровати месяцами.  Спасала от «вывиха» деревенская знахарка, бабушка Князева. Потом  оказалось, у меня был сложнейший перелом и бедра срослись совсем не так, как нужно.  Но в детстве ко всему привыкаешь быстрее. Батя выпилил мне из березовой чурки машинку, вот и катал ее по одеялу. Сначала рядом с собой, потом научился переворачиваться, ползать по одеялу. Гудел целый день машиной. Ходить я начал примерно в три с половиной, четыре года. Если считать ходьбой,  вылазки из дому на завалинку и ползанье по ней. Когда оттаивала и высыхала земля возле завалинки, спускался  за землю. Строил из пыли дорогу для своей машины, гудел уже на всю улицу. Друзья прибегут, посидят возле меня минуту- другую и  полетели по своим делам. Я снова оставался со своим верным другом, машинкой. Привык к одиночеству. Это мне очень помогло, когда стал писать.  До трех – четырех утра спокойно высиживаю за столом.
   Дядя Шура, когда приезжал в отпуск с Алтая, все время проводил со мной. Таскал меня на загривке на речку, где мы ставили переметы на налимов, щук и  окуней. Благо речка была сразу за огородом. Мы тогда жили на нижней улице. Сорожек и ельцов ловили на вязанные из веток тальника специальные морды. Папа их вязал.  Нам было хорошо с дядей на речке.  Жгли костры на берегу, смотрели на бешеную весеннюю воду, которая на глазах подмывала берега и уносила их куда-то в дали дальние.
 Как я не хотел, чтобы уезжал обратно на Алтай мой лучший друг, дядя Шура. Сколько было слез. Хотя дядя клялся, что в следующую весну обязательно приедет. С неделю после его отъезда приходил в себя. А ждал его весь год. Часто ночью просыпался и спрашивал у мамы: дядя Шура не приехал?
 - Спи, полуумный, - ворчала мама, а то и шлепала меня по известному месту, -  девки тоже его ждут, но не дуреют, как ты.
   Дядя рано умер.   На похоронах его я не был, не проводил  родного человека как положено. Не было меня в тот момент дома, в какой-то журналисткой командировке болтался. Но все-таки два раза побыл на его могилке. Привозил цветов, наших, татьяновских, горсточку земли от его родного дома. Была у меня задумка перезахоронить его в Татьяновке, но оказалось, в деревне Жилино Ребрихинского района Алтайского края  жила его дочь с семьей,  с какой бы стати она отдала его мне? В какую-то Татьяновку, о которой  у ней ни малейшего представления. Она и за родственника  меня-то не считала. Мы встретились, когда каждому было давно за сорок.  Ничего я ей про свои думки не сказал, поплакал на могилке дядя и отправился восвояси. Даст господь, еще раз съезжу. Посижу возле его могилки, поговорю…    С каждым годом все тяжелей и тяжелей мне нести память о детстве и юности. Тяжело вспоминать уход тех, кто любил меня и помогал мне. Все мое сердце  выболело о них.
    Греют думки, что  на том свете мы с ним будем встречаться чаще. Поэтому и сейчас при мысли, что если  и «там» ничего нет,  становится тошно. Почему, почему я больше не могу прошептать на ухо своему дяде ни одного слова? Не могу обнять, рассказать, как же я его любил!  Что он мне самый близкий и дорогой. Поклониться ему за все доброе. Никогда, ни к кому меня не тянуло так, как к дяде Шуре.  С этих вот переживаний, раздумий о неспособности разгадать задумок Творца небесного о судьбе каждого из нас  и становятся писателями.
   В 1975 году поехал в Манскую районную газету литературным сотрудником. Я уже заочно учился в Иркутском  университете.   В газете заведующим отделом писем работал очень образованный  человек Петр Антонович Оболенский. Он действительно был князь, имел благородное холеное лицо. Заметно отличался от нас, простолюдин. Как представитель «упадочной» интеллигенции он порядком отсидел в красных тюрьмах,  на самом деле за то, что был  образованнейший  интеллигент. Лучших русских красные ставили к стене без очереди. Тут тянуть нельзя. Не дай бог не убьешь и сбежит, наделаешь делов.
   Затем его забрали в армию в сорок первом году. Вся дивизия в Прибалтике сразу попала в окружение, кончилось все пленом. На передовую шли без оружия. Винтовка на десятерых. Чем было воевать? Теперь понимаю, прав был Виктор Петрович Астафьев, когда утверждал, что врагов мы просто топили в своей крови.
   На любые предложения сотрудничать с немецкой властью  Петр Антонович, отвечал отказом. После каждого такого отказа,  упертых отправляли в карцер. Где неделю сидели без крошки хлеба. Хорошо хоть вода была вволю.
  Удивительно, но после войны СМЕРШ  справедливо разобрался в его пленении,  и  отправили работать учителем в Сибирь. Так вот и оказался он в глухом таежном Манском районе Красноярского края.
    В газету я пришел с молочной фермы, где работал ветеринаром, теперь мне нужно было  много работать над словом, глубиной мысли, научиться строить строку так, чтобы она была интересной, запоминалась читателю.
   Часто думаю, зачем Петр Антонович тратил на меня уйму времени, ведь могло и ничего не получиться. Слава богу, что-то в моих возможностях срослось. В том числе, благодаря Петру Антоновичу. Творчески я рос быстро. Вскоре стал корреспондентом «Красноярского рабочего», заведующим сельхоз отделом, сотрудничал с «Правдой», «Советской Россией»,  «Сельской жизнью». И пять лет отработал собственным  корреспондентом «Парламентской газеты» по Красноярскому краю, Туве и Хакасии.  О такой карьере многие только мечтали.
    Из однокурсников по университету мне одному повезло так красно  сложить судьбу.  Никто не дарил мне кресла этих должностей, заработал.  С помощью добрых людей, конечно.
 Работа обязывала меня встречаться с талантливыми, известными, добрыми людьми. Один Иван Ярыгин чего стоил. Мы с ним говорили и не раз, много-много бывал у него на пресс-конференциях, когда он часа по два отвечал журналистам  на вопросы о себе. Но книги о нем я так и не написал и сейчас сильно жалею об этом. Нужна была совсем небольшая финансовая поддержка на печать книги. К кому я только не обращался, в том числе к жене Ивана Сергеевича. Один раз звонил, когда она отправлялась в Чехию отдохнуть в Карловы Вары. Говорила в другой телефон кому-то, чтобы  обязательно купили билет туда же какому-то фотографу Саше.  И путевку ему тоже. Деньги найдены и ей в Фонд Ярыгина перечислены..
    Самая золотая история моего творческого роста, это встречи и беседы с Виктором Петровичем Астафьевым.   Довелось мне много общаться  с двумя лучшими красноярскими писателями мирового уровня, Виктором Астафьевым и Владимиром Топилиным. Об Астафьеве мы уже не раз говорили в наших книгах. Лично  Виктору Петровичу издательство «Буква Статейнова» посвятило двадцать шесть  книг.  О Топилине нужно все-таки сказать  сейчас еще два –три  слова. Очень и очень дорожу дружбой с этим великим человеком. Что ни новая книга Владимира Степановича, то событие в мировой литературе. Раньше мы  точно также  ждали новые книги Валентина Распутина, Белова, Носова,  Шугаева..
   Местные красноярские писатели, особенно кто не пишет, а  учат писать других, много и часто критикуют Володю Топилина. Но кто их слушает? Сами-то ничего доброго они не написали и не напишут. А ущипнуть побольнее Топилина стараются, потому, что у них в руках газеты, журналы. Вот и заполняют их грязью. Журналы их все равно никто не читает. И книги их  не покупают.  В сотый раз при этом вспоминаю книжные ярмарки Михаила Прохорова в Красноярске. Очереди   к ларьку Топилина  доходили до сорока человек. Больше ни к одному издательству или писателю их не было. Володя ставил рекорды, в день мог наторговать своими книгами до четырехсот тысяч рублей, Для нас рекорд был сто двадцать тысяч.
   Володя Топилин - инвалид-колясочник. Это можно и не подчеркивать. Но ему трудней, чем нам. И в своих условиях он продолжает писать. Воистину, нужно иметь железный характер, чтобы отвлечься от не покидающей его боли изломанного позвоночника, от  зависимости от окружающих людей, от физической немощи. Отвлечься, чтобы работать, как полноценный физический человек. А в итоге написать повести лучше, чем здоровые, пользующиеся в жизни всем литераторы. У него вышло уже семнадцать повестей и романов, все сразу раскупаются. Вот вам и звездочка с мировым именем из таежного села Чибижек.  Теперь думаю, что падение его с кедра было не случайным. Господь поправил: хватить бегать по тайге и девкам, пора садиться за стол.
Володя пишет. Уверенно могу сказать: его книги  будут долго жить. С ними стоит познакомиться. Родились они в светлой голове, теплом сердце, потому и способны согреть других. Люди, как Топилин, нуждаются в поддержке, но не в сочувствии, соболезновании, слезах. У них уже выработалась железная воля. О своих болезнях и слабостях они не рассказывают.
Они принимают судьбу, какая она есть. Живет Топилин в реальном измерении, которое известно почти всем: правда жизни. От нее не спрячешься и не уйдешь, какой бы тяжелой она при этом ни была. Чудеса были, есть и будут. Но они не для того, кого  Вечное Небо выбрало нести муку, может, и за всех нас. Сегодня он сам говорит, что без коляски он сроду бы не стал писателей.
       Никто не знает, какой длины будет лыжня жизни бывшего охотника  Владимира Степановича Топилина, но то, что он уже много сделал из дарованного ему господом, без сомнения. Как и то, что он только еще набирает авторитет в мировой литературе.
    Владимир Степанович самобытный автор. Он не из тех, кого возносят десятки критиков, литературоведов, о которых говорят все газеты и журналы. Но потом раздутый больше тучи человек уходит из жизни, и его тут же забывают. Как у нас забыли Мишу Успенского,  Вячеслава Назарова, Александра Астраханцева.  Потому как восхваленные были и есть,  и останутся слабыми словотворцами.  Непонятно только, кому было нужно надувать бездарей и «делать» из них «таланты». Но этими вопросами никто не задается, некогда,  возвышают очередную пустышку. Топилин же был, есть и будет. Как Шолохов, Есенин, Астафьев, Шукшин. Его лучшая реклама – книги, которые читают и хвалят истинные любители  литературы. Народная молва все выше и выше возносит его имя.  Это единственный писатель из Красноярья, имя  которого  вознесли читатели. Я радуюсь этому,  потому что хочу добра своему настоящему другу.
   Больше двадцати пяти лет знаю генерального директора АО «Востоксибпромтранс» Геннадия Семеновича Лапунова. Это легендарный человек. Много десятилетий он руководит прекраснейшим многотысячным  коллективом. Предприятие выжило в самые тяжелые годы развала и убийства страны и продолжает успешно развиваться. Выжило не за счет снижения затрат  на зарплату рабочим. Он единственный руководитель в крае, кто платит рабочим и специалистам достойную времени зарплату. Вот у кого с детства  в крови  государственное мышление.
    Несмотря на разницу в возрасте  мы уже двадцать пять лет были и остаемся настоящими друзьями. по сей день. И если за двадцать пять лет никто не взял в сторону, то теперь нет ни какого смысла расходиться.. Геннадий Семенович - талантливейший руководитель, добрый и отзывчивый человек.
   Он помогал очень многим писателям издавать свои книги. Строил храмы, возводил вместе со скульпторами и архитекторами памятники, благоустраивал город. Помогал он и мне, и издательству нашему.  Не было бы Геннадия Семеновича, издательство давно бы прекратило свое существования.
  Считаю, что замечательным человеком в крае был известный строитель Виктор Исакиевич Боровик. Мы знали друг друга много лет, он издал  две или три книги в нашем издательстве. А с рассказами и очерками выступал почти в каждом фотоальбоме.  Те, кому интересна история Красноярского края, могут легко и быстро окунуться в  биографию Боровика. В своих книгах он рассказывал, а книги уже без него   будут  долго говорить, как  строил Боровик совершенно  новый Красноярск. Трест «Красноярскжилстрой- 1»  возводил цирк, Театр Оперы и балета, Большой концертный зал, Театр музыкальной комедии, Здание  городской  администрации, здание Енисейского городского пароходства, Гостинницу Красноярск,   и еще много и много чего хорошего. Его увлекательнейшие книги о работе многотысячного коллектива треста «Красноярскжилстрой - 1» есть во многих библиотеках Красноярского края.. И то, что мы сегодня знаем имена его заместителей, инженеров, бригадиров, каменщиков и штукатуров – большая заслуга Виктора Исакиевича.
    Во время командировки от «Парламентской газеты» в Хатангу 1998 году, познакомился с главой администрации Хатангского района Николаем Андреевичем Фокиным. Мы с ним работали над выпуском книг о Севере до  2018 года.  В этом году у него остановилось сердце.
 С 2007 года Николай Андреевич был депутатом Законодательного собрания края. Представлял в нем Таймыр. Одиннадцать лет он был депутатом, и все это время считал Таймыр своей второй Родиной. Первая – Калужская область, где он родился, учился и вырос. Все личное у него всегда было на втором месте, а на первом  - Родина. Сколько он сделал для Таймыра!  А мы говорим, что все депутаты без совести и думают только о своем кармане. Далеко не все. Я немало рассказывал о Таймыре и в газетах, журналах, книгах, но, думаю, настоящим патриотом, высокодуховным человеком Николая Андреевича так и не сумел  показать, по собственному скудоумию.  А он заслуживает самых добрых слов. Но пусть их скажут другие журналисты, образованные, молодые.
 О хороших людях можно и нужно говорить чаще. Их жизнь всегда  пример молодым поколения, всем нам. Я брался за этот очерк с большим желанием добавить добра в сердцах красноярцев. А что из этого получилось, решать   читателю. За свою приличную жизнь в  журналистике и литературе  Сибири и удалось рассказать о десятках выдающих людей.  Крепких  государственников. Но ведь их на тысячи и тысячи больше. Потому и добра в этом мире тоже больше, чем всего остального.
                Анатолий Статейнов.