МИРЫ

Он шёл мне навстречу, протягивая раскрытую ладонь и улыбаясь, как старому знакомому. Но я его видел впервые, но зная как обычна в Грузии готовность к дружбе, тоже протянул ему руку навстречу.
     - Серго, - представился сразу он, - я ёбнутый, меня дядя топором по голове... - он снял белую кепку, показывая обритую голову с уже чуть возросшим тёмным ёжиком. Глаза голубые, светлые, радостные. Впрочем, предполагаемого шрама я не увидел.
     - А ты откуда будешь?
     - Из Москвы.
      - Москва хороший город?
     - Всякий,- вздохнул я.
     -Нравиться здесь?
     Я промычал что-то неопределённое. Сегодня был первый день после полумесячного горного похода и я ещё не успел определится в новых условиях.
     - Серго, - снова сказал он, - я ебнутый, меня дядя в детстве топором... - он продолжал лопотать что-то неопределённое и с шокирующей непосредственностью сообщил, что вера в кустиках растлил семилетнюю девочку.
     Слушать его было тяжело, но он шёл рядом и не отставал.
     - А ты откуда будешь? - снова повторил он свой вопрос. Памяти его хватало минут на15, потом всё начиналось сначала, как на испорченной пластинке. А я шёл на почтампт, чтобы дать телеграмму домой о благополучном окончании горного похода. Мои небольшие бицепсы за эти две недели похода стали твёрдыми,как каменные, идти без рюкзака был непривычно легко. Но этот город, утопающий в тропической зелени чем-то настораживал - может быть непривычным изобилием тропической зелени, роскошных цветниками на клумбах прямо у проезжей части улиц - вот светятся фиолетово-розовые огоньки цветов олеандра и тут же блестят лаково тёмные листва лавра... А вот ещё клумба на перерестке с мощно укоренйой пальмой посреди. И цветы, цветы неизвестных мне сортов - алые, солненожёлтые, небесно голубые...
     - Я ебнутый! - продолжал мой внезапный друг,- меня дядя топором...
     С моря веял прохладный солоноватый как сыр чанах, ветерок. Мы проходили мимо киоска соки воды.
     - Купи мне водички, -  попросил Серго.
     Мы взяли наполненные бумажные стаканчики и встали у высокого столика рядом с киоском.
     За соседним столиком два парня смотрели на нас и ухмылялись - один - высокий, рыжий в красной рубахе, другой коренастый брюнет чернорубашечный. По их ухмылкам было видно, что проблемный Серго вполне им знаком и их забавляло дурацкое положение, в которое я попал.
Ая в самом деле не знал как отвязаться от бедолаги. А почтампт, куда я стремился был рядом. И вдруг я сообразил, узрев рядом зелёную скамью со спинкой.
- Слушай, - сказал я Серго, - ты посиди здесь, а я скоро вернусь.
Серго послушно сел, чтобы навсегда исчезнуть из моей жизни - а через 15 минут и он меня забудет.

Однако дав телеграмму, я не пошёл к набережной, чтобы случайно вновь на него не наткнутся, а направился в город вверх по улице. Здесь было тихо и безлюдно, каменные серые основательные особняки с зарешёченными недоверчивыми окнами. Улица поднималась к синим горам, совсем небольшим по сравнению с теми снежными великанами,которые мы прошли.
И тут я снова увидел их -рыжего и тёмного. Они шли навстрчу, не спеша, вальяжно. Разминуться не было никакой возможности итак как мы уже виделись у почтампта, по умолчанию возникло состояние, что мы вроде уже знакомы. Вот снова эта грузинская открытость дружбе и несуетность.
Мы с рыжим пожали друг другу руки.
- Тенгиз! - представился рыжий, - Тенгиз Сухумский, слышал?
Глаза у него были голубые и весёлые, кожа гладкая и белая. - Я назвался. По мне конечно было видно, что я нездешний, турист - в дешёвой штормовке и цвета хаки, в стандартных ботинках на толстых рифлёных подошвах.
- Нравится здесь?
- Природа хорошая... - а вот люди какие-то мрачные. Отчего?
- Э-э, протянул Тенгиз, - здешни людей сложить и сжечь! Сам я не отсюда, с гор я! - манул он рукой , - а где был?
Я перечислил названия пяти ши перевалов и высоты, Тенгиз важано кивал, хотя вряд ли о них слышал - уж больно дикими тропами мы ходили.
- АЯ вот две недели как освободился, гуляю! Вор я!
Я смотрел на него и не верил - такой молодой, красивый, а кожа свежая и белая, как у девушки на выданьё - никак это не вязалось с тёмными тюремными камерами, колючей проволокой, баландой.
- Не веришь? - голубые глаза его смеялись, - а ты положи что-нибудь в карман...
- Что? - оглянулся я.
- Твои часы.
На правой руке и в самом деле были наручные механические часы марки «победа»                , которые мне подарил отец сам творец и мученик той Победы. Они мне нравились своей  старомодностью, тем, что на циферблате были не какие-то условные чёрточки, а чёткие цифры, удивляли своим качеством уж который год и три стрелки - часовая, минутная и секундная и всегда шли слаженно, нравилось даже то, что каждый день надо и было подзаводить подкручивать, как это делал отец - такое знакомое с детства движение из времени пахнущего табачным ароматом и одеколоном «Красная Москва».
Я снял часы и положил себе в нагрудный карман штормовки с клапаном.
И тогда левая рука Тенгиза взвилась и змеино изогнулась,будто потеряв костную основу. Я не успел заметить как часы оказались в руке у Тенгиза. Я и в самом деле не почувствовал как чужие пальцы проникли в мой нагрудный карман. Тенгиз улыбался,а часы висели в его пальцах между нами и блестели на солнце и мелькнула тревога: а если не отдаст? Кажется нечто мелькнуло и в его глазах, какой-то миг сомнения, или мне показалось, и он отдал часы.
- Приходи вечером в ресторан «Прибой», я там буду, - сказал он на прощанье.

Я возвращался на турбазу и думал, вспоминал другую встречу и другие руки. Мы прошли перевал Донгуз-Орун и спускались от холодных снегов в тёплую Грузию. И уже прошли снежник как нам встретилась хижина сложенная из грубых камней - летовка пастуха свана, худющего и морщинистого старика в туристской штормовке и в сванской шапочке. Дворик перед хижиной был обнесен невысокой каменной стенкой, которую неутомимо бодал шишечками на голове маленький бычок, кудахтали куры, тыкались то туда, то сюда два необычно тощих кабанчика с поджарыми подтянутыми к спине животами и висящими с боков бородами длинных черных волос. А голубоглазый щенок толстолапик сразу заставил забыть усталость и стал предметом общего восхищения.
Пастух выгонял корову забрёдшую в дом, легко покалывая её в бока острием ледоруба. Помогала ему в хозяйстве юная девочка, внучка с болезненно тонкими ногами и руками, бледным прекрасным лицом, глубокими чёрными и грустными глазами. Но руки, руки у бедняжки были испорчены навсегда - красные с цыпками, грубые и по мужски тяжёлые..
      .