Советская графиня поэтесса де Гурно-Роттермунд

...Но кто не склонен к плагиату, —
Кто на пути ко славе смог
Не своровать десятка строк, —
К чужим напевам всякий жаден,
Как знать, кто прав, кто виноват:
Захаров-Менский, говорят,
Был Маяковским обокраден,
И Брюсов, не теперь — давно
Взял пару рифм у Де-Гурно
 

  Любая революция - время ломки нравственных ценностей,
 кризиса духовности и культурного распада общества, питательная среда для всякого рода маргиналов.
  Этот рассказ о поэтессе, не вписывающейся своим поведением в общепринятые этические нормы конца XIX - начала XX веков,
 но, не смотря на графский титул, уверенно затесавшейся в зарождающуюся советскую богему.
В числе ее знакомых - Сергей Есенин, Илья Эренбург, Владимир Маяковский, Василий Каменский и Александр Вертинский. Ее портреты писали Николай Мамонтов и Павел Иванов (Мак Поль). Она попала на страницы романа-воспоминания Рюрика Ивнева "Богема".
 Речь пойдет о поэтессе серебряного века, персоне приближенной к футуристам и имажинистам,
 Надежде Максимиллиановне де Гурно Клетчер-Роттермунд,
 она же поэтесса Бианка, она же Дина или Динка сумасшедшая.
Сведения о ее появлении в свете - скорее плод досужих домыслов,
 нежели твердо установленные факты.
  По данным Георгия Андреевского, автора книг о Москве, Надежда Максимиллиановна была дочерью петербургского врача,
 о чем он сообщает в своем исследовании "Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху 1920 - 1930":
"Графиня Надежда Михайловна де Гурно, дочь петербургского врача, незадолго до революции бросила институт, вышла замуж за студента Роттермунда, бросила и его. Вышла за другого, но тот умер".

У мемуариста - князя Алексея Мишагина-Скрыдлова А. Н. в книге "Россия белая, Россия красная", студент превращается в  графа...

 - "Эта женщина, желая подняться по социальной лестнице и унизить своих соперниц, задумала приобрести титул и имя: она вышла замуж
за некоего графа Ротермунда, совершенно разорившегося, о котором к тому же до этой свадьбы никто и не слышал. Ирония судьбы: эта женщина мечтала сменить «творческий псевдоним» на благородное имя, а получила типичное для полусветской дамы прозвище, поскольку в переводе с немецкого Ротермунд буквально означает алый рот".

А это уже из примечаний к воспоминаниям Н. Н. Захарова-Мэнского:
 "О ее происхождении в Петербурге никто не знал, да и не интересовался, потому что вскоре по приезде в столицу она покорила сердце престарелого французского графа, давно обрусевшего и облысевшего, и, женив его на себе, стала графиней де Гурно".
 
А вот отзыв ее коллеги по цеху Нины Серпинской:
 "Надежда купила себе за 10 000 франков титул прогоревшего итальянского графа де Гурно. Титул набивал ей цену на всех фешенебельных игорных курортах, начиная
с Монте-Карло".

Калейдоскоп разноречивых версий исключающих одна другую.
 Допустим, что наша героиня действительно бросила институт.
До революции 1917 года в Санкт-Петербурге (Петрограде) институтами называли учебные заведения для благородных девиц, т. е. девушек дворянского звания, в числе которых были:
Смольный, Екатерининский, Павловский и Ксенинский институты.
Не суть, который из них бросила Надежда, факт, что она была дворянкой, особой образованной, обученной манерам.
Но эти достоинства стали лишь дополнением к ее главному богатству...
Красавица от природы, она  сделала ставку на внешность, как свой основной капитал, и не прогадала.
 
 Снова читаем примечания к Захарову-Мэнскому:
"Прекрасных женщин было много в столице, но она затмевала всех оригинальностью своих редкой синевы глаз, напоминающих цвет Черного моря в яркий солнечный день. Огромные синие глаза привлекали китайским разрезом. Но это был добавочный козырь, благодаря которому красота становилась необычайной".
Продав красоту за титул, она выжала максимум из этой сделки.
- "В салонах новоиспеченной графини толпилась золотая молодежь, у Дины появился свой выезд. Квартира ее начала превращаться в галерею редких картин и скульптур,
а бриллиантовая коллекция завоевала широкую известность».
Не выпускала де Гурно "синицу" своего счастья из рук и вне родины.
По сведениям той же Нины Серпинской, живя за рубежом «Графиня» накопила много драгоценностей, мехов, парижских туалетов".
 Явно, что источником ее благосостояния не были ставки в "лошадки" и "железную дорогу" в Ницце, или рулетка в Монте-Карло.
 Но каждый добывает себе хлеб насущный как может...

 Окучивая бонвиванов на курортах, не забывала наша героиня и о столице европейской моды.
  Подтверждением чему служит  рисунок Николая Мамонтова  с авторским названием «Разговоры о Париже и сборы в Клуб»,
 написанный в декабре 1921 года.  На рисунке изображен сам художник, до того растроганный воспоминаниями графини о французской столице,
 что ей приходиться осушать его слезы своей пуховкой.
 Очевидно Первая мировая война принудила великосветскую кокотку вернуться на родину, где в середине 1916 года она уже появляется на Кавказских минеральных водах в компании футуриста-"песнебойца" Василия Каменского и "футуриста жизни" Владимира Гольцшмидта.
 О чем сообщает летопись Кисловодска за июнь 1916 года:
 "В Кисловодск приезжают футуристы (поэт В.В. Каменский, самодеятельный артист В. Гольцшмидт и "графиня" Гурно де Роттермунд), о чём объявлено огромными
буквами в афишах: "Едут! Ждите! Встречайте!". Каменский демонстрирует в парке самодельные аппараты, изображающие пение птиц и шум водопадов, пишет стихотворение
"Кисловодск". Гольцшмидт показывает фокусы. "Графиня" читает стихи в курзале".

Вот еще о том же турне по курортам Северного Кавказа:
 «Выступившая экспромтом в вечере футуристов в Железноводске, начинающая поэтесса графиня Гурна-Клега-Роттермунд (так в оригинале)  прочла с большим воодушевлением в ответ на посвященное ей футуристическое “созвучие слов” В. Каменского, одно из своих красивых, в духе Бодлера и
Апухтина, стихотворений. К сожалению публики, заполнившей в тот вечер залы театра, с интересом встретившей красивую и талантливую поэтессу, графиня не
повторила выхода». (Тифлисский листок. 1916. 24 июля)
 
Далее молодые люди двинулись в Тифлис, а куда направилась графиня нам не известно.
 Но с большой долей вероятности можно утверждать, что это футуристическое "созвучие слов" В. Каменский посвятил своей кавказской спутнице:
 "В Дельфине"
Черноморски прославленный
Я северостройный поэт
Живу в Симеизе расплавленный
Вниманием зорких планет.
Живу я на крыше в Дельфине
Смешной одинокий Колумб —
Пишу письма нездешней графине
На скамейке у розовых клумб.
Я пишу ей морские напевы
Я зову ее в знойной тоске
Ах любовница — вдовница где вы
Я сгораю на солнце — в песке.
Я пишу ей как в комнатах люди
Скрываются будто консервы
Целый день моя страсть — сверх прелюдия
Целую ночь беспокойные нервы.
А кругом так торжественно жарко
И приветно в расцветном капризе
И так больно что в мальцевском парке
Я один — апельсин в Симеизе.
Или тут жизнь вегетарианская
И напрасно пишу я графине —
Эх судьба ты моя капитанская —
На крыше в Дельфине.
(В. Каменский. Звучаль веснеянки. Стихи. М., 1918.)

Допустим, молодая вдова вернулась в Петроград, 
где вела свои дела самостоятельно, так как
 в адресном справочнике «Весь Петроград» за 1917 г. под
фамилией Гурно-Роттермунд стоит только одно имя – графини Надежды Максимиллиановны, проживавшей по адресу: ул. Троицкая, 15–17 в бывшем доходном доме графа М. П. Толстого.
 После революции 1917-го  дом национализировали и графиня переехала в Москву.
 Поразительно, но в новой столице графиня не сгинула, как большинство людей ее класса,
 а, как сообщает нам Нина Серпинская,
 устроилась относительно неплохо:
 " Почему-то «застряв» после революции в Москве, поселилась в шикарной
гостинице «Люкс» и, как другие прожигатели жизни проедали и пропивали свои состояния, так она «пронюхала» все свои бриллианты.
Читаемые ею с «инфернальным» выражением плохие стихи, вероятно, редактировались ее многочисленными поклонниками".

Любопытная деталь, что представляла из себя гостиница "Люкс", до революции принадлежавшая Дмитрию Филиппову из династии булочников Филипповых.
 После переезда в Москву советского правительства этот отель на 550 мест,
 был национализирован, передан под нужды СНК, и случайные люди в нем не проживали.
 "Гостиница «Люкс» на Тверской отведена для приезжих ответственных работников, но в виде исключения в нее временно поселили руководящих деятелей Москвы,
которым жилуправление не подыскало подходящей квартиры". ( Рюрик Ивнев "Богема") 

Переезд графини в Москву пришелся на период объявления политики "военного коммунизма" - времени абсолютного развала и тотальной разрухи.
Но не все в ту страшную эпоху умирали от голода, холода и бытовой неустроенности.
 Черный рынок был наводнен антиквариатом, драгоценностями и предметами искусства, которые "бывшие" люди за бесценок меняли на продукты.
 А "новые" гегемоны, к примеру Максим Горький, его гражданская жена Мария Андреева и их ближайшее окружение
 скупали это все практически задаром.
Люди же отстраненные от административных закромов и комиссарских полномочий изобретали свои приемы обогащения на всеобщей нужде...

 "Итак, графиня Ротермунд придумала нечестный, но вполне в ее духе способ получать деньги за свои милости. Способ не совсем полусветский, но… Комнаты ее
апартаментов были заставлены сервантами и этажерками, загромождавшими проход. Она заставляла эту неустойчивую мебель легкими хрупкими безделушками: венецианское
стекло, саксонский и китайский фарфор. Принимая гостя, она в определенный, выбранный ею момент устраивала так, чтобы мужчина натолкнулся на буфет и свалил
минимум одну безделушку. Тут же крики, обморок. Прибегала горничная, заранее проинструктированная хозяйкой.
— Посмотри на полу! — стонала Ротермунд. — Что разбилось? Что-то ценное?
— Ой, госпожа графиня! Беда! Самые лучшие вещи госпожи графини! Не меньше чем на две тысячи рублей!
При необходимости графиня вновь падала в обморок. На следующий день неловкий присылал ей безделушки на замену разбитых или компенсировал цену разбитых
наличными. А графиня к тому времени уже успевала склеить и поставить на место безделушку из саксонского или китайского фарфора, которая была фальшивой".
(Мишагин-Скрыдлов А.Н. Россия белая, Россия красная)
 
Организовала графиня и другой способ дохода.
" На квартире, где жила, собирала богему. Посещали ее и дельцы черной биржи: Персиц, Носов и др. Они выставляли угощение, а Надежда Михайловна — девочек. Так и стала ее квартира притоном разврата. Не отставала от своих девиц и сама графиня, страстная была женщина".  (Андреевский "Повседневная жизнь Москвы").
Представление о жилище графини, множеством мелочей подчеркивающих принадлежность хозяйки к дамам полусвета,
  оставил нам Николай Мамонтов, изобразив его на рисунке с музейным названием  «В театральной гостиной» .
  Художник со свойственной ему любовью к деталям воспроизвел интерьер небольшой комнаты, в которой жила его
новая знакомая. В центре за низким круглым столом он изобразил элегантную даму перед зеркалом, вынимающую шляпные булавки из головного
убора. На столе бутылка ликера и две рюмки, тарелки, раскрытая шкатулка
с украшениями, пудреница, в которой дама, вероятно, держала кокаин.
На стенах – графический портрет хозяйки с обнаженной грудью и наспех повешенные афиши, на полу – одинокая туфелька, стоящая рядом
с небрежно брошенным томиком Мопассана, разбросанные в беспорядке
книги эротической тематики. Мы можем прочесть их названия: «Афродита» Пьера Луиса, «Дафнис и Хлоя» Лонга, «Лесбийская любовь». Две
разностильные вазы, кукла и медвежья шкура на полу завершают полусветский интерьер. Аккуратной растушевкой карандаша художник передает
полумрак комнаты. Источник света находится где-то за афишами, освещая
стену с портретом, жест изящных тонких рук над огромной французской
шляпой, увы, уже вышедшей из моды. Тень от полей шляпы падает на
нежный овал лица, на котором художник, очарованный красотой женщины, замечает лишь огромные, удлиненной формы глаза. Себя Мамонтов
изобразил сидящим в кресле на фоне шторы с крупным цветочным узором.    

 Но, как говорится - не телом единым жив человек... И графиня решила также разрабатывать поэтическую жилу.
 Она начинает выступать с чтением стихов собственного сочинения в кафе поэтов в Настасьинском переулке,
 основанном ее кавказскими спутниками В. Каменским и В. Гольцшмидтом.
 Футуристы за выступления платят, а заодно в кафе можно завести полезные связи
 с советской партийной номенклатурой, работниками находившейся неподалеку ссудной казны,
 анархистами, громилами, поэтами и прочими завсегдатаями заведения.
 
 "Актеру, музыканту, поэту нельзя было быть и не выступать в кафе. Каждого деятеля искусств, сюда забредшего, буквально вытаскивали на эстраду. Отказаться было немыслимо. Просили все — киты, поэты, публика. Читали, пели, играли с 11 вечера до 3х 4х часов ночи...
Бывали вечера, когда даже искушенный в Парижской богеме Илья Эренбург чувствовал себя в родной сфере. Вспоминается импровизация Алексея Архангельского под стихи присутствующих поэтов, редко душевное пение Петра Баторина, разудалое пение С. Садовникова под припев всего зала, рассказы А. А. Менделевича, милого настоящего богемца, вечно кипевшего, вечно горевшего, воспевшего славу жизни незабвенного Владимира Евграфовича Ермилова и многих многих других. Нервно читал нараспев, подававший, по словам футуристов, большие надежды, поэт Сергей Спасский, читала [маркиза] графиня де Гурно".
(Захаров - Мэнский "Как поэты вышли на улицу").
 
"Трагикомедия с выборами «короля поэтов» навела В. Р. Гольцшмидта на мысль устроить в начале февраля 1918 года, состязание молодых поэтов на приз: «Кубок кафе поэтов». Киты от состязания были устранены. Участие в нем, насколько помнится, приняли Н. Поплавская, Н. де Гурно, М. Кларк, Е. Панайотти, С. Заров, А. Климов, А. Кусиков, В. Королевич, Н. Кугушева, С. Тиванов, Л. Моносзон, Д. Бурлюк (причисленный к молодежи), я и некоторые другие <…> Приз — «серебряный кубок» случайно получил поэт «португалец» Юрий Вилиардо, затмивший нас рядом горячих и красочных стихотворений посвященных солнцу".
 (Захаров-Мэнский "Как поэты вышли на улицу").

В апреле 1918 года кафе закрывают, и графиня, как и остальная поэтическая братия,
 перекочевывает на другие кафейные подмостки.
 Одним из ее пристанищ становится кафе "Домино" на Тверской,
 при котором, чтобы не слыть паразитическими элементами, что на тот момент было смертельно опасно,
 поэтами организуется профессиональный союз, в который графиня не преминула вступить.
 Временным председателем "Союза" был избран Василий Каменский, секретарем Вадим Шершеневич.
 При кафе также была открыта поэтическая эстрада,
 с которой авторы читали свои сочинения.
 Финансировал "Эстраду"  известный антрепренер Ф. Е. Далидзе.
 
   "Среди членов Союза,
Что в кафе «Домино»,
Выделяется муза
Ротермунд де-Гурно

Начиная с походки
И кончая – увы! —
Всем обличьем кокотки
С ног и до головы" - из книги Николая Минаева "Нежнее неба" (собрание стихотворений, 1919 г. 29 июня. Воскресенье. Москва.).

 А вот описание Надежды Максимилиановны во время "кафейного периода" оставленное Рюриком Ивневым в "Богеме":
 
 "В этот момент к нам подошла дама, вся увешанная пестрыми шелковыми тряпками, в великолепной, но старомодной шляпе. Было очевидно, что это уже догоревшая свеча, но когда-то она горела ослепительно и ярко. К ее глазам подходило одно слово, затасканное и замызганное, но без которого в данном случае нельзя обойтись: волшебные. Да, ее глаза были волшебными. И когда смотрящий переводил взгляд на ее дряхлеющее лицо, на смешные и протертые тряпки, перья и ленты, ему делалось неприятно, как если бы он видел распустившиеся розы, брошенные в помойное ведро.
— Рюрик Александрович, поздравляю вас, — жеманно произнесла дама, — вы будете таким прелестным председателем.
— Прелестный председатель, — иронически засмеялся Мариенгоф. — Великолепно сказано.
— Вы не знакомы? — спросил я с некоторой неловкостью. — Это поэтесса Бианка, она же графиня де Гурно".
 
 Не противоречат предыдущему автору и воспоминания Т. А. Фохт-Ларионовой:
 "Была там очень колоритной фигурой бывшая графиня Ротермунд, выступавшая под фамилией Де Гурно. Явно выкрашенные в рыжий цвет волосы, сильно накрашенное лицо с сильно подведенными глазами, далеко не первой молодости, странно допотопно одетая в светлое, длинное, видимо, из сундука графини-бабушки вынутое вечернее платье, очень грязного вида газ и кружева. Выступление она начинала своим стихотворением “Я женщина с безумными глазами”, но кроме глаз, по-моему, она сама тоже смахивала на безумную".
Продолжает кафейную эпопею нашей героини кинорежиссер Иванов Барков Евгений Алексеевич. Вот его воспоминание о случае в кафе «Домино»:« "В самом начале двадцатых годов, когда жизнь общества бродила как молодое вино», в момент празднования 25 тилетнего юбилея творчества Брюсова
 (возможно, 50 летие самого Брюсова в 1923) в кафе «Домино» произошла драка из-за свободного столика между Алексеем Ганом (тогдашний муж Э. Шуб)
и Есениным. «В скандал включились все, присутствовавшие на юбилее, даже постоянная посетительница кафе поэтов известная всем под именем графини Ротермунд
окололитературная дама. Бледная накрашенная особа, носившая экзотические откровенные костюмы»
 «Она называла себя поэтессой
и носила до неприличия писка откровенные платья. Ее поддержал неплохой поэт Марцелл погибший потом в Узбекистане при посадке самолета» . «Эти люди
всячески выгораживали хулиганов и нападали на Гана и делали это только потому что обожали Есенина и готовы были драться за него всегда и по всяким ситуациям».

 И еще одна ремарка:
"… среди членов «Союза» [СОПО] были люди, по меньшей мере, странные, вроде Н. Поплавской, дочери видного в прошлом промышленника, белого эмигранта, или
скандально известной графини де Гурно, о которой ходили рассказы, что она в свое время получила в Париже первый приз за красоту. Она писала плохие стихи
о пажах и фонтанах Версаля.
(Комарденков В.П. Дни минувшие (Из воспоминаний художника).
И еще... «В это время неожиданно для всех на сцене молча появилась необычайного вида высокая женщина, смелый туалет на которой подчеркивался отсутствием маски.
Свои, конечно, знали, что это была знакомая им, по чтению здесь ею старинных стихов, Надежда Гурно (или Гуро) – бывшая парижская этуаль, женщина «со следами
былого очарования», без грима, с одними, казалось, огромными, блестящими глазами кокаинистки, которая молча стояла теперь перед толпою, как бы проверяя
на себе впечатление от ее костюма «СОЛОМЕИ» <так>, когда-то премированного, как говорят, в Париже. Этот туалет, обнажавший диву почти полностью, состоял
только из множества предельно свисавших нитей имитационных – синего и зеленого цвета камней, державшихся на открытых плечах, разве, на честном слове, с
помощью незримых почти металлических соединений, причем кажущаяся скромность фигуры говорила за себя, только при условии полной неподвижности фигуры: если
этот экзотический наряд можно было назвать смелым, то поднаряд его казался совсем отсутствующим: над чем и предлагалось теперь публике подумать на досуге.
От увядших, пепельного цвета волос этой женщины осталась только искусственная их пышность, а от глаз безмерная пустота прошлого.
Публика встретила и проводила эту «грешницу» милосердным молчанием» (КЛИМОВ А. М. ВОСПОМИНАНИЯ // РГАЛИ. Ф. 336 Оп. 6 Ед. хр. 13 Л.13)

 Не обходила своим вниманием Надежда Максимиллиановна и другие богемные пристани.
 "В Москве на Тверской — насупротив гостиницы «Люкс»
 — клоун М. А. Станевский-Бом открыл кафе. Глубокой осенью, когда кафе «Грек» уже закрыли на зиму, мы перекочевали в «Бом» — кафе очень уютное, тёплое и нарядное. Подавали там хорошенькие официантки в белых чистых передничках и накрахмаленных головных наколках. Под стеклом столиков и на стенах — рисунки художников, посещавших кафе, стихи поэтов и автографы литераторов. Кроме того — ещё книга, в которую мы писали хозяину на память рифмованные комплименты.
Там можно было встретить кого угодно. Иногда в «Боме» сидел Алексей Толстой, бывали Эренбург, Сургучев, Анатолий Каменский, Лев Никулин, Владимир Лидин, Дон-Аминадо… Из художников — скульптор Меркулов, Сарьян, Кончаловский, Ларионов, Гончаров, футуристская молодёжь. С неугасающей трубкой с утра до вечера сидел в углу художник Александр Койранский, наезжали из Петрограда Судейкин, Бенуа…
Часто можно было увидеть там Динку сумасшедшую — графиню Роттермунд — в больших жёлтых бриллиантах, которые оттягивали ей уши, ещё очень красивую, но уже увядающую от курения опиума и употребления кокаина".  (А. Вертинский "Дорогой длинною"). 

Помимо декламации собственных стихов с кафейных подмостков Надежда принимала участие в поэтических вечерах и конкурсах.
   Ее имя указано в текстах афиш этих мероприятий, которые сохранились в материалах, посвящённых поэтам В. Я. Брюсову и С. А. Есенину. 
 29 марта 1919 года Надежда Максимиллиановна участвовала в  вечере поэзии в Доме Союзов.
 Сбор от "вечера" уходил в пользу организуемого издательства "Поэзия" (магазин поэтов), организаторы Кусиков и Захаров-Мэнский.

 7-го декабря 1920 года в Политехническом музее Всероссийский  Союз поэтов
устроил устный конкурс "Турнир поэтов" на призы за лучшие стихи.
Доклад о "турнире"  сделал Валерий Брюсов.
Принять участие в конкурсе приглашались поэты всех течений:
Аксенов, Александровский, Адалис, Арго, Апушкин, Валерий Брюсов, Андрей Белый, Варвара Бутягина, Буданцев, Богатырев, Бенар, Надежда Вольпин, Екатерина Волчанецкая, Ада Владимирова, Грузинов, Герасимов, Дехтярев, Надежда де-Гурно, Есенин, Захаров-Мэнский, Земенков, Вера Ильина, Рюрик Ивнев, Кириллов, Козырев, Наталья Кугушева, Казин, Фейга Коган, Краевский, Ковалевский, Левит, Маяковский, Мариенгоф, Мальвина Марьянова, Мачтет, Нина Манухина, Минаев, Монина, Шварцбах-Молчанова, Нетропов, Обрадович, Оленин, Полетаев, Наталья Поплавская, Полонский, Ройзман, Родов, Нина Серпинская, Соколов, Санников, Савкин, Туманный, Федоров, Филипченко, Хацревин, Марина Цветаева, Шершеневич, Шитов, Кира Штром и желающие из публики.
(из вышеперечисленных выступило около двадцати человек).
При входе в зал публике выдавались листки, на которых во время конкурса предлагалось написать имена трех понравившихся поэтов.
Комиссия из пяти человек устанавливала по этим листкам победителей состязания.
Победителям были назначены награды - 1-й приз — 50.000 р., II-й приз —30.000 р., III-й приз — 20.000 р,.
места распределились следующим образом - А. Адалис,  Н. де Гурно,  Н. Бенар.
 
 Также де Гурно была участницей "вечера поэтесс" в Политехническом музее устроенном Всероссийским союзом поэтов 11 декабря 1920 года.
В конкурсе, проходившем под председательством В. Я. Брюсова, должны были принять участие девять "муз": 
 Марина Цветаева, Аделина Адалис, Наталья Бенар, Наталья Поплавская, Надежда де Гурно, Мальвина Марьянова... 
Объявлялись также: Фейга Коган, Вера Ильина, Надежда Вольпен.
   По версии Марины Цветаевой в "вечере", описанном ей в очерке «Герой труда»,
состав участниц был несколько иным...
 "Поименно и полично помню Адалис, Бенар, поэтессу Мальвину и Поплавскую. Пятая — я. Остальные, в пару, испарились...
Вспомнила, в процессе переписки, еще двух: грузинскую княжну, красивую, с, кажется, неплохими стихами, и некую Сусанну — красавицу — совсем без стихов".
Последняя, кого вспомнила Цветаева - это поэтесса  Сусанна Мар.
В списке Цветаевой неузнанными остались две поэтессы , одной из которых была наша героиня.
 Вот их описания:
 "Вижу одну, высокую, лихорадочную, сплошь танцующую, — туфелькой, пальцами, кольцами, соболиными хвостиками, жемчугами, зубами, кокаином в зрачках. Она была страшна и очаровательна, тем десятого сорта очарованием, на которое нельзя не льститься, стыдятся льститься, на которое бесстыдно, во всеуслышанье — льщусь".
-и о другой, из двух,  которые " в пару, испарились..." -
 "От одной, впрочем, уцелел малиновый берет, в полете от виска до предельно спущенного с одного плеча выреза, срезавший ровно пол-лица. В этой параллельной асимметрии берета и выреза была неприятная симметрия: симметрия двух кривизн" .

 - Следующий отрывок, в сумме с вышеперечисленными описаниями графини,  перевешивает чашу весов в пользу первой неузнанной музы.

 - "Вдруг — порыв ветра, надушенного, многоречивого и тревожного. Это собольехвостая влетает, в сопровождении молодого человека в куртке и шапке с ушами. Жемчуга на струнной шее гремят, соболиные хвосты летят, летят н оленьи уши: «Je vous assure, je vous assure, je vous jure…» . Чистейшая французская речь с ее несравненным — в горле или в нёбе? нет, в веках и в крови гнездящимся — жемчужным, всю славянскую душу переворачивающим — эр. «Mais се que je voudrais bien savoir, Madame, это уши задыхаются, — si c’est vous ou votre man qui m’avez vendu?»  Как слепые, как одержимые, не слышат, не видят. Молодой человек в последней степени неистовства, женщина сдерживается, только пристук лака о бетон. (Была бы змея, стучал бы самый хвостик.) «Это М, — уже забыв об извозчике, нашептывает мне в ухо Адалис, — она — баронесса, недавно вышла замуж за барона...
Глаза у героини светлые, невидящие, превышающие собеседника и жизнь. На лунатическом лице только рот один живет, не смыкающийся, неустанно выбрасывающий рулады, каскады, мириады р. От этих р у меня уже глаза смыкаются, сонная одурь, как от тысячи грохочущих ручьев. Сцена из романа? Да. Из бульварного? Да. Равна бульвару по кровавости только застава. Но положение изменилось, теперь уже женщина наступает, настигает, швыряет в лицо оскорбление за оскорблением, а мужчина весь сжался, как собственные уши под меховыми, сползся, ссохся — совсем на нет — нет! Загнала собольехвостая — оленьеушего" !"
- Для рожденной в 1900 году Аделины Адалис простительно не знание титулов,
 так что она вполне могла спутать графиню с баронессой.

А вот финал у нашей героини был печальным, предсказуемым и, кудивлению, громким,
 с газетными публикациями...
   "Московская правда" сообщила своим читателям 13 января 1928 года -
 Притон под графской короной
Балерина б. графиня де-Гурно Роттенмунд содержала в своей квартире притон разврата. Она часто посещала биржу труда. Здесь она знакомилась с безработными молодыми девушками, артистками и работницами кино. Всякими обещаниями она быстро располагала к себе безработных.
Зачем вам- бесполезно толкаться на бирже? У меня дома бывают солидные театральные деятели. Они вам помогут найги службу, - пускала бывшая графиня слепящую пыль в глаза работницам.
отМногие попадались в западню Роттенмунд.
За деньги бывшая графиня сводила безработных женщин с нэпманами. С трудом безработным удалось вырваться из цепких лап титулованной притоно-содержательницы.
- Чем вы занимаетесь? - спрашивает нарсудья Свердловского учаКрасно-Пресненского района стка. Уваров. тов.
- Пишу стихи и частушки!.. Состояла в союзе поэтов, отвечает подсудимая.
Она пытается доказать свою невиновность. Ей это не удается. Ряд свидетельниц и посетителей притона изобличают ее.
Одна из жертв де-Гурно говорит: Я никогда в жизни не забуду те кошмарные дни, которые я вынуждена была провести в притоне. Это был сплошной ужас...
Суд признал Роттенмунд виновной в содержании притона и Социальноопасной для общества, но, приняв во внимание заключение врачебной экспертизы, что де-Гурно страдает дегенеративностью, и что ее болезненное состояние в тюремной обстановке может ухудшиться, приговорил ее на полтора года к принудительному лечению в женской криминологической клинике при 2-й Лефортовской больнице.
Осужденная обжаловала решение народного суда в Мосгубсуд.
На-днях уголовно - кассационным отдл. Мосгубсуда рассмотрела жалобу де-Гурно и постановила содержать осужденную в лечебном заведении до полного выздоровления.
 
- Дальше следы частной и творческой жизни графини  Надежды Максимиллиановны де Гурно Клетчер-Роттермунд теряются в сумраке времен.
 
P. S. Сохранившиеся перлы Надежды Максимиллиановны:
  «Я женщина и нагота моя всесильна / Вам говорит о страсти неземной. Я женщина, я властна и капризна / С холодной и преступною душой».