Лето три месяца

Лето – три месяца

    – Варенца, Роман Захарыч, варенца прислала вам Самсониха, – старушка в белом платочке протянула наполненную до краёв банку.
    – А хлеба выпекли? – строгий голос подростка привёл её как будто в трепет.   
Она пожала маленькими плечиками и прошамкала:
    – Пять булок есть.
    – Мало. Сказал же вам: не меньше шести выпекайте.
Он широко уселся на лавке и, запрокинув голову, начал пить варенец.
    – Трудно месить на шесть-то, – проговорила баба Маня, качая огорчённо головой. – Ещё на пять – куда ни шло, а на шесть – больно трудно заводить стряпню.
    –  Кто выпекал на этот раз? – Роман Захарович опорожнил банку.
    – Сама Самсониха взялась, да немочь напала – ноги отказали. А тут как раз внучок привёз ей сынка своего – Алёху, смышленый такой! Она ему всё забросила в кадку, он и вымесил. Ручки-то махонькие у него, тяжело ему было месить.
    – Малец, ясное дело. А сколько ему?
    – Дак одиннадцать только.
    – Баб Маня, а ты давай пришли ко мне пацана!
    После варенца Роман Захарович снова вытянулся на лавке и задремал. Старушка, спрятав руки под передник, долго смотрела на его по-детски пухлые губы, на веснушчатый нос…

    Самсониха провожала Алёшу к Роману Захаровичу:
    – Ты ж смотри, называй его Романом Захарычем, не обидь чем. Поживёшь – уедешь, а для нас он – и за отца, и за мать останется. Чуть что – мы к нему бегём. Не бросает нас. Он-то помнит о нас, сиротах: где поможет словом, а где и силушку мужицкую применит. Один он и остался у нас тут – мужик. Там он, – махнула бабушка рукой в сторону бывшей конторы, – тебя дожидается.

    – Я пришёл, – Алёшин голос разбудил Романа Захаровича.
    – Вижу, – ответил тот, усаживаясь, и подвинулся на лавке, освобождая место.  – Садись, – сказал и крепко пожал неуверенно протянутую руку. Алёшина рука была тонкой и вялой, но он похвалил: – Ого, ручища! Сам вымешивал квашню? Хвалю. Баба Валя-то твоя рада-радёшенька: внук на помощь подоспел. Надолго к нам?
    – До самой школы, – ответил Алёша, усаживаясь на краешек скамьи. – Ещё порыбачить хотел.
    – Порыбачим. Я тебе такую рыбалку закачу – помнить будешь всю жизнь Романа Захарыча! Только вот что, Алёха… У Кузьминичны крыша течёт. Мне в среду в район ехать, а крыша течёт. Может, мы с тобой поможем ей? Я – на крыше, а ты мне по лестнице – туда-сюда, осторожненько – по черепичке натаскаешь. Тогда и дождь ей будет ни по чём! А вернусь из района – сразу на рыбалку, на всю ночь. Люблю у костра посидеть. Ушица наваристая из пескарей да карасей… Люблю! А пока надевай, что похуже и приходи, поработаем.

    – Бабушка, у меня же нет чего похуже, мы в городе старое сразу выбрасываем! – слёзы закипели в Алёшиных глазах, голос задрожал и сорвался на крик: – Бабушка, к Роману Захарычу мне нужно! Помогать!
    – Ты не заходись слезами, соколик. Найдём тебе рубаху и штаны найдём. Ох, ноженьки мои!.. – Баба Валя заковыляла  к комоду, долго искала и, наконец,  вытащила старенькую одежду. – Ещё отца твоего, Ванюшки. Приехали, побросали – уехали. А я всё выстирала, перечинила, разгладила и схоронила. Видишь, тебе и сгодилась чинёнка. Так и будет всегда: то, что дед твой, отец недоделали – тебе придётся. Потому что имя у тебя такое.
    – Какое такое имя? – спросил Алёша, обряжаясь в старое.
    – Святое имя. Тебе придётся за всех. И всегда так будет. – Она огладила его рабочую одежонку и незаметно перекрестила: – Теперь иди, помогай Роману Захарычу, тянись за ним.

    Роман Захарович одобрительно кивнул Алёше, и зашагали товарищи к дому Кузьминичны по широкой улице, по краям заросшей ромашкой и полынью.
    – Эй, Рыжик! – закричал Роман Захарыч, ещё издали увидев собачонку. – Пустобрёх ты наш, Рыжинка! – Он погладил ласкающегося пёсика, приговаривая: – Ладно, ладно, не лижись, видишь, я к вам не один. Вдвоём мы сегодня с Алёхой. Ты не бойся его, погладь, если хочешь, – предложил он другу.
    Тот протянул руку и несмело погладил Рыжика.
    – Кузьминична, выходь! – позвал Роман Захарович.
    – Иду, иду! – старушка вышла на крылечко к гостям и поклонилась: – Здравствуйте, Роман Захарыч, и Алёша, здравствуй! Я тут в погребок собралась прыгать, да голос послышался мне. Пришли, подумала. А вы тут уже. Гуляешь, Алёша, или как?
    – Роман Захарыч позвал помочь ему на крыше.
    – Что ж, начнём! – сказал тот. – Так, лестница вроде выдержит. – Он пошатал её. – Выдержит. Хорошо. Ну, а кваску наготовила, Кузьминична?
    – Готов, готов квасок, холодненький, с изюмом.
    – Откуда изюм у тебя, ты ж в городе сто лет не была?
    – А вот сберегла. Это меня ещё к Пасхе Митрофановна наделила. Для вас сберегла, Роман Захарыч.
    – После работы попьём с Алёхой, – ответил тот уже с чердака.
    Прошёл час, другой, третий… Вот-вот стемнеет. Алёша сновал челноком туда-сюда, Роман Захарович похваливал его, а сам стучал, стучал без передыху. Всё – есть работа! Они зашли уже потемну в хату, и хозяйка накормила их варениками с капустой и картошкой, и подливала, подливала кваску.
    – Ты, Алёха, на работу заводной, – сказал довольный Роман Захарович. – И стихов много знаешь. Интересно с тобой. Так вот. За старшего здесь теперь ты остаёшься, нельзя деревне без мужика. – Он посмотрел на Алёшу долгим взглядом. – Мне надо твоей бабе Вале  пенсию выправить. Пишет она, пишет в райсобес, а ответа нет. Поеду в город, узнаю, чего это они там не шлют ей пенсию. Весной было: по радио сказали, что всем добавят к пенсии, а Ольге Петровне не добавили. Несправедливо это. Поехал. Неделю толкался там по кабинетам. До суда дошел! А мне: возраст ваш маловат для суда! Ну да, шестнадцать мне ещё тогда не стукнуло. Теперь вот он – паспорт, новенький. Если в суд – ерунда, паспорт есть. Пусть только попробуют бабе Вале пенсию не прислать. – Роман Захарович был разговорчив, но сытная еда сделала своё дело – клонило в сон. – Кузьминична, – обратился он к хозяйке, –  буханку хлеба я заберу, а четыре – вам. Маловато, но ничего, продержитесь. Пускай баба Валя картошки подкопает, у неё начала сохнуть. Приеду – надо помаленьку копать её. Алёха, – он обнял за плечи друга, – до сентября ещё время есть. Покопаем всем сразу, а? Засадили мы с ними весной картошку под плужок, а копать – у них силы не хватает. Останется урожай в земле, если к старухам родные не приедут копать. Наша речка Белая с норовом: разольётся весной, отрежет нас на месяц от дорог – оголодают они без картошки.
    – Давай, покопаем, – ответил Алёша сонным голосом. – Только я никогда не копал.
    – Это просто. Главное, чтоб погода была. Что там с погодой, Кузьминична?
    – Москва давала на всю Рассею. В наших краях обещали, а там – кто его знает.

    Ореховка и в хорошие времена была небольшой – тридцать пять дворов, третье отделение совхоза «Победа». Молодёжь уезжала в город учиться, назад же никто не возвращался. Семейные давно перебрались на центральную усадьбу, ближе к сельмагу, бане, детскому саду и школе. Теперь только в восьми дворах мелькали вылинявшие на солнце платки старух. Почти не слышно стало собачьего лая.
    Неделю оставался Алёша без Романа Захаровича. Намучился он с колодцем – не мог выкрутить тяжеленное ведро. Пришлось покумекать: нашёл в одном дворе ведро поменьше, но никак не раскрывался замок на колодезной цепи, чтобы поменять. Наконец, щёлкнул замок – и работа заспорилась: Алёша наполнял бачки; и кадки восьми дворов. Ещё были трудности с дровами. Приедет Роман Захарыч, спросит: как там с дровами? Старался Алёша, приноравливался к топору. Нарубил всем дровишек на топку. А тут и Роман Захарович вернулся.
    – Ну, наслышан о тебе, – широко улыбнулся он Алёше. – Знал: не подведёшь. Гостинчик привёз от родных, все тебе кланяются. Обижались, баб Валя, – крикнул он глуховатой Самсонихе, – что не написала ты им про задержку с пенсией. – И снова обратился к Алёше: – Сестра твоя, Алёха, помогала мне там в городе. Пожил у тебя, спал на твоей кровати. Хорошо-то как у вас дома! Мать ласковая у тебя, и отец добрый. А ты, баб Валя, бывала там у них? – крикнул он снова Самсонихе, суетящейся у печи. – Иди к нам чаёвничать, бросай работу!
    – Ито, – ответила та, присаживаясь к столу. – А как же, бывала, раньше ещё! – Самсониха угощала ребят чаем со смородиновым вареньем. – А как болеть стали ноги – куда мне, не до поездок. Невестка уважительная, Валентиной Ивановной величает. Фартук мне новый сама пошила. А сколь языков знает!
    – Книг у них много. Я только заикнулся, дали с собой. – Роман Захарыч достал из сумки свёрток, развернул газетку и прочитал название: – Гончаров. Путешествие вокруг света на «Коршуне». Сказали – хорошая. Я был записан в школьной библиотеке. Жаль, что закрыли, книги увезли на центральную усадьбу. Хоть бы книги оставили… Нельзя, говорят, – инвентарь. Вот и Ольга Петровна без работы осталась.
    – Алёху моего сморило, – Самсониха погладила правнука по плечу и продолжила разговор с Романом Захаровичем: – Ты не сумлевайся, твою бабу Груню мы кормили-поили, не обидишься за неё. И молоко носили, и оладьями часто угощали.
    – А мука у вас – откуда?
    – Машина вкатила прямо во двор к Мироновне! Городские её привезли муки, сахару – мешками. Мы их хотели угостить молочком, коза у Степаниды раздоилась, – даже не пригубили, нету времени у них. И куда они, городские, так спешат? Уж горевала, горевала Мироновна, что они даже молочка не отведали. Когда теперь к ней снова приедут?..
    Утром начали копать картошку. За неделю она дошла вся: ботва посохла, дождей не было почти месяц. Алёша с Романом Захаровичем нарабатывались так, что спали как убитые. Старушки не знали, чем их и угостить. Каждая сберегла для такого случая то горсть изюму в полотняном мешочке, то жменю слипшихся конфет от городских гостинцев. А Мироновна пекла им блинчики, оладьи. Господи, как хорошо-то, когда есть чем угостить! Кашу гречневую варили в воскресенье у Степаниды и праздновали конец уборки. Хозяйка заливала всем кашу молоком и любовалась, как ели соседки и Алёша с Романом Захаровичем.
    Алеша ещё спал, а на крылечке его уже поджидала Вера Васильевна с Первомайской:
    – Пусть внучек твой, Валентина, посмотрит радио. Кручу-кручу ручку – только трещит.
    Он выпивал кружку молока, хлеб – в карман, и сидел битый час, мороковал над приёмником. В городе – зачем самому уметь разбираться в этом? В городе есть мастерские. Вот бы найти в учебнике схему! Пошёл к Ольге Петровне, к учительнице. До вечера читал физику, старые журналы. Нашёл-таки, разобрался. Получите, Алёша, пачку жевательной резинки. Что, соскучился? А вот и нет. Отнёс её другу, протянул пластинку в яркой обёртке.
    – Баловство это, жуй сам, – отмахнулся тот. – Хорошо, что пришёл. Пойдём отобьём косу у Прохоровны, а то смотрю: она тюкает косой, а та траву не берёт, мучение одно. Ну, там и по лопатам-тяпкам брусочком пройдёмся. Поможешь?
    И снова сладеньким кормили их – пряниками, правда, засохли они немного, но если их размочить в чае, то будут мятного вкуса.
    Вот и ещё неделя пролетела в заботах, родные пожаловали за сыном. Провожать Алёшу вышли всей деревней: восемь старушек, Роман Захарович да собака Рыжик. Старушки по очереди подходили пожать Алёше руку. Самсониха наготовила внуку два мешка картошки, ещё вилков десять капусты нарубила, зелени там всякой, петушка и пять десятков яиц, варенья смородинового. Набили полную машину.
    – Пиши! – Роман Захарович пожал руку друга, постоял немного и, решившись, обнял  по-мужски крепко.

    На каждые три Алёшиных письма Роман Захарович отвечал одним. Писал, что крыша в эту осень у Кузьминичны не текла, а его баба Валя парит ноги в корне лопуха – помогает; про Рыжика писал. И в конце каждого письма приписывал: приезжай, есть большая работа, без тебя не справлюсь, и рыбалка ждёт.
    Весной Алёше пошёл тринадцатый год. Вдруг обнаружилось, что он с характером. Матери запретил утром вставать раньше его – готовить завтрак. Теперь всё сам. Рубахи донашивал до дыр, но и тогда их не выбрасывал, аккуратно накладывал латку – и в стопку, для работы в деревне. Мать пробовала плакать, причитала, мол, мы не нищие, можем позволить себе сына одеть в новое. На это Алёша только усмехался:
    – Сестру одевайте, невеста уже, а мне наряжаться – к чему? Не девчонка я, чтобы ходить во всём новом.
    В школе он особенно стал налегать на физику и математику – а вдруг Роман Захарович задумал какую работу, пригодится. С мая только и разговоров в доме – об отдыхе на море. Алёше эти разговоры – без интереса. Мать же умоляла ехать: языковая практика, чужая страна, интересные люди!..
    – Учти, – наставлял отец, – на иностранные – конкурс, мы тебе не дадим  засыпаться на экзаменах в институт!
    В последний раз Алёша выслушал родителей, не перебивая, потом завязал рюкзак и уселся на него, держа в руках два спиннинга.
    –  Жаль, что ты делаешься толстокожим: мать до слёз довёл, – заключил отец и махнул рукой, соглашаясь с решением сына.
    Пришлось им везти его в Ореховку.

    Городских встречали торжественно: восемь старушек, все в белых платочках, собака Рыжик и Роман Захарович в новом, ярчайшем свитере – подарок Ольги Петровны. Его волосы были подстрижены и разделены косым пробором – готовился к встрече. Старушки по одной подходили к Алёше и к его родителям, совали, здороваясь, ладошки лодочкой.
    Мать с отцом недолго побыли у  бабы Вали,  у них курорт. Самсониха по случаю приезда правнука закатила пир: борщ из петуха, блины на опаре, кисель вишнёвый. Потянулся неспешный разговор. Развеселились старушки, хохотали, песню затянули.
    – Эх, и рыбалку мы завтра с тобой закатим! – обнял за плечи друга Роман Захарович. – На всю ночь пойдём. А с утра, может, Алексей Иваныч, – он оторвал от стола ладонь, старушки оборвали песню, – я говорю, может, мы конуру подправим Рыжику? Развалилась после дождей, язви её! А там – сенокос… Про большую работу писал тебе: столбы повалились у нас, подгнили, сидим без электричества с весны. Бывший председатель завёз брёвна, я уже ошкурил их. Он обещал прислать мужиков ставить столбы, ну, и мы с тобой.
    Алёша залился краской, кинулся к своему рюкзаку, покопался и достал новую рулетку для обмеров.
    – Я, Роман Захарыч, вам подарочек привёз – спиннинг, за свои купил, правда-правда, мы почту разносили с ребятами зимой. А всем – пряники мятные, сам люблю такие.

    Хорошо-то как в деревне – столько работы ждёт! А рыбалка, что ж, она никуда не денется: лето – целых три месяца!