Подрясник для Валерия

               
                Подрясник для Валерия.


Есть люди, которым явно не везет в жизни. Может быть, внимательно приглядевшись к судьбе такого человека, можно разглядеть какие-то проблески удачи или мельчайшие при-знаки везения, но в целом – картина выглядит безрадостной. Да и сам Валерий, невысокого роста, лет за сорок, внешне ка-зался каким-то неудачником, может быть, даже скрывающим от всех какую-то тяжелую, хроническую болезнь. На лице у него всегда была одна и та же маска усталости… Впрочем, было от чего. Вставал он всегда на час раньше братии, часа в четыре ночи, и начинал заниматься своим послушанием на кухне. Надо было разжечь плиту до ровного огня, надо было озаботиться продуктами со склада на целый день — складские двери нельзя было держать открытыми, иначе туда норовили заглянуть все, кому не лень, вплоть до котов и собак. Надо было разморозить определенное количество просфорок (хлебцы для богослужения), чтобы к утренней службе они оттаяли и были сухими, без влаги, готовые к потреблению, надо было заготовить продукты на обед, чтобы потом не дергаться, что чего-то не хватает — да мало ли забот на кухне повару? — Думаю, что не мало. И, тем не менее Валера вот уже более двух лет неукоснительно посещал почти все службы, правда перед большими, двунадесятыми праздниками, он был слишком занят на кухне, и пропускал часть служб, а во время праздников его и вовсе не было видно в храме… Шутка ли — обслужить до полусотни гостей, которые съезжались в скит, приготовить изысканные блюда монашеской кухни, которыми славился гостеприимный стол скитоначальника, да еще и ублажить на праздник братский стол, где каждый салат, каждая фасолинка была отрадой для братии, соблюдающей строгий скитской устав, где вместо двух постных дней в неделю — было три, а разносолы и салаты появлялись только в выходные и праздничные дни… Вот и выходило, что иногда Валера «зашивался» с готовкой, пока ему не добавили в помощь опытную повариху, которая нуждалась в жилье, и потому ста-ралась изо всех сил, получив рядом со скитом какой-то угол в бараке. С приходом поварихи, меню у братии стало разнообразнее. Как оказалось, кроме каш и тушенной капусты суще-ствуют и другие блюда. Эта повариха сумела внести в строгие будни монашеской жизни неожиданности в виде постных блинчиков с киселем, или уж совсем невероятное — домашнее печение. Валера на подобные «финтиплюшки» не был готов. Повариху все чаще привлекали готовить пищу и накрывать на стол в домик настоятеля, а Валере доставалось всё остальное — кормить братию скита, печь просфорки, ездить за продуктами. И хотя ему не по душе было делить лавры повара с новой поварихой, он смирялся и старался терпеть ее присутствие. Однако, постепенно повариха вошла в роль главного повара, и поощряемая начальством, стала командовать Валерой, назначая ему всю тяжелую работу по кухне. Не зря на этот счет существует несколько поговорок в русском языке: «Два медведя в одной берлоге не уживаются» или «Если кораблем командуют два капитана, то корабль стоит» и т.д.  Дела на кухне стали приходить в негодность. То каша подгорит, то суп пересолен, то рыбу переварят. А виновных — не было: повара все валили друг на друга — мол, не моя вина, а другого… И разобраться в этой «кухне» не было возможности. Тогда отец настоятель задумался и решил, что пора Валере сменить послушание. В один прекрасный день, перед вечерней службой он сказал мне: «Передай Валерию, чтобы он к вечерней службе приготовил подрясник.»

Дело в том, что у нас в скиту ношение подрясника дозволялось только тем обитателям скита, которых отец скитоначальник официально посвятил в послушники. Сей обряд вы-глядел следующим образом: в алтаре храма свежий и новый подрясник освящался святою водою, затем под особую мо-литву облачение вручалось новоиспеченному послушнику, который тут же в алтаре переоблачался в него, и выходил на-ружу уже послушником скита, готовым нести послушания и подвиги.

Я был весьма рад за Валерия, оттого, что знал отчасти его жизненные перипетии, знал, что он уже более двух лет подвизался в скиту, ожидая повышения - почетного звания послушника, а далее прямой путь в монашество… Когда я прибежал на кухню, и сообщил поручение настоятеля нашему Валере — если б вы видели только, как загорелись его глаза!!! Он мигом снял свой поварской наряд, забежал в келью, где у него давно уже пылился в шкафу абсолютно новый, с иголочки, неношеный подрясник - осторожно и бережно свернул его и отдал в мои руки. Сам же остался ждать дальнейшего в храме возле клироса…

Я занес подрясник в алтарь, отдал его в руки отцу Никону, который тут же, по распоряжению настоятеля, освятил его святою водою, и тоже стал ждать развития событий.

А между тем в нашем скиту ни одна новость не распро-страняется так быстро, как новость о судьбе брата. Шла обычная служба. В храме стояло с десяток молящихся людей. А вся присутствующая братия, пребывала на клиросе и подпевала как положено на службе.

Вполне естественно, что братия сочувствовала и радовалась за Валеру. Событие было неординарное  — на многих лицах появились улыбки. Вскоре, как водится, в дружном коллективе, появились и шуточки. Валеру предупреждали, чтобы он теперь не зазнался, и шутливо просили продолжать его заниматься кухней, которая как послушание теперь была под большим вопросом… Обычный путь послушника в скиту состоял из послушания на клиросе, в изучении премудрости церковных служб и песнопений. Могли также назначить его в алтарь – пономарить, т.е.  помогать священникам и дьяконам во время службы: вовремя разжечь кадило и вовремя его по-дать, приготовить всё к службе — вынуть и разложить свечи, а также богослужебные книги на жертвеннике. Если послушник был алтарником или пел на клиросе — с него снимались прочие долговременные послушания, такие как поварские обязанности на кухне. Нельзя же одновременно подавать кадило священнику и следить, чтобы каша не пригорала…

Мне из моего притвора было видно, как менялось выражение лица Валеры от шуточек на клиросе у него за спиной. Но, оказывается, не только мне. Внимательные и суровые глаза из алтаря так же внимательно следили за кандидатом в послушники, за выражением его лица, за тем, как он реагирует на шутки за его спиной, и в этих глазах не было ни капли сочувствия…

О клирос, клирос, клирос! Скольких монахов ты научил божественному пению! Скольким ты подарил неземную радость пения! Какой только сладостью ты не награждал своих участников! — Тут, даже не имеющие слуха, вдруг начинали петь, да так красиво, что заслушаешься! Но — сколько огорчений и печалей ты принес своим ученикам, прежде чем они вознеслись в пении к заоблачным вершинам! Каких только горьких слез не пролили они, орошая клиросные перила и скамьи, от переживаний и чувств! А сколько искушений и опасностей таил  в себе этот бы, казалось, крепко сбитый из досок и фанеры, плот божественного пения! Как часто, во время службы, во время чтения паремий (чтения ветхозаветных пророчеств) скамья на клиросе окутывает тебя предательским сонным дурманом, обволакивает непроницаемой глухотой, да так, что во время нужного возгласа или припева, ты пребываешь в тяжком сне, и даже толчки локтем твоего соседа не могут тебя извлечь из этого сонного кокона!.. А пустословие? — Где еще в храме есть место, где эта привязчивая болезнь не прячется так крепко и столь въедливо? Стоит только начать шепнуть на ухо соседу два слова о любом важном деле, как из этих двух слов сплетаются целые сети бессмысленных и бесполезных сообщений, в которых ты быстро запутаешься и совершенно изнемогаешь. Изнемогаешь, но продолжаешь болтать… Может быть само помещение клироса обладает такой особенностью — возносить до небес пения, и низвергать до самого дна пустословия…?

И вот, когда уже, казалось бы, судьба Валерия была решена — два внимательных глаза разглядели на лице будущего послушника легкую тень тревоги, сомнений и улыбку. Не знаю точно, что еще разглядели эти пытливые глаза в переменах настроения Валеры: от улыбки над шутками сзади с клироса, до нежелания слышать эти шутки — Бог ведает, а я лишь расскажу как свидетель. Но факт остается фактом — наш о. Феофилакт разглядел что-то такое, что заставило его отменить свое решение посвятить трудника Валеру в послушники.

 Подрясник так и остался лежать на столе жертвенника, святая вода очень быстро впиталась в ткань и высохла к концу службы. Вот уже и кончилась вечерняя служба, и началось заключительное славословие, а Валеру так никто не пригласил в алтарь. Я только показал глазами на подрясник отцу Никону, как бы спрашивая — что с ним делать дальше, ведь надо было убрать жертвенник на ночь. А отец Никон мне сурово ответил (может быть он был огорчен за Валерия не меньше моего): «Не было никакого распоряжения, значит пусть лежит…». На другой день я забрал подрясник Валерия и отдал ему в руки.

Не знаю, может быть, кому-нибудь покажется, что сей случай подтверждает, что в монастырях безраздельная власть приносит свои отрицательные результаты, что Валерий за-служил перехода в ранг послушников, а причины его неприятия я не смог здесь привести наглядно… — одно я могу добавить, что вскоре Валерий покинул скит, так как знал, что «здесь ему более ничего не светит». «Монастырей на белом свете много…» — сказал он на прощание, покидая наш скит.