Три девицы под окном

(Из книги ЛЕСКОВКА)

Ишь, неуюмнаи, опять бесовской пляс затеяли! Кабы ба-тюшку на них, наложил бы лет на шесть епитимью за козьи рожи! – вспомнились из детства бабушкины причи-тания.
Как только подкатывали Святки, да на лихом Крещен-ском морозе разгорались игрища, бабуля ворчала на ря-женых, щуняла «мо;лодежь». Но сколько бы ни сердилась старушка, Святки гулялись. Святки есть и долго ещё не переведутся, пока будет сама Русь, пока будем хранить свои славянские корни.
Испокон века Святочная неделя – самый неугомон-ный, самый любимый праздник. Начинался он вечером шестого января, когда на деревенские улицы выкатыва-лись толпы ряженых. Переваливаясь из хаты в хату, с шутками и колядками колобродили в ожидании первой звезды. Уж если наш мужичок загулял, поди, удержи его! До самого Крещения продолжалось народное веселье.
То ли отвечая потребностям широкой русской души, то ли потому, что бережём в закоулках памяти обряды пра-щуров, не понять уже и отчего, но (какой век!) Святки ждут, к ним готовятся и лихо гуляют по городам и весям, и стар и мал.
Грешит мужичок в разухабистые деньки и не помнит уже, что осталось в этом веселье от древности, чем обога-тило это празднование Христианство. Надеется люд рос-сийский: наступит Крещенский сочельник, окунётся му-жичок в прорубь, запасётся водицей освящённой и омоет-ся от святочных проказ.

Сочельник, вечер перед Рождеством, у нас зовут Со-чевник. Помнится, девчонкой выбегала поминутно в сен-цы: сквозь морозное оконышко не разглядеть, взошла ли первая звезда. Всё никак не могла дождаться её, той, са-мой важной в году, которая возвестила волхвам о рожде-нии Сына Божия в Вифлееме Иудейском.
Рождество никогда не обходилось в нашем дому без сочива (кутьи). Бабушка в этот день не стряпала, а свя-щеннодействовала. В мои обязанности входило переби-рать зерно. Бабуля промывала ячмень, пшеницу и рис. На лучшем меду, хранимом для Великих праздников, варила из них кашу. Добавляла самую малость елея (оливкового масла), лещинки, изюмцу. На меду же томила в печи из сушеных яблок и слив взвары. Оладьи тоже щедро поли-вала мёдом.
В такой день одной бабуле не справиться. Мама и я ле-тали по кухне на подхвате. Выпечку, резных овечек да коровок, наготавливали целую корзину, чтобы на все Святки хватило. Последние печеньица подбирались на Крещенье – обмакивали в святой воде.
Бабуля наша хоть и доброго нраву, но строго соблюдала раз и навсегда усвоенные, вероятно, ещё от её бабушки, житейские правила. Под Крещенье наводили порядок, а собранный сор сжигали в огороде на костре. Мол, и в до-му беды повымели, и землицу освятили. Бабуля говари-вала о Святочных праздниках, как о живых существах. По мосточку, слаженному Овсенем, приходят в эти дни «братцы» – Роштво, Хрищеньё и Василёв день. Старушка не любила слово «колядовать» и всегда поправляла – «Христа славить». Топчась спозаранку у печи, напевала:

«Рождество, Твоё, Христе боже наш,
Возсия мирови Свет Разума…
Тебя видят с высоты Востока,
Тебе кланяется солнце правдою…
Волхвов привечайте,
Святое встречайте.
Пришло Роштво,
Начинаем торжество!
С нами Звезда идёт,
Молитву поёт…»

А с улицы доносилось:

«Пришла коляда
Накануне Рождества,
Дайте коровку,
Масляну головку!
А дай Бог тому,
Кто в этом дому.
Кто в этом дому,
Ему рожь густа,
Рожь ужениста;
Ему с колоса осьмина,
Из зерна ему коврига,
Из полузерна пирог.
Наделил бы вас Господь
И житьём, и бытьём,
И богатством,
И создай вам, Господи,
Ещё лучше того!»

Бабушка противилась тому, чтобы я участвовала в ко-лядках, заваливала предпраздничными делами: и холо-дец разобрать помоги, и белки взбей, и печенюшки смажь. Но как отстать от подружек? Улучив минутку, я выскальзывала за двери. А там! Милку, подружку мою, нарядили поверх шубы в специально сшитую белую руба-ху. Усадили в сани. Парни в них впряглись, по деревне Коляду возят, распевают:

«Уродилась Коляда
Накануне Рождества…»

На санях лежат мешки, в них складывается всё, чем угощают колядующих за то, что хозяина хаты величают «светлый месяц», хозяйку – «красно солнышко», а де-ток – «звёзды ясные».
Мила-Коляда, коли не отворяли, стучала в окошко и грозилась:

«Кто не даст пирога –
Сведу корову за рога,
Кто не даст ветчины –
Поколю все кубаны!»

Почередив, наозорничавшись, бросали сани посередь улицы – перегораживали дорогу и сваливались уплетать наколядованное в Милкину хату, благо родители её сами были не прочь повеселиться, пировали на другом конце деревни.
Подъев Рождественские угощения, под Крещенье пус-кались снова по дворам. Гулять – так гулять!
Современные игры на Святках не были в ходу. У стари-ков выпытывали водившиеся в их времена забавы и раз-влекались, внося свои придумки.
Играли, к примеру, в молчанку. Водящий командовал: «Раз, два, три!» – и все замирали: ни двинуться, ни ска-зать, даже ни улыбнуться. Выдержать так долго никто не мог. И вот уже проштрафившийся Сашка Филькин ест горсть опилок. Наказание могли придумать и похитрей: прокатить Милкину бабулю вдоль деревни на спине, или – укротить, запрячь в санки Стёпкиного полудикого пса Буянку, да чтоб не вывалил девчат в сугроб.
Бедная моя бабушка! Выговаривала мне всю неделю. Но как же я могла не побывать на Святочных игрищах? Как-то, отбирая вывернутый наизнанку дедов тулуп, она подвела меня к столу, открыла Священное Писание на том месте, где говорилось: «На женщине не должно быть мужской одежды, и мужчина не должен одеваться (бабу-ля прочла: «рядиться») в женское платье, ибо мерзок пред Господом Богом твоим всякий делающий сие».
– Бабулечка! Милая! На Крещенье обещаюсь в Иор-дань спрыгнуть, очиститься! Только отпусти Бога ради! – не унималась я, представляла, как под окном хохочут девчата, слушая мои уговоры.
Старушка выходила, распугивала «анчибелов», высы-пая в их сторону ведёрко золы, но сдавалась, приговари-вая: пропащая, мол, твоя душечка, Татьяна. Отпускала на гулянье, взяв строго-настрого обещанье «богохульства не чинить».
– Кротче меня во всей деревне овечки не сыщешь, – кричала я уже из сеней и с разбегу валилась на сани в ку-чу малу.
В Милкиной хате наряжались, кто во что горазд, и ко-лобродили вдоль села. Вваливались в избы, пугали детей, плясали и веселились. Хозяева с шутками старались раз-облачить ряженых, выгнать сопротивлявшуюся «нечи-стую силу», как считалось по поверьям – расчистить доро-гу новому году. Узнанный выбывал из игры, разряжался. Ходили даже в соседские деревни. Целая неделя ничего-неделанья! Поневоле на гулянках не туда забредёшь!
Взрослые тоже любили пошутить и дожидались свя-точных вечеров, чтобы расслабиться, свалить с себя груз забот и тревог. Даже они участвовали в баловствах и за-бавах. То у бабки Колдучихи ворота приморозят – напрочь зальют водой, то заткнут трубу, дым в хату повалит. Всё, что не спрятано: тряпка ли какая на гороже, вёдра, коры-та, – всё шло в ход. Долго потом разыскивали хозяева на чужих задворках свои лавки, плетушки да кубаны. Порою целую поленницу наваливали на сани и прятали на чу-жом дворе. Попробуй сыщи поутру!
А у нас, трёх одноклассниц-подружек, было ещё одно очень важное занятие, без которого и Святки – не Святки. Но об этом бабуле не только рассказывать, даже намекать было нельзя.
Я, как примерная девочка, выслушав все её наставле-ния, шла в клуб «на спевку», а сама, перебежав улицу наискосок, заворачивала на Милкино подворье. Посто-ронних по такому серьёзному случаю не приглашали, только Мила, Машутка да я.
Ещё исстари считается, что в Святочную седмицу всё вокруг приобретает особый смысл. Не случайно кошка опрокинула кубан, молоко не лужицей пролилось, а ру-чейком под порог подбежало. К чему бы это – кочет ни с того, ни с сего до сроку заголосил? А уж коли горлинка в окошко забьётся, верный знак – не к добру. Примечали самые незначительные мелочи. Ветер свистит – об одном вещает, гудит – о прямо противоположном. Выдумывали и сами приметы, выдавая их за общепринятые. Промель-кнут Святки, о них никто даже и не вспомнит. Но в такие чудные, волшебные вечера – всё неспроста. Чаще гадали перед Крещением. Ведь издревле известно, что в это вре-мя нечистая сила шалит особенно.
Машутка была страшной трусихой. Милка не боялась никаких чертей. А я, полагаясь на Божию защиту и бабу-лины молитвы, крестилась на образа и подсаживалась к девчонкам. Мила брала подшалок, завешивала иконостас («а то не явится»). Зажигали свечи, гасили свет.
О чём гадали? О любви, конечно, о будущем, как и все семнадцатилетние девчонки.
Больше всего нам нравилось гадать на петуха. На полу накидывали всякой всячины – от монет до гвоздей – и выпускали петуха. Что тот соизволит клюнуть, то и сбу-дется. Монетку – ясное дело, к богатству. Пустой спичеч-ный коробок – к вечному девичеству. И так можно было выдумывать сколько угодно, – хоть до утра.
В ход шли самые невероятные для гадания предметы. Но проще всего гадалось на молоке и воске. Наливали в блюдце молоко и – под порог. Растопленной свечкой за-манивали домового. Мила считала почему-то, что он у них в хате все свечи понадкусал. Шёпотом, взявшись за руки, умоляли: «Хозяин мой, домовой, приди под порог поесть воска, запить молочком». Воск выливали в моло-ко. И тут наступал самый интересный момент. Надо было рассмотреть, что за восковая фигурка плавала в молоке. А толкование-разгадку всегда можно было сыскать в деви-чьем альбоме.
Так же разгадывалась и тень от скомканной сожжён-ной газеты. Когда она прогорала, рядом ставилась свеча, и пепел отбрасывал на стену тень. Фантазия наша не зна-ла предела. Распущенный цветок (тень от сгоревшей га-зеты) – свадьба через год. Фигурка человека – жених в пути.
Откуда Машутка вызнала гадание на яйце, мы только удивлялись. Отродясь не слыхали у нас о таком. Напол-нила она стакан водой, вылила в неё белок от сырого яй-ца и – на загнетку, поближе к огню. Белок тут же свер-нулся. Смотрим: а в стакане фигурка в форме лодочки-кораблика.
– Ну, девчата, готовьтесь, кто-то из нас замуж за гра-ницу выйдет, далеко уплывёт, – со знанием дела заявила Маша.
– Вот ещё! Только не я. Я отсюда ни ногой, на кой мне эта заграница? – тут же заявила Мила, – чего я там не видала?
Решили ещё разок попробовать. Вышел куполок церк-вушки.
– Ну, это – скорая свадьба, уж точно. Только не узнать у кого из нас, – посожалела Машутка.
Притащила Мила корыто с водой. Наклеили по борти-кам бумажки: свадьба, деньги, радость нечаянная, жених у порога, жених на чужой стороне и т. д. Поставили в оре-ховые скорлупки крошечные свечные огарочки. Зажгли и пустили по нашему морю-океяну. К какому берегу-бумажке пристанет скорлупочка-кораблик, такой участи и не миновать.
Долго нас с Машей уговаривала бесстрашная Мила по-гадать на зеркало. Редко кто отчаивается на это риско-ванное занятие. Иногда девчата даже в обморок перед зеркалом падают. Ещё бы! Исстари считается, что зерка-ло – тончайшая грань между реальным миром и миром духов. Правда, говорят, хоть и страшное это гадание, за-то – самое верное.
И вот мы, наконец, решились. Идём в баню. Баня, знамо дело, – самое нечистое место. Вот где всю правду и узнаем!
Полночь. Перебежали двор. Мы с Машей в предбанни-ке остались (гадающая должна быть одна), через распах-нутую дверь за Милкой наблюдаем.
Распустила Мила косу, развязала поясок. На полок по-ставила две тарелки, на них положила по ложке. Рядом – зеркало и свечу.
За дверью – ночь непроглядная, жутко. Тишина гробо-вая. И вдруг ясно так: «Суженый, ряженый, приходи ко мне ужинать!» Мы с Машуткой обмерли.
Прошло несколько минут. Вдруг Мила как вскрикнет! Ни Маша, ни я никого не увидели, только услышали, как Мила, дрогнув голосом, произнесла: «Чур сего места!». Долго ещё не могла она отойти от того, что увидела в зеркале. Кого она в нём разглядела, мы так и не смогли допытаться.
Затворили баню, подперли для надёжи бревном и – скорей, скорей в хату!
Обогрелись, попили чайку и опять за своё. В хате пере-гадали на всём, что только можно, и вышмыгнули во двор. Прихватили дедов валенок. И ну бросать его за во-рота на дорогу. Каждый раз нос его ложился в другую сто-рону.
– Знать, замуж далеко друг от друга выйдем, – решили мы.
Перед тем, как разойтись (уж и светать начало), наду-мали погадать на полено. Отворили сарай. Темнотища! Выдернули наугад из поленницы по полену и – домой! Зажгли побольше свечей, рассматриваем.
Маше выпало полено сучковатое.
– Ну, Машутка, – смеётся Мила, – семейство у тебя бу-дет знатное! Каждый сучок – ребятёнок.
– А у тебя, подруга, – обратилась она ко мне, – ох, и примудрённый муженёк будет, – эвон сколько колец на чурбачке-то твоём!
– Что же ты о себе помалкиваешь, поделись, будь добра! – накинулись мы на Милу.
– Да хвастать особо не чем. Кора ободрана… Кой-какое поленце-то… Видать, в бедности да нищенстве придётся жизнь коротать.
Распрощалась я с подругами. А как прибежала домой, дай, думаю, вызову сон про суженого. Лызь к бабуле на печку. А та спросонок: «Наблудилась, баловница?» От-вернулась я от неё и шепчу: «Пятница одна и я, молода, одна. Лежу я на Сионских горах, три ангела в головах: один видит, другой скажет, третий судьбу укажет».
На Крещенье в прорубь я нырнуть не осмелилась, а вот снежком крещенским обтёрлась и водицы свечёной отве-дала, очистилась.

Прошло три десятка лет с тех Святочных вечеров. Я ехала в гости к своей подруге Миле, как она написала в приглашении, «на бабилей». Не верилось, что у моей неразлейподруги, шкодной девчонки с двумя мышиными хвостиками, кругленький юбилей, да и у меня не за гора-ми.
Милка, Людмила Петровна, как и грозилась, навек приросла к нашей родной деревушке. Закончила пед, и вот уже сколько взрослых людей считают её своей первой учительницей.
Маша? А вот о ней я почти не знала ничего. Вышла замуж за военного и мотается всю жизнь по гарнизонам.
Как здорово, что Милка надумала собрать нас на свой День Рождения! Она ведь на второй день Рождества рож-дена, Святочная. Не зря же её Колядой рядили. Коляда, она и есть Коляда, бойкая, задорная.

Вышла из автобуса, смотрю: сани кого-то дожидаются.
– Приехала! Не обидела! – навстречу кинулась Ми-ла. – Вот и сюрпризец!
Из сена выбралась Маша, заспешила к нам от саней.
– Ну, вот и свиделись, подруги! Усаживайтесь, прокачу с ветерком. Святки, как-никак. Аль забыли? – Мила при-крикнула на конька, и тот потрусил ко двору.
Накрыли стол. И загуляли! Навспоминались, напелись, наплясались, всплакнули, как это бывает при встрече лет сто невидившихся закадычных подруг. Подивились: по-следнее наше гаданье, на промёрзших берёзовых полень-ях, оказалось самым достоверным.
Мила, как и большинство сельских учителей, прожила не отягчённую богатством жизнь. Всё, что нажили они с мужем Мишкой (нашим одноклассником), – конёк Федь-ка, десяток курят да визгливый поросёнок Хомка. Двое Милиных детишек обосновались в городе. Мише, колхоз-ному агроному, после того, как перестали пахать-сеять, дела в деревне не нашлось, и он подался за остальными мужиками хоть за каким-то рублём разнорабочим куда-то на далёкую стройку. Наезжает раз в полгода. Бьётся Мила одна-одинёшенька. На роду ли так написано нашей по-друге? Полено ли то ободранное виновато? Теперь уж и разбираться не к чему.
Пятеро ребятишек осталось в её начальной школе. Выйдут – и будет висеть на школьной двери увесистый амбарный замок. Хотя, по правде сказать, можно и без него. Что там брать-то? Разве что указку Людмилы Пет-ровны, что отшлифована её руками за долгое учительство до лакового блеска.
Мила, конечно, не унывает. Натура ещё та! Банки кру-тит, яблоки сушит. Грибочки там, ягодки. На бахче вер-тится. Русская баба – она живучая. И с Федькой-коньком без мужика справляется. И на гармони сегодня вон как жарила, «бабилей» справляла.
– А жалеть меня не надо. Я, может, самая счастли-вая, – замечает наши взгляды Мила. – Всё наладится… Всё обязательно наладится, – повторяет она, словно убеждает своих первоклашек, не даёт сомневаться в вер-ности своих слов. За тридцать учительских лет голос у неё поставлен как надо, и мы, как в семнадцать лет, верим: раз Мила так сказала, значит, непременно сбудется.
А Мила, словно читает наши мысли: «Надо только не терять веру. И каждому оставаться на своём месте. Не ме-таться, не паниковать».
– Ну, а ты-то как, Машутка? В порядке? Молчишь, всё такая же тихоня. Давай, не скрытничай, выкладывай! Муж? Дети?
Маша потянулась за сумочкой, вынула фотокарточку. Мы так и ахнули. В центре – Машин муж Николай в ин-валидной коляске, рядом – она. А вокруг! Куча ребяти-шек. Самый старший – в суворовской форме, а осталь-ные – мал мала меньше.
– Вот это Машка! Вот это да! Не соврало поленце! Полный кузовок! – порадовались мы за подругу.
Наша Мария Николаевна – хирургическая сестра. С мужем познакомилась в Грозном, ещё в первую кампа-нию, в лазарете. Подорвался на растяжке. Думали, не сдюжит. Но у Маши такие руки!.. Обосновались на Ря-занщине, на родине Николая. Родился Валерка. Маша мечтала о доме, полном детворы. Хотелось дочку. При-смотрела девочку в детдоме, где устроилась медсестрой. Удочерили не одну, а сразу двух сестричек. Как разлу-чить? А потом забрали ещё и двух мальчишек. Дальше больше… Теперь в их семье девять приёмных детишек. Все школьного возраста. Государство, конечно, помогает. Но вся тяжесть забот на Машуткиных плечах. На кого оставила? А старший приехал на каникулы со своей по-дружкой (последний курс, скоро на ноги станет), – поез-жай, мол, мама, отдохни. Да и Николай настаивал.
– Они у меня смышлёные. Колю любят, и он их тоже. Справятся, – успокаивает сама себя Маша.
Мила слушает, а сама прикидывает: «Опяток марино-ванных возьмёшь, сушёных боровичков, сальца, яичек».
– Куда я с таким багажом! – улыбается Маша, – путь не близкий.
– Ничего! Ничего! Здесь проводим, а там (телеграмму отобьём) ребятишки встретят.

Сидим, под самоварчик разговоры разговариваем. За окнами Рождественские звёзды горят, Крещенский моро-зец похрумкивает.
– Ну, а ты-то, ты-то как? Наконец, обращаются подруги ко мне.
– А что я? Да пишу помаленьку. Надумала вот о Свят-ках написать, о том, как мы с вами о будущем гадали.