Нерассказанные и ненаписанные истории. 23

— Ты наказываешь самого себя, когда вот так внезапно прекращаешь рассказ! — недовольно сказал Михаил Валерьевич, как только Дракон моргнул, призывая его в пещеру. — Мне-то почти всё равно! Подумаешь, пару минут помучился неизвестностью. А ты-то сам! Целую ночь сны видел о той Кате и её загадочной книге! Не проще было бы сказать сразу, что именно она не хотела читать?
   — Вовсе нет! Я просто не позволяю нам с тобой объедаться вкусными историями! — колко ответил Дракон, а Рудину это «нам с тобой» очень понравилось! Ресторатор и сам не заметил, как привязался к этому странному, ехидному существу, пытающемуся выглядеть грозным и неласковым. А на самом деле...
   — Тебе ещё интересна та книга? — недовольно спросил Дракон, ожидавший от Рудина горячих просьб, опасно балансирующих на грани унижения.
   — Да, да, естественно! Наверняка это был какой-то учебник! Уж не математики ли? Тогда я могу познакомить Катю с Леонидом Казимировичем и...
   — Остынь! Из математической составляющей там были только авторы. Катя мрачно говорила, что тот сборник задач по химии написал Хомченко в квадрате.
   — Почему в квадрате? — не сообразил Михаил Валерьевич.
   — Потому что их было двое, болван! Два Хомченко числились в авторах! — разозлился Дракон и выпустил струю пламени в костёр, дабы слегка остыть самому, а пещеру слегка согреть.
   — Ты сегодня какой-то нервный! Случилось что-то? — заботливо спросил Михаил Валерьевич, а Дракон чуть не выпалил, что случилось Время! Что декабрь стремительно заканчивается, а он, Дракон, уже так привык каждый вечер проводить в приятной компании, что впору подумать о ещё одной кампании и что сама мысль о грядущем одиночестве противно остужает его лапы.
   — Не твоё дело! — рявкнул Дракон. Не хватало ещё, чтобы какой-то человек знал его мысли. Ещё и посочувствовать осмелится, подлец!
   — Не моё, так не моё, — послушно согласился Михаил Валерьевич и осторожно спросил:
   — Катя готовилась к поступлению в ВУЗ? Но, если химия была ей в тягость, почему она не выбрала другой институт? Если в её голове теснились сказки, ей надо было поступать в литературный? Или в каком там ВУЗе учат на сказочников?
   — Видишь ли, как и у каждого человека, у Кати была мама, она-то и диктовала дочери свою строгую волю. Мама (а она работала медсестрой в детском садике) мечтала видеть свою дочь врачом, да не просто участковым терапевтом, а акушером-гинекологом, принимающем роды. То есть мама, даже не скрывая этого, жаждала, чтобы дочь прожила её жизнь, исполнила её мечты. То, что не удалось сделать маме, высоты, которых она не смогла достичь, достались Кате в наследство, потому-то послушная дочь и пыталась поступить в медицинский, с грохотом провалилась и теперь, под строгим маминым контролем (она устроила Катю нянечкой в «свой» детский сад), пыталась отгрызть хотя бы небольшой кусочек точных наук, достаточный, чтобы стать студенткой медицинского института.
   — А сама Катя, как я понимаю, врачом становиться не хотела.
   — Верно понимаешь! Она обожала возиться с детьми и с удовольствием бы пошла в педагогический. Но мама о подобной карьере и слушать не желала и было лишь одно единственное послабление, на которое мать с большим неудовольствием вынуждена была пойти. «Ни за что не буду акушеркой!» — заявила матери Катя. «Ты же любишь детей! Вот, пожалуйста, общайся с ними, сколько влезет, то есть вылезет!» — горячилась мама. Катя ей ответила, что она любит именно детей, а процесс их появления на свет вызывает в ней лишь ужас и страх и поэтому она лучше уйдёт в монастырь, чем хоть раз будет вытаскивать непонятное, скользкое нечто из корчащейся от боли женщины. Мать долго не сдавалась, приводя крайне весомые аргументы: и деньги всегда у гинекологов водятся, и связи, и почёт, и уважение! Сплошные «плюсы»! Но Катя была тверда, сказав, что если она и станет врачом, то только педиатром. И мать, изрядно подивившись неожиданному бунту всегда покорной дочери, вынуждена была сдаться. «Ну и дура! Будешь торчать в поликлинике, сопли и ветрянку лечить! А по вызовам бегать? Думаешь, сахар?»
   — Погоди, а Катин отец? Почему он не заступился за дочь?
   — Когда же я сказал, что Катя жила в полной семье? Что-то не припомню! Её папаша протянул с Катиной мамой ровно десять лет, а потом...
   — Ушёл из семьи?
   — Насовсем ушёл из этого мира.
   — Умер? — ахнул Михаил Валерьевич.
   — Да. Видишь ли, Катина мама была очень деятельной женщиной и терпеть не могла, когда рядом с ней не кипела работа (любая, путь даже самая пустяковая), когда кто-то прохлаждался, делая вид, что устал или приболел. От мужа она требовала построить дом, а потом и делать ремонт каждый год. Настаивала, чтобы во дворе водились куры и поросята, чтобы арендовались наделы земли для посадки кукурузы и картофеля. Чтобы всё и все вокруг вращались с бешеной скоростью, не уставая и не отдыхая, не останавливаясь ни на секунду!
   — Какой кошмар! А она-то сама как подобный темп жизни выдерживала?
   — Для неё он был естественен, она родилась такой, но не желала понимать, что далеко не всем под силу подобный бесконечный бег. Вот муж и не выдержал. Его сердце, рассчитанное на определённое количество ударов, износилось раньше времени.
   — Неужели Катину маму смерть мужа ничему не научила?
   — К сожалению, научила, но не тому, на что ты намекаешь. Она восприняла уход супруга как слабость и бегство и сделала вывод, что все мужчины — слюнтяи и рохли, и что надеяться можно лишь на себя. И на Катю немножко. Катя мать подводила: росла тихой, медленной. Ух, как же это выводило эту деятельную женщину из себя! Сколько ругательств выливалось на неторопливую Катину голову!
   — Не верю, что такие люди существуют. Мне кажется, ты утрируешь!
   — От того, что ты во что-то веришь или не веришь, это «что-то» не появляется, но и не исчезает. Мне рассказывать дальше?
   — Рассказывай! Но не преувеличивай!
   — Обвиняешь меня во лжи? Тогда сам подумай, почему Катя приходила в твою закусочную именно ранним утром?
   — Чтобы побыть одной и в тишине?
   — И чтобы мать не висела коршуном над Катей и не требовала решать по десять химических задачек за десять минут.
   — Пять утра. Это же так рано! Во сколько же Катя ложилась спать?
   — В восемь вечера, и именно из-за подобного странного распорядка дня, друзей у Кати не было. Одноклассники называли её странной, слишком задумчивой и тихой. А она просто жила в своих мыслях, смотрела свои же сказки и мечтала то о верной подруге, то о прекрасном принце, то представляла, что любимый папа жив и здоров, и завтра они с ним пойдут в лес не для того, чтобы набрать грибов, а просто, чтобы погулять и полюбоваться последним листом, одиноко висящим на ветке чинары.
   — Какой ужас! Разве это можно назвать жизнью?
   — Не пытайся влезать в Катину обувь, то есть не примеряй её жизнь на себя. Да, девушка была не в восторге от того, что ей приходилось заниматься нелюбимой химией, но и катастрофой она свою жизнь не считала. Видишь ли, в Кате был стержень, так вы, люди, любите говорить. Но, до поры до времени он был скрыт, даже сама Катя не подозревала, что он у неё имеется.
   — И когда же она это обнаружила?
   Дракон помолчал и мысленно попросил Время о крохотном одолжении: заглянуть в будущее Кати, одним лишь глазком глянуть, и узнать, было ли Драконово предположение (да, да, он не знал об этом доподлинно! говорю же, драконы весьма коварны, хитры и изворотливы!)  о Катиной силе верным. Время, быстро просмотрев все вероятностные линии (часто один лишь взгляд в будущее, один лишь неудачный, неловкий вопрос, могут это будущее изменить настолько, запутать настолько, что потом уже никому не будет под силу разобраться с мешаниной судеб и событий), подумало и прошептало Дракону на ухо: «Можно».
   — Она обнаружит это совсем скоро, когда её мать попадёт в автомобильную аварию и окажется прикованной к постели на целый год. Вот тогда и выяснится, что в Кате дремала огромная сила, которая ей и позволит поставить мать на ноги, а потом и идти своей дорогой.
   — Так значит, она...
   — Тсс! Не спугни! События эти ещё только должны произойти, и если мы сейчас начнём их обсуждать, мы можем навредить как Кате, так и тебе самому. Поэтому вернёмся в твою закусочную. Раннее утро, за окном темень, Катя медленно пьёт кофе и наслаждается свежей булочкой. А в голове у неё теснятся мысли, не имеющие к химии ни малейшего отношения! Катя открывает тетрадку и под мешаниной омерзительных ей формул рисует новогоднюю ёлку, украшенную шариками. «Коты просто обожают играть с ёлочными игрушками!» — думается Кате. «Когда я смогу жить одна, у меня обязательно будет кот. Я назову его Кузенькой, он будет большим, пушистым, ласковым, и больше всего на свете я буду бояться, что его могут украсть! Похитить вместе с новогодней ёлкой, в которой Кузенька полюбит прятаться. Он будет очень забавным котом! Избалованным и счастливым! А жить я буду на двадцать пятом этаже! И в мои окна никто, кроме Солнца и Луны, не сможет заглянуть! Нет, нет, смогут! Баба-Яга и драконы, привидения и ангелы!» Катя улыбается, а сказка уже вырывается на свободу, в Катино сознание. Сказка мила и забавна, и Катя, закрыв глаза, с удовольствием её смотрит.
   Дракон тоже закрыл глаза, а потом, зевнув, моргнул.
   — Так тому и быть! Поздно уже! — сказал Дракон сам себе, добавил двадцать третью монету к горке её товарок и заснул.
©Оксана Нарейко